Сергей Николаевич Прокопьев
Вперёд на мамонтов
Улус Коли-зека
Помараковали мы с Денисом и постановили: едем за костью мамонта. Зачем откладывать на завтра то, что можно съесть сегодня. Сказано – сделано. В июне Коля-зек заронил идею, в августе мы скомандовали себе: вперёд на мамонтов!
С Денисом мы в армии сдружились. Он родом из посёлка Табага, это под Якутском, сначала сошлись, как земляки, а потом – на всю жизнь, у Дениса, правда, она получилась короткой.
Денис был человеком основательным, неспешным, без лукавства, какой-то хитрости, изворотливости. Если что, прямо в лоб тебе правду-матку влепит, без всякой толерантности. Друг ты не друг, а получи, если не прав. Правильный во всём. В армии женская тема – особая статья, его спрашивают:
– Денис, у тебя баба была когда-нибудь?
Он с укором:
– Разве можно так «баба»? Надо говорить – женщина.
В нём была обострённая совестливость, чувство справедливости. Старше меня на два года, в армию в двадцать пошёл, по рассудительности всем нам фору давал. И друг надёжный. Попросишь, всегда выручит. Я, случалось по жизни, подводил Дениса, грешен. Он – никогда. Обидчивый. Может оттого, что без матери рос, она рано у него умерла. В армии первые месяцы трудно нам дались, Денис хоть и сам не в лучшем положении, но хорошо поддерживал меня. Служили мы в 1988–1990 годах, самая горбачёвщина, развал армии. Офицеры пустились во все тяжкие. Занимались распродажей имущества, пьянствовали, а дисциплину отдали на откуп старослужащим. Дедовщина процветала со страшно ядовитой силой. Из части два парня моего призыва не выдержали, сбежали. Одного поймали, а второй сгинул. С тестем разговариваю, ему семьдесят лет, в Североморске служил, в морфлоте.
– У вас, – спрашиваю, – дедовщина была?
– Нет, – говорит, – беспредела никогда. Если молодой забуреет, лодыря начинает гонять, таких мы учили родину любить. А если салага нормальный парень, от обязанностей не увиливает, лишнего не заставляли делать. Тем более прислуживать – стирать за тебя, сигареты тебе искать.
Нас деды старались всячески унизить. Меня с Денисом месяца два перевоспитывали. Никак не могли смириться, что мы не пляшем под их дудку. Побьют нас, мы в ответ их поколотим. Не сдавались. Я не из слабаков – метр девяносто ростом, такого кулаками окучить – это ещё надо постараться. Денис чуть пониже, но в плечах покруче, столько за свою жизнь сельской работы переделал. Они числом брали и на измор. Дошло до того, что я смотрел на часы и не мог понять, какое время суток. Днём работаешь, а ночь бессонная – покоя не дают. Они днём выспятся, ночью подавай развлечения.
Но мы стояли на своём, не прогибались. Чтобы брюки «дедушке» гладить, сигареты искать – ни за что. Меня отдали Володе Прохорову. Он прилетел из командировки, часть наша авиационная, часто солдат в командировки отправляли. Прохорова недели три не было, приехал, ему говорят:
– Вовка, твой молодой приборзел, надо перевоспитать, мы учим-учим уму-разуму молодняк, а ты филонишь, подключайся.
Вовка из-под Красноярска, сибиряк конкретный. На турнике выход силой на обе руки делал более двадцати раз… Я пять с трудом, он легко двадцать… В борьбе на руках, которая армреслингом зовётся, никто победить его не мог. Вовка свою гимнастёрку бросил мне:
– Постирай-ка!
Ага, думаю, держи карман шире. Но беру безропотно и в умывальник. Никогда дедам не прислуживали ни я, ни Денис. За что и получали. А тут я соглашаюсь, ни слова ни полслова против. Деды на меня уставились: что такое? Надеялись, сейчас цирк начнётся. Я по своему обыкновению откажусь, а Вовка меня отрихтует. Они, если что, помогут с большим удовольствием.
– Игорь, ты чё испугался? – мой одногодок спрашивает с сожалением.
Умывальник элементарный, большое помещение, посредине его стенка метра полтора высотой, из неё с каждой стороны торчали краны, под ними глубокие длинные раковины, облицованные кафелем. Одна функционировала без проблем, вторая постоянно полная. Стоило сливу чуть засориться – и болото. Вода грязная киснет… Захожу я в умывальник и Вовкину гимнастёрку с порога швыряю в это болото. И ухожу. Следом дневальный заскочил. Ему пол мыть, а тряпки доброй нет. Видит – отличная тряпка купается. На швабру оперативно намотал, пол в казарме помыл.
Утром Вовка просыпается.
– Ну чё, – спрашивает, – постирал?
– Ага, – говорю, – в умывальнике на вешалке в лучшем виде ждёт тебя не дождётся.
Он пошёл, а гимнастёрка на швабре.
Я думал, Вовка полезет с кулаками, приготовился к обороне. Гимнастёрка не какая-то бросовая, добротная. Ситуация усугублялась тем, что Денис стоял в карауле. От Вовки я, может, и отмахался бы один, но если, думаю, гуртом навалятся – тяжко придётся. Вовка пошумел-пошумел, ушёл. А на следующий день подходит, я один сидел:
– Игорь, – говорит, – спасибо тебе большое. Я никогда молодых не обижал, а тут слабину дал. Пошёл на поводу у ребят… Но ты меня проучил, спасибо.
