Сергей Кисин
Петр Столыпин. Последний русский дворянин
Караул устал
После крушения июньских надежд на создание кадетского кабинета всем стало ясно, что роспуск Думы – лишь вопрос времени. Требовалось лишь соблюсти приличия и формальности, которые были четко продуманы Столыпиным с Коковцовым. Горемыкин в интриге фактически не участвовал – он мыслями был уже у себя на даче в Сочи.
Приличия выразились в решительном «правительственном сообщении» от 20 июня о недопустимости отчуждения частной земельной собственности, что, по сути, выбивало почву из-под основной идеи либеральной программы и провоцировало кадетское большинство на резкие телодвижения и раскол в самом парламенте. Те заглотили приманку и отозвались «контрсообщением» стране от имени Думы, в котором заявили о незаконности действий правительства. Однако за ее умеренный тон проголосовали только 124 кадета и больше никто, даже союзники-трудовики. Все требовали «максимальной революционности», таким образом глупо подставив под удар Думу. Хуже того, 4 июля они уже вынесли аграрный проект на рассмотрение парламента, что явилось открытым вызовом существующей власти. Вот он, вожделенный формальный повод.
На заседание примчался сам Столыпин и в министерской ложе тщательно конспектировал истерические выпады левых в адрес правительства для доклада царю. Милюков рвал на себе волосы – кадеты упустили возможность задержать обсуждение проекта по формальным мотивам и сами вложили меч в руки своих врагов.
Проправительственная газета «Россия» вышла с заметкой о том, что «немыслимо верить либеральной буржуазии, будто она без репрессий справится с крайними течениями», уж лучше «репрессивные меры», нежели согласие на «крайние программы».
Даже в самой фракции не было единства. Муромцев намекнул в узком кругу, что не желал бы состоять в одном правительстве с Милюковым (он еще надеялся на чудо).
Столыпин, можно не сомневаться, как надо доложил в Царском Селе о думском разгуле, заметив, что иного пути, как разослать господ парламентариев по домам, он не видит.
Царь, которого давно уже занимала эта мысль, понял, что повода лучше не придумаешь, и дал карт-бланш министру на разгон. На той же встрече царь и поставил в известность Столыпина о своем намерении сделать его следующим председателем правительства с сохранением за ним поста министра внутренних дел. Маловероятно, чтобы тот был осчастливлен этим выбором. Пост премьера в нынешней ситуации был не просто самоубийственным – человек, ставший «первым после Бога», должен быть готов к тому, что обрящет для себя равную ненависть как левых, так и правых. Тем более столь «чужой» для Царского Села, как саратовский помещик, и совершенно «чужой» для либеральной Думы, как «палач» из МВД. Однако Столыпин отдавал себе отчет, что хоть что-либо изменить в России и сделать то, что он намечал, экспериментируя в поместьях и на губернаторском посту, можно было только во главе правительства. Взяв на себя всю ответственность за последствия будущих реформ. Ну и с надеждой на Бога, конечно. Как же без Всевышнего в таком святом деле.
Был еще один вариант – на пост премьера рассматривался известный земец, многолетний председатель Московской губернской земской управы Дмитрий Шипов. Однако он в свое время отказался войти в состав правительства Витте в качестве государственного контролера, а теперь ставил условие работать только с кадетским кабинетом. При этом категорически был против разгона Думы. Пусть она абсолютно нерабочая, но какое ни есть, а народное представительство. Без него нельзя. Ошибки же потом исправим.
Николай II принципиальных позиций не терпел, а что-либо против разгона Думы вообще слушать не хотел. Уж лучше саратовский помещик, чем «белая ворона» из парламента.
Донельзя встревоженный Муромцев позвонил 6-го вечером Столыпину, пояснить свою позицию при принятии «контробращения». Петр Аркадьевич не отказал себе в удовольствии «отлить пулю» несостоявшемуся премьеру – ничего-ничего, мол, голубчик Сергей Андреич, разлюбезный вы профессор римского права. Мы, дескать, с вами обсудим сие в понедельник, 9 июля, когда я приду выступить в Таврическом. То есть после дождичка в четверг – лежащий в кармане указ о роспуске был датирован 8 июля. Здесь вам не Рим.
