Сергей Николаевич Прокопьев
Женсовет из украинского Причерноморья
Воцерковление женсовета
Писалось хорошо ночью, под утро. Сказывался сдвиг по времени между Омском и Москвой. Три часа разницы, поэтому просыпался в четвёртом часу свежим, выспавшимся, садился за компьютер. Самое время работать. Стол у открытого окна, жара за ночь спадала, в окно вливается ночная прохлада. Двор уставлен автомобилями, но движение начнётся ближе к шести часам. Пока моё время. В квартире тихо. Что хорошо – не включишь телевизор, он в комнате сестры. Всё потом, а пока можно сосредоточиться на женсоветовской Украине.
За чайным столом женсовет однажды поднял вопрос: «кто первым причастился?», тогда-то Клава и раскололась – за ней пальма первенства. Произошло данное событие в ту давнюю пору, когда Клавина доця Верочка училась в третьем классе. Есть анекдот: жена со стопроцентной уверенностью может сказать, где в данный момент находится муж только после его смерти. Муж у Клавы, как говорилось выше, работал в ночном клубе. Публика в подобных заведениях известно какая, в достаточном количестве наличествуют девушки не слишком строгих правил. Кампари-джус, джин-тоник, текила санрайз способствуют лёгкости отношений с мужчинами. Залетела однажды в голову Клавы предательская мыслишка: а если не всё так гладко, как муж поёт о работе сладко? Он-то уверяет, что голова у него сосредоточена сугубо на выполнении профессиональных функций, ему до фонаря посторонние женщины, никаких вольностей себе не позволяет. И нечего, мол, тут придумывать.
Понятно: работа в ночном клубе начинается не в восемь утра и не в пять вечера гудок разрешает выключать станок. Домой возвращается Максим за полночь, иногда с алкогольным запахом. Пусть не пьян, а всё одно. Объяснение стандартно-мужское: «Пива бутылочку выпил, нельзя, что ли, после работы?» Забеспокоилась Клава, занервничала. Что делать? Побежала к гадалке. Прорицательница попалась с интересным уклоном – не просто гадает на кофейной гуще или картах, привлекает авторитет церкви. Выслушала Клавину просьбу-мольбу: «скажите, пожалуйста, завёл муж себе женщину на стороне или нет?» – и отправила её в церковь: «Исповедуйся, девонька, да причастись и, если во сне той же ночью увидишь себя с мужем: не рви сердце – всю жизнь вместе проживёте. А не увидишь рядом – уйдёт к другой бабе, ничем не удержишь. Вот тебе весь мой сказ».
Ничего Клава не понимала в таинствах церковных, ни разу не причащалась, к исповеди не ходила. Робость охватила. Да страшно, не страшно, идти-то надо. Не какое-то там праздное женское любопытство щекочет нервы, едкая мысль мозги гложет: изменяет Максим или нет? Это сейчас Клаве понятно, какая сущность работу с ней вела, навязчивую идею подбрасывала, тогда ничего о лукавом и его кознях не знала.
Таня-Клава взяла с собой в храм группу поддержки – куму. Та такой же степени воцерковления, обе в храме в последний раз были на Верочкином крещении. Пришли кумушки на литургию. Воскресенье, батюшка один, народу много, исповедовал после «Отче наш». Наши прихожанки-захожанки от робости друг к дружке жмутся, батюшка их разом и призвал на исповедь. Вдвоём поставил, спрашивает: «Все грехи вспомнили? Во всех каетесь?» Они дружно головами закивали. Батюшка прочитал разрешительную молитву. Клава потом рассказывала о причастии: «Ничего не понимала, однако почувствовала, что-то важное свершилось».
Что, вы думаете, увидела она во сне той ночью? Машина, «жигулёнок» (Клава сама автомобилист, в марках разбирается), они с Максимом тесно-тесно рядом сидят на переднем сиденье и в четыре руки руль крутят. Автомобиль быстро по пустынному шоссе движется. Что интересно, колёс у него нет – Клава с мужем слаженно перебирают босыми ногами по полотну дороги, за счёт этого машина несётся на приличной скорости…
Увидев эту поездку с Максом на бесколёсом авто, Клава успокоилась. Сон оказался долгоиграюще в руку – третий десяток супруги неразлучны.
