Сергей Николаевич Прокопьев
Попутчица Пречистой
Муренсинька
Владыке в то время пошёл восьмой десяток, выглядел бодро, но как оказалось, жизни ему оставалось совсем ничего оставалось. Муж Екатерины, совершенно далёкий от церкви, владыку уважал, как же – из настоящих фронтовиков, получил тяжелое ранение, инвалид. Но не лез с разговорами. Василий Иванович имел за собой грех, был из выпивающих. Однако в день прихода владыки – не позволял себе. Если друзья-товарищи предлагали, отказывался. Об истинной причине, почему компанию не поддерживает, не распространялся. Придумывал какую-нибудь отговорку. Конечно, жена Екатерина наказывала, но не только это. Мало ли что жена, если её слушать, вообще запах вина забудешь. В присутствии владыки и от курения воздерживался.
Василий Иванович плохо представлял, что такое епископ, но раз их всего несколько десятков в стране, значит, звание особенное. Сродни генералу, а то и маршалу. Любил читать письма владыки, во-первых, тот обращался к нему – «боголюбивейший», это раз, а два – всегда на первом месте в письме стоял «Василий Иванович», лишь следом шла «Екатерина Тихоновна».
– Вот видишь, – говорил Екатерине, – кто в доме хозяин!
– Это так в церкви положено, – не очень соглашалась Екатерина, – апостольское правило, на причастие первыми мужчины подходят, к кресту после проповеди. Так положено.
– А значит что? Значит – мужчина главный!
– Вам бы только главными быть.
Владыка как монах держал пост в понедельник, Екатерина в ожидании дорогих гостей старалась приготовить постное повкуснее. Брала рецепты у Елизаветы, та была мастерицей. И Любовь Васильевну расспрашивала, она знала много постных блюд.
Екатерина крайне удивилась в один из первых своих визитов в дом к владыке, когда шила подрясник, удивилась его обращению с кошкой. Самой что и на есть обыкновенной кошкой. Это было отношение старшего брата к младшей беззащитной сестрёнке, нуждающейся в постоянной опеке. С владыки слетала присущая ему сдержанность, преображался, светлел лицом, называл кошку ласковыми именами. Столько тепла появлялось в голосе, нежности. Екатерина выросла среди скотины. В двадцать с небольшим уехала из Новопокровки в Омск. А до этого всё время имела дело со скотиной. Родители держали корову, свиней, овец, конечно, курей. Наособицу стояла в этом перечне корова, как же – кормилица. Её, прежде всего, обихаживали хозяева – вовремя подоить, сена дать, в стайке убрать. Катя девчонкой-несмышлёнышем бежала за матерью, когда та брала подойник и направлялась к корове. Хотелось вот так же ласково разговаривать с Мартой, как делала мама, гладить по рыжей шее. Говорить: «Марта хорошая, Марта послушная». А потом садиться на низенькую табуреточку, ставить подойник… Какая радость, когда белые, туго свитые струи наперегонки устремятся в подойник, со звоном ударят о дно, следом за ними летят другие, вот уже дно закрыто, струи бьют в молоко, вспенивают его. Марта стоит смирно. Хвост мама предварительно привязывала верёвочкой к ноге коровы, иначе могла мотануть им, хлестнуть по лицу хозяйке.
– Мама, когда мне разрешишь доить? – спрашивала Катя.
– Подрасти, моя помощница, куда ты денешься, ещё надоест.
– Мне не надоест! – уверяла Катя.
Белые струйки вонзались в молоко. Катя завороженно смотрела за происходящим. Ещё недавно пустой и звонкий подойник наполнялся на глазах.
– Выйдешь замуж, будет своя коровка!
– Не пойду замуж, хочу Марту доить!
Мама поднималась с табуреточки, брала тяжелый подойник.
– Марта у нас умница, – ласково говорила, – видишь, сколько молока дала. Сейчас мы ей сена бросим. Молоко где у коровки, знаешь?
– Знаю-знаю, – весело смеялась Катя, – на язычке!