Горемыкин тоже плясал от радости. Наконец-таки «болтунов» разгонят. Но, зная царя-флюгера, которого могли запросто переубедить Трепов с Фредериксом, опасавшиеся всплеска революции после разгона Думы, в пятницу вечером приехал домой, наглотался веронала для глубокого и здорового сна и строго-настрого запретил себя будить. Проспал ровно сутки, а проснувшись и сладко потягиваясь, узнал, что не только ненавистная Дума канула в Лету, но одновременно с ней царь упразднил правительство и самого Горемыкина как его председателя.
Сменивший «его безразличие» Столыпин действовал быстро и решительно. На выходных в столицу были введены войска, оцепившие Таврический дворец и повесившие на него замок. Дабы не было соблазна, оцепили и кадетский клуб на Потемкинской улице. Кадеты, вдохновленные Муромцевым, надеялись по примеру римского сената засесть в Думе и отказаться из нее выходить, но военные им просто посоветовали идти куда подальше. И все – никаких революций, никаких народных волнений, никаких демонстраций в защиту. Дума, бушевавшая с конца апреля и поселившая среди самих депутатов самые радужные мечтания и политические вожделения, за два месяца так и не смогла заставить поверить в себя широкую общественность, тем более вытащить народ на баррикады.
Парламентарии по совету военных пошли настолько далеко, что решили покинуть пределы России и временно обосноваться в Финляндии, где законы империи не действовали, а руки нового премьера оказывались коротки. Главный эксперт кадетов по конституционному праву Федор Кокошкин (по семейному преданию, вел род от самого касожского князя Редеди, убитого в поединке тьмутараканским князем Мстиславом Владимировичем) в указе о роспуске обнаружил отсутствие даты выборов в новую Думу, что и позволило считать его незаконным. Кадеты пригласили с собой в Выборг союзных трудовиков и даже социалистов, которым все равно было, каким способом вредить правительству. Обманутый со всех сторон Муромцев уже через три дня после официального роспуска открыл сбор диссидентов сакраментальной фразой, впоследствии широко разошедшейся в народе: «Заседание продолжается».
Ободренные парламентарии, усиленные прибывшими в Выборг однопартийцами, не избранными в Думу, продолжили прения со все возраставшим пылом, призывая громы и молнии на головы постылого правительства. Особенно усердствовали депутаты Михаил Герценштейн (председатель первой подкомиссии аграрной комиссии Думы) и Григорий Иоллос (известный публицист и редактор «Русских ведомостей»), рекомендуя в воззвании к народу «обострить вопрос» и попытаться вытащить людей на массовые акции неповиновения. Социалисты вообще оставляли за собой право на попытку вооруженного восстания. Милюков в ужасе призывал к сдержанности и «пассивному сопротивлению», ибо такой поворот дела только даст повод бойкому премьеру упрятать их за решетку.
Однако все тщетно. Страсти были накалены, парламентарии жаждали решительных действий или как минимум громких слов. В итоге формулировка воззвания вылилась в настоящий вотум недоверия не только правительству, но и всей существующей власти (чего так опасалось кадетское руководство): «Граждане! Стойте крепко за попранные права народного представительства, стойте за Государственную думу. Ни одного дня Россия не должна оставаться без народного представительства. У вас есть способ добиться этого: правительство не имеет права без согласия народного представительства ни собирать налоги с народа, ни призывать народ на военную службу. А потому теперь, когда правительство распустило Государственную думу, вы вправе не давать ему ни солдат, ни денег».
Из столицы от Столыпина к финляндскому генерал-губернатору прибыл однозначный приказ – «болтунов» распустить, здание опечатать. Финны вызвали Муромцева из зала заседания и робко попросили поискать себе другую страну для пылких деклараций. Маленькая Финляндия трепетно дорожила своим особым статусом в составе империи и ради политбезобразий не собиралась ссориться с новой правительственной метлой, у которой, как знали в местном Сенате, были собственные взгляды на права автономий в России.
Депутаты поняли, что шутки плохи, подписали Выборгское воззвание (180 подписей) и разъехались по домам. Милюков автограф не поставил – дескать, не депутат.