Такой первый опыт Клавиной исповеди и причастия. По-настоящему задумалась о церкви много позже. После одной поездки. Попутчицей в купе поезда оказалась девушка, которая ехала из Почаевской лавры и вся светилась от радости. Восторженно начала делиться недавно пережитым в святой обители. Клава, которая в последний раз в церкви была, когда решала проблему – изменяет муж или нет, слушала попутчицу с противоречивыми чувствами, но задумалась. Через месяц серьёзно заболел отец. Клава побежала в храм, а потом отправилась с крестным ходом в Почаевскую лавру. Позже добрую часть женсовета сагитирует на этот молитвенный подвиг, но первой решилась опять же она.
Рассказывала: «Не скажу, что шла посвистывая, но терпимо. Помогла моя спортивная туристическая юность, знала, что обуть, надеть. Многие маялись стёртыми ногами, у меня никаких кровавых и любых других мозолей. Зато когда в монастыре напросилась на послушание и меня отправили на кухню кашу варить, вот где чуть не преставилась. Котлы – как в сказке о Коньке-Горбунке: «бух в котёл, и там сварился» – здоровенные, с добрую бочку. Меня поставили кашу размешивать. Это не ложкой в кастрюльке, чирикая по телефону, грациозно водя ручкой, помешивать. Здесь ложка под стать котлам – с весло. Таким можно на каноэ гонять. Я хоть в юности и занималась греблей, но куда моя спортивность девалась. Просто умираю с этим веслом. Того гляди, упаду в кашу. Старушка подошла, забрала мешалку: «Иди, доця, помоги сёстрам картошку чистить». При этом играючи начала веслом ворочать».
Взахлёб рассказывала Клава о ни с чем не сравнимой атмосфере крестного хода, православного братства, которого не встретишь в мирской жизни. Первой потянулась за Клавой Ангелина Ивановна. Как тревога, так до Бога – вечная формула нашего движения к церкви: на Ангелину Ивановну навалилась тоска, даже начала прикладываться к рюмочке. Как-то вдруг стало плохо – живёт одна, без мужа, годы летят, у дочери своя жизнь, всё опостылело… Клава взяла подругу в оборот. Знаменательно, в этот момент среди пациентов Ангелины Ивановны появилась женщина, которая стала говорить доктору: «Вы такая умная, рассудительная, и не можете понять, что нам от Бога (всего-то и надо для этого приложить немного стараний) даётся такая энергия, такая благодатная сила». Клава повезла Ангелину Ивановну в Почаев, потом повела её крестным ходом. Крестный ход на Ангелину Ивановну произвёл впечатление ещё большее, чем на Клаву, с того случая ни разу не пропустила.
Людмилу Ивановну, ту, что в «Барселоне» на юбилее Влада гуттаперчево встала на мостик, жизнь ещё раньше заставила понять, что без Бога нельзя. С ней произошло следующее. Муж Валерий, в прошлом спортсмен-фехтовальщик и тренер, пошёл по чиновничьей линии, стал директором спорткомплекса. Весёлый и общительный, но себе на уме. В девяностые годы подсел на идею заработать много денег. Жил, как и все мы, от зарплаты до зарплаты, а тут замаячила перспектива сделать рывок. «Время настало для умных людей», – говорил Людмиле Ивановне. Сдавал полулегально в аренду помещения в спорткомплексе, но мечтал получить много и сразу. «Да брось ты, – успокаивал жену, когда та умоляла не связываться ни с кем, – что я, без головы?». Немало спортсменов тогда пошло в бандиты. Были среди них и знакомые Валерия.
