Сергей Юрьевич Катканов
Некоторые подробности из жизни драконов
Я был уверен, что все драконы чувствуют так же и ни сколько не удивился тому, что все они выползли из своих пещер ко времени богослужения. Ни один не подумал: «Нет смысла пытаться».
Второе богослужение прошло не на много лучше, но всё-таки лучше. Наши души уже почти освободились от парализующего отчаяния, но мы вдруг стали робкими, неумелыми, беспомощными. Самые древние и умудрённые драконы вдруг превратились к крохотныхдраконят, ничего не умеющих и не понимающих. И лишённых учителя. Понадобилось время для того, чтобы принять свою духовную беспомощность, как данность, и все свои чувства обратить к Тому Единственному Учителю, Который нас никогда не покидал. Бог теперь очень скудно давал нам благодать, и мы были благодарны Ему за те крохи, которые нам удавалось вымолить. Мы понимали, что не заслужили и этого.
Около года мы ежедневно совершали богослужения, ничем другим не будучи озабочены. Меж собой почти не разговаривали, обсуждать нам было нечего. Судьба падших братьев, покинувших столицу, разрывала нам душу на части, но мы понимали, что это не тема для разговоров. Братья пали через слова, но вернуть их через слова невозможно. Человек, который отрекается от Бога, ещё может вернуться, но дракон – никогда. Падение дракона тотально и необратимо.
И обсуждение богословских вопросов в нашей среде полностью прекратилось. Говорить о Боге нам было стыдно, к тому же все понимали, что это не может нас спасти, а вот погубить окончательно может. Все хорошо помнили, к чему привело то, что зелёные драконы так любили богословские диспуты.
Мы созидали новую гармонию, сердцевиной которой стала трагедия. И постепенно у нас начало получаться. Наши движения во время богослужебного танца становились всё более отточенными, красивыми, изящными, хотя они стали другими. Для дракона движения – неотъемлемая часть молитвы. Дракон молится не столько словом, сколько жестом, выражая в танце свои чувства к Богу. Наш танец стал более покаянным, более смиренным и более суровым. В нём стало меньше пасхальной радости, больше скорби распятия. Мы понимали, что это говорит о нашем несовершенстве, но мы были тем, чем были. Путь к пасхальной радости лежит через Голгофу, а мы были ещё далеки от воскресения.
И вот однажды во время богослужения в небе вспыхнуло целое море благодатного огня. Мы все были в этом огне. Каждый дракон понимал, что мы этого не заслужили. Мы радовались, и плакали, и пламя благодати разгоралось всё сильнее. То богослужение длилось, кажется, несколько суток, времени никто из нас не ощущал. Мы обрели такую силу, какой и в лучшие времена не знали. Нам удалось восстановить гармонию на всех уровнях.
При этом мы понимали, что драконам всё-таки пришёл конец. Драконий мир должен состоять из шести каст. Из двух он состоять не может. Из обломков большого и прекрасного корабля нам удалось построить довольно приличную шлюпку, которая вполне может довезти нас до Бога. И мы, конечно, очень этому радовались. Но мы понимали, что это последнее плаванье последних выживших. Мы будем уходить один за другим, и после нас драконов уже не будет. Но никто по этому поводу не скорбел. История драконьего мира завершилась достаточно красиво. А ведь это очень важно, Эврар, чтобы всё было красиво.
– Значит, драконам удалось отказаться от разума, который стал препятствием на пути к Богу?
– Нет, конечно. Удалось включить глушилку. На необходимое время. Есть время думать, а есть время молится. Есть время включать мозги, и есть время их выключать. Раньше мы этого не понимали. Пришлось понять. Мы отказались от работы мысли тогда, когда это не могло быть нам полезно, сосредоточившись на решении задачи чисто духовной. Но когда нам в общих чертах удалось решить духовную задачу, причем, без помощи мозгов, что и было для нас невероятно трудно, пришло время вспомнить, что мозги у нас всё-таки есть.