К корове относились бережно. А уж к новорождённому телку или тёлочке вдвойне. Ранней весной, когда он появлялся на свет, ещё стояли морозы, беспомощного, еле стоящего на ножках забирали в дом, поили молоком. С овцами обращались проще. Что с них глупых брать. Кошка была необходимым атрибутом в доме, иначе мыши покоя не дадут. Никто из взрослых не ахал, не охал над кошками. Могли и пнуть, окажись не вовремя под ногами. Носом запросто натыкать за провинность, тряпкой отхлестать, если попадалась на воровстве – со стола утащит, другую шкоду учинит. Котят чаще топили. Кто и мог возиться с котятами, кошкой – дети. Взрослые никогда не проявляли сантиментов.
Совсем другое – владыка. Неподдельная любовь. С такой нежностью обращался к кошке, с такой сердечностью. Поначалу это озадачивало Екатерину, потом привыкла.
Однажды владыка выделил котёнка Екатерине. Договорились заранее, у владыки жила в доме кошка Медведка. Родила в очередной раз котят, всех раздали, последнего Любовь Васильевна привезла в корзинке в один из понедельников. Владыка приболел в тот день, «в баньку» не поехал, но написал письмо следующего содержания:
«Боголюбивейшие Василий Иванович, Екатерина Тихоновна! С любовью примите нашу воспитанницу и храните ее как зеницу ока. Как я вам прежде писал, и теперь повторяю, велико превосходство человека над остальными тварями. Но это превосходство не только не освобождает человека от обязанности относиться к животным с милосердием, жалением, но даже обязывает нас к такому отношению. Немилосердие к животному умаляет наше превосходство над ними и препятствует нам иметь те же чувствования, то же настроение, что и во Христе. Жаление животных служит средством для душевного совершенствования человека. От великой и сильной жалости, объемлющей сердце, и от великого страдания сжимается сердце человека и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда и малой печали, претерпеваемых тварью. В житиях пустынников и аскетов мы найдем немало примеров такого милующего отношения не только к прирученным животным, но и к диким тварям, которых укрощали своей добротой эти земные ангелы и небесные человеки. Такое чувство любви к твари имеет несомненную связь с любовью к Богу, как Истинному Хозяину живых Тварей. На разумном лежат и положительные обязанности по отношению к неразумным. Человек должен заботиться о чистоте, об удобстве помещения животных, об их здоровье, лечить их болезни, кормить их досыта, уменьшать их страдания при болезнях. Эти обязанности настолько важны, что несоблюдение их служит признаком нравственной распущенности, нечестия. Премудрый сказал: “Праведный печется о жизни скота своего, сердце же нечестивых жестоко”. Твёрдо помните, что наш Искупитель и Господь Иисус Христос искупил вместе с человеком всю тварь поднебесную, что наше Евангелие есть Евангелие всей твари. Жалеть и судить невольных соучастников нашего рабства тлению значит проповедовать Евангелие всей твари. “Блажен иже скоти милует”».
До евангельских высот поднялся владыка в этом письме-проповеди о Божиих тварях.
Кошечка, подаренная Екатерина звалась Мурочкой, владыка звал её исключительно Муренсинька. Ни одного письма к Бороденко он не заканчивал без поклона кошке. Примерно такого содержания: «Дорогой Муренсиньке кланяемся, здоровья, счастья желаем. Медведка – мама твоя – и я». И это делал совсем не сентиментальный пастырь, а более чем бескомпромиссный в принципиальных вопросах владыка, твёрдый, суровый, несговорчивый. Не зря был не угоден властям, которые всё сделали, дабы отправить в молодом для архиерея возрасте на покой. Слишком держался независимо, слишком ревностно окормлял паству своей епархии. Снова упрятать владыку в тюрьму, как сделали это в тридцатые годы, не упрятали, но и терпеть не захотели.
