Сергей Нечаев
Кардинал Ришелье
Наваррский коллеж
Он продолжает обучение в Париже,
зачисленный в аристократический
Наваррский коллеж, знаменитый
«золотой молодежью той эпохи».
Франсуа БЛЮШ
А тем временем летом 1594 года Сюзанна де Ришелье решила вернуться в Париж.
Война окончилась, и жизнь в стране постепенно начала налаживаться. Ее сыновья подросли, надо было думать об их дальнейшем образовании.
Возобновлялись занятия в учебных заведениях, вновь открылся знаменитый Наваррский коллеж, основанный в 1304 году. Именно сюда двоюродный брат Сюзанны Амадор де Ля Порт, взявший на себя дальнейшие заботы о судьбе младшего племянника, определил и 9-летнего Армана-Жана.
О дядюшке Амадоре Габриэль Аното отзывается так:
«Амадор де Ля Порт был человеком с большими заслугами, живым характером и духом, призванным позднее сыграть важную роль при своем племяннике, которого он сумел разгадать».
Занятия в коллеже начались в сентябре 1594 года. Обучение там было в основном светским. Ученики изучали грамматику и философию, читали Горация, Квинтилиана и других античных авторов. Говорили в коллеже исключительно на латыни. Изучались и другие языки, например древнегреческий. Учителя много внимания уделяли развитию у учеников способностей к полемике: в частности, под руководством старших подростки должны были регулярно вести словесные баталии на заданные темы. А еще воспитанники коллежа просто обязаны были обязательно овладеть основами стихосложения и прозы.
Вроде бы все выглядит очень даже либерально, но при этом система обучения в Наваррском коллеже отличалась большой строгостью, даже суровостью. И независимый дух Армана-Жана с превеликим трудом мирился с нравами, царившими там. Ведь живой и вспыльчивый подросток не переносил принуждения, в каких бы формах оно ни выражалось. На него можно было воздействовать только ласками и похвалой, а угрозы на него не действовали.
Один из биографов кардинала де Ришелье аббат Мишель де Пюр констатирует:
«У него была жажда к похвалам и страх получить выговор, и этого было достаточно, чтобы держать его в состоянии постоянного напряжения. Он проглотил одним махом всю грамматику. Вскоре он весь засиял. То, что другие дети делали по-детски, он делал с методичностью: он был полностью в курсе всего, что говорил и что делал. Если его о чем-то спрашивали, он умел неудобными репликами предотвратить последующие вопросы».
Считается, что уже в детстве у будущего кардинала обнаружилось сильное стремление к лидерству. В любом случае, в Наваррском коллеже он всегда и во всем хотел быть только первым.
Арману-Жану было всего 12 лет, когда его отметили, выбрав певчим. А потом его выдвинули в сопровождающие ректора коллежа Жана Ивона и ученых членов Сорбонны на церемонии посещения усыпальницы французских королей в Сен-Дени. Можно себе представить, как горд был тогда будущий владыка Франции…
В результате, к моменту окончания коллежа наш герой блестяще знал латынь, очень хорошо говорил по-итальянски и по-испански. Но подлинной страстью юноши стала история: ее он знал в мельчайших деталях и мог часами увлеченно рассказывать товарищам о тех или иных событиях прошлого. Многие тогда говорили, что познания Армана-Жана дю Плесси-Ришелье в этой области не уступали по объему и глубине знаниям лучших ученых-историков.
Маркиз дю Шиллу
Он покинул замок Ришелье в Пуату
под именем маркиза дю Шиллу.
Жан-Батист-Оноре КАПФИГ
Когда учеба в престижнейшем Наваррском коллеже, где обучалась одна лишь «золотая молодежь», завершилась, Сюзанна дю Плесси-Ришелье собрала семейный совет для обсуждения дальнейшей судьбы Армана-Жана.
