Сергей Петрович Волошин
Душка
«Таковы люди, сынок. Всем платки на рот не наденешь», – вздыхала мать.
Женился Евгений скорее не по любви, а, как говорят, по «залёту». Беззаботная студенческая жизнь на факультете экономики, первые робкие отношения с девушкой, которые поначалу казались вполне серьёзными. Но, побывав в интимной близости и удовлетворив плотскую страсть, Евгений быстро ощутил и всю обременительность любовных уз и взаимных обязательств друг перед другом.
Узнав о беременности Татьяны, сначала заявил, что алименты платить готов, но никакого брака быть не может. Однако по мере роста Татьяниного живота и сложного мужского осознания, что в нём бьётся родное сердце, Евгений сменил свою непримиримую позицию. Окончательное решение жениться пришло вместе со смертью матери Евгения Борисовича. Как оказалось, и родных-то вокруг никого не осталось, если не считать проживающей в Казахстане двоюродной тётки, не приезжавшей в гости лет десять или пятнадцать.
Жизнь в браке изначально не ладилась. Татьяна оказалась до безумия ревнивой женой, позволяла себе бестактные выходки в отношении представительниц прекрасного пола, по делу или случайно крутнувшихся в орбите деятельности Евгения. Могла запросто явиться на работу в офис и, не чувствуя конфузности ситуации, потребовать увольнения той или иной не понравившейся чем-то сотрудницы. На том только основании, что она законная жена руководителя.
Несколько лет он терпел неуместную ревность и невоспитанность жены, боясь, что излишняя его твёрдость может привести к семейному кризису, что негативно скажется на его возможности растить и воспитывать Оленьку, чувствуя себя при этом полноценным отцом и важным человеком в жизни дочери. Но потом в жизни Евгения появилась она, его новая избранница Юля – продавщица в парфюмерном магазине, девушка без высокого образования, но с правильным воспитанием, хорошей интуицией, божественной фигурой и печальными как вечерний закат глазами. Именно эти глаза, в которых, казалось, читалась усталость, но в то же время всепоглощающая нежность, и сразили Евгения.
Встречались тайно, нечасто, встречи были как ток острыми в прикосновениях и как мармелад приятными на вкус. В какой-то момент Евгений понял, что ему нужна квартира для обустройства параллельной семейной жизни. Взял кредит, купил в центре города двушку, работать сразу пришлось гораздо больше, а внимания семье уделять куда меньше. В какие-то моменты Евгений Борисович перестал понимать: где, в конце концов, его настоящая семья, где и с кем ему лучше, а где и с кем хуже. В одной квартире, в отцовской, его любимая дочь Оленька, в другой, новоприобретённой, – его желанная девушка Юля. Пропала даже та полная недосказанностей и сложных моментов иллюзорная гармония в жизни, в которой Евгений пытался сам себя убеждать.
Было время, он критически, с неким пренебрежением относился к мужчинам, ведущим двойную жизнь – с женой и любовницей. «Как так можно – никакое же сердце не выдержит этого пребывания во лжи. Зачем мучить себя и жену – ведь существует развод – вполне легальный и давно апробированный человечеством способ выйти из сложной жизненной ситуации», – думал Евгений. А оказавшись в ней сам, понял, что не так-то уж и просто принять однозначное решение, а ещё сложней сказать о нём той, кто с грубым повелением смотрит тебе в глаза, подозревая измену. Но однажды это случилось. Неприятный как засыхающая смола и тяжёлый, словно чугунный крест, разговор завела сама жена Татьяна.
« И давно это у вас?», – начала она с банальной фразы, давно известной ей по просмотру многосерийных мыльных сериалов. Начала так, словно всё до мельчайших подробностей о мужнем романе на стороне ей известно, отпираться бесполезно, врать тоже, остаётся только честно всё признать, упасть в ноги и жалобно молить о прощении.