Однажды после богослужения старейший золотой дракон предложил совместно помолиться Богу о том, чтобы Он послал к нам кого-либо из высших чинов ангельских для разрешения той интеллектуальной головоломки, из-за которой наши братья отпали от Бога. У нас никто и никогда не считал слова старейшего приказом, но едва он это предложил, как в глазах у всех драконов загорелось согласие. Ах, мои прекрасные ушедшие братья!.. Кто ещё кроме вас умеет так хорошо понимать друг друга, кто ещё способен на такое единение. Драконы могут достигать такого уровня единомыслия, какое людям и не представить.
– Но почему же вы не попросили Бога послать вам ангела с разъяснениями в самый острый момент духовного кризиса?
– Потому что было не время. Наши братья пали через разум, так что разум был явно непригодным инструментом для того, чтобы удержать себя на краю пропасти. Это понимали все. Так же все поняли, что пришло время включать мозги, чтобы завершить здание вновь отстроенной нами гармонии.
Итак, три дня мы молились. Потом среди нас появился ангел. Только не из высшей иерархии, а самого нижнего чина – девятого. Увидев это, драконы виновато опустили головы, как бы извиняясь перед ангелом. Мы сразу поняли свою ошибку. Драконы столь высокого мнения о своёминтеллекте, что были уверены: если уж даже у нас, таких всемудрых, возникли умственные заморочки, так разрешить их может ангел чиномникак не ниже херувима. А Господь дал нам понять, что даже самыйслабый ангел всё-таки интеллектуально превосходит самого мудрого дракона. Это был урок смирения, не получив которого мы могли так ничего и не понять.
Мы приняли этот урок с благодарностью, виновато склонив головы перед ангелом. И ангел, весь искрившийся любовью к нам, дал нам понять, что счастлив, оказаться в драконьем обществе. Мы ждали богословского трактата, были готовы воспринимать сложные математические выкладки, но ангел неожиданно запел. Сначала очень тихо, потом всё громче. Мелодия его песни была прекрасной, надмирной, космической. А слова… Я даже не поручусь, были ли у этой песни слова, или она вся состояла из одного великого чувства любви к Богу. И почему-то эта ангельская песнь воспринималась, как блистательное интеллектуальное построение. Мы все очень хорошо помнили систему софизмов беса, мы ждали опровержения, мы надеялись, что нам, по-человечески говоря, ткнут пальцем в те ошибки, которые мы не сумели увидеть. Но ангел и не вспоминал про бесовские софизмы, и сейчас, когда мы слышали его исполненный любви и неземной чистоты голос, мы и сами бы удивились, если бы ангел стал пачкать свой разум бесовской мерзостью. Но удивительное дело – в нашем сознании все софизмы беса распались один за другим, голос ангела был словно тихим Божьим ветерком, легко сдувавшим пыль с нашего сознания. При этом ангельская песнь была безусловно высокоинтеллектуальным продуктом, он вовсе не пытался воздействовать на наши чувства, минуя разум. Он обращался именно к разуму, но чувство великой любви к Богу было неотделимо в его песне от ангельской мудрости, стремящейся постичь Бога.
Мы поняли, почему не смогли найти ошибки в рассуждениях беса. Он отвечал на им же поставленные вопросы, причём ставил их некорректно. Эта некорректность была отклонением на микрон, мы её не заметили, потому что анализировали сами доказательства, тогда как надо было для начала проанализировать постановку вопроса.
Ангел поставил те же вопросы с безупречной корректностью, и его мысль, а следом и наша, легко заструилась по Божьему руслу. Мы были поражены тем, как сочетались в ангельской песне красота и интеллектуальность. Это было чисто по-драконьи. Ангел словно улыбался нам: «Пусть все будет, как вы любите».
Когда ангел закончил свою песнь, мы не имели необходимости его благодарить. В глазах всех драконов читалась такая огромная искренняя благодарность, что к этому уже ничего невозможно было добавить. И сам ангел смотрел на нас таким взглядом, как если бы его любовь к драконам во время песни умножилась многократно. Наше взаимное молчание длилось довольно долго, оно и было нашим прощанием. Лишь один золотой дракон спросил, можем ли мы использовать ангельскую песнь во время богослужения? Ангел ответил тихим согласием.
Так в душах драконов был окончательно восстановлен мир. Наши богослужения, дивно украшенные ангельской песнью, стали подготовкой к смерти. К переходу на новый уровень бытия. Постепенно ушли все. Остался я один.
