Сергей Нечаев
Кардинал Ришелье
Как обратить на себя внимание
Ему еще следует покорить короля…
Франсуа БЛЮШ
Арман-Жан дю Плесси-Ришелье решил для себя так: в первое время он будет являться в королевский дворец ежедневно, чтобы произвести этим на короля хоть какое-то впечатление. То есть на первых порах надо было просто регулярно попадаться на глаза. При этом наш герой понимал, что просто «попадаться на глаза» – этого мало. Он знал, что королю нравятся лишь те из приближенных, которые обращаются с ним смело и свободно, не выходя, однако, за рамки положенного уважения.
У кардинала де Ришелье имеется целый ряд малоизвестных сочинений, так вот одно из них называется «Инструкции и соображения, которые я задал себе для поведения при дворе» (Instructions et maximes que je me suis donnés pour me conduire à la cour). Написано оно было в конце 1609 года, и его по праву можно воспринимать как пособие для амбициозного карьериста. В этом документе говорится:
«Надлежит как можно чаще повторять королю, что только обстоятельства вынуждают меня ограничиваться оказанием малозначительных услуг, и что для верноподданного нет ничего трудного или невозможного ради такого доброго господина и такого великого монарха. <…> Важнее всего наблюдать, откуда именно дует ветер и не мозолить королю глаза, когда он в плохом настроении, когда ему не хочется ни с кем говорить. В эти моменты он крайне раздраженно реагирует на попытки заговорить с ним. <…> Особо надо остерегаться подавать голос в момент, когда король пьет вино».
А вот еще одна цитата из «Инструкций» молодого епископа:
«Надо воздерживаться от многословия и как можно внимательнее слушать, отнюдь не дозволяя себе принимать рассеянного, равнодушного или меланхолического вида; напротив, надо выказывать живейшее сочувствие к предмету, о котором идет речь, но проявлять это сочувствие более вниманием и молчанием, чем словами, а также жестами одобрения. Особенно важно заручиться расположением таких людей, которые в чем-либо могут пригодиться».
Конечно, можно усомниться в подлинности подобного документа, в котором в столь откровенной форме выражены намерения будущего великого кардинала. Но историки не оставляют места сомнениям. Это писал он, причем в крайнем случае – в начале 1610 года.
А вот еще некоторые из наставлений еще только мечтавшего о карьере при дворе Ришелье:
– избегать ненужной переписки, но всегда и сразу отвечать на полученные письма;
– тщательно продумывать ответ, чтобы он не принес ни тебе, ни твоему адресату никакого вреда;
– запечатывать письма только в последний момент для того, чтобы иметь возможность добавить туда несколько фраз;
– снимать копии со своих наиболее важных писем и держать их при себе;
– опасные письма непременно сжигать, не доверяя их даже тайным шкатулкам…
Биограф кардинала Филипп Эрланже по этому поводу пишет:
«“Огонь должен сохранить те тайны, которые небезопасно доверять шкатулке”. За этим следует настоящий трактат о скрытности. Добродетели молчания в нем превозносятся до небес. Молчание лучше всего способствует притворству, в особенности то молчание, которое имеет целью “проглотить обиду, чтобы впоследствии за нее отомстить”. А если вдруг так сложится, что нельзя ни промолчать, ни ответить без последствий? Что же, тогда он даст “ответ, похожий на отступление”. <…> Это значит, что благочестивый епископ, не колеблясь, солжет. Редко можно встретить характер, столь четко оформившийся уже в ранней юности».
Конечно, все вопросы об авторстве данного документа сняла бы современная графологическая экспертиза, ведь специалисты XXI века обладают гораздо большими возможностями, чем историки начала прошлого столетия. А пока же главным доводом противников авторства Ришелье является следующее соображение: столь осторожный человек вряд ли написал бы подобное, не уничтожив его впоследствии…
Но даже если епископ Люсонский и не писал лично подобных наставлений, действовал он точно по ним: он начал регулярно показываться при дворе и понравился там очень многим, обратив на себя внимание… Нет, не короля. Пока не короля… И не Марии Медичи… А «всего лишь» фаворитки королевы Леоноры Дори, более известной как Леонора Галигаи.
Леонора Галигаи и Кончино Кончини
Фактически страной управлял другой
человек, временщик Кончини с женой,
и это длилось в течение долгих семи лет.