Машинально, вероятно, для того, чтобы выиграть несколько секунд на обдумывание дальнейшего ответа, Евгений хотел переспросить – «что ты имеешь в виду?» – но вовремя понял неуместность манёвра встречным вопросом, и ответил прямо: «Уже давно. Давно и серьёзно, если тебя, конечно, волнует именно это». Замолчали оба. Липкая тишина наполнила модно обставленную мебелью и дорогими сервизами просторную кухню. В ней никогда не было комаров, но, казалось, что их раздражающий писк слышен из-за соседской стенки. А потом у Татьяны началась истерика – настоящая или показательная разобрать было невозможно.
После долгого и протяжного нецензурного крика, сопровождавшегося заламыванием рук, вырыванием волос, падениями на пол, выпив чашку воды, растрёпанная и краснолицая Татьяна громогласно выпалила избитое, едва ли не заученное клише: «Я не дам тебе развод!»
«Квартиру и машину оставляю вам с Оленькой», – сказал Евгений.
«А бизнес?! Или ты думаешь отделаться малой кровью?!», – закричала Татьяна. Стало понятно, что на развод она уже почти согласна, но теперь начался вполне предсказуемый материальный торг. Впрочем, к этому разговору Евгений был морально готов давно. Ведь что, в сущности, представлял собой его бизнес? Арендованные офис и складское помещение, стандартный набор оргтехники в духе минимализма, расчётный счёт в банке, небольшой коллектив. Евгений был готов отдать Татьяне всё и начать бизнес заново, лишь бы сохранить отношения с дочерью и поскорее закрыть эту страницу жизни получением свидетельства о расторжении брака.
«Что интересует, принадлежит тебе. Адвоката пришлю, это будет твой адвокат, а не мой, он будет в суде работать в твоих интересах, против меня. Но отдам я всё не тебе. А Оленьке. Вот так. Понятно?», – ответил Евгений Борисович и, поскользнувшись в длинной узкой прихожей на скользком немецком ламинате, выскочил из квартиры в подъезд. В этот момент его стошнило, как будто вышла из внутренних глубин накопившаяся за несколько лет чёрная бурлящая энергия. И сразу полегчало, чище стало дыхание, отчётливей очертания окружающего мира, даже пение уличных птиц, на которое годами не обращал никакого внимания, вдруг обрело какое-то магическое, неповторимое звучание.
VII
Когда для Евгения закончились все судебные мытарства, связанные с разводом и разделом совместного имущества, которое, как и было оговорено, досталось Татьяне, начался новый головоломный период – построения иной жизни. Где любимый человек, ничего не опасаясь и никого не таясь, мог жить рядом, в пахнущей скромным бытом прежних хозяев, ещё не отремонтированной квартире. Но в этой обрастающей позитивным равновесием жизни не было другого – полномерного общения с Оленькой. Дочь по решению судебных органов осталась с матерью, и видеться с ней теперь можно было только два раза в неделю. Евгений Борисович превратился в воскресного папу.
«Кто придумал такой дурацкий закон – оставлять детей исключительно с женщинами? Почему не с мужчинами? – часто думал Евгений, желая поделиться этими мыслями с Юлией, но боясь это сделать из-за риска быть непонятым. – О гендерном равенстве они рассуждают. Но где оно, это равенство? В армии служат и на войне воюют мужики, причём в беспрекословном, в принудительном порядке. На работу в полицию или в спасатели баб берут просто так, а мужик должен обязательно отслужить в стройных рядах наших Вооружённых сил. И право на воспитание детей принадлежит бабам! С какой стати? Покажите мне этого умника, кто это придумал! А если баба дура, если у мужика лучше условия для жизни и полноценного воспитания ребёнка!? Как тогда быть? «Я же мать», да?! А отцов на свалку?! Нет никакого гендерного равенства, потому и дохнем мы лет на пятнадцать раньше женщин. Пойди-ка, поищи старых вдовцов, все разобраны до единого. Зато вдов – ходи и спотыкайся. Сидят во дворах, семечки лузгают, и нас же обсуждают и осуждают… Понимаете? Эх!»