– А как же Иоланда? Ты встретился с ней?
– Один раз, когда она была ещё ребёнком. Девочку занесло туда, откуда ей самостоятельно было не выбраться. Может быть, она и выбралась бы, но я так за неё переживал, что не мог не вмешаться. Драконы никогда не вмешиваются в жизнь людей, этот принцип мы соблюдали неуклонно. Бог создал множество миров не для того, чтобы они объединились в один. Если бы разные существа могли объединиться, так они и жили бы в одном мире. Падшие драконы постоянно лезли к людям, кошмарили их, получая от этого удовольствие, пытались расширить свой арсенал наслаждений чисто человеческими способами, хотя это и глупо, красовались перед людьми в своём неземном величии, больше-то было не перед кем. Так же бесы постоянно лезут к людям, ангелы – никогда, только если по особому Божьему поручению. Соприкосновение двух различных миров разрушительно, бесам и падшим драконам на это совершенно наплевать, они деструктивны по самой своей извращённой природе. Настоящие драконы всегда знали о людях гораздо больше, чем люди о драконах, но мы никогда не вмешивались в жизнь людей, понимая, что такое вмешательство будет неизбежно деструктивно, какие бы благие цели мы перед собой не ставили.
– Но ты вмешался…
– Во-первых, я вынес Иоланду из одного малого мира, внутреннюю гармонию которого было весьма затруднительно разрушить, если учесть, что он состоял из одного человека, причем довольно скверного. Во-вторых, я перенёс её в царство пресвитера Иоанна, которое тоже не относилось к магистральной человеческой истории. А в-третьих, о непересечении драконьего и человеческого миров можно было уже сильно не заботиться, драконьего мира больше не существовало. К тому же тогда, в нашу единственную встречу, я не сказал ей ни слова, так что мы в общем-то и не познакомились. Когда я нёс её на спине, мне очень хотелось приземлиться где-нибудь посреди пустыни и просто поговорить с ней. Рассказать ей о себе, о том, как я впервые увидел её по телевизору, и что это мимолётное видение изменило всю мою жизнь. О том, что нашей встречи я ждал двести лет. Я мог бы спеть ей чудесную песнь драконьей любви, и она оценила бы эту песнь, я знаю. Эта девочка затерялась среди миров и эпох, она могла быть моей и только моей, для этого мне не пришлось бы вмешиваться в реальность, не пришлось бы ломать её судьбу. Я мог бы построить для неё великолепный дворец, подарить ей сколько угодно слуг, наполнить сундуки золотом. Я мог бы сделать её царицей великого царства. Она была ещё ребёнком, но в ней чувствовалась такая удивительная царственность, что любая страна была бы счастлива иметь такую царицу.
Но я даже не заговорил с ней. Не потому что оробел, а потому что не счет это правильным. В башне из слоновой кости она уже жила. Это «счастье» подарила ей мать, превратив ребёнка в свою личную игрушку и фактически лишив её собственной судьбы. А я любил Иоланду. Именно любил, а не пылал к ней страстью. Я пытался представить себе, какой была бы наилучшая для неё судьба и понимал, что меня там нет. Я мог бы сдувать с неё пылинки, носить по воздуху, я написал бы ей чудесные стихи, в моих глазах она увидела бы такой сияющий мир, которого иначе не увидела бы никогда. Но именно моя любовь к ней не позволила мне уподобиться её эгоистичной мамаше, которой нравилось видеть её ребёнком. Я понимал, что Иоланда – царица из мира людей. Её судьба в том, чтобы встретить могучего и прекрасного рыцаря, которого она полюбит, и который полюбит её. Нет, я не заглядывал в будущее, я просто понимал, что так должно быть. И я не только не стал знакомиться с Иоландой, но и на время заморозил её память обо мне, чтобы воспоминания о серебристом драконе никак не повлияли на её выбор жизненного пути.
