Сергей Николаевич Прокопьев
Иго во благо
С афишей, было дело, я опростоволосился – за руку схватили. Сорвал, скомкал, бросаю в урну, откуда ни возьмись молоденький лейтенант полиции. Вроде бы действовал по законам конспирации: – во все стороны предварительно посмотрел. Он как в засаде сидел.
– Зачем вы это сделали? – спрашивает.
– Вы же, – говорю, – знаете, что Иисус Христос – это Бог.
– Конечно.
– А Иуда кто?
– Предатель.
– Правильно, в опере из Бога человека сделали, Иуда вообще удалец-молодец, можно памятник при жизни ставить. Я лично не могу с этим согласиться.
– Какую только хрень у нас не показывают.
– Поэтому и срываю.
– Ладно, – говорит, – будем считать, я ничего не видел.
Где срывали афиши, где закрашивали. Поначалу расклейщики работали по обычной технологии – с тыльной стороны слева-справа мазанут и на стенд. Запросто можно сорвать, особенно, если дождик или снег сырой. А тут как раз осенняя слякотность подошла – конец сентября, октябрь. Ещё до Покрова снег начал падать, причём обильный. Через день да каждый. Мокрую афишу легко срывать. Подцепил за краешек, секунды и готово. Расклейщикам дали команду клеить намертво. Они всю площадь афиши стали намазывать. Если афишный щит с козырьком (дождь, мокрый снег не попадают) – ни за что не сорвёшь. На этот случай молодёжь ходила с баллончиками и «нейтрализовала» краской.
Однажды с расклейщиком был инцидент. Смотрю, мужчина, в возрасте, лет семьдесят, возится с афишей. Не рок-оперы. В старенькую курточку одет, на голове вязанная шапочка.
Спросил его спокойным голосом:
– У вас афиши рок-оперы есть?
– Есть! – недовольным тоном ответил.
И полез на рожон:
– Ты сам-то не из тех придурков, кто срывает афиши? Хожу за больными на голову, переклеиваю.
Повода грубить не давал ему, а когда на меня ни с того ни с чего наезжают, завожусь с пол-оборота… Смирение не моя добродетель.
Я перешёл на «ты»:
– Ты не понимаешь, с чем связался, что пропагандируешь? Болеть ведь будешь!
Дед из себя крепкий, повыше меня ростом.
– Мне семьдесят два года, – сказал с вызовом. – До моего доживёшь, посмотрим, что из тебя будет! А я хоть на пенсии, да по улицам не болтаюсь, на лавочке не сижу, дополнительную копейку зарабатываю!
Выпалил это и на мой внешний вид перешёл:
– Ты на себя давно смотрел в зеркало?!
И этому моя борода не понравилась. Борода как борода, пусть не пижонская, пусть лопатой. Наполовину седая, но ведь не мальчик я институтского возраста. Мужик.
– Ты же будешь наказан, – бросил ему. – Каждому из нас перед Богом ответ за всё придётся держать! А ты с теми, кто против него!
Сказал, резко развернулся и пошёл прочь.
Метров через пятьдесят охолонулся: а ведь неправильно поступил. Даже не попытался объяснить человеку, сразу «болеть будешь», какой знаток воли Божьей выискался. Зашагал обратно, расклейщик всё также был у щита. По лицу вижу – не в себе.
– Вы меня извините, – попросил я прощения. – Наехал, как с горы. Извините, ради Бога за несдержанность.
– Это вы меня простите, я первым грубить начал.
И пяти минут не прошло, всё на 180 градусов изменилось.
Спрашивает:
– Вы мне скажите, что мне делать? Это моя работа, на пенсию нашу разве проживёшь. Как мне быть?
– Вы, – говорю, – Николая Чудотворца знаете?
– У нас икона его имеется.
– Так вот в 325 году на Первом Вселенском Соборе в Никее Николай влепил Арию пощёчину за ересь, которую тот нёс, что Иисус Христос не Бог, а такая же тварь, как мы с вами. Не сдержался святитель Никола, врезал по физиономии еретику. И те, кто продвигает эту оперу, о том же пекутся – внедрить по тихому в голову тёмному люду, что никакой Иисус Христос не Бог, не Спаситель, грешный человек, как мы с вами, дескать, он и с женщинами якшался. Арий подводил учение под это, а здесь шоу развлекательное на данную тему. Есть ещё книжка «Код да Винчи», из этой же серии, там вообще у Христа с Мариной Магдалиной дочечка была.