Надо сказать, к духовным чадам в принципиальных вопросах владыка тоже относился со всей строгостью, если те делали себе послабление в сторону мирского. Был случай, Екатерина взялась шить иеродиакону подрясник в Успенский пост. Делать это могла урывками, по вечерам, днём работала. Обещанный иеродиакону срок подходит, а она ещё не бралась за работу. То одно отвлекало, то другое. Кроме того причаститься надо было в пост. Успение выпадало на рабочий день, четверг, в сам праздник не получалось принять святых Христовых Таин. Оставались суббота и воскресенье перед Успением. А тут подрясник. Как всё успеть? Села за шитьё в пятницу вечером, в субботу до поздней ночи шила (ни на литургию, ни на всенощную не пошла) и в воскресенье на литургии не была, оверлок сломался, вручную швы обмётывала. Как результат, к причастию не ходила.
Владыка Венедикт узнал об этом факте и сразу сел за письмо духовному чаду. Выдержал послание в самом строгом тоне. Екатерина всегда ждала писем владыки, чаще всего это были поздравления к церковным праздникам. Всякий раз послания доставляли огромную радость. И потом до самой смерти она будет бережно хранить эти небольшие листочки, исписанные чётким убористым почерком. Каждая буковка читалась, каждая красиво выписана. Перечитывая слышала голос владыки.
– Владыка, вы так красиво пишите, – скажет однажды.
– Я гимназию с золотой медалью окончил, – улыбаясь, ответит он. – Учили нас хорошо.
То письмо в Успенский пост достала из почтового ящика, распечатала конверт, и обдало холодом. Письмо предназначалось только ей. Обращался владыка сугубо официально никаких «боголюбивейших». «Екатерина Тихоновна! – прочитала она и сразу навернулись слёзы. За первой строкой следовало: – Меня удивил Ваш последний поступок. В субботу Вы должны были причаститься Святых Тела и Крови Христовых, быть причастницей Святых Таин Христовых. А это для истинной христианки должно быть всегда важнее и драгоценнее всего земного, должно быть всегда на первом месте. Между тем Вы пренебрегли этим величайшим Таинством, и в угоду какому-то иеродиакону, предпочли Христу работу земную, сшить этому иеродиакону подрясник в первую очередь, а Христос-де подождет, чтобы приступить к Нему с исповедью и причащением Его Святых Таин. И после этого смеете себя называть христианкой?! Не страшитесь грозного Судию Христа, который вот таким неверным Его последователям, скажет на Страшном Суде: Я не знаю Вас, идите от Меня проклятые в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его. Убойтесь сего приговора и если Вы, действительно, христианка, то, прежде всего и всех угождайте Господу, а никому из людей, хотя бы и священный сан носящих. Думаю, что больше такого предпочтения людей Христу Вы не повторите. А в этом грехе покайтесь немедленно чрез духовника Господу Богу».
При первой возможности Екатерина исповедалась и покаялась.
И вот этот строгий епископ вдруг с бесконечной любовью обращается с кошкой. Он помнил день рождения Муренсиньки, поздравил её следующим письмом: «Дорогая Муренсинька! 26 июля исполняется один год (первая годовщина) со дня твоего рождения. Твоя мама – Медведка и я сердечно поздравляем тебя с днём твоего рождения и от души желаем тебе крепкого здоровья, счастливой, радостной жизни на многие годы, твоих хозяев поздравляем с новорожденной. Веруем и уповаем, что хозяйка сварит тебе хека и иное приятное для тебя угощение, а хозяин за твое здоровье и благополучие поднимет заветную чарочку и выпьет с криками: Ура! Будь здорова. Кланяемся твоим хозяевам.
Твоя мама Медведка и искренний друг».
Это было именно письмо-поздравление кошке, хозяевам ничего в нём не приписано, лишь призыв подобающе отметить столь знаменательный для кошки день.
Муренсинька не была паинькой. Любила забираться на шкафы, гулять по верхотуре, как по бульвару. И вообще, относилась к высокогорным кошкам. Взлетела по ковру под самый потолок и прыгала оттуда на кровать, круша подушки, сбивая покрывало. А в юной поре смертельным номером (не столько для кошки, сколько для Екатерины) было катание на тюлевых занавесках. Закончилось это пристрастие тем, что однажды под весом четвероногой циркачки гардина обрушилась, ударила трюкачку по голове. После чего Муреньсинька исключила сей номер из репертуара.
Ничего не стоило ей заскочить на стол, если там было мясо или рыба. Пост Муреньсинька не соблюдала.