Андре КАСТЕЛО
Леонора приходилась молочной сестрой Марии Медичи – это значит, что ее мать была кормилицей флорентийской принцессы. Они были почти ровесницами (разница составляла четыре года), росли вместе, хорошо ладили. Честолюбивая и хваткая, Леонора пользовалась большим авторитетом у Марии, которая только и думала о том, как бы доставить ей удовольствие. По словам одного из ее биографов, это была «маленькая, очень худая, очень смуглая, хорошо сложенная особа с резкими и правильными чертами лица». В 1607 году ей было примерно тридцать шесть лет.
Говорят, что Леонора знала множество разных вещей и как никто другой умела развеять вечную тоску Марии Медичи. Что же касается нарядов, украшений и внутреннего обустройства дома, тот тут Леонора для Марии вообще была признанным экспертом.
А фаворита Марии Медичи звали Кончино Кончини. Он исполнял при ней обязанности шталмейстера или придворного «начальника конюшни». По рассказам знавших его людей, он был «тщеславен и хвастлив, гибок и смел, хитер и честолюбив, беден и жаден». Ему было примерно тридцать два года.
Этот человек родился во Флоренции и был внуком тосканского посла при императоре Максимилиане. А отец его был секретарем Великого герцога Тосканского. По некоторым данным, Кончини обучался в Пизанском университете, а с Леонорой Галигаи они поженились 12 июля 1601 года.
По сути, Кончино Кончини через посредство своей Леоноры начал руководить Марией Медичи. Более того, можно даже утверждать, что этот алчный флорентиец и его жена полностью подчинили королеву своему влиянию.
Убийство короля Генриха IV
Она получила верховную власть,
но этого оказалось мало,
еще нужно уметь ее удержать.
Андре КАСТЕЛО
А 14 мая 1610 года в истории Франции произошло событие, круто поменявшее судьбы очень многих людей: король Генрих IV был убит на улице, прямо в собственной карете, и сделал это безумный фанатик Франсуа Равайяк.
Прусский историк и бывший министр иностранных дел Фридрих Ансильон пишет по этому поводу так:
«Генрих умер, а с ним исчезли и его обширные замыслы; Франция потеряла залог своего благоденствия; одна минута изменила судьбу Европы: все осуществленное царствованием Генриха, все, что оно обещало вперед, теперь было блестящим сном».
После смерти короля вся Франция некоторое время находилась в шоке. А вот Кончино Кончини лучше всех использовал сложившуюся ситуацию для своей выгоды: он сумел выманить у Марии Медичи баснословную сумму денег, а потом купил себе на эти деньги Анкрский маркизат в Пикардии. Затем, став маркизом д’Анкром, он быстро превратился в первого человека в королевских покоях, губернатора нескольких городов и, наконец, в маршала Франции, хотя в своей жизни он и шпаги-то в руках толком не держал.
С этого момента фаворит начал совершенно беззастенчиво командовать не только министрами, но и вдовой-королевой.
Со своей стороны Мария Медичи, желая увековечить память погибшего короля решила перенести его тело в Сен-Дени, чтобы там воздать ему последние почести. К тому же она сочла, что и его предшественники на троне должны находиться в той же усыпальнице, и послала за телами Генриха III и его матери – королевы Екатерины Медичи, приказав тоже доставить их в Сен-Дени.
Генрих IV был хорошим человеком, доблестным воином и мудрым правителем, и править он намеревался еще многие годы. Соответственно, не думая о скорой смерти, он не оставил никакого завещания. Его сыну, будущему Людовику XIII, к моменту гибели отца не исполнилось и девяти лет. Соответственно все получилось так, как написал наш герой:
«Все пришли к согласию, что регентство королевы было бы самым лучшим способом предотвратить гибель короля и королевства».
То есть Мария Медичи стала регентом королевства при своем малолетнем сыне, коронованном в октябре 1610 года. Свою власть она базировала на слабости юного Людовика. Но, на свою беду, она, как очень скоро выяснилось, не умела управлять государством. В результате их с Людовиком дела пошли так плохо (некоторые историки даже утверждают, что регентство Марии Медичи принесло Франции одни лишь неисчислимые бедствия), что уже в 1614 году было решено созвать Генеральные штаты, на которых представители всех сословий дали бы совет правительству, что делать дальше.