И вот она встретила своего рыцаря, они полюбили друг друга. Я смотрел на их счастье, и это делало меня счастливым. Только тогда я по-настоящему понял, что значит любить. Можно броситься спасать свою любимую, ради неё подвергая себя смертельному риску, но ещё неизвестно, любовь ли это. Можно ради любимой отречься от своего мира, своей судьбы, своих близких, и тоже ещё не известно, любовь ли это. Но если одно только понимание того, как счастлива твоя любимая, уже делает тебя счастливым, даже если счастлива она не с тобой, то это любовь. Я видел, какими счастливыми глазами смотрят друг на друга Иоланда и Ариэль, и это делало меня счастливым. С моей стороны в этом не было никакой жертвы, мне не надо было совершать над собой усилие, чтобы чувствовать себя счастливым.
Я понял, что уже в значительной мере очеловечился, впрочем, не утратив своей драконьей природы. Моя любовь к Иоланде была человеческой. Благодаря ей, я познал красоту человеческой души, которая столь непохожа на драконью, но ни чуть не менее прекрасна. Иоланда подарила мне другой мир, точнее – мир другого. Драконы знали только драконов, к ангелам не лезли, к людям не совались. А я полюбил принцессу людей, и благодаря этому моя душа жила сразу в двух мирах, чего обычно не бывает.
– А ведь твоя любовь, Эол, фактически спасла высшие касты драконов. Если бы ты не полюбил принцессу, не стал бы изучать мир людей, и тогда не смог бы предложить своим братьям чисто человеческого выхода из духовного кризиса.
– Да, ты прав, Эврар, я и сам понимал, что через мою любовь действует Божий Промысел, поэтому так заботливо берег свою любовь от малейшего налета страсти. Полагаю, мне удалось сохранить своё чувство в чистоте. Ещё я очень полюбил Ариэля. Не мог не полюбить. Этот удивительный принц воплотил в себе лучшие черты рыцарства всех времён и народов. Это рыцарь в полном смысле слова. В конце войны я немного помог ему и его соратникам.
– И вмешался в человеческую историю.
– Это сделал не я, а падшие драконы. А люди, как это у них и принято, совершили невозможное, одержав победу над теми, кого они не могли победить. В ход войны я не вмешивался, и хотя всей душой был на стороне Белого Ордена, и очень внимательно следил за всеми подробностями драконьей войны, никогда не принял бы в ней участия. Я один был сильнее, чем все падшие драконы вместе взятые. Если бы я выступил против них на стороне Белого Ордена, то белые победили бы сразу, не успев приложить к этому усилий. Вот этого-то и нельзя было делать. Люди должны были сделать это сами.
И воевать с падшими братьями я не считал правильным. Даже не потому что по-прежнему их любил, как братьев, и не хотел убивать себе подобных. Просто дракону совершенно чужда мысль о принуждении. Когда наши братья пали, высшим кастам ничего не стоило привести их к покорности. Но покорность Богу – это абсурд, потому что основу наших взаимоотношений с Богом составляет любовь, а она может быть только добровольной. Мы могли уничтожить всех, отпавших от Бога, но это ещё больший абсурд. Драконий мир мы таким образом не спасли бы, и наша жестокость была бы совершенно бессмысленной.
Когда падшие драконы начали вмешиваться в жизнь людей, высшие касты не могли понять это как разрешение делать тоже самое. Грех брата не даёт тебе права на грех, и глупость брата не вынуждает тебя самому совершать глупость. Лишь когда результат титанических усилий людей повис на волоске из-за трёх серых лопухов, я… И тогда я не вмешался в дела людей. Я начал против падших драконов гражданскую войну, и тут же её закончил. После чего ликвидировал ещё несколькихдраконолюдей, и улетел. И разве меня кто-нибудь видел с тех пор? Хотя смотрю иногда, как Дагоберт корячится, созидая империю – так и подмывает вмешаться. Но это эмоция, это не мысль. А дракон – это крылатая мысль.
– Вы так и остались рационалистами.
– Но мы стали не только рационалистами.
– А ведь в мою жизнь ты тоже вмешался, – тихо улыбнулся Эврар.