А уже 16 июля в отношении подписантов было возбуждено уголовное дело. По окончании следствия почти все они были осуждены на три месяца тюремного заключения (Муромцев отсидел свой срок в Московской губернской тюрьме – знаменитой Таганке) и лишены избирательных прав. Таким образом, все «выборгцы» остались без права заниматься в дальнейшем политической деятельностью и не могли стать депутатами Думы следующего созыва. Новый парламент разом лишился почти двух сотен буйных голов и злющих языков. Столь «бескровная» победа с самого начала своей деятельности – что может послужить лучшим знамением для нового премьера и его будущих успехов.
Куда печальнее была судьба главных «ястребов» – Герценштейна и Иоллоса. Первый не рискнул возвращаться в Россию и поселился с семьей в отеле «Бельведер» в Териоках. 18 июля он был убит черносотенцем Александром Казанцевым. 14 марта 1907 года в Москве по его же «наводке» рабочим Федоровым был застрелен Иоллос. Этим не ограничилось. Расстроенный Федоров зарезал и самого Казанцева – такие уж нравы были у господ из Союза русского народа.
На этом плодотворную работу 1-й Государственной думы можно было считать оконченной. Опасения вдовствующей императрицы Марии Федоровны, заявившей, что «Дума – это похороны монархии», не подтвердились. Монархию тогда еще было кому защитить. Первая страница российского парламентаризма была перевернута железной рукой нового премьера с университетским образованием. «Дума народного гнева» приказала долго жить.
Ставки сделаны, ставок больше нет
Как пишет в своих воспоминаниях Извольский, «Столыпин был застигнут врасплох назначением на пост председателя. Он работал с величайшей искренностью, подготовляя возможность образования коалиционного кабинета, в котором был готов занять второстепенное место под руководством человека, пользующегося доверием Думы, но не считал себя достойным принять роль главы правительства. Момент был слишком критический, чтобы с его стороны было проявлено какое-либо колебание, и после аудиенции у императора на следующий день после роспуска ему ничего не оставалось, как принять возлагавшуюся на него тяжелую обязанность».
Бывший премьер Витте понимающе воспринял назначение Столыпина, однако пророчески изрек: «Государь не терпит никого, кроме тех, кого считает ниже себя. Стоит кому-то появиться на вершок выше императорского стандарта, берет ножницы и подстригает. То же будет и со Столыпиным».
Этого не мог не понимать и сам потомок муромских воителей. Нескольких месяцев в царскосельских коридорах ему хватило, чтобы избавиться от радужных иллюзий и постараться разобраться в том, что даже второй человек в государстве мало что сможет, не имея нормальной команды исполнителей – правительства. Работоспособного кабинета, который не будет заглядывать в рот монарху и подкладывать коллегам канцелярские кнопки на кресла, а займется наконец реальными делами. Вряд ли Столыпин был «застигнут врасплох», Извольский явно преувеличивает. После ухода Витте равноценных фигур на царскосельской доске не было. В свите только и разговоров было о Столыпине, о которого сломала хребет поволжская «революционная ситуация», и Коковцове, умевшем находить общий язык с любым окружением и не претендующем на собственную политическую роль. Однако Столыпин был ярко выраженный монархист, не скрывавший своих взглядов на сохранение династии и укрепление ее давно назревшими реформами. Как ныне принято говорить, саратовский эксгубернатор имел харизму, а главное – успех во всех делах, которые начинались под его руководством. Да и на тот момент врагов при дворе у него практически не было – просто потому, что пока еще неоткуда им было взяться. Негласный титул «самого молодого» на каждом из занимаемых постов преследовал Столыпина до конца жизни.
Следует заметить справедливости ради, что за саратовца сыграло еще и то, что как раз весной эсеры практически свернули террористическую деятельность в городах и «бунташную» в деревне в ожидании кардинальных изменений в верхах и прихода к власти левого правительства. Спад революции также был поставлен в заслугу новому энергичному министру, который сумел переломить ситуацию в губернии, а теперь она на глазах менялась в империи.
К тому же именно Коковцова пронырливые французы, опасаясь за возврат в ходе политического кризиса своего займа, хотели бы видеть премьером. А в этом случае император уже посчитал несколько неприличным иметь у себя второе лицо в государстве, которое проталкивает в кресло другое государство. Так что, вероятнее всего, выпускник питерского физмата заранее предполагал свой взлет и морально был готов к нему.