Поначалу мать будущего великого кардинала предназначала сына к военной службе. Это полностью отвечало и намерениям самого юноши, а посему было решено дать ему титул маркиза дю Шиллу, по названию замка на границе Пуату, отошедшего к семейству дю Плесси в 1506 году. После этого новоиспеченный маркиз взял в руки шпагу и оставил дом дядюшки Амадора де Ля Порта, чтобы снять для себя несколько комнат в доме дядиного друга – адвоката Парижского парламента.
Академия Плювинеля
Антуан де Плювинель принимает в свое
заведение молодых людей, предназначенных
служить при дворе или собирающихся
посвятить себя военной карьере.
Франсуа БЛЮШ
А потом 15-летний Арман-Жан поступил в знаменитую Академию кавалерии и фехтования мессира Антуана де Плювинеля де ля Бома. Конечно же, это было необходимо для военной карьеры, и вскоре стал в академии одним из лучших учеников.
Господин де Плювинель был бывшим военным, великолепным наездником и фехтовальщиком. В свое время он успел послужить при многих европейских дворах, а при Генрихе III он исполнял обязанности первого шталмейстера. А вот Генрих IV даже доверил ему физическое и военное воспитание своего сына – будущего короля Людовика XIII. Кстати, именно он поддержал идею этого отставного офицера открыть школу для подготовки офицерского состава и даже дал ему на это деньги. А потом королевская казна ежегодно выделяла на каждого «студента» Плювинеля от 800 до 1000 экю.
Мессир был приверженцем голландской военной системы – наиболее передовой по тем временам, а также методов итальянских преподавателей (он сам учился военному делу в Неаполе). Но в своем собственном заведении он обучал молодых людей не только военному делу, он давал своим питомцам то, что сейчас принято называть «уроками мужества». Он рассказывал им о славных военных подвигах, воспитывал в них чувство патриотизма и гордости за свою страну.
Французские гугеноты и нантский эдикт
1598 год дал миру знаменитый
Нантский эдикт, который даровал
протестантам свободы и привилегии,
которых их часто лишали.
Франсуа-Ксавье ФЕЛЛЕР
А в это время, 13 апреля 1598 года, король Генрих IV, сам бывший гугенотом, но перешедший в католическую веру, чтобы получить французскую корону (кстати, отец нашего героя был одним из первых, кто признал гугенота Генриха новым королем), издал так называемый Нантский эдикт. Этот королевский указ положил конец религиозным войнам во Франции, официально признав гугенотов в качестве религиозного меньшинства, имеющего право на труд и самозащиту. Это было что-то вроде закона о свободе вероисповедания. Этот эдикт одновременно ограничивал гугенотов в правах, но и предоставлял им свободу богослужения, право занимать гражданские и военные должности и т. д.
Согласно этому эдикту, протестанты получили право удерживать в своих руках многие города и крепости, что как бы узаконило их государство в другом (католическом) религиозном государстве.
Наверное, 15-летний выпускник Наваррского коллежа уже тогда имел свое мнение по этому вопросу, и очень скоро мы увидим, какую политику он будет вести по отношению к гугенотам, и как уничтожит их, когда они станут препятствием его стремлению к сосредоточению власти в стране (централизации) и абсолютизму.
* * *
А чтобы было понятно, поясним, что гугеноты (huguenots) – это название французских протестантов (кальвинистов), и происходит это слово от франко-швейцарского «eyguenot» (aguynos), обозначавшего члена женевского протестантского союза против герцога Савойского.
Поначалу слово «гугенот» употреблялось противниками протестантов как насмешка, но впоследствии, когда Реформация стала распространяться во Франции, оно прижилось и стало внушать страх.
В целом можно сказать, что новое религиозное учение Жана Кальвина (француза, бежавшего в швейцарский Базель) начало распространяться во Франции в период правления Франциска I, и очень скоро оно приобрело многих приверженцев. А вот меры, предпринимаемые ревностными католиками к прекращению раскола, лишь увеличили этот раскол.