– Скорее уж ты вмешался в мою, – Эол улыбнулся ещё тише. – Кроме тебя, я не встречал ни одного человека, который бы так увлекался драконами, так любил их и так напряжённо пытался понять. Люди постоянно что-то пишут о драконах, кажется, с тех самых пор, как начали писать книги. По большей части это белиберда, хотя есть и неглупые авторы, которым что-то удалось понять в нашем мире. Книжный шкаф в твоей башне мне во всяком случае было, чем наполнить. Но дело даже не в том, насколько умны или глупы были человеческие книги о драконах. Дело в том, с какой целью они писались. Как правило, лишь для того, чтобы развлечь читающую публику. Дракон – нечто великое, ужасное, загадочное. Им очень удобно пугать людей, а люди ведь любят, когда их пугают. Вашимдраконоведам совершенно наплевать на драконов, как таковых. Им, кажется, и в голову никогда не приходило, что дракон – личность, у него есть душа, у него есть судьба, он может любить, у него есть очень сложные и интересные отношения с себе подобными. Для большинства авторов дракон – это просто летающий кошмар, без имени в общем без судьбы.
А вот ты хотел нас понять. Ты хотел постичь нашу природу. Ты хотел заглянуть в душу дракона. Ты полюбил драконов, даже ничего не зная о них. А ведь твоя заинтересованность драконами была совершенно бескорыстной и ничего тебе не сулила, кроме понимания, как такового. Одним только усилием мысли, питавшейся крохами информации, ты пытался реконструировать образ настоящего дракона, и я был поражен верностью некоторых твоих догадок.
Но больше всего ты поразил меня во время драконьей войны. Казалось бы, всё просто: детская мечта рухнула, драконы оказались исчадьями ада, а ты по-прежнему пытался нас понять, да ещё с таким напряжением, как будто тебе за это назначили три зарплаты. Не осудить и не оправдать, а именно понять.
Не удивительно, что когда я, посматривая за людьми, увидел тебя, ты меня очень заинтересовал. Я решил немного помочь тебе. Ведь мечты сбываются всегда, должна была сбыться и твоя. Но твоя мечта была настолько необычной, что её невозможно было осуществить обычными способами. Потребовалась волшебная башня. Создать её для меня не было проблемой, было лишь немного не по себе от мысли, что я столь грубо деформирую вашу реальность. Но последний дракон может позволить себе многое из того, что драконы никогда себе не позволяли.
В той башне мы были с тобой вместе, Эврар, хотя ты и не знал об этом. Постепенно я начал тебя понимать, и ты стал третьим человеком после Иоланды и Ариэля, которого я полюбил, хотя моё чувство к тебе точнее было бы назвать дружбой, да как не скажи, всё будет не точно. Я почувствовал в тебе родственную душу. Я всю жизнь старался понять совершенно чуждый для меня мир людей. Ты всю жизнь старался понять совершенно чуждый для тебя мир драконов. Это стремление к постижению «другого» не очень-то свойственно как людям, так и драконам. О природе «другого» обычно судят, исходя из установок своей природы, что даёт вполне предсказуемый результат. Но мы оба постарались поменять свои установки и настройки, чтобы понять «другого». Только поэтому в первый и в последний раз в истории дракон и человек разговаривают друг с другом, да ещё так подробно. Раньше они если и встречались, то весь их разговор сводился к обмену парой хамских фраз, перед тем, как наброситься друг на друга, и в живых оставался только один из них. А мы, видишь, поговорили.
– Спасибо, Эол, – Эврар смущённо отвел глаза.
– Спасиба мало будет, – улыбнулся Эол. – Ты должен написать книгу о драконах.
– Эол, ты ещё не забыл, что я – сапожник? – рассмеялся Эврар. – Когда ты в последний раз читал книгу, написанную сапожником?
– Очень хорошо, что ты не писатель. Писателю я никогда не доверил бы эту задачу. Он обязательно нагромоздил бы гору дурацких приключений, растворив смысл в бессмыслице, а то и вовсе забыл бы о смысле того, что пишет. Но ты ведь не станешь писать приключенческий роман?
– Да я и не сумел бы.
– Вот и хорошо. Впрочем, никто бы не сумел.