Несмотря на больно донимающие нутро едкие грустные мысли, новая жизнь Евгения налаживалась и в какой-то долгожданный момент потекла густым киселём. То, что досталось от остатков фирмы Татьяне, сразу был понятно, впрок ей не пойдёт. Бизнес же Васильева потихоньку восстановился, все старые поставщики медицинского оборудования и материалов остались на месте, никуда не делись и приобретатели продукции. Юля, хоть до конца и не чувствовала себя полноценной хозяйкой в квартире, старалась угодить гражданскому супругу.
Так сложилось по карте судьбы, что не удалось Евгению приобрести друзей. Партнёров – да, приятелей – хоть черпаком отсыпай, да таких, на которых угощений и пива не напасёшься, а вот изо всех друзей самым преданным и важным оказалась смуглая красавица Юлия, хоть и есть на свете убеждение, что не может существовать настоящей дружбы между мужчиной и женщиной. В этом деле, наверное, всё зависит от того, в какую сторону заточились отношения меж ними – равноправия и уважения или деспотизма и подчинения.
Лишь одна маленькая деталь в обхождениях с Юлей изредка тревожила Евгения. Изливая ей душу по поводу Оленьки, не чувствовал он взаимного течения всепроникающих флюидов. С прохладцей принимала Юля любое упоминание о дочери, может, потому, что материнская ревность отрицала существующую данность, своих-то детей ещё не было. Лишь кивала в ответ на прицепившееся некогда к Евгению слово-паразит «понимаешь?»
«Что ты можешь понимать? – думал Евгений. – Человек вообще не может понимать другого человека, не дано ему. Чтобы понимать, надо вселиться в чужое тело, пожить в нём, переболеть с ним, мысли тревожные пропустить через себя. Вот сопереживать человек может. Почему люди, когда ты им душу открываешь, на жизнь жалуешься, всегда так дурно отвечают – «понимаю»? Думал так Евгений Борисович, но от вредной речевой привычки вставлять это слово к месту и ни к месту избавиться не спешил.
Бытие новой семьи разменивало мерные жизненные минуты и часы, и вот в один из насыщенных суетных дней Евгению позвонил его адвокат и сказал, что Татьяна, будучи за рулём, погибла на дороге. Почти что в самом центре города. Следователь, допрашивавший Евгения Борисовича, допустил, что смертельный манёвр мог быть осознанным, но допущение служивого к делу не пришьёшь. Погибла, не справившись с управлением транспортным средством, которое так и не переоформила на себя.
Юридическая безалаберность стояла далеко не первой в длинном перечне человеческих недостатков Татьяны. Теперь в этот набор добавилось и материнское безразличие. Посмертно. Оленька осталась одна.
«Какая муха эту Таньку укусила?! – сокрушался Евгений. – Матерью всё себя несла на суде, грудь вперёд, чёлка назад. Сумасшедшая! Чёрт, что же ты натворила, дура?! Теперь лежишь вся напомаженная в деревянном ящике среди глины и камней, кому от этого лучше стало?»
Несмотря на возражения, Оленьку забрала к себе бабушка – мать погибшей Татьяны. Возражения были аргументированные, даже ультимативные. Особенно после того, как приехавшего на Татьянины похороны Евгения буквально вытолкали из ритуального зала её родственники.
«Чего припёрся? И совести хватило! Нет у тебя ни жены, ни дочери! Сам этого добивался, вот и добился!» – неслось с разных сторон.
«Уходи, и не являйся к нам больше никогда! Слышишь?!» – сказала бабушка Оленьки.