В ту ночь дверной звонок грянул в третьем часу. Артём учился в четвёртом классе, Веронике было пять лет. Валерий поднял голову от подушки. «Лежи!» – громким шёпотом приказал супруге и пошёл к двери. Людмила Ивановна села на кровать, прислушиваясь к происходящему в коридоре. Звонок ей не понравился, встревожил. Провернулся ключ в замке, открылась дверь, раздался приглушённый вскрик, после чего будто мешок на пол бросили. Людмила Ивановна схватила со стула халат, на ходу запахиваясь, выбежала в коридор. Входная дверь закрыта. Супруг на полу в луже крови. «Валера, Валера!» – бросилась к нему. Никакой реакции. Позвонила в милицию, в «скорую» и Клаве. Клава примчалась первой, жила через два дома. Не приходя в сознание, в «скорой» Валера скончался.
Клава с Татьяной Николаевной взяли на себя организацию похорон, в «Барселоне» сделали поминальный обед. Все были в шоке, кто мог вот так убить? И за что? В первую ночь после похорон Валера приснился Людмиле Ивановне в жутком виде – окровавленный, беспомощный тянет к ней руки и просит: «Люда, помоги, больно мне!» Сон стал повторяться из ночи в ночь. Людмила Ивановна каждый вечер с ужасом думала: неужели и сегодня увижу… Сон выматывал, заставлял часами маяться в постели с открытыми глазами.
Пожаловалась бабушке-соседке – Петровне, когда-то мама Людмилы Ивановны дружила с ней. Петровна посоветовала: «Сходи-ка ты в церковь, свечку поставь за упокой души Валеры, поговори с батюшкой, исповедуйся, причастись». Сама Петровна только по великим праздникам в церковь ходила, но напирала, что надо обязательно исповедаться и причаститься.
Людмила Ивановна в церкви чувствовала себя неловко. Долго не решалась подойти к священнику, наконец, собралась с духом. Батюшка Александр внимательно выслушал и успокоил: «Все неразрешимые вопросы с Божией помощью разрешаются». Спросил имя мужа. «Я за раба Божия Валерия помолюсь, надеюсь, он крещёный?» – «В том-то и дело, что нет». Это обстоятельство батюшку не смутило: «Тогда дома за него келейно помолюсь. А ты тоже подключайся, каждый день дома читай канон, вместе и помолимся за твоего мужа, даст Бог, ему легче станет». Дал Людмиле Ивановне отпечатанный на принтере канон «О самовольно живот свой скончавших». Наказал в церковь ходить.
Людмила Ивановна понимать в тексте канона ничего не понимала, но заставляла себя читать перед сном. В церковь раза два на службу сходила. Недели через две окровавленный Валерий перестал приходить во сне, Людмила Ивановна по инерции раза три-четыре прочитала канон, а потом положила в дальний ящик.
Она сидела на работе, когда раздался тот памятный телефонный звонок. Голос был по-хозяйски энергичен и хамоват: «Дорогая, а ты знаешь, что твой Валера должен серьёзным людям двадцать тысяч долларов?» – «Какие деньги? Вы в своём уме?» Людмила Ивановна ответила в тон вопрошающему, но сердце сорвалось в бешеный галоп. «Ты не кати бочку! Шутить с тобой не собираюсь!» – «Да откуда у меня такие деньги?» – «Квартиру продай!» – «А где я буду с детьми жить?» – «Про детей молодец, что вспомнила, – нехорошо засмеялась трубка. – Артём у тебя, а ещё Вероника. Это я знаю, так что думай, дорогуша, думай».
Женсовет Людмила Ивановна решила не посвящать в криминал, Петровне по секрету сказала. Петровна снова отправила в церковь: «Ты, Люда, не слушаешься меня, старого человека, ведь так и не причастилась! Останешься не только без квартиры, но и без головы». Раньше по ночам глаза Людмила Ивановна боялась закрыть –Валеру окровавленного увидеть – теперь хотелось поскорее уснуть и не думать об угрозах. Только они из головы не выходили. Квартира на первом этаже, решётки на окнах смех – дёрни посильнее, и вылетят.