– Если бы не владыка, – грозилась всякий раз Екатерина, – ты бы у меня искала пятый угол!
Владыка, приходя, обязательно спрашивал:
– Ну что, Муренсинька, хозяева тебя не обижают?
– Её обидишь! – говорил Василий Иванович.
Муренсинька любила приходы владыки, бежала к нему в прихожую, тёрлась о ногу, а потом не слазила с колен.
– Вот так вот, – деланно обижалась Екатерина, – я её кормлю, а она от вас не отходит.
Накануне другого сверхважного события в жизни кошки – годовщины обретения нового жилища, владыка прислал следующее письмо: «Дорогая Муренсинька! 12/XI исполняется один год, первая годовщина, твоего жительства на проспекте Мира, 23В, кв. 56 у благочестивых супругов Бороденко. Поздравляем тебя я и твоя мама Медведка с сим твоим юбилеем и сердечно тебе желаем много лет жить в добром здоровье, мирно и спокойно, наслаждаясь любовию и расположением к тебе твоих хозяев. Будь здорова и счастлива. Любящие тебя Мама Медведка и искренний друг. Хозяевам твоим кланяемся. Надеемся, что хозяин в день твоего юбилея – 12 /XI поднимет за твое здоровье чарку, а хозяйка угостит вкусной рыбкой».
– Иди слушай, – позвала кошку Екатерина и зачитала письмо. – Поняла?
– Про хек точно поняла! – живо отреагировал Василий Иванович, видишь хвостом завиляла. – А про чарочку я понял! Наливай, мать! Сам владыка распорядился, ничего не попишешь!
– Тебе-то, конечно, только и надо что чарочка! – с неудовольствием бросила Екатерина.
– А я что? Владыка пишет!
Екатерина не зря остро реагировала на «чарочку». Василий Иванович страдал русской болезнью – выпивал. Мириться с этим Екатерина не хотела ни в тридцать лет, ни в сорок, ни в шестьдесят. Гневалась, ругалась, скандалы закатывала.
– Пьяницы Царствие Небесного не наследуют! – раз за разом повторяла.
Но Василия Ивановича это не пугало, говорил, что это ей надо Царствие Небесное, а он и без него как-нибудь.
– А ты знаешь, что владыка говорит: кто от чего страдает у того и будет такой ад! – бросала в запале. – Ты будешь вечно с похмелья маяться!
– Да ладно, – отвечал муж, – как-нибудь опохмелюсь. А в аду я уже побывал – на войне. Хуже не будет!
Екатерина после таких стычек каялась на исповеди в грехах осуждения, гневливости.
Сколько раз уговаривала себя не принимать близко к сердцу частые выпивки мужа, да стоило увидеть пьяного мужа, как всё в ней переворачивалось, куда девались зароки. Трезвый Василий Иванович мог послушно просфорку со святой водичкой съесть и даже час не курить после неё. Во многом соглашался с ней, но стоило выпить.
Если в период очередного срыва мужа, получала письмо от владыки, которое он как всегда начинал с обращения: «Боголюбивейшие Василий Иванович и Екатерина Тихоновна!..» – ей хотелось тут же написать ответ: «Да какой же он “боголюбивейший?”, он водколюбивейший!»
Василий Иванович утверждал, что до войны грамма не выпивал, вкуса вина не знал. На войне пристрастился. После войны несколько лет Победу праздновал, а потом уже по инерции.
Она просила владыку воздействовать на мужа.
– Ведь не с молоком матери он пить начал, – негодовала Екатерина, – мог до девятнадцати лет не знать эту водку. Значит, может бросить. Только не хочет! Помолитесь, владыка, за него!
– Молюсь за него, Екатерина, молюсь. И не такой уж он у тебя горький пьяница, под забором не валяется!
– Ещё бы он валялся! – возмущалась таким доводом Екатерина. – На порог бы после такого позора не пустила! И так если бы не дети, выгнала давно. Да и выгоняла.
– Нет, Екатерина, не гневи Бога. Муж – твой крест до гроба.