В ходе обсуждения с самодержцем своего назначения он поставил условие: кресло премьера займет, если царь отправит в отставку двух наиболее одиозных и реакционных министров в кабинете Горемыкина – главноуправляющего землеустройством и земледелием Александра Стишинского (крайне правый, член черносотенного «Русского собрания» и «Бюро для взаимной осведомленности и совместных действий правых деятелей») и обер-прокурора Святейшего синода князя Алексея Ширинского-Шихматова (глава «Бюро», протеже самого воспитателя царя Константина Победоносцева). Оба не только вызывали резкую антипатию в Думе, но и являлись «бревнами» на пути его будущих реформ. Аграрные вопросы невозможно было решать с дуболомным противостоянием «птенца Плеве» Стишинского, а князь просто не в состоянии был осознать необходимость любых изменений в стране и висел бы мертвым грузом на ногах любого главы правительства. Как заметил царю сам Столыпин: «Угрозу мирной жизни нельзя устранить, пока на дела управления, а следовательно, на судьбы страны будут оказывать влияние люди, по воспитанию – вахмистры и городовые, а по убеждению – погромщики».
Еще одно поставленное кандидатом в премьеры условие – право изменять состав кабинета, привлекая в него лиц не из бюрократической среды, что позволило бы ему коалиционный кабинет создать с участием всех нереволюционных партий. Таким образом Столыпин бы добился восстановления нормальных рабочих отношений с наиболее адекватными деятелями из числа думцев, желающими претворить свои идеи в жизнь не воплями на трибунах, а кропотливой созидательной работой. Высочайшее дозволение на это также было получено, но вот как раз с компромиссами вышло куда сложнее.
Впрячь одновременно коня и трепетную лань было делом в высшей степени сложным. Требовалось, с одной стороны, привлечь к сотрудничеству лиц, не скомпрометированных безликой властью, чтобы получить поддержку Думы и либералов. С другой – ввести в кабинет грамотных опытных профессионалов, которые бы смогли проводить идеи своего премьера по всей вертикали до самых низов. Однако первым надо было бы отбросить свои амбиции и заниматься не популизмом, а делом. Вторым, кроме конкретного дела, надо было ухитриться отбивать вполне предсказуемые атаки и слева, и справа. Иными словами, требовались Личности, с крепкими нервами, целеустремленностью и профессионализмом. То есть копии самого Столыпина. Где их взять?
Двухнедельные консультации с намерением привлечь в правительство надежных людей мало что дали. Коалиция не клеилась. Возможные кандидаты в будущий кабинет из числа кадетов, зная, какое раздражение в либеральных кругах вызвал роспуск Думы, не хотели дискредитировать себя работой в правительстве. К тому же кадеты были уверены в своей победе и на следующих думских выборах, а уж тогда можно будет говорить со Столыпиным с более твердых позиций. Их участие в работе кабинета, стало быть, исключалось.
Бывший кадет, а ныне прогрессист из бывших земцев Николай Львов, имевший собственную аграрную программу, знакомый Столыпина по Саратову, опасался слишком тесных контактов с «питерской клоакой». Поговорил премьер с одним из основателей и членом ЦК партии «Союз 17 октября» графом Петром Гейденом. Тот, находясь в отставке, по большей части жил в своем имении Глубоком в Псковской губернии, где успешно занимался сельским хозяйством, использовал новейшую зарубежную технику, привлекал к работе хороших специалистов в аграрной сфере, следил за иностранной сельскохозяйственной литературой – мог быть очень полезен в аграрном вопросе. По выражению известного философа и общественного деятеля Петра Струве, «Гейден являл собой редкостный в России образец человека, гармонически примирившего в себе консерватизм и либерализм». Однако президент Вольного экономического общества Гейден в новой ситуации вообще не разобрался и почему-то посчитал, что «нас хотят использовать на роль наемных детей при дамах легкого поведения».
Князь-философ Евгений Трубецкой, профессор энциклопедии и истории философии права Московского университета, просто посчитал себя не готовым к работе в правительстве.