Пошла к батюшке Александру просить благословение на исповедь и причастие. Он говорит: «Вы должны прежде всего примириться со всеми, с кем в ссоре, это обязательное условие… Постарайтесь вспомнить всех». Зачем стараться – в крупной ссоре была со свекровью. Та жила в селе, в котором, кстати, Валеру и похоронили. Свекровь, женщина категоричная, считала – невестка виновата в гибели сына. И никто больше. Её любовник, а кто больше, убил. Кому ещё-то мог мешать её Валера? Он муху не обидит, не только что… Невестка где работает? В культуре. Там прелюбодейник на прелюбодейнике. Людка – девка видная, хахаль обязательно есть, вот и надумал убрать помеху-мужа. Когда соседки свекрови, вернувшись из города, доложили, что видели Людмилу Ивановну в церкви, свекровь окончательно утвердилась в мысли: «Раз Людка в церковь пошла, никогда этого за ней не замечалось, значит, точно рыльце в пушку – виноватой себя чувствует».
Людмила Ивановна приехала к свекрови просить прощения, мол, собралась на причастие, простите ради Бога меня. Свекровь взвилась: «Нет тебе моего прощения! Валера из-за тебя жуткую смерть принял! А ты тут змеёй в душу ко мне вползти норовишь…» Людмила Ивановна пыталась сказать, что Валера куда-то вляпался, а сейчас с неё двадцать тысяч долларов требуют, грозят детей убить. Свекровь ничего слушать не хотела: «Детей-то хотя бы не впутывала в свои делишки!» Выпроводила Людмилу Ивановну: «Вот тебе, дорогуша, Бог, а вот порог! Иди с глаз моих долой!» Да через пару дней сама примчалась. К ней приехали на крутом джипе крутые ребята: «Бабушка, ваш сынок нам должен бабки! Надо отдавать, а то ведь красного петуха пустить можем! Домик-то у вас ничего!»
Свекровь перепугалась так, что сама у невестки запросила прощения: «Люда, прости меня, дуру старую!»
Людмила Ивановна выполнила батюшкин наказ, примирилась со всеми, подготовилась к исповеди, на вечерней службе под епитрахилью поплакала, покаялась, допустил её батюшка Александр к причастию. Вернулась домой, а под дверями гости. Такие, что не выставишь. Да и не хотелось выставлять, чувствовала себя после исповеди, будто экзамен, которого страшно боялась, сдала. Гости с бутылкой. Так Людмиле Ивановне захотелось выпить, будто вопрос жизни и смерти. Любила она бокальчик-другой вина пропустить. Ничего про церковь говорить не стала, накрыла на стол. Без малого потянулась к бокалу, да в последний момент поднялась со стула и прямиком в ванную. Взмолилась: «Господи, помоги удержаться». Кое-как отнекалась от вина, слукавила, дескать, обострение гастрита, таблетки пьёт. Пошла к причастию, не погрешив с вином.
И ведь ситуация исправилась. Одного бандита убили. Остановили тот самый крутой джип за городом, будто бы гаишники, и расстреляли из автомата. Второй куда-то исчез. Со свекровью вообще друзьями стали. Про церковь, конечно, тут же забыла. До той поры, пока сын в девятнадцать лет не угодил под следствие. Дружки-приятели попались на наркотиках. Снова Людмила Ивановна упала на колени: «Господи, помоги». Сын на суде прошёл свидетелем, а Людмила Ивановна стала осознавать – не пожары надо тушить, а вести профилактическую работу. Осознать-то осознала, да обещать – не значит, жениться. На пожары не один раз приходилось бросаться, но когда Клава стала горячо воцерковлять подруг, Людмила Ивановна одной из первых присоединилась.