Если владыке Екатерина жаловалась на супруга осторожно, Елизавете – в открытую. Но та ей тоже не поддакивала, наоборот:
– Катя, да ты хоть разбей лоб в поклонах, хоть каждый день в церковь бегай, а доброго дела нет, всё это ни к чему. Вера без добрых дел мертва. А твоё, Катичка, дело, жить в мире с Василием Ивановичем и не скорбеть, что он выпивает.
Возражала подруге Екатерина. Горячилась, спорила. Не могла согласиться. Почему он для неё крест, а не она. Никто у них в роду не пил, отца в жизни пьяным не видела, почему же она должна терпеть пьяного мужа?
– Ну что в этом хорошего – напиваться. Болеть после этого, маяться. Зачем это?
– Знай, Катичка, нет совершенства, – говорила Елизавета. – Один картёжник неисправимый, другой за женщинами бегает, третьему бильярд подавай каждый вечер, на деньги играет. Даже святые, Катичка, не все святы с рожденья. Чтобы он где-то не пил, ты ему сама налей.
– Ух, я бы ему налила! Владыка тоже пишет, дескать, налей чарочку на день рожденья Муренсиньке! Он и говорит: «Видишь, что владыка пишет!» Вы как сговорились. Все хорошие, а я, выходит, совсем никудышная.
– И владыка правильно говорит. Болящий Василий Иванович. Он, конечно, слабохарактерный в отношении вина, но человек хороший. А ты свой характер усмири, Катичка, усмири. Его мужское достоинство не унижай. Муж до гроба муж и друг. И поругает, и пожалеет. Дети вырастут – разлетятся, а муж до смерти рядом. Это раньше мужик был главой семьи, а теперь бабы, но это не значит, он не мужчина в доме. Считаться с этим надо. Ты его не переделаешь, а сама гневишь Бога.
– И владыка говорит, Бога гневлю, и ты туда же!
Однажды, произойдёт это в первых числах сентября, Екатерина расскажет владыке встрече с Пресвятой Богородицей по дороге в Новопокровку. Они шли вдвоём с вечерней службы по Тарской улице. Владыка заговорил о наступающем празднике иконы Владимирской Божией Матери. И Екатерина, неожиданно для себя, начнет рассказывать о той встрече с Царицей Небесной, о фигуре, спустившейся на лес. Говорила сбивчиво, перескакивала с пятого на десятое.
– На цыганку похожа, я заробела – цыгане колдуют. Они бывали часто в наших краях. Вдруг человек спускается с неба. Парашютист, но без парашюта. Парашютистов я знала, видела в Омске…
А завершая рассказ, сказала, что женщина, проводившая мимо гривы, лицом походила на лик, который увидела много лет спустя на Владимирской иконе Божией Матери.
Владыка выслушал молча. Ни слова не сказал. При расставании долгим взглядом посмотрел на Екатерину, благословил её. Ответил через несколько дней, поздравляя с «Владимирской!».
«Боголюбивейшие Василий Иванович и Екатерина Тихоновна! – написал в письме-поздравлении. – Сердечно поздравляю Вас с праздником в честь иконы Божией Матери «Владимирская». Мы не видим Божией Матери, мы и недостойны Ее видеть. Она является святым, а мы – грешники. Но Ее образ пред нами. Прилежно к нему притекайте и молите Божию Матерь, да защитит Она Вас от видимых и невидимых врагов и избавит от временных и вечных зол. Господь да благословит и да хранит Вас в мире и здравии. С искренним уважением».
Больше Екатерина разговор о встрече с Богородицей не заводила с владыкой, и он ничего не спрашивал.
Много позже придёт ей мысль: а ведь владыка просто-напросто оберегал её и её семью, сын военный. Владыка знал, на неё заведено дело в КГБ, значит, под постоянным присмотром. Стоит Екатерине раз-другой сказать кому-то о встрече с Пресвятой Богородицей, в органы обязательно просочится эта информация. Екатерина без того на карандаше – дружбу с опальным владыкой ведёт, в церкви каждую неделю бывает, активная прихожанка, знается со священниками. И вдруг вдобавок к этому – она свидетель явления Пресвятой Богородицы на Омскую землю. Власти как огня боятся любого события, связанного с верой в Бога, которое может вызвать широкий интерес, ажиотаж. Ничего не стоит в психушку упрятать носителя мистической информации. Какой нормальный человек может с Матерью Божией по лесу рядом ходить?