Расклейщик внимательно выслушал.
– Вы скажите, что мне делать?
– Каждый, – говорю, – должен поступать по совести.
– Я могу заклеить другими афишами, но вдруг начнут проверять. Спросят: почему на твоём участке нет рок-оперы?
Говорит и тут же находит выход:
– Скажу, нет больше афиш. Все поклеил. Остатки сожгу на даче. Скажу – сорвали.
– Вы меня выслушали, – говорю, – спасибо за понимание, а там поступайте, как считаете нужным.
Распрощались. И только дома осенило – почему не спросил его имя. Надо ведь помолиться за хорошего человека.
Вечером прошёлся по улице. Ни одной афиши рок-оперы. Все заклеены. Сдержал слово. Безымянно помолился за расклейщика, Господь, знает его имя.
Ух, ариане всполошились на события в Омске. Вдруг звонок, европейское информационное агентство давай наседать, что у нас и почему? Казалось бы, заштатный Омск, две тысячи километров до Москвы. Ну, показали в этой глуши оперу или не показали и тёмными остались сибирские лапти, какая разница. Это даже не капля в море. Ладно, местные газеты на жареное клюнули. А западным – своих сплетен не хватает?
Хватать-то им хватает, да налицо прецедент. Эти самые «лапти», эти самые «русские медведи», которые в девяностые годы всякую западную и доморощенную шнягу на ура принимали, вдруг стали носом крутить. В Новосибирске общественность поднялась против оперы «Тангейзер» в антихристианской подаче, оперу Министерство культуры запретило, директора театра сняли. Омск второй год бодается с рок-оперой. В других городах общественность стала проявлять недовольство на приезд театра с этим шедевром, а Сибирь становится центром противостояния ереси.
Нас умные люди сразу предупредили: никаких интервью ни под каким соусом не давать – с ног на головёнку акулы пера и объектива всё поставят, из ваших слов наделают такой окрошки, что сами себя не узнаете. Там где скажете «чёрный», будет «белый», а где «белый» – вообще туши свет.
Дальше больше в нашей буче кипучей. Отголоски от неё дошли до Кремля и президента. Собрал президент представителей культуры на разговор, ему одним из первых вопросов от представителей, дескать, что за самочинье в Омске развели: подняли руку на свободу слова художника – вводят цензуру.
Президент сделал вид, что ничего не знает, начал вопрошающих допытывать: как так запретили? Кто это сделал? Почему? В ответ тык-мык и сплошной туман.
Игра, конечно, была интересной, особенно, если не знать всей подоплёки. Президент на следующий день шлёт в Сибирь вопрос: по какой такой причине запретили оперу? Ему в ответ скупо, но с красноречивыми цифрами: дак билетов всего ничего продали, чуть более сорока. О чём, дескать, после этого сыр-бор и разговор. Кто за такие деньги поедет за тысячу вёрст киселя хлебать, когда на самый жиденький не хватает.
То есть, вся буча кипучая о запрете «классики» не имеет под собой никакой почвы. Никто ничего не запрещал, никто «кирпич» не вывешивал на пути локомотива «мирового искусства».
Ни слова не сказали президенту в официальном ответе о четырёх тысячах подписей православных христиан, собранных с требованием запрета показа рок-оперы. Умолчали про имевшую место подготовку протестного митинга. Не озвучили факт отправки письма в высокие инстанции области от ряда статусных людей Омска, ратующих за нравственность в искусстве, которое было написано на волне противостояния верующих спектаклю «Иисус Христос – суперзвезда». Всё это скромно оставили за рамками ответа президенту.
Незнающий человек так и понял: пожар по поводу цензуры в Омске, раздутый арианами, на самом деле выеденного яйца не стоит. Всего-навсего подсчитали устроители спектакля количество проданных билетов, прослезились и развели руками: извиняйте, товарищи артисты, не хотят вас в Омске видеть, слушать, бить в ладоши от вашего творчества. Такие, мол, пирожки с котятами, их едят – они глядят.