Через пару дней, подкараулив дочь возле школы, Евгений попытался с ней заговорить, но обнаружил в глазах девочки невиданную никогда ранее лютую неприязнь. Что случилось с доброй, тихой и весёлой Оленькой? Какая фантазия и боль посетили её неразгаданное сердце? То ли обезумевшая от потери дочери бабушка уже успела перенастроить все волны в её несформировавшемся сознании, то ли сама трагедия оставила свой чёрный отпечаток в душе ребёнка.
«Мама сказала, что если с ней что-то случится, то в этом будет виноват папа. И случилось! Значит, ты виноват во всём! Ты! Мама любила тебя, а ты нас предал», – воскликнула Оленька и, сглатывая катившиеся по щекам слёзы, побежала по проспекту прочь от отца в сторону бабушкиного дома.
«Вот такой поворот, что делать – не знаю», – пожаловался Евгений лучшей подруге Татьяны, с которой изредка, на всякий случай, поддерживал контакты. Он знал, что нравится подруге, но никогда не позволял ни себе, ни ей перейти тонкую грань, за которой густеет туман других, более откровенных, отношений. Вот и в этот раз, выбрав для встречи тихое кафе, Евгений заказал только чай, сразу очертив дистанцию и короткое время беседы.
«Ты знаешь, Жень, всё не так грустно, как тебе кажется, – приятным бархатным голосом телеведущей успокаивала подруга.– Во-первых, нужно время, чтобы все переболели, так сказать перешли в стадию ремиссии, а сейчас у вас самый пик обострения – и у тебя, и у дочки, а уж бабушке так сам Бог велел. Во-вторых, не вздумай там на волне новых чувств отказываться от дочки, ни при каких обстоятельствах. Сам себе этого потом не сможешь простить. Закон на твоей стороне. Любой чинуша из органа опеки тебе это подтвердит. Осознаю, что в некотором смысле это звучит нелепо – собственную дочь вырывать из рук бабушки, но подай в суд. Пока у всех в головах устаканится мысль о безвозвратности потери Таньки и о бесперспективности враждовать с тобой, там уже и решение суда созреет. Если, конечно, тебя такой вариант устраивает. Не будешь же ты девчонку воровать? Тебе и раньше надо было этим обеспокоиться. Знал ты или не знал, но после вашего развода Танька бухала сильно. Так бухала, что соседи полицию вызывали. Невменяшка полная. Вот тогда бы ты точно смог забрать Ольку. Кстати, как твоя новая, примет её?»
Что ответить на этот вопрос, Евгений не знал. Настроение Юли в эти дни менялось как погода в открытом океане. То она жалела Евгения, то Олю, то себя. Он задавался этой дилеммой, и не один раз, но Юлия уклончиво уходила от однозначного ответа. Вот и Евгений решил оставить без пояснений вопрос Танькиной подруги, решив: «Не слабоумная, поймёт».
VIII
Прошло два месяца. Суд Евгений Борисович выиграл. Забирать дочь приехал без приставов, но копию решения суда через приоткрытую дверь бабушке Оли протянул.
«Надеюсь, вы не станете делать ничего дурного, Елизавета Афанасьевна?» – спросил Евгений.
Всегда аккуратно причёсанная, подтянутая, ровная, как гитарная струна, Елизавета Афанасьевна открыла дверь шире и, протягивая сумки с вещами внучки, ответила: «Всё, что могло дурного произойти, уже произошло. Мяч на вашей стороне, Евгений Борисович. Сможете найти общий язык с Оленькой, Бог вам в помощь. Ну, а не получится, я тут вам ничем не помощник. Да и возраст уже не тот. Вы суд затеяли, вам и карты в руки. Против суда я, извините, не попру… Оленька, хватит прятаться, папа никуда без тебя не уйдёт»».