Большое сочувствие новое учение нашло в среде дворянства и среднего сословия. К веротерпимости и реформам призывали многие, а в 1534 году протестанты наводнили крупные города листовками, грубо высмеивавшими священников и их мессы. По сути, главная «крамола» Кальвина заключалась в том, что он призывал «убрать из церкви все, что явно противоречит Библии», что ей не требуется. Он не верил в мистицизм, признавал лишь верховную власть Бога во всем, а католических священников считал обычными людьми, узурпировавшими власть и связанные с ней привилегии. В ответ начались массовые аресты и казни «еретиков». Реформированная церковь во Франции была вынуждена уйти в подполье.
Франциск I, думая, согласно с образом мыслей своего времени, что нужно строго наказывать тех, кто отходит от общих понятий, позволил жечь и преследовать гугенотов. Его преемник Генрих II Валуа пошел еще дальше, а завершилось все уже при Карле IX Варфоломеевской ночью (24 августа 1572 года), когда на улицах Парижа и других французских городов были убиты тысячи людей.
Эта трагедия стала поворотной точкой, которая надолго уничтожила какое-либо доверие к королевской власти со стороны протестантов. С попытками мирного сосуществования было покончено, и началась страшная религиозная (по сути, гражданская) война, в которой одни французы убивали других. Всех – включая герцогов, принцев крови и даже королей.
Брак Генриха IV и Марии Медичи
5 октября 1600 года Генрих Наваррский,
будучи уже Генрихом IV,
женился на Марии Медичи.
Энтони ЛЕВИ
Роль Генриха IV в прекращении кровопролития трудно переоценить, а в начале марта 1600 года высокие договаривающиеся стороны пришли наконец к согласию и относительно нового брака короля, о котором мы начали рассказывать чуть выше.
Историк Жюль Мишле по этому поводу пишет:
«1 500 000 экю – сумма жуткая, невозможная. Великий герцог на это пойти не мог. Началась торговля, сумму понизили и, наконец, остановились на шестистах тысячах. Но деньги нужны были срочно – война торопила».
То есть Великий герцог Тосканский согласился дать за свою племянницу 600 000 золотых экю, из которых 350 000 должны были быть выплачены в день свадьбы, а остальная сумма должна была компенсировать имевшийся долг.
В итоге результаты переговоров показались Генриху IV удачными, и потому он, не говоря ни слова своей тогдашней 20-летней любовнице Генриетте де Бальзак д’Антраг, направил еще одного представителя во Флоренцию, чтобы тот от его имени подписал брачный контракт. Этим представителем стал герцог де Белльгард, обер-шталмейстер Франции, получивший от короля полный набор полномочий для проведения бракосочетания от его имени.
Герцог де Белльгард прибыл во Флоренцию 23 сентября 1600 года в сопровождении огромной свиты из сорока с лишним человек. На пристани их встретили сыновья великого герцога Тосканского, а сам правитель Тосканы уже ждал делегацию в своем дворце Питти.
После долгих взаимных приветствий, положенных по протоколу, герцог де Белльгард объявил о цели своего визита, о которой и так уже все знали, а также передал великому герцогу Тосканскому подтверждающее это письмо от короля Франции. Миссия господина де Белльгарда, конечно же, ни для кого не была новостью. Об этом говорит хотя бы тот факт, что специально для бракосочетания Марии Медичи во Флоренцию уже прибыли герцог Мантуанский с супругой, а также представитель Венеции.
* * *
Церемония этого весьма странного для современного понимания бракосочетания «по доверенности» состоялась 5 октября 1600 года, и провел ее кардинал Пьетро Альдобрандини, специально присланный своим дядей папой Клементом VIII.
Народу на церемонии собралась масса: тут были все знатные флорентийцы, представители духовенства, иностранные послы… Кардинал Альдобрандини от имени папы поздравил новобрачную, а та поблагодарила его и заверила в своей вечной верности идеалам католицизма. Когда брачный контракт был подписан, стройный хор из почти сотни голосов пропел церковный гимн «Te Deum» («Тебя, Бога, славим…»), и Мария Медичи была провозглашена королевой Франции, заменив на этом «посту» легендарную королеву Марго.