– Ну, знаешь, есть такие писатели…
– А ты никогда не задумывался о том, почему ни один из «таких писателей» не написал роман из жизни ангелов? Там ведь такие впечатляющие персонажи – Люцифер, архангел Михаил. Такое захватывающее событие – война на Небесах и всё такое. Бездна психологии, россыпи приключений… Но ни один даже самый наглый писатель не рискнул написать об этом роман. Почему? Да потому что мир ангелов настолько далёк от людей, что никакого самого буйного воображения не хватит на то, чтобы хотя бы в некоторой степени детализировать этот мир. Казалось бы, выдумывай, что хочешь, но оказывается и выдумывать можно лишь видоизменяя ту реальность, которая хорошо известна. Но как детализировать мир, где не спят, не едят, не живут в домах, где разумные существа не имеют пола? Как написать роман, где нет мужчин и женщин? Такой роман невозможен. Так же невозможен роман о драконах. Наша жизнь настолько непохожа на вашу, у нас настолько другие мотивации, проблемы, радости и огорчения, что вы даже наврать об этом не сумеете. Драконы обречены быть персонажами романов о людях. Роман о драконах человек написать не сможет, так что не переживай. Я пересказал тебе лишь некоторые подробности из жизни драконов. Многого не смог передать на человеческом языке, но не беда, потому что главный смысл моего рассказа не в этом.
– Тогда в чем? Ты хочешь, чтобы люди хоть что-то узнали о драконах после их исчезновения?
– Хочу. Будет неплохо, если люди узнают, что настоящие драконы вовсе не были крылатым злом в чистом виде. Это были прекрасные существа, которые, как умели, служили Богу. Но я хочу не только этого. Куда важнее помочь людям понять самих себя. Люди, в отличие от драконов, существа очень неровные. Иногда они возносят свой разум до небес, мечтая о том, что когда-нибудь покорят вселенную. А это глупо. Но потом люди впадают в отчаяние, проклинают собственно несовершенство и убожество своих возможностей. И это тоже глупо. Если же сравнить человека с драконом, то вдруг окажется, что у человека нет повода ни для избыточного самомнения, ни для полного отчаяния. Человек должен понимать как ограниченность своих возможностей, так и своё потенциальное величие. В первую очередь я пытался объяснить тебе именно это.
– Я понял, Эол. Я напишу. Уж как смогу. Только что мне потом делать с этой книгой? Как я донесу её до людей?
– Найди Робера. Это один из тех рыцарей, с которыми ты познакомился в бытность свою кладоискателем. Робер оценит твою книгу. Он поднесёт её императору. Пусть Иоланда тоже прочитает, – последние слова Эол произнёс еле слышным шёпотом. – Всё, Эврар. Аудиенция окончена. Во мне жизни осталось на пять копеек, а надо ещё с рыцарями поговорить. Они через сутки будут здесь, так что тебе пора уходить. Постарайся за эти сутки как можно дальше уйти от драконьих гор. Тебе пока не стоит пересекаться с рыцарями. Сиди в башне, пиши книгу, потом встретитесь.
Эврар понимал, что не может уйти, ничего не сказав на прощание Эолу, но он не знал, что сказать, поэтому на язык навернулось первое, что пришло на ум:
– Ты знаешь, Эол, когда мы расстанемся, мне уже через час будет казаться, что этого разговора не было, что мне всё просто приснилось.
– Можешь так и считать. Можешь даже поверить в то, что никаких драконов никогда не существовало. Но книгу обязательно напиши. Она будет о людях.
Эол положил голову на груду золотых монет и закрыл глаза. Эврар понял, что прощание окончено. Не задерживаясь ни на секунду, он покинул пещеру и энергично зашагал в сторону ближайшего жилья. В голове стояло сплошное гудение, он ни о чем не думал.
Переночевал на постоялом дворе, спал, как убитый, а на рассвете так же бездумно зашагал к дому. И вдруг он почувствовал, что установилась телепатическая связь между ним и Эолом. Обращаясь к рыцарям, дракон сказал: «Передайте императору…». И в этот момент испустил дух. Рыцари так и не узнали, что хотел сказать дракон, но Эврар явственно услышал окончание фразы, досказанное уже не устами, а духом: «… что я очень любил Иоланду.».
Сыну императора, принцу Эрлеберту, сейчас и правда ни к чему было слышать окончание этой фразы. Но Эврар решил поставить последние слова Эола в конце книги. Император узнает о них уже тогда, когда поймёт, насколько чиста была любовь дракона.
07.06.2020