Хотел в министры торговли союзного себе «октябриста» Александра Гучкова. Но блистательный бретер и политический романтик раз за разом отказывался входить в правительство (в октябре 1905 года в кабинет Витте на пост министра торговли и промышленности, дважды в 1906 и 1907 годах – в кабинет Столыпина), хотя и поддерживал премьера на протяжении всей его жизни. Гучков выступал за конституционную монархию, что делало его персоной нон грата при дворе и вызывало постоянное желание у императрицы его «повесить».
Обер-прокурором Синода Столыпин предполагал сделать Федора Самарина (его брат Александр в 1915 году впоследствии им стал). Тут началась настоящая свалка. Витте захотел пропихнуть на этот пост своего родственника князя Александра Оболенского (в кабинете графа он уже был обером), но царь из принципа креатуре «графа Полусахалинского» отказал.
Общественные деятели ставили слишком большие требования (пять министров из «общества» и опубликование их программы от имени всего кабинета). «Говорил с каждым по часу. Не годятся в министры сейчас. Не люди дела», – сообщил государь в записке Столыпину после бесед с Гучковым, Львовым и Самариным.
Вмешались соратники, намекнув, что хотели бы зарезервировать этот пост за своими протеже. Соратникам надо было бросить кость. В итоге пост министра землеустройства и земледелия получил князь Борис Васильчиков (крупный землевладелец, предводитель нижегородского дворянства, вице-президент Красного Креста, которым руководила вдовствующая императрица Мария Федоровна – добрый ангел Столыпина), а обер-прокурором стал Петр Извольский, бывший товарищ министра народного просвещения, брат министра иностранных дел Александра Извольского. У обоих была репутация умеренных либералов, симпатизирующих октябристам. А значит, и надежных союзников нового премьера. Коковцов сохранил за собой кресло министра финансов.
В итоге «правительство надежды» было сформировано по такому политическому раскладу: из «чертовой дюжины» министров один был крайне правый (государственный контролер правовед Петр Шванебах); пятеро умеренно правых – министр двора барон Фредерикс, морской – вице-адмирал Алексей Бирилев (в 1905 году был назначен командующим 2-й Тихоокеанской эскадрой вместо адмирала Зиновия Рожественского, но не успел до Цусимы), военный – генерал Александр Редигер (в 1882–1884 годах в чине полковника служил товарищем военного министра Болгарии), путей сообщения – генерал-лейтенант Николай Шаффгаузен-Шенберг-Эк-Шауфус (талантливый военный инженер), юстиции – Иван Щегловитов (член «Русского собрания», рекордсмен правительства – занимал свое кресло около десяти лет при пяти премьерах); семеро умеренных либералов – сам Столыпин как глава МВД, министр финансов Коковцов, иностранных дел и обер-прокурор Синода соответственно – братья Александр и Петр Извольские, просвещения – Петр фон Кауфман (на базе изучения природы еврейских погромов конца XIX века предлагал поднять умственный и нравственный уровень русского народа «для освобождения христианского населения от оков еврейской эксплуатации»), торговли и промышленности – Дмитрий Философов (однокашник Столыпина по физмату столичного университета), главноуправляющий землеустройством и земледелием – князь Васильчиков. Такая вот команда с «правым уклоном».
Само собой, команда менялась с течением времени. Далеко не все из них были действительно на своих местах, как, собственно, и менявшие их люди. Однако, будучи во главе правительства, Столыпину приходилось сталкиваться с массой подводных течений и принимать во внимание мощное давление со всех сторон. Как правило, титанической фигуре премьера удавалось отстаивать перед Царским Селом свою позицию относительно тех или иных кандидатур. Но царь-флюгер, в дальнейшем все более и более подверженный влиянию императрицы, Распутина, свиты, явных реакционеров из личного окружения и прочих махрово-правых деятелей, вносил свою личную сумятицу в нормальный ход работы кабинета, что тоже никак нельзя было не учитывать.
Почти год правительство работало в неизменном составе. Затем пошли перемены по различным зависящим или не зависящим от его главы причинам. 13 июня 1907 года был уволен Шванебах, пытавшийся отчаянно интриговать внутри правительства. Подобных вещей Столыпин не терпел и оставил на столе в кабинете правоведа приказ о его увольнении. 12 сентября государственным контролером был назначен умеренный либерал из правоведов Петр Харитонов (землевладелец Уфимской губернии).