Последней пришла в церковь Полина Кобзарь. Та самая, чья дочь Надя первого сентября явилась (родители не могли подняться после бурного юбилейного торжества в «Барселоне») в школу с распущенными, как у русалки, а не у примерной второклассницы, волосами. Случилось воцерковление из-за этой самой Нади. И не только. Она была младшей у Полины и Аркадия. Старшая Елена к тридцати пяти годам успела третий раз выйти замуж, при этом ни одного ребёнка. Надя мужей не меняла, восемь лет делила судьбу с одним и тем же, но с аналогичным, как у сестры, результатом в отношении детей – никаких намёков. Лечились женщины, ездили на курорты, а всё одно…
Не сказать, что Полина сложа руки смотрела на проблему дочерей… Знающие люди дали совет: просьбу к Богу изложить на бумаге и отправить к Стене плача в Израиль, тут же Полина написала и передала со знакомой. Клава горячо убеждала в необходимости заказывать молебны о даровании чад, а также сорокоусты. Полина слушалась – заказывала. Клава, само собой, требовала большего – по воскресеньям на службы ходить, дома молиться. Звала с собой в крестный ход в Почаев – да нет пророка в своём отечестве.
Как-то Полина поехала в Белгород к тёте. Старушка в возрасте, плачется, племянница совсем забыла дорогу к ней. В возрасте, но шустрая. Как узнала о Полининой скорби, насоветовала пригласить домой батюшку и помолиться вместе с ним. «Батюшка Георгий у нас очень сильный! – настаивала. – Не пожалеешь!» Полине терять нечего, согласилась. Священник с виду сильным вовсе даже не показался. Невысокий, сухонький, лет шестидесяти. Голос, правда, выдающийся – густой, низкий, убедительный. Встали на молитву. Читал батюшка не скороговоркой, долго молились, потом спрашивает Полину: сильно ли она жаждет внуков? Полина часто закивала головой, а у самой слёзы побежали-побежали. «Надо тебе от чего-то очень дорогого отказаться, – сказал батюшка, – обет дать Богу».
Что у Полины дорогое? Такое, чтобы с кровью отрывалось? Курила она. Всем никотинозависимым на своей шкуре известно выражение: ничего нет проще, чем бросить курить, – раз сто бросал. Сто не сто, а раз пять Полина пыталась решительно покончить с пагубной привычкой. Но каждый раз после очередной попытки ещё яростнее набрасывалась на сигареты. Пусть не была она, как тот зверский курильщик, который по утрам, ещё не проснувшись, нашаривает в изголовье пачку с заветным зельем, щёлкает зажигалкой и только с первой затяжкой открывает глаза, да недалеко ушла от него. Начинала день с чашечки кофе, затем обязательно сигарета. И едва не через каждые полчаса до позднего вечера… Если не спалось, могла и ночью встать покурить. Ну а уж когда разволнуется… Муж Аркадий ворчал, он после инфаркта покончил с пагубной страстью раз и навсегда, поэтому не переносил сигаретный запах. «Не нравится, – сказала Полина, – спи на диване». Выселила мужа из спальни.
Дала Полина обещание Богу не курить до той поры, пока не услышит о беременности дочки. Батюшка Георгий наказал читать молитвы о даровании чад и строго держать обет. Трудно было Полине, не то слово, как трудно. И голова «ехала», требуя никотиновой дозы, и просыпалась среди ночи в холодном поту от сна, в котором видела себя закурившей. Всякий раз пронзала убийственная мысль: «Всё, не сдержала обещание Богу, из-за меня не родят девчонки».
Вдруг позвонила младшая:
– Мама, я, кажется, забеременела.
Первое, что захотелось Полине, – закурить. Но сугубо от волнения, а не по причине – «ура, можно!»
– Кажется или забеременела? – боясь спугнуть удачу, спросила Полина. – Ты уверена?
Даже когда в женской консультации подтвердили факт беременности, Полина не бросилась за сигаретой, мужественно решила продлить обет – вот родит… Наказывала дочери ни в коем случае никому не трезвонить, чтобы не сглазили, и сама молчала, как рыба. Прошло совсем немного времени, старшая докладывает:
– Мама, у меня тест положительный…
Родили дочери с интервалом в два месяца.
Ни после первого внука, ни после второго Полина не закурила –
боялась за крох-внучков. Ну и Клава подключилась:
– Кто, кроме тебя, будет молиться за них? Что с наших дочерей возьмёшь? Не ослабевай в молитве, не ленись! Ты одна за всех обращаешься к Богу!
Полина не спорила, на своём примере всё поняла…