Потом, как водится, был дан шикарный ужин, на котором господин де Сийери, посол короля, услужливо подавал Марии белоснежную салфетку. Через некоторое время граф д’Аленкур отбыл из Флоренции, чтобы в мельчайших деталях доложить своему королю обо всем произошедшем. Одновременно с этим он повез с собой еще один портрет, чтобы король имел дополнительное представление о том, как выглядит та, на ком он только что женился.
Генрих IV, со своей стороны, отправил во Флоренцию свой портрет. Его отвез во Флоренцию граф де Фронтенак, кстати сказать, дедушка будущего французского губернатора Канады. Он же передал новоявленной королеве целую пачку писем от Его Величества.
Отметим, что к тому времени Мария уже брала уроки французского языка, но отбыть во Францию сразу же после церемонии она не смогла: слишком много вещей надо было собрать с собой в дальнюю дорогу.
Историк Ги Шоссинан-Ногаре констатирует:
«Женитьба Генриха IV на Марии Медичи прекрасно иллюстрирует совмещение дипломатических и финансовых интересов. Заключение этого брака, против которого восставали и романтический характер короля, и интриги фавориток, сопровождалось вероломством, торгашеством и шантажом. Прежде Генрих IV собирался жениться на своей возлюбленной, но внезапная смерть прекрасной Габриэль д’Эстре положила конец этим надеждам, вызывавшим в среде советников короля большие сомнения и возражения. В действительности, в течение уже довольно продолжительного времени обсуждалась другая кандидатура, выбор которой сулил значительные выгоды: флорентийский брак с Марией Медичи, племянницей Великого герцога Фердинандо. Этот союз позволил бы достичь равновесия в Италии и оказать сопротивление успехам Испании, достигнутым на переговорах в Милане, которые сильно влияли на пьемонто-савойские отношения. Поскольку проект этого союза был поддержан папой и Италией, Франция[2] оказалась в благоприятных условиях для усиления своего влияния в этом регионе».
* * *
Узнав, что все свершилось, Генриетта де Бальзак д’Антраг, находившаяся в Лионе, куда ее вызвал король, вновь поддалась приступу неописуемого гнева. Она металась по комнате, швыряла на пол посуду и требовала, чтобы Генрих даже не думал принимать флорентийку, когда та приплывет на своем набитом сокровищами корабле. А еще она угрожала, что в противном случае сама будет открыто участвовать в торжествах, представившись его возлюбленной. Более того, она обозвала своего любовника лжецом, а король, к изумлению всех, кто присутствовал при этой сцене, даже ничего на это не возразил.
– Видеть не желаю эту тосканскую толстуху! – кричала Генриетта де Бальзак д’Антраг.
Генриха IV забавлял буйный нрав любовницы, почему он и сидел спокойно и наблюдал за ней.
Немного придя в себя, Генриетта спросила, когда должна приехать его «банкирша».
– Сразу, как только я очищу свой двор от всех, кто ей явно не понравится, – хитро улыбаясь, ответил король.
После этого в их отношениях на несколько дней установился заметный холодок…
* * *
После церемонии Мария Медичи несколько дней оставалась во Флоренции, а потом, 13 октября 1600 года, покинула родной город и отправилась на родину своего мужа, которого она так еще ни разу и не видела. Фактически она ехала в полную неизвестность, переполненная лишь одними мечтами о долгожданном «принце на белом коне» и о любви, которая «нечаянно нагрянет» и «поразит подобно молнии».
Марию сопровождали ее тетушка – Великая герцогиня Тосканская, младший брат Антонио Медичи и множество других флорентийцев обоих полов, в числе которых выделялся некий Кончино Кончини, о котором подробнее мы расскажем ниже.