«Про дурное я имел в виду звать на помощь соседей или родню. Или там призывать потусторонние силы, – принимая тяжёлые сумки, попытался оправдаться за неудачно подобранное слово Евгений. – А то знаете, бывают случаи, когда ходят по всяким бабкам, ведьмам, магам, колдуньям, привороты, отвороты заказывают. Это я к тому. Мне кажется, мы цивилизованные люди, и сможем находить общий язык даже в самых непредсказуемых сложных ситуациях. Оленька такая же ваша родная кровь, как и моя. Да и мамы у меня нет, и папы тоже. Так что, извините, если что, но номер телефона мой у вас есть…»
Последние слова слегка тронули, кольнули в сердце Елизавету Афанасьевну. Она подумала, что ведь действительно – никого из родных у молодого человека в этой жизни не осталось. Ни братьев нет, ни сестёр, да и тётка из Казахстана за десяток лет – ни привета, ни ответа.
«Оленька! Ты долго ещё будешь собираться?!»– примиряющее крикнула бабушка.
«Что такое?! Иду!» – необычно грубым шипящим голосом донеслось из спальни.
Всю дорогу, пока Евгений вёз дочь домой, она молчала. Вечер рассыпал звёзды по торжествующему волшебством заходящего солнца небу, на город опускалась мгла непривычно тёплой мартовской ночи. Оля робкими шагами зашла в незнакомую ей квартиру на втором этаже «брежневской» девятиэтажки.
«Почему мы приехали сюда, а не в наш дом?», – спросила она.
«Понимаешь, Оленька, я потом тебе смогу это объяснить, но это уже не мой дом. Эту квартиру я юридически, то есть по закону переписал на… твою маму. Теперь хозяйка этой квартиры ты, но я… как бы тебе это сказать? Я не могу в ней не то, что жить, но даже находиться. Ни по закону, ни по совести», – путаясь мыслями, сказал Евгений.
«Ясно. А где эта твоя мымра?»– с резкими нотами раздражения спросила дочь.
«Это кто тебя такому слову научил?»
«В сети прочла».
«Отцу грубить и незнакомых тебе людей плохими словами называть тоже в этой сети написано?»
«Так где она?»
«Она сейчас… У свой матери. Мы договорились, что пока поживём отдельно. Пока ты привыкнешь к новому месту. Пока я немного привыкну …»
«А я не собираюсь ни к чему привыкать. К ней. И к тебе тоже. Тебе надо было, чтоб я жила здесь. Оки. Поживём. А там посмотрим».
«На что ты будешь смотреть, Оленька? Это твой дом. Расслабься, включи телек, вон, компьютер я тебе в спальне приготовил. Вот ванна, в холодильнике шоколадка есть. Хочешь шоколад с чаем? Ты всегда любила…»
«Купить меня решил за шоколадку? Хочешь, чтоб я забыла предательство? Думаешь, что я маленькая и ничего не понимаю?»
Громко топая по давно не знавшим ремонта буковым половицам паркета, Оля прошла в спальню, сдвинула брови, и села в глубокое бархатное кресло. Боясь приблизиться к дочери ближе, Евгений глазами обласкал её собранные в косичку тонкие чёрные волосы, уставшие от слёз набухшие светлые глаза, маленькие дрожащие губы.
«Конечно, все эти взрослые игры изрядно истрепали её нервную систему. Ей нужно время на восстановление, нужен отдых от всего, что навалилось за последний год», – подумал Евгений, успокаивая сам себя.
Медленно потекли новые дни бытия маленькой семьи Васильевых, но отношения между отцом и дочерью не налаживались. Евгений Борисович общался со школьным психологом, привозил домой известную в городе специалистку по немедицинской психотерапии. Устраивали игровые сеансы, нацеленные на преодоление детской психологической травмы. Но и это не помогало.
«Вы знаете, в психотерапии должно быть обоюдное желание убрать проблему. У Оли всё очень сложно: чем больше ты оперируешь с ней, тем сильнее её внутренне сопротивление любым действиям со стороны взрослых, – с печалью резюмировала специалистка. – Это работа, Евгений Борисович, большая работа. На годы. Запаситесь терпением. Увлекайте её чем-то что ли, переключите на тему, которая ей будет интересна».