* * *
Что же касается Армана-Жана дю Плесси-Ришелье, то на него весть об убийстве Генриха IV произвела сильнейшее впечатление. Он был молод, но вполне уже мог оценить значение деятельности короля-реформатора для государства, и он именовал Генриха IV не иначе как «великим королем». В своих «Мемуарах» он даже отметил, что эта трагическая смерть «одним ударом уничтожила замыслы и усилия всей его жизни, чем не преминули воспользоваться его враги, уже почти побежденные».
Короче говоря, смерть Генриха IV, похоже, разрушила все его надежды.
О событиях, имевших место в Париже, Арман-Жан дю Плесси-Ришелье узнавал лишь из писем, а посему он тут же стал думать над тем, как бы поскорее выбраться из своего люсонского уединения. Надо было срочно найти удобный повод, чтобы предстать перед королевой и доказать ей, что он может быть очень даже полезен. Он даже написал Марии Медичи льстивое письмо, заверив ее в своей самой искренней преданности, но это письмо ей не было передано. И тогда в последних числах июля 1610 года он лично прибыл из Люсона в Париж, где упомянутая мадам де Бурж сняла для него небольшой дом на улице Блан-Манто, что в нескольких шагах от Лувра. В столице он обратился к старшему брату Анри и с его помощью начал возобновлять старые знакомства и заводить новые. При этом значительная часть времени уходила у него на визиты к разным влиятельным особам, но его почти везде встречали, мягко говоря, прохладно. Это и понятно, никто ничего не понимал, и каждый в тот момент думал о своей собственной судьбе. Короче говоря, амбиции какого-то молодого епископа из Люсона в данный момент совсем не интересовали двор, поглощенный интригами.
* * *
В результате в октябре того же 1610 года самолюбивый Арман-Жан дю Плесси-Ришелье покинул Париж. Но он не возвратился в свой Люсон, а поселился в скромном приорстве, что находилось недалеко от аббатства Фонтевро. Здесь он чувствовал себя хорошо. Это и в самом деле было место, где можно было отдохнуть, почитать книги и посвятить себя размышлениям…
Лишь через несколько месяцев Арман-Жан дю Плесси-Ришелье вернулся в Люсон, куда, как ему стало известно, должен был приехать королевский эмиссар господин Мери де Вик, которому было поручено урегулировать трения, возникшие между католиками и гугенотами провинции Пуату. Такой шанс упускать было нельзя, и епископ Люсонский отдал себя в полное распоряжение важного столичного чиновника. Одновременно с этим он поспешил вступить в переписку с Полем Фелипо де Поншартреном – государственным секретарем, ведавшим вопросами религии.
Генеральные штаты
Это собрание, открывшееся 27 октября <…>
было не слишком успешным (король
так и не выполнил данных обещаний),
но немало помогло Ришелье.
Франсуа БЛЮШ
В течение лета 1614 года по всей Франции шли выборы делегатов в Генеральные штаты. Для епископа провинциального Люсона это был отличный шанс, который нужно было использовать любой ценой. В результате он грамотно «подготовил почву», и духовенство провинции Пуату единодушно утвердило его делегатом.
* * *
Генеральные штаты открылись 27 октября 1614 года (через 25 дней после объявления Людовика совершеннолетним) и продлились до 23 февраля следующего года.
Духовенство прислало в столицу 140 представителей, дворянство – 132, третье сословие – 192. Итак, всего было 464 делегата, и всех их разместили в монастыре Августинцев, расположенном на левом берегу Сены, близ Нового Моста.
С первого же дня на заседаниях стали происходить конфликты, а началось все со скандала по поводу порядка, в котором делегаты должны были выражать мнение в своих палатах.
Делегаты от третьего сословия спорили с делегатами от дворянства и духовенства. Никто никого не слушал, и шумное упрямство отдельных представителей не позволяло внять голосу разума. Произошло даже несколько дуэлей, и палата духовенства сочла себя обязанной направить к королеве-матери епископа Монпелье, чтобы тот выразил им свое сожаление по поводу того, что кровь французских подданных льется ради нелепых ссор, что весьма походило на варварский обычай жертвоприношений у язычников.