17 октября 1600 года Мария Медичи уже была в Ливорно и оттуда поплыла в направлении Франции.
Потом она на несколько дней остановилась в Генуе. Генуэзские власти встретили Марию со всем возможным гостеприимством и максимальными почестями. В этом городе ей пришлось пробыть девять дней. Дело в том, что разыгрался такой страшный шторм, что даже самые опытные моряки не решались выйти в открытое море. Некоторые увидели в этом дурное предзнаменование, но Мария хранила спокойствие, ничем не показывая своего внутреннего волнения перед этой поездкой в неизвестность.
Когда ветер стих, и Мария все же прибыла в Тулон, она сошла с корабля, борта которого буквально сверкали драгоценными каменьями. Жители города, раскрыв рты от изумления, глазели на этот корабль. Это позолоченное до самой ватерлинии судно украшали гербы Франции и Тосканы: французский был выложен из сапфиров и бриллиантов, а тосканский – из рубинов, изумрудов и сапфиров.
Но и это было еще не все. На якорь вместе с этим «чудом» стали целых три сопровождавших флотилии: тосканская, папская и мальтийская (тосканская эскадра состояла из восемнадцати галер, папская – из семи, а мальтийская – из пяти). Генуэзские власти тоже хотели отправить с Марией свои галеры, но принцесса поблагодарила и отказалась.
В любом случае, ее прибытие во Францию было столь великолепно, что многие очевидцы этого торжественного события потом утверждали, что никогда в жизни не видели на море ничего более величественного и красочного.
3 ноября, примерно в десять часов вечера, Мария Медичи прибыла в Марсель. Там ее встретила целая делегация во главе с герцогами де Немуром, де Гизом и де Вентадуром. Тут же были кардиналы Жуайёз, Гонди и Сурди, а также несколько епископов и членов Государственного совета.
Прибытие новой супруги французского короля было отмечено тысячей выстрелов из пушек. Четыре марсельских консула торжественно вручили ей символические ключи от города. Потом ее проводили в королевскую резиденцию, чтобы она могла отдохнуть после длительного путешествия.
Все время, пока Мария Медичи находилась в Марселе, ежедневно устраивались великолепные праздники и всевозможные увеселения. Но самого Генриха IV, которого Ришелье в своих «Мемуарах» называет «подлинным львом на войне и агнцем в мирное время», не было, и это, кстати, неприятно удивило Марию. К счастью, его доверенные лица делали все возможное, чтобы супруга короля не скучала и чувствовала себя как дома.
Наконец, сопровождавшая Марию Великая герцогиня Тосканская, ее тетушка, заявила, что очень сожалеет о том, что так и не увиделась с французским королем, но ее ждут неотложные дела, и она вынуждена возвращаться во Флоренцию. После этого она взошла на палубу лучшего из своих кораблей и покинула свою племянницу. Сама Мария Медичи в тот же день тоже оставила гостеприимный Марсель.
17 ноября она уже была в Эксе, а 19-го – в Авиньоне. Этот город находился во Французском королевстве и как бы вне его. Это была папская область. В свое время папа Клемент V покинул «небезопасный» для него Рим и обосновался в Авиньоне, где для него был выстроен громадный замок-дворец с чудесным видом на Рону, а потом и весь город был выкуплен у анжуйцев. Много лет спустя, уже при папе Урбане VI, папский двор вновь перебрался в Рим, но французские кардиналы взяли и выбрали своего собственного кандидата. Так начался великий раскол, когда и в Авиньоне, и в Риме находились «конкурирующие папы», разделившие весь католический мир. Эта проблема была решена лишь в 1497 году, когда авиньонские папы стали считаться «антипапами».
В данный момент это уже была давняя история, но местные власти оказали Марии Медичи прием с пышными триумфальными арками и цветистыми речами. Когда же ей на прощание пожелали ребенка, она не замедлила впасть в некий почти мистический транс, ведь она и сама так давно мечтала об этом.