Оля четыре года ходила в музыкальную школу по классу скрипки. Евгению нравилось это занятие, но, исходя из отцовского и собственного неудавшегося опыта, считал его в жизни бесперспективным. Как детское увлечение – куда ни шло, но как будущая профессия… Для этого надо было родиться как минимум где-то в Москве или Питере, учиться у ведущих мастеров страны, вертеться на крупных музыкальных фестивалях, участвуя в мастер-классах и прочих творческих мастерских с участием виртуозов. А потом закончить консерваторию, получить место в каком-нибудь симфоническом оркестре, народном ансамбле или профессиональном этно- коллективе. Нет, лишённая высокой культуры провинция подразумевает иные профессии, те, которые будут кормить здесь, на месте.
Однажды за ужином, пользуясь лёгкой оттепелью в настроении, Евгений спросил Оленьку: «Дочь, а кем ты мечтаешь в жизни стать? Только честно. Где ты себя видишь, кем представляешь? Может, моделью там или дизайнером одежды? »
Оля задумалась. Потом, надув щёки и саркастически улыбнувшись сказала: «Еще чего! Модели все эти дуры набитые. Пока молодые, кому-то нужны, а чуть форму утратили, если не фартонуло за крутого папика замуж выскочить, идут в порнухе сниматься. Ничего привлекательного в этом не вижу. А тебя на моделей потянуло, да? Так что ж твоя-то так долго не приходит? Денег нет? Или меня боится? Правильно, пусть боится. Не думай, я не только тебя ненавижу, но и её тоже. Не появилась бы она, и мама была жива».
«Оля, как ты можешь такое говорить?», – вспыхнул Евгений.
«А что такого? Она ж модель, ноги от ушей, волосы ниже попы. А для меня это зашквар. Я хочу быть музыкантом, скрипачкой. Тоже на сцене выступать, в студии работать, блог открыть, клипы писать, до самой старости, кстати, можно. Но без вот этого, без … В общем ты понял…Мне бы только скрипку хорошую, а не эту раздолбайку лажающую – ни настроить нормально, ни шестнадцатые сыграть, пальцы заплетаются от усталости…»
В этом момент Евгений Борисович вдруг вспомнил о хранящейся на чердаке отцовской дачи старой растрескавшейся скрипке. Точно! Сам ведь её туда отправил, когда делал ремонт в родительской квартире. А потом запамятовал. Оленька тогда ещё была маленькой. Посчитал скрипку ненужным хламом, занимающим место. А вскоре купил другую, китайскую, новую и красивую. «Раздолбайку лажающую».
Интересно, сохранилась ли? Не забрались ли бомжи и дачные воры на чердак двухкомнатного домика за городом? Как-то раз был такой случай, вызывали сотрудников полиции, составляли акт. Украли только кухонную утварь, чердачная ляда осталась закрытой на замок. После этого пришлось привезти сварщиков, заменить дверь и соорудить решётки на трёх окнах дачного домика.
Евгений Борисович оставил ужин недоеденным и, на ходу сказав дочери, что нужно срочно отъехать по делам, отправился на дачу. Решил не откладывать дело в долгий ящик. Дочь, конечно же, решила, что отец поехал развлечься и отдохнуть от работы и родительских забот к своей «мымре».
Доехав до пункта назначения, в перевозбужденном состоянии Евгений загнал джип в мокрый от непрекращающегося дождя поросший высоким бурьяном двор, отвинтил замок четырехмиллиметровой стальной двери, вошёл внутрь и поднялся по стоявшей у стены стремянке на чердак. Электричества здесь не было, поэтому подсвечивать пришлось, включив экран мобильного телефона.