* * *
Арман-Жан дю Плесси-Ришелье, естественно, был делегатом от духовенства, и его избрали в качестве того, кто должен был донести до королевы-матери и юного короля (ее сына) наказы своего сословия. Он сформулировал эти наказы в следующей речи, которую мы приводим с некоторыми сокращениями (сам наш герой потом в своих «Мемуарах» утверждал, что высказался «кратко и четко», но это не так, особенно в отношении краткости).
Прежде всего, епископ Люсонский выразил благодарность «первому из христианских королей», к которому «направлены одни хвалы и благословения», за предоставленную возможность изложить на Генеральных штатах проблемы, волнующие французское духовенство.
Далее он указал на снижение влияния католической церкви, матери всех сирых, обездоленных и скорбящих, на ухудшение материального положения ее служителей, на элементарную неграмотность священников. Он отметил также, что главная причина всех бед кроется в продажности должностей («чем больше должностей, тем больше и приток денег, а посему они и размножились, как грибы»), что вся эта система «невыносимым грузом ложится на народ, увеличивая навязанное ему бремя, ведь именно ему приходится содержать всех этих чиновников». Из этого он делал вывод, что «чем больше чиновников, освобожденных от податей и сборов, тем меньше подданных, способных их платить», что «богатые фактически избегают налогового бремени, расплачиваясь деньгами, которые им дают их должности».
Епископ Люсонский не без умысла нарисовал мрачную картину положения католической церкви, которая «одновременно лишена почестей, ограблена, пренебрежена, осквернена и настолько унижена, что у нее просто не хватает сил жаловаться». В его речи отчетливо прозвучала мысль о том, что церковь должна более широко привлекаться к участию в государственном управлении.
Коллеги епископа Люсонского с одобрением слушали его слова. Но мало кому тогда могло прийти в голову, что честолюбивый молодой человек имеет в виду не столько представляемое им сословие, сколько себя лично.
А тем временем, ссылаясь на заповеди Иисуса Христа, епископ Люсонский призвал короля и его мать к мудрому правлению, которое только и может дать надежду на изменение к лучшему.
– Зло будет наказано, – говорил он, – добро не останется без вознаграждения. Литература и искусства станут процветать, финансы – истинный нерв государства – будут использоваться экономно, расходы сократятся. Религия вновь познает расцвет. Вернув себе авторитет, имущество и почести, церковь вновь обретет свой блеск. Всякая дьявольщина, секретность, грязь и пороки будут изгнаны из нее, одна лишь добродетель пребудет в ней. Дворянство вновь обретет права и почести, адекватные его заслугам.
В выступлении епископа Люсонского нашлось место и для обещаний лучшего будущего простому люду:
– Народ будет освобожден от угнетения, которое он испытывает по вине недобросовестных чиновников, предохранен от оскорблений, которые ему наносят сильные мира сего.
А затем, закончив радужную картину светлого будущего, епископ Люсонский обратился к Людовику XIII с тщательно продуманным панегириком:
– Между нескончаемыми милостями, которыми небо осыпало Ваше Величество, одна из самых больших – мать, которой оно вас одарило. Из всех ваших дел самое достойное и полезное для восстановления вашего государства – передача ей руководства им.
И, конечно же, епископ не преминул воздать хвалу лично Марии Медичи, которая, несмотря ни на что, «сумела счастливо привести корабль государства среди множества бурь и рифов в гавань мира», за что вся Франция признательна ей и готова оказать «все почести, которые когда-либо оказывались хранителям мира и общественного спокойствия».
Со всей проникновенностью, на какую он был только способен, епископ Люсонский завершил свое обращение к Марии Медичи такими словами:
– Вы много свершили, государыня, но не стоит останавливаться на достигнутом. Не продвигаться и не побеждать на пути чести и славы означает отступать и терпеть поражение. Мы надеемся, что после стольких замечательных успехов вы соблаговолите смело содействовать тому, чтобы Франция пожинала плоды, которых вы ждете от этой ассамблеи. Примите же бесконечную благодарность и множество благословений по адресу короля за то, что он поручил именно вам вести его дела, а также по вашему адресу – за то, что вы так достойно с этим справились. И мы нижайше и горячо просим Его Величество о продолжении вами этого руководства. Ваши заслуги добавляют венки славы к короне, украшающей вашу главу, а высшей наградой вам будет то, что король добавит к вашему славному званию матери короля не менее прекрасное звание матери его королевства.