Владыка по себе знал, что такое идти не в ногу с властью. В 1937-м был арестован, четыре года провёл в тюрьме в Тюмени. Подруга Елизавета, рассказывая об этом, не один раз повторяла: чудо, что не расстреляли. На самом деле чудо. Последний батюшка Новопокровской церкви отец Василий Рублёв, как церковь в селе закрыли, уехал в Омск. Церковную службу оставил, стал каменщиком. Жена у него умерла, а детей, сына и дочь, оставил в Преображеновке у надёжных людей. Зарабатывал на жизнь семьи каменщиком. Говорят, хорошим каменщиком был. Каменщиком и арестовали, после чего расстреляли в 1937-м. Владыку в сане игумена арестовали в это же время. В его биографии была служба у Колчака. Да не просто рядовым, его мобилизовали, отправили в артиллеристское училище, после него получил чин подпоручика… Было за что зацепиться, чтобы расстрелять. Но Бог хранил.
Получается, владыка, прежде всего, о ней беспокоился. Так думала Екатерина.
Вскоре после её рассказа о явлении Богородицы и письменного ответа владыки, завёл он разговор о её монашестве. Никогда ранее не затрагивал эту тему, тут говорит, дескать, когда станет она вдовой, должна принять монашеский подстриг.
– Владыка, какая из меня монахиня? – испугается Екатерина. – Я многогрешная! Лет мне много.
– Помнишь евангельскую притчу о работниках? Богу служить никогда не поздно. А что грешная, так монахи не святые. Будешь о спасении своей души молиться, ближним молитвенно поможешь. Я отойду ко Господу, глядишь в иное время обо мне, недостойном, вспомнишь.
– Как это вы умрёте? – растерянно произнесла Екатерина. – А как же я?
– Ты что, хочешь, чтобы я после тебя почил? – заулыбается владыка. – А кто будет за моей могилкой ухаживать? Ты это брось, Екатерина Тихоновна! Как и договаривались, рядом с родителями моими похороните на Старо-Восточном кладбище. Будешь к нам на могилку ездить. Литию прочитаешь, расскажешь о своём житье-бытье.
Могилу родителей владыки Екатерина знала. Не один раз бывала на кладбище с ним и Любовью Васильевной. Владыка рассказывал об отце, протоирее Василии, настоятеле «Знаменской» церкви в Омске, своей маме, тоже из духовного сословия, епископ Омский и Семипалатинский Григорий (Полетает) был её двоюродным дедом.
На могиле родителей владыка служил панихиду, Екатерина с Любовью Васильевной подпевали. В последний раз Катерина была на кладбище за месяц до смерти владыки. Во вторую родительскую субботу Великого поста владыка попросит съездить с ним на кладбище:
– Надо попроведовать папу с мамой.
Екатерина хотела спросить, почему не подождать до Радоницы, когда снег растает, земля просохнет, проще подойти к могилкам, пасха поздняя, на Радоницу хорошо будет, но сдержалась, владыке лучше знать, что и когда.
Поехали вдвоём, Любовь Васильевна накануне простыла, владыка велел ей остаться дома. Кладбище утопало в сверкающем под щедрым мартовским солнцем снегу. Но они легко подошли к могиле. Неподалёку чернела свежей землёй новое захоронение, к нему вела в глубоком снегу утоптанная многими ногами тропа. По ней и прошли. Вытоптали площадку у своей могилы. Владыка разжёг кадило, остро запахло ладаном, владыка начал служить панихиду… На кладбище было сверкающе бело и тихо-тихо, только глуховатый голос владыки плыл над могилами.
Владыка спел в полный голос «Вечную память», перекрестился, и они пошли к выходу. По дороге, владыка скажет Екатерине:
– Мужа ты, Екатерина Васильевна, береги. Василий Иванович – это твой крест, пронеси его достойно. Думаю так, умрёт он раньше тебя. Ты после этого принимай монашеский постриг, принимай монашеский крест.