В январе 1908 года также по инициативе премьера Кауфман был заменен профессором греческой словесности Александром Шварцем (землевладелец Тульской губернии). Профессор выступал за постреволюционную деполитизацию средней и высшей школы, против создания в них молодежных организаций как революционной и либеральной, так и монархической направленности. Считал, что университетский диплом не должен давать особых прав для занятия должностей на государственной службе, так как задачей высших учебных заведений, по его мнению, должна была стать подготовка ученых, а не облегчение карьеры для выпускников. Однако вскоре в связи с болезнью он также был заменен в сентябре 1910 года юристом Львом Кассо (бессарабский землевладелец). Как сам Столыпин охарактеризовал кандидата в телеграмме Николаю II: «С высочайшего разрешения В. И. В. я, проездом через Москву, дважды беседовал с профессором Кассо. Впечатление: человек умный, хорошего правого направления, твердый, решительный, воспитанный. Недостатки: иностранная фамилия и заграничное воспитание. Мое мнение: по настоящему времени – Кассо кандидат наиболее подходящий, несмотря на отсутствие административного опыта».
В мае 1908 года в отставку по собственному желанию ушел князь Васильчиков. Столыпин объяснял это личными мотивами: «С князем Васильчиковым у меня никаких разногласий не было. Князь Васильчиков сам настойчиво домогался ухода по своим домашним обстоятельствам, и после того, что смета его прошла в Думе и Совете, ходатайство его было уважено». Сам князь в кулуарах жаловался на то, что не находит поддержки своей деятельности по проведению земельной реформы. Однако царь рассудил, что «помоему, ему просто надоело служить и хочется заняться своими собственными делами и сделаться свободным. Это жаль, потому что он хороший человек, с настоящим именем». Зато сменивший его на столь важном посту по представлению Столыпина (знакомый его по Гродно, где у него жили мать и сестра) управляющий Дворянским земельным и Крестьянским поземельным банками Александр Кривошеин (выпускник физмата) оказался настоящим кладом для премьера, оставаясь ему верным до конца. А впоследствии идеи Столыпина претворял в жизнь уже будучи главой правительства юга России при Врангеле в Крыму в 1920 году. По свидетельству известного русского поэта Ивана Тхоржевского, в то время чиновника Министерства земледелия, Столыпин и Кривошеин «отлично дополняли друг друга. Один – вождь, рыцарь, весь – сила и смелость. Другой – такт, расчет, осторожность. И оба – энтузиасты. Энтузиасты не самодержавия, как называют их слева, а великой России, нуждавшейся в исторической скрепе власти».
В марте 1909 года был уволен Редигер. Премьер не смог простить министру то, «что он два раза в Думе не только не ответил против речи Гучкова, но согласился с ним и этим не защитил честь армии». Более того, генерал, рассчитывая получить поддержку Думы, раскрыл перед комиссией государственной обороны все дефекты военной организации. А это вообще-то должностное преступление. Следует заметить, что сменивший его уже по желанию царя киевский генерал-губернатор, генерал от кавалерии Владимир Сухомлинов (председатель Киевского отдела «Русского собрания»), личность одиозная, с самого начала вызвал неприязнь у премьера. Хотя бы уже потому, что тот вынужден был мириться с этой креатурой не только самодержца, но и, по слухам, самого Распутина. Дальнейшее с лихвой подтвердило мнение Столыпина. Именно Сухомлинова считали главным виновником плохого снабжения русской армии накануне Первой мировой войны. 13 июня 1915 года после «горлицкого прорыва» немцев опозорившийся вконец генерал был уволен от должности военного министра, а затем обвинен в государственной измене, противозаконном бездействии, превышении власти, служебных подлогах и лихоимстве. Арестован, судим и приговорен к бессрочной каторге уже при Временном правительстве.