Мария с сожалением покинула гостеприимный Авиньон, чем-то напоминавший ей родную Флоренцию. А 2 декабря 1600 года она в сопровождении собственного конвоя из двух тысяч всадников была в Лионе, где, к своему еще большему удивлению, вновь не нашла французского короля. Развязный и безответственный, он, оказывается, отправился в небольшое путешествие в обществе Генриетты де Бальзак д’Антраг – они к тому времени снова помирились…
Мария Медичи этого, конечно же, не знала. Она просто решила оставаться в Лионе и ждать приезда Генриха IV. В городе ей были оказаны невиданные почести. В ее честь в местном соборе была совершена служба, и местные жители все восемь дней, что Мария находилась там, где в 1470 году была напечатана первая французская книга, только и занимались тем, что выражали свой восторг по поводу ее приезда. Конечно, это было приятно, но чувство уже достаточно сильного беспокойства все равно не покидало флорентийку.
Было страшно холодно, и во дворце, где жила Мария Медичи, зажгли все камины, а окна завесили плотными шторами, которые должны были уберечь изнеженных южан от сквозняков.
А в это время Генрих IV, как потом выяснилось, уже успел повоевать с герцогом Савойским[3] из-за маркграфства Салуццо. Король управлял армией из Гренобля и потому решил, что удобнее всего будет встретиться с супругой в Лионе, где и должна была состояться торжественная брачная церемония.
* * *
Генрих приехал лишь 9 декабря, примерно в девять вечера.
Он взял с собой тысячу человек солдат, ибо прослышал, какой пышной свитой окружила себя чужестранка, и не хотел ни в чем уступать ей. Однако войско его после войны в горах было в неприглядном виде – уставшее, грязное, оборванное. Сам король был одет в какое-то старье, а его сапоги забрызганы сверху донизу. Он решил показать будущей жене зрелище настоящего победителя, памятуя, что лучшим украшением любовника во все времена была победа. Он и в самом деле собрался предстать перед ней, специально не переодеваясь – в боевых доспехах, высоких сапогах, со шпагой и парой пистолетов за поясом.
И все же впереди себя Генрих послал в Лион одного своего придворного, испытанного агента его любви, который ничему никогда не удивлялся. Он должен был лично оценить наружность флорентийки и передать свои впечатления королю. «Разведчик» нашел Марию Медичи сидящей за трапезой и укутанной в меха и покрывала. Архиепископский дворец, первое ее местопребывание в новой стране, казался ей нестерпимо холодным. Чтобы согреться, она выпила уже немало вина, и когда «разведчик» сообщил ей о скором прибытии короля, кровь ударила ей в голову, а потом ее всю сковал какой-то неописуемый ужас. Посланник короля связал это с незнакомой обстановкой и климатом, ибо тот факт, что рослая крепкая особа лет под тридцать испугалась мужчины, просто по определению не мог прийти ему в голову. О своих впечатлениях он тут же доложил королю, но сделал это в столь дипломатичных выражениях, что тот ничего не заподозрил.
Когда Генрих приехал в Лион, он прежде всего извинился, что заставил Марию ждать целую неделю. Он сказал, что не мог приехать раньше, так как ему требовалось время, чтобы расправиться с разбойниками, посягнувшими на французские земли, но это, он был в этом уверен, несомненно, должно прийтись по душе супруге французского короля. При этом привыкший к обществу красивых женщин Генрих не смог удержаться от мысли, что, к несчастью, это была всего лишь неделя. Дело в том, что его первое впечатление о Марии Медичи было крайне негативным: он даже подумал, что ее прелести созрели гораздо больше, чем следовало бы. Оказалось, что представленные ему портреты изображали ее на несколько лет моложе, когда такого «тупого и упрямого» (это его слова) выражения у нее еще не наблюдалось.