Чего здесь только не накопилось за долгие годы с того дня, когда дед решил обзавестись дачным домиком. Антикварная детская коляска, сетки от советских кроватей ( и как их только затащили сюда, через крышу что ли?) огромные алюминиевые и эмалированные кастрюли (хорошо, что бомжи не успели вытащить), причудливой конструкции медный самогонный аппарат(было ж время!), крашенные белой краской карнизы, разбитая дедовская гитара, старинные слесарные инструменты, резные полки из настоящего дуба, детские книги и журналы, заботливо кем-то укрытые полиэтиленовой плёнкой…А вот под ними и скрипка. Та самая, и именно там, куда её сам Евгений когда-то и засунул, позабыв на целое десятилетие. Сохранилась. Сколько лет и сколько зим бедолашная выдержала в кромешной темноте, в жаре и холоде. Хорошо, что была спрятана между журналами и книгами, завёрнута в целлофан и укрыта.
Где-то тут должен быть и смычок. Евгений сам не заметил, как с интересом уселся на пыльные доски чердака, и стал перебирать страницы старых изданий. Некоторые он видел в детстве, а прочие, вероятно, принадлежали отцу и деду. Тогда не было Интернета, никто не «висел» в социальных сетях, наверняка, эти книги читали всей семьёй. Это было, наверное, замечательное время, доброе, честное. Отношения между людьми были на много порядков искреннее.
В руки сами попросились «Алые паруса» Александра Грина – старая, потрёпанная книжка в мягкой обложке, за десять копеек. Эту книгу о девичьей мечте и человеке, который смог её исполнить, вслух читала бабушка. Читала так красиво и самозабвенно, что, казалось, вся квартира наполнялась прибрежным шумом волн, криками чаек, манящими запахами моря и жареной рыбы в моряцких тавернах. Даже отец иногда присаживался рядом и внимательно слушал, положив голову на письменный стол. Это были незабываемые мгновения счастья, которых до ломоты в груди не хватает сейчас; дочь Оленька живёт в каком-то параллельном мире, увы, придуманном не ею, а изобретённом и внедрённом людьми, которые управляют этим жестоким и несправедливым миром.
«Как давно я сюда не лазал, – думал Евгений, – как давно не перебирал все эти вещи, которые, наверное, стоят неплохих денег. Впрочем, какие деньги? Им цены нет. Это же история моей семьи».
Найдя облысевший смычёк, и с мыслью о том, что нужно как-нибудь выбраться из суеты будней и провести капитальную ревизию на своей даче, Евгений поехал домой. По пути позвонил Юле: «Может, встретимся? Я свободен».
Юля отказалась. Складывавшиеся по кирпичику хорошие отношения с ней вдруг стали давать трещины, и не чувствовать это было невозможно. Но что нужно делать в такой ситуации, как реагировать и латать разломы Евгений не понимал. Складывалось ощущение, что все вокруг либо сошли с ума, либо просто играют какие-то заранее прописанные роли. Что всё происходящее – это разрывающий обёртку души спектакль, который скоро кончится, все смоют грим, переоденут наряды, вернутся в своё нормальное состояние, и жизнь приобретёт привычные краски и очертания.
Скрипку Евгений оставил ночевать в машине. А на следующий день, не обращая внимания на надоевшую дождливую непогоду, повёз её мастеру Анатолию Ивановичу, о существовании которого узнал от одного из коллег.
IX
Что такое ремонт музыкальных инструментов? Для далёкого от сей загадочной кухни обывателя – это рабочий процесс, аналогичный тому, который происходит в мастерских по ремонту сломанных компьютеров, радиоприёмников или износившейся обуви. Что, собственно, такого необычного происходит в маленьком мирке, увешанном еловыми деками, берёзовыми обечайками, кленовыми грифами и всем тем, что позволяет эти части инструментов точить, строгать, подгонять между собой, склеивать и покрывать лаком?
Однажды один из клиентов спросил у Анатолия Ивановича: «Ремонтируете и отстраиваете гитары вы безупречно. Об этом все знающие люди говорят. А вот сами гитару или скрипку полностью «от» и «до» сделать смогли бы?».