В морском ведомстве перемены были чаще. В январе 1907 года Бирилева сменил старый адмирал Иван Диков (участвовал гардемарином еще в Севастопольской обороне), развивший на этом посту активную деятельность по исправлению ошибок Русско-японской войны и допущению в морской корпус не только дворян, но и разночинцев. В январе 1909 года 76-летнего адмирала сменил вице-адмирал Степан Воеводский из свиты государя и по личной протекции того. Новый морской министр стал настоящим «якорем» на пути преобразований флота, затеянных его предшественником, и Столыпин приложил максимум усилий, чтобы убрать царского протеже с этого поста. В марте 1911 года премьеру удалось-таки сменить того на одного из героев осады Порт-Артура адмирала Ивана Григоровича, сумевшего затеять масштабную кораблестроительную деятельность. Со Столыпиным ему так и не пришлось до дела поработать, но характерной чертой правильности выбора премьера может являться тот факт, что построенные усилиями Григоровича накануне и в ходе Первой мировой войны боевые единицы составляли 100 % линкоров, 40 % крейсеров и 30 % эсминцев, встретивших в 1941 году Великую Отечественную войну.
После сокрушительного поражения российской дипломатии в ходе Боснийского кризиса (Россия фактически поддалась на ультиматум Германии, прекратив поддержку Сербии и согласившись на аннексию Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией) в отставку был отправлен Александр Извольский. Его функции с мая 1909 года фактически исполнял бывший министр-резидент при папе римском Сергей Сазонов (землевладелец Рязанской губернии, женатый на Анне Нейдгардт, сестре Ольги Борисовны – жены Столыпина).
В январе 1909 года генерал-лейтенант Шауфус был отправлен в отставку, как запустивший работу железнодорожного ведомства. Если в год его назначения в России было построено 2504 верст путей, то в последующие годы этот показатель упал до нуля. Сменивший его выпускник юрфака Петербургского университета Сергей Рухлов ситуацию переломил и ежегодно умудрился наращивать сеть на 5 тысяч верст, как истинный государственник, занялся выкупом в казну частных железных дорог и впервые добился их бездефицитной работы.
6 декабря 1907 года скончался Философов, и на его место был приглашен любимец Витте Иван Шипов, последние полгода занимавший в кабинете графа пост министра финансов. Уже через год его сменил тесно связанный с торгово-промышленными кругами Василий Тимирязев (выпускник физмата Петербургского университета), который уже был профильным министром в правительстве того же Витте. Однако, как назло, креатуры графа никак не могли «заработать» в правительстве. 5 ноября 1909 года Тимирязев был заменен на выдвиженца самого премьера Сергея Тимашева, бывшего управляющего Государственного банка, сумевшего в годы Русско-японской войны и революции сохранить размен кредитных билетов на золото. Именно ему в заслугу ставят грандиозное достижение пролетариата, спущенное ему «сверху» без всяких баррикад, – принятие закона о государственном страховании рабочих от несчастных случаев и болезней.
В феврале 1909 года был уволен «согласно прошению» обер-прокурор Петр Извольский, равно раздражавший всех. Историк, автор диссертации о Франциске Ассизском проявил себя сторонником самостоятельности церкви, но не имел четкой позиции относительно перспектив церковно-государственных отношений. Правые ругали его слишком лояльное отношение к Синоду, левые – защиту автономии духовных школ, которая встретила неприятие со стороны консервативной части епископата. Сам Столыпин – отсутствие у Извольского достаточной инициативы и способности взять на себя хоть какую-то ответственность. Новым обер-прокурором стал доктор медицины, директор Института экспериментальной медицины Сергей Лукьянов, понравившийся лично премьеру тем, что был автором научной работы «Позитивная биология Огюста Конта и философия». Профессор был лично симпатичен премьеру, который отчаянно бился за него уже в последние месяцы своей жизни, когда распутинская «нечистая сила» через царя усиленно проталкивала на пост обер-прокурора своего ставленника Владимира Саблера – своеобразного «троянского коня», ведущего подрывную деятельность против обреченного премьера. Скрепя сердце и махнув рукой, тот вынужден был согласиться на отставку Лукьянова и назначение 2 мая 1911 года обер-прокурором Саблера.
Таким образом, формирование и дальнейшая трансформация кабинета Столыпина происходила по принципу профпригодности для реализации планов премьера на проведение собственной реформаторской политики, почему туда подбирались люди, имевшие непосредственное отношение к «земле» – помещики и землевладельцы. Они прекрасно были осведомлены о необходимости перемен в аграрной политике и были спаяны единой целью обеспечить успех «закону о земле», который считали главным в грядущем благополучии державы.