Что касается интеллектуальных способностей Марии Медичи, то Жедеон Таллеман де Рео приводит лишь один факт, говорящий о многом:
«Она верила в то, что большие громко жужжащие мухи слышат, что говорят люди, и потом передают то, что услышали».
Историк Жюль Мишле не без иронии констатирует:
«Охлаждение было сильным, и оно было связано с самой принцессой, которая сильно отличалась от своего портрета, который, по-видимому, написали лет десять назад. Перед собой он увидел женщину большую, полную, с круглыми глазами, взглядом грустным и жестким, испанку по манере одеваться и австриячку по общему впечатлению. <…> Она не знала французского, ведь ей всегда не нравился этот язык еретиков. По пути, на корабле, ей дали в руки плохой французский роман, “Клоринду”, и она воспроизвела из него несколько слов».
Это звучит грубо, но, в самом деле, объемами и весьма внушительным весом Мария Медичи была обязана своей матери – Иоанне Австрийской, а ограниченностью и упорством, написанным у нее на лице, – испанскому воспитанию. Ее поступь была величавой, но тяжелой.
Автор исторических и любовно-приключенческих романов Жюльетта Бенцони описывает ее так:
«От природы крепкого телосложения, пухлая, с едва обозначенной талией, Мария Медичи в свои двадцать семь лет выглядела на все сорок. Черты ее удивительно белого лица были слишком грубы, подбородок тяжеловат, а круглые небольшие глаза были лишены блеска. Редко когда лицо так верно отражало характер. С первого же взгляда становилось ясно, сколь эта женщина глупа, надменна и упряма и сколь легко поддается чужому влиянию. Вдобавок она была полностью лишена чувства сострадания, невероятно эгоистична и неблагодарна, в чем вскоре убедились ее подданные. Но в то же время она была невероятно богата, обожала роскошь и разбиралась в драгоценных камнях не хуже ювелира с Понте-Веккио».
К сожалению, прекрасный город, откуда она была родом, ничем не наделил ее, кроме непонятного языка и сильного акцента, режущего слух, когда она пыталась говорить по-французски.
Мария Медичи, окруженная своими дамами, очень низко присела, приветствуя короля Франции, своего мужа. Боже, она была еще и выше его ростом… Лишь когда она пригнулась, он смог поцеловать ее в губы, но это (в смысле – поцелуй в губы) показалось естественным лишь ему одному. Для флорентийки такой обычай был явно внове, и она от испуга вся сжалась и еще сильнее задрожала. Генрих подвел ее к камину, но ее рука, которую он крепко сжимал, была безжизненна. Он многословно заговорил о суровых морозах, о трудностях пути. Она медлила с ответом, и разочарованному королю пришлось констатировать, что она так же плохо понимает его, как и он ее.
Сказать, что Генрих расстроился – это значит ничего не сказать. Он тут же отозвал в сторону герцога де Белльгарда, ездившего во Флоренцию для проведения бракосочетания от его имени, и спросил:
– И это, по-вашему, лакомый кусочек?
Белльгард вывернулся и ответил, что боевой конь, несущий рыцаря в полном снаряжении, подлежит совсем иной оценке, нежели стройные кобылицы, свободно резвящиеся на лугу.
Генрих продолжил:
– Должно быть, у нее очень большие ноги? Вы же ехали вместе с ней, отвечайте!
– Они соответствуют всему остальному, – извернулся Белльгард.
Король начал терять терпение:
– Друг мой, я послал вас во Флоренцию, чтобы вы увидели там все своими собственными глазами, а через вас – и я. Но после возвращения вы стали как-то особенно неразговорчивы. В чем дело? Я просто не узнаю вас…
– Сир… – Белльгард запнулся. – Этот брак был нужен всем, и остановить его не могло ничто.
В ответ на этот Генрих лишь пожал плечами и тяжело вздохнул.
