Сергей Семенович Монастырский
Ожидание жизни
Слушай! Нам и в голову это не приходило. Наоборот, нам казалось это очень романтичным и, конечно, в палатке, освещенной лишь маленьким фонариком, мы безудержно занимались сексом! А представь – один удар топором мне по голове, и сексом с тобой занимались бы штук пять чужих мужиков! Да и запорожцы на дороге не валяются!»
***
… В далекой и несуществующей уже стране, на той далекой и переименованной уже улице дом Федора стоял напротив магазина «ковры». Там шла своя, полная трагедий и счастья, ночная жизнь. Каждый час, начиная часов с трех ночи, жителей дома будили громкие аплодисменты, потом кричали «Ура!». Это шла перекличка очереди. Народ занимал очередь с вечера за покупкой ковров, которые раз в неделю или в десять дней, завозили в магазин. И эта новость какими-то неведомыми путями распространялась в городе. Первые тридцать человек точно успевали к раздаче. На остальных ковры заканчивались.
Но в очередной вечер стояло человек пятьдесят. Стоявшие в очереди отмечались по номерам в тетради у выбранного предводителя. Потом, каждый час по открытия магазина шла перекличка:
– Иванов! Двадцать первый номер!
– Я!
И так далее. Но часов с трех, кто-то, уйдя подремать в соседний подъезд, так и не появлялся, или тот, который должен был сменить уставшую в очереди бабушку, тоже не пришел.
– Иванов! Двадцать первый номер!
Молчание.
– Иванов!
И после минутной паузы, – бурные аплодисменты! Потому что Иванов из очереди исключался, и очередь продвигалась.
Это была жестокая, но справедливая борьба за счастье!
Федор, как и все честно, выполнял супружеский долг. Проходя мимо любой очереди, немедленно становился в нее. И попросив, впереди стоящего, предупредить, что он за ним, бежал к ближайшему телефону-автомату.
– Маш, я в очереди!
– А что дают?
Федор бежал узнать что дают.
– Бюстгальтеры! – рапортовал он в трубку.
– Стой! Я сейчас приду!
… Слово «купить» в той стране не существовало. Было слово «достать».
Жизнь в той спокойной и тихой стране состояла из трех частей: рабочей, общественной и личной.
Рабочая – это самая понятная и необходимая часть: утром надо было встать и идти в свое конструкторское бюро на заводе, где работал Федор.
И вперемешку с постоянным перекуром, обедом в заводской столовой, разговорами в курилке, провести там восемь часов, за которые выдавали зарплату. И так – до пенсии.
Общественная жизнь – это обязательно – принудительная часть рабочего дня. Состояла она в основном из собраний. Мировые проблемы на них не решались. Да и не какие проблемы не решались. Но все собравшиеся в актовом зале, вяло и скучно, играя на коленках в крестики – нолики, слушали политинформацию, рекорды о трудовых успехах коллектива.
Были и более интересные собрания, на которые ходили охотно, как на спектакль.
Например, запомнилось Федору одно, где разбирали моральный облик Петьки Кузнецова, имевшего несчастье быть не только начальником одного из отделов, но и секретарем комсомольской организации конструкторского бюро.
Имел он неосторожность завести роман на стороне, хотя был уже пять лет, как женат. Когда он осознал свою ошибку, или просто любимая ему надоела, он дал осторожно понять, что все, роман закончен.
Развернулась нешуточная драма, и бывшая возлюбленная решила от отчаянья повеситься. Наверное, демонстративно, потому что из петли ее сняли. Приехала скорая помощь и милиция, и последняя возбудила дело о доведении до самоубийства! Дело, конечно, окончилось ничем, но раз в стране бурно била ключом общественная жизнь, послали представление в комитет комсомола завода с требованием обсудить, осудить, Исключить, в общем, наказать!
В президиуме сидел секретарь комитета комсомола завода – должность штатная и высокая, и секретарь партийного комитета – должность равная тому же директору завода.