Глава двадцать четвёртая
Период скорбей
Мы не один раз сойдёмся с Александром в офисе с берёзами за окном, на которых листва будет держаться очень долго. Часть опадёт осенью, другую даже тридцатиградусные морозы, что нагрянут в десятых числах ноября, не заставят оторваться от ветвей. Деревья в парках, скверах будут смотреться неправдоподобно – по колено в сугробах, зима выдастся рекордно щедрой на снег, и в шапках листы. Пусть не ярко-золотой, как в октябре (золото поблекнет), но отнюдь не жухлой. Не один раз закружат метели, оттепели сменятся морозами, но листва будет стойко держаться даже в декабре и январе.
При подготовке к очередному разговору с Александром я исписывал два-три листа вопросами. Одним из вопросов в последнюю нашу встречу был о скорбях настоящего времени, о которых вскользь упомянул Александр накануне, сказав, что переживает период скорбей.
– Рассказывал вам, – начнёт пояснять Александр, – в год, когда ездил к Николаю Чудотворцу в Бари, увидел во сне маму. Сильно ругала. Потом вдруг говорит: «До пенсии». Что «до пенсии» не расслышал. Решил – скорби имела в виду. Тогда мне было сорок семь лет. Оставалось до пенсии тринадцать. Через два года после сна с мамой развалилось московское предприятие. Я остался без работы. Найти нормально оплачиваемую, постоянную по сей день не получается. Кто-то отказывает, кивая на моё директорское прошлое – «начальников своих хватает, работники нужны». Боятся, начну права качать по старой памяти. Знакомые звали на завод, где начинал трудовую деятельность и дошёл до начальника отдела, предлагали неплохую должность, пусть небольшую, но стабильную зарплату. Но я отказник – отказался от ИНН. Не могу сказать Господу: Ты потерпи, я на время обратно возьму ИНН, всего-то пенсию заработать, а как только шестьдесят стукнет – снова откажусь.
– Ситуация непростая, – продолжил рассказ, – денег приношу домой мало. Перебиваюсь случайными заработками. Тёща болеет, нужны дорогостоящие лекарства. Со всех сторон напрягают долги. Два кредита не погашены. Жена отдалилась от меня. Ладно бы только от меня. Года три не ходит в церковь – не исповедуется, не причащается. Борода моя не нравится. Заявила, пока не сбрею, не будет со мной общаться. Говорю: «Исповедуйся, причастись. Поезжай потом к матушке Анне, скажи про бороду. Если матушка даст команду сбрить – сбрею, без проблем, несмотря на то, что у могилы батюшки Саввы дал себе слово не бриться». Жена в ответ: «Ты мне, пожалуйста, условия не ставь!» Глядя на неё и дочь держится со мной на расстоянии. С сыновьями нормальные отношения, с дочерью – разлад. Кстати, две недели назад был у матушки Анны. Объяснил ситуацию, спросил про бороду: «Сбрить?» – «Нет, – сказала, – не надо». Вот так. Батюшка Савва наказывал: живите по вере, не изменяйте Богу. Стараюсь, но с близкими не получается. Не подумайте, я в унынии, нет, вовсе нет. Верю – должно со временем наладиться. Надо больше молиться… К жене отношение ровное, без скачков, всплесков эмоций. Это чувство пришло после Бари. И разум, и сердце в согласии. Не осуждаю, не иду на конфликты, знаю, она самый родной человек, ближе никого не будет. Как раньше было, родитель благословил, вот тебе жена, любовь придёт… Понятно, на жену тоже идёт воздействие…
– Враг мстит через ближних, – вставил я в разговор свою лепту.
– Ещё как… Побольнее норовит. Мстит, что не хочу служить ему, наоборот…
В это время ожил сотовый Александра. Звонил бывший его сотрудник, у того сын уезжал в Москву, отец обеспокоился, как молитвенно помогать ему.
Александр объяснил, надо заказывать молебны, сорокоусты. И самому исповедоваться, причащаться.
«Ты сам очищаешься и ребёнку помогаешь», – сказал в трубку.