Этот вздох означал лишь одно: для себя он уже решил, что вряд ли долго проживет с этой женщиной. Только ночь, если все пройдет как-то уж особенно удачно, может спасти ее. Впрочем, это вскоре предстояло испытать, ибо была уже почти ночь. Поразмыслив так, Генрих удалился, чтобы скинуть доспехи и сапоги со шпорами, а потом прямиком направился к Марии и принялся колотить в дверь ее спальни. Она как раз собиралась ложиться спать и уже распустила волосы, развязала шнурки на платье и почти разделась.
– Кто там? – крикнула она, испуганная хриплым криком, похожим скорее на рычанье льва, чем на голос человека, и предстоящим неожиданным вторжением в свою комнату.
Потом она выскочила из-за полога и побежала открывать дверь. При появлении собственного мужа, который, кстати, ей тоже не особенно понравился, она упала на колени, но он поднял ее, взял на руки и в долгом поцелуе припал к ее губам.
– Я надеюсь, что вы уступите мне краешек вашей постели, поскольку свою я, спеша сюда, не привез, – сказал он.
Надо сказать, что откровенность этого предложения застала флорентийку врасплох, и она начала бормотать что-то об освящении брака папским легатом. А потом, увидев недовольное выражение лица Генриха, она прошептала:
– Я с удовольствием выполню любое желание моего короля и супруга.
В ответ Генрих широко улыбнулся, а испуганную Марию, уже понявшую, что ее ждет, стала бить дрожь, словно, несмотря на множество грелок, ей никак не удавалось согреться.
А король тем временем уже скинул с себя одежду и лег рядом с Марией.
Современник тех событий Жедеон Таллеман де Рео рассказывает:
«Когда Мария Медичи в первый раз легла с ним в постель, ее наповал сразил исходивший от него запах, и она едва не задохнулась, хотя ее собственное тело было умащено душистыми маслами, привезенными с родины».
И откуда только у этого автора такие интимные подробности? Наверное, добрый король Генрих IV и вправду мылся очень редко – мыться часто считалось в те времена во Франции почти грехом. Посему в свою первую брачную ночь Мария Медичи и вправду могла иметь пренеприятнейшее испытание. Может быть, это и не была «волна отвратительной вони», но все равно – запах от короля исходил не самый приятный, и изнеженная итальянка не только не ощутила любовного опьянения, но и с трудом сдержала приступ тошноты. Но, как отмечает Ги Бретон, «они вступали в брак не для того, чтобы развлекаться, и на следующую же ночь, несмотря на неприязнь друг к другу, они мужественно встретились вновь ради общего дела и постарались потрудиться не напрасно».
В любом случае, на следующее утро у Марии Медичи хватило такта и выдержки никак не показать своего отвращения. Более того, она улыбнулась и мило объявила:
– Я покорена и очень рада, что нашла короля Франции молодым и полным сил.
На что Генрих галантно ответил:
– Я тоже не обманулся в своих ожиданиях. Вы, мадам, весьма красивы и грациозны.
Понятно, что они так не думали, а весь этот словесный спектакль был устроен исключительно для «представителей общественности». На самом деле новобрачные сочли свой первый супружеский опыт не особенно удачным, и у каждого из них была на это своя причина. Мария про себя называла Генриха «грязным невеждой», а король – едва ли не вслух – наградил ее такими определениями, как «дряблая толстуха» и «неопытная дура».
* * *
На следующий день король дал бал в честь Марии Медичи.
17 декабря 1600 года кардинал Пьетро Альдобрандини провел в церкви Сен-Жан благословение молодоженов, и оно было отмечено невиданными торжествами. Церемония закончилась лишь к четырем часам, когда уже стемнело, а потом вновь состоялся бал в честь супруги короля.
Потом Генрих IV оставался в Лионе еще некоторое время: ему нужно было подписать мирный договор с герцогом Савойским. В результате договор этот был успешно подписан 17 января 1601 года, а вслед за этим король уехал в Париж. Мария Медичи со своей многочисленной свитой поспешила последовать за ним.