Главный комсомолец зачитал представление милиции. Произнес гневную речь, и, как положено, спросил:
– Кто хочет выступить?
Зал молчал.
– Активнее, товарищи! – взывал ведущий.
Виновник торжества сидел отдельно на стуле у стола президиума.
И вдруг дверь открывается, в зал вскочила девушка, и Кузнецов вздрогнул!
– Я – жена Кузнецова! – взойдя на сцену и встав у стула Петра, громко крикнула девушка. –Петя, конечно, дурак, но я ему все простила, потому что люблю! А то, что на него девки вешаются, так это понятно – смотрите какой красавец! И не надо у всех на глазах поласкать его трусы и трусы этой девушки! Как вам не стыдно! Сами разберемся! Может, дома я ему сама яйца, оторву! Не ваше дело!
Зал грохнул от смеха и зааплодировал.
– Пойдем, Петя! – сказала девушка и, взяв Петра за руку, спустилась из президиума.
– Кузнецов! Вернись! – закричал комсомольский вожак.
Петр не оборачиваясь, показал президиуму фигу!
Зал еще раз грохнул и зааплодировал.
Жена Кузнецова работала в бухгалтерии завода. Обоих с работы уволили.
«Маш, я вот недавно подумал, а когда мы в последний раз гуляли, взявшись за руки? Когда ходили в кино? Когда до утра сидели на поляне родительской дачи, жаря шашлык, пили вино, пели песни и спорили? Оказалось, все это последний раз было в те первые десять лет взрослой нашей с тобой жизни в Советском Союзе! В настолько спокойной и ровной жизни, с ровной не очень большой, но стабильной как у всех зарплатой.
Ты знаешь, как я относился и сейчас отношусь к советской власти! Но ведь была такая жизнь! Ты конечно скажешь:
– Ты, путаешь Федь! Это была просто молодость, а молодость в любой стране – лучшее время жизни!
Да, нет! Я вот смотрю, вернее до сих пор смотрел на своих молодых коллег, им сейчас столько, сколько было нам при той жизни. Но они все куда-то спешат, чего-то зарабатывают, что-то приобретают!
Короче, мне кажется, они не гуляют, взявшись за ручки. Да нет, они не хуже и не лучше, они просто другие. Потому что время другое. И я думаю: а где лучше?»
***
Темноту позднего летнего вечера на вокзальной площади пробили мощные фары приближающегося поезда.
Таксисты, стоявшие возле своих машин и болтавшие друг с другом, оборвали разговоры, выстроились возле своих автомобилей.
Ни наклеек, ни зеленых огоньков на машинах не было. Но впрочем, каким-то чутьем, выходившие из вагонов пассажиры, безошибочно угадывали их назначение. Но, на некоторых лобовых стеклах были приклеены скотчем бумажки со словом «такси».
Подошедший мужчина тронул за плечо Федора.
– Командир, до Чугунова довезешь?
– Сто двадцать километров, – многозначительно сказал Федор.
– Сам знаю. Я тебя о рублях спрашиваю, а не о километрах!
Федор назвал цену.
– Ты, что обалдел! – заорал, было, мужчина.
– Найдите дешевле, – Федор сделал безразличный вид.
– Ладно! – заворчал мужчина, видимо уже узнал цену у других, – открывай багажник!
И поднял с земли чемодан и рюкзак. И открыв переднюю дверцу, удивленно спросил:
– А это кто?
– Охранник, – спокойно ответил Федор.
– Не пойдет! – возразил мужчина, – я люблю впереди ездить!
– Ладно, – согласился Федор, и попросил напарника – Вить, пересядь на заднее.
В заднюю дверь в это время уже втискивался другой грузный мужчина.
– Вы кто? – спросил Федор
– А это мой охранник, – съязвил мужчина. – Поехали!
Наступили лихие девяностые. Вместе со страной развалилась и вся прежняя спокойная жизнь.
За один год увял и практически закрылся громадный завод, вместе с уже никому ненужным конструкторским бюро. Люди сыпались с прежних мест, как яблоки осенью с облетающих деревьев.