Окончив разговор, пряча сотовый в карман, широко улыбаясь, произнёс:
– У бабушки Августины имелась присказка на внуков вольничанье, бросала в сердцах: «Говоришь вам, говоришь, все слова как об стенку горох!» Получается, мои разговоры на оперативках не горохом об стенку. Шесть лет, как нет предприятия, а помнят. Лёша Попов звонил, электриком у меня работал. Ему не один раз повторял: «Раз фамилия Попов, значит, в вашем роду кто-то был дьяконом или священником». Расплывётся в улыбке. Спокойный, как удав. Однажды попал в жуткую аварию, и всего-то ребро сломал. Выскочил на встречку и врезался на полном ходу лоб в лоб в «уазик». Показывал фото искорёженной машины. Чудом остался жив. Машина восстановлению не подлежит. «Лёха, – говорю, – за тебя кто-то из Поповых молится. Обязательно закажи благодарственный молебен». Не удосужился. А сейчас сын уезжает в Москву на заработки, Лёша и забеспокоился, как поддерживать чадо с Божьей помощью.
Закипел электрический чайник, Александр достал два бокала, положил разовую заварку, залил кипятком. Продолжил рассказ о бывшем сотруднике:
– Катя, Лёшина жена, тоже у меня работала, полы мыла, ту после инфаркта проняло. До этого некрещёной ходила и не хотела креститься: «Это ответственный шаг, мне надо созреть». «Созрела», когда на краю побывала. Вместе с дизайнером Викой Переваловой, своей племянницей, сговорились креститься. Вика до кучи ещё и подружку позвала. Целая компания. И я одного крещаемого подогнал к ним. Можно сказать, на дороге подобрал. Крестились в храме в честь священномученика Сильвестра, это на Левобережье. На такси поехал поддержать. Путь неблизкий, разговорился с водителем. Мужчина примерно моего возраста. Кто о чём – лысый о расчёске, я – о церкви. Так и так, говорю, еду в храм, сотрудницы крестятся. И надо быстрее – опаздываю. Таксист спрашивает: «А мне можно? Давно собираюсь…» – «Не только можно, – говорю, – при твоей-то работе нужно!» – «А как я без крёстного?», – забеспокоился. «Зачем тебе крёстный, – говорю, – в твоём-то неюношеском возрасте». Настоятеля церкви знал по духовному училищу, попросил, чтобы без подготовительных бесед окрестил таксиста, не то так и будет гонять по нашим аварийным дорогам без креста на шее. Выходим из храма, таксист торжественно распахнул дверцы машины: «В честь крещения всех развожу по домам бесплатно». Преподнёс новоиспечённым сестрам во Христе транспортный подарок.
Я подошёл с чашкой к окну. Две берёзки, что росли под стенами здания, порядком облетели, на двух других, едва не половина листвы держалась на ветках. То ли лучше защищены от ветра, или жизненных сил оказалось поболее… Подумалось: может, берёзы надумали провести эксперимент, свести на одних ветках вчера и сегодня – прошлогоднюю листву, и ту, что выстрелит весной, свести, дабы посмотреть, как будет выглядеть необычный наряд?
До календарной весны был ещё месяц с хвостиком, и всё же она чувствовалась по солнечной наполненности дня. Зима больше не умаляла его световые границы, не съедала их, наоборот властно расширялись, вбирая в себя ослепительные солнечные лучи, начинающие пригревать ближе к обеду.
В завершении последнего с Александром разговора, собирая со стола листочки с вопросами, на которые прозвучали ответы, заверил собеседника, что «подставлять» его не собираюсь, действую, как вышивальщица, которая прячет от чужих глаз на своей картине концы нитей. «Узелочки» повествования упрячу, дабы дотошные читатели не стали дёргать за них, искать прямых аналогий, параллелей. Читатель любит задаваться вопросом: «с кого сие списано?»
– Сильно не заморачивайтесь, – улыбнувшись в бороду, сказал Александр. – Ну и что, если кто узнает какие-то моменты. Обязательно найдутся, тут хоть Парменом или Ардалионом героя назови. Это не беда. Читая о святых, понимаешь – не были они ангелами во всей своей жизни. Нет. Что уж говорить о нас многогрешных. Но ведь у каждого из православных есть чему поучиться. Знаю по себе: чужой опыт, будь он отрицательный или положительный, полезен тому, кто пусть редко, но всё же думает о своём спасении.
Мы распрощались с Александром на остановке. По-христиански обнялись, троекратно коснувшись щеками, точнее – я щекой, Александр – густой бородой.
Я ехал в маршрутке и думал, вот ещё один человек доверил историю своей жизни. Преобразуясь, переплавляясь, начнёт она ложиться на бумагу, волновать, тревожить, радовать, печалить и обогащать… В первую очередь – меня…