А последние слова епископа Люсонского уже вновь были обращены к юному королю. Он выразил желание французского духовенства, чтобы Людовик XIII царствовал «мудро, долго и со славой, будучи законом для своего государства, утешением для своих подданных и устрашением для его врагов».
Конечно же, епископ высказывался не от себя лично, а от имени своего сословия, но для него самое важное заключалось в том, что выступить доверили ему, а не кому-то другому. И теперь именно на него были обращены взоры «лучших людей» Франции, а главное – самой Марии Медичи, правившей страной.
* * *
Принято считать, что Ришелье начал свою карьеру в тени королевы-матери. Он якобы видел, что характер короля слабоват, в то время как Мария Медичи – сильна. Многие известные политические деятели (тот же Наполеон Бонапарт, например) начинали подобным образом, и лишь потом, с течением времени, поворачивали ситуацию в свою пользу. Но Ришелье, на наш взгляд, является исключением из этого правила. Он, похоже, видел сразу все, что можно было получить, и мгновенно ориентировался, уходя от препятствий, будь то моральных или физических. Да, он видел, что в то время король был еще очень молод, и лучше было действовать совместно с его матерью, но он сразу же предвидел, что Людовик скоро вступит в период зрелости, и тогда все станет совершенно по-другому.
Да, на первых порах ему необходимо было восхвалять свою благодетельницу, но он уже тогда думал не о Марии Медичи и не о ее сыне. Он думал о Франции, и именно она была первоосновой его интересов.
На самом деле наш герой отлично понимал истинную цену «правления» Марии Медичи, умудрившейся менее чем за пять лет практически свести на нет все финансово-экономические достижения предыдущих правителей. Но что такое истина, когда на кону стоит что-то гораздо более важное? Как говорил кто-то из древних, река истины протекает через каналы заблуждений. Конечно же, епископ Люсонский отдавал себе отчет в том, что он говорил, но его совершенно не мучили угрызения совести за поистине лакейское угодничество. Более того, его, по сути, очень даже устраивали «таланты» Марии Медичи в государственных делах, равно как и ее слабохарактерность. Ведь бездарность правителя всегда и везде была на руку не одним только авантюристам-временщикам вроде Кончино Кончини, но и сильным людям, умевшим направлять безвольных «властителей». И проблема тут всегда и везде состояла лишь в том, кто окажется у трона – авантюрист или человек подлинного государственного масштаба.
Когда говорят об особенностях характера Марии Медичи, следует, пожалуй, подчеркнуть, что она была даже не сильной, а своевольной. Ее сила была не в уме, но, с другой стороны, она не имела никакого сходства с той же Екатериной Медичи: она не была ни глубоко лицемерной, ни порочной, но ею руководствовали порывы. Можно даже сказать, что она была рабой своих импульсов. Ею двигала страсть, и в гневе она была способна на все. Тот, кто ее когда-то обидел, уже никогда не мог льстить себя надеждой восстановления ее благосклонности. Понимая это, не учитывать эти ее особенности было просто глупо. А Арман-Жан дю Плесси-Ришелье, несмотря на молодой возраст, не был глупым человеком – это уж точно.
* * *
Что же касается его коллег, то они с удовлетворением констатировали, что их представитель как нельзя лучше справился со своей миссией. Доволен был и сам Арман-Жан дю Плесси-Ришелье. Он понимал, что с этого момента стал фигурой общегосударственного масштаба.
Понятно, что выступал не только епископ Люсонский. Аналогичным образом барон де Сеннесэ представил наказы дворянства, а Робер Мирон – третьего сословия. Но, по сути, ничего не изменилось, и эти Генеральные штаты закончились, как и начались.
Закрывая заседания, Людовик XIII заявил делегатам:
– Господа, я благодарю вас за усердный труд. Мы изучим ваши наказы и в скором времени дадим вам ответ.
Ответа не последовало. Соответственно работа Генеральных штатов оказалась бесплодной, и вся эта многолюдная ассамблея лишь очередной раз подтвердила, как написано в «Мемуарах» Ришелье, «что недостаточно знать болезнь, если отсутствует воля излечить от нее».