Мы с Денисом в один день дембельнулись, и наша дружба продолжилась на гражданке. Время было самое что ни на есть паскудное. Работы никакой, Денис пробовал заниматься бизнесом, да с его честностью, бесхитростностью разве что-то могло получиться. Пытался пару ларьков открыть – прогорел. Потом устроился в пожарку на зоне. Денис вообще таёжный человек, любил охотиться, рыбачить. У его дяди был домик в тайге. И для охоты в самый раз, да и просто в лесу пожить в своё удовольствие – по ягоды сходить, грибы пособирать. Мы с Денисом не один раз ездили в этот домик на моём уазике. Бывало, по неделе жили. Леса в окрестностях Якутска богатые. Сосна, ель, лиственница. Деревья статные, а под ними по земле толокнянка, брусничник ковром, и добра этого без краю. Цветы, какой ни возьми, нет анемично невзрачных, каждый наособицу броский. Саранки – ярко оранжевые лилии царской красоты, эти кучно не растут, поодиночке, а огоньки – полянами полыхают. И багульник в мае по склонам сумасшедше цветёт. В любое время года красиво в тайге. Денис, будь его воля, жил бы в ней безвылазно.
Поэтому с удовольствием ухватился за идею экспедиции за костью мамонта.
На дворе заканчивалось короткое северное лето, самое время для путешествия по первозданным просторам Якутии. Гнуса нет, ночные заморозки терпимые. Мы с Денисом пошли в отпуск. Были сборы недолги, наконец, летим в Батагай, центр Верхоянского района. Из школьной географии я знал, что Верхоянск спорит с Оймяконом, кто из них полюс холода, разница в каких-то десятых долях градуса, попробуй тут установи безоговорочного победителя. И там, и там холода случались под минус семьдесят градусов по товарищу Цельсию. Прямо скажем, не жарко. Но эти рекорды сугубо зимнего времени года. В нашем случае стояли последние дни августа, до продолжения принципиального спора между Верхоянском и Оймяконом, кому холоднее на белом свете, было далеко, поэтому мы с Денисом пребывали в прекрасном настроении.
Батагай назывался посёлком городского типа. Посёлок каким типом не обзывай – всё одно не город. Небоскрёбов выше двухэтажек не было. Да и на кой они на Крайнем севере. Аэропорт Батагая не сразу за околицей, он, как в настоящем мегаполисе существенно в стороне, пешком устанешь топать из посёлка до взлётно-посадочной полосы. Была она грунтовой и здание аэропорта походило на барак.
Характеризуя Батагай, я чуток забежал вперёд, по прилёту мы в сам посёлок не стали заворачивать. Торопились на кладбище мамонтов. Между собой решили, если получится на обратной дороге, заскочим в Батагай. Опять же забегая вперёд, на обратной дороге отменили мы экскурсию в посёлок, но пришлось её совершить, так как нас записали в шпионы и привезли в Батагай под конвоем. Но всё по порядку. Из аэропорта сразу направились в улус Коли-зека, считая, что главное для нас – кости мамонта, а не батагайские достопримечательности. Километрах в пяти по дороге из аэропорта развилок, одна дорога ведёт в столицу Верхоянского района – Батагай, вторая – на родину Коли-зека.
Ехать до его улуса километров тридцать. Это берег Яны. Места живописные, прямо скажем – красивые места. И Маша, Колина жена, им соответствовала – очень даже симпатичная. Среди якуток встречаются женщины настолько совершенные, что ни убавить, ни прибавить. Маша, доведись выступать на конкурсе красоты, может и не стала бы примой, но и в конец списка не скатилась бы.
Приняла нас приветливо, Коля подарки передал, мы тоже не с пустыми руками. Да не в том причина гостеприимства, душевный Маша человек, встретила, как родственников.
Я Денису ещё в Якутске сказал: прилетим, первым делом поможем хоть чуток Колиной жене. Денис горячо поддержал идею. Надо помочь женщине: муж за тысячу километров, работы в сельском доме всегда навалом. Дрова нарубить, в огороде что-то поделать, да мало ли какие надобности могут накопиться в доме, хозяин коего который год в отсидке… Приехали в улус во второй половине дня. Ладно, думаю, с дороги отдохнём, а утром часиков в шесть по холодку засучим рукава и один день посвятим Колиному хозяйству.
Как и предполагал – во дворе у Маши гора чурок, ждущих дровосека. Денис как парень с сельскими корнями технологию колки дров знал не понаслышке, не из тех, кто поперёк чурки топором тюкает. Просыпаемся в шесть часов полные азарта ещё до завтрака размяться с топорами-колунами, а вокруг тишина. Заполярье, светает рано. За ограду вышли – улус спит. В чужой монастырь со своим уставом не лезут. Не стали топорами шуметь.
Я по маме из забайкальских староверов – семейских. Все школьные каникулы у бабушки в деревне проводил. Жизнь в староверческой деревне закипает с рассветом. Летом в четыре утра начинается движение, в пять всё бьёт ключом. У якутов менталитет другого замеса. Трудовая жизнь ближе к девяти просыпалась, а после обеда затихала до следующего дня. С первыми звуками просыпающегося улуса взялись мы с Денисом за топоры. Да так рьяно, что гора наколотых дров росла на глазах. Маша с возгласом: «Ой, спасибо! Ой, спасибо!» – бросилась складывать их в поленницу.
