bannerbannerbanner
Петр Столыпин. Последний русский дворянин

Сергей Кисин
Петр Столыпин. Последний русский дворянин

Полная версия

Ковенские буколики

Связей угасающего рода Горчаковых во главе с блистательным «железным канцлером» Александром Михайловичем Горчаковым, почившим в Бозе в расцвете славы еще в студенческие годы Столыпина, было недостаточно. Совместных же усилий обер-гофмейстера и кремлевского коменданта хватило лишь на скромнейший чин камер-юнкера для плодовитого молодого отца (тот же чин был и у Пушкина) да должности помощника столоначальника в Департаменте (по Табели о рангах – всего лишь незавидный коллежский секретарь). Перед парнем маячила мрачная перспектива сгинуть где-то в бездонных глубинах столичного чиновничества с орденком Анны на шее к почтенному возрасту и подагрой с одышкой к не самому обильному пенсиону. Типичная судьба типичных персонажей Гоголя, Достоевского и Чехова.

Душа же успешного помещика рвалась отнюдь не к столичному чиновничеству, а на простор, где можно было бы развернуть всю свою энергию и приложить ее с наибольшей пользой. А это значит – назад, в провинцию, где на практике получилось бы воплотить в жизнь собственные идеи. К примеру, крестьянской сельхозкооперации, как более перспективной по сравнению с закостеневшим общинным укладом, о чем еще мечтал его дед. Молодого выпускника столичного университета всегда поражал тот факт, что громадная страна, потенциально способная своими плодородными землями прокормить всю Евразию, сама периодически страдает от реального голода, низкой культуры хозяйствования, допотопных методов обработки почвы, селекции и практически полного отсутствия современных технических средств в земледелии. Причины этого были очевидны всем думающим людям – половинчатость Великой реформы, когда крестьяне вышли на свободу без земли. А не имея собственного клочка, который мужик поливал бы потом и защищал кровью, да еще который в общине постоянно нарезался в разных местах, ждать от него усердия и вложения души фактически в чужую землю не приходилось.

Надо было что-то срочно менять, ибо именно на этой почве в стране зрело недовольство и отсюда черпали энергию народовольцы и бомбисты, убившие императора, эту же волю мужику и подарившего.

Как это зачастую бывает, помогло несчастье. Скончалась матушка Наталья Михайловна, урожденная княжна Горчакова. Кому-то надо было возвращаться в любимое Колноберже, блюсти хозяйство. Последний сын в семье и ранее раз в год объезжал с инспекцией свои многочисленные поместья, но теперь его постоянное присутствие стало необходимым.

Помощник столоначальника немного потерял бы в Департаменте, поэтому Столыпин подает прошение министру госимуществ с просьбой о переходе в Министерство внутренних дел ковенским уездным предводителем дворянства. В Литве фамилия Столыпиных пользовалась куда большим авторитетом, чем в столицах.

27-летнего кандидата экономических наук без вопросов тут же назначают предводителем дворянства Ковенского уезда и председателем ковенского съезда мировых посредников. Именно там приобрел выпускник Петербургского университета столь необходимый ему практический опыт. С одной стороны, только таким образом можно было понять запросы и потребности местных помещиков, многие из которых так и не смогли найти себя в новых экономических условиях после отмены крепостного права. С другой – появилась возможность изнутри постичь потенциал и чаяния не ведавшего о европейском хуторском хозяйстве прибалтийского крестьянства.

Бытовые неудобства мало трогали энтузиаста. По свидетельству его старшей дочери Марии, «в Ковне мы поселились в старом городе, против ратуши. Дом этот и сейчас стоит там же, рядом с разрушенным германскими снарядами во время Мировой войны домом архиерея. Этот дом был настолько неудобен и настолько далек от теперешних понятий о комфорте, что моему отцу приходилось, например, из спальни ходить одеваться в свою уборную через двор, надев на халат пальто». Неподалеку от дома Столыпиных на улице Лесной в то время еще стояло ветхое строение, в котором в 1812 году останавливался во время «похода двунадесяти языков» только форсировавший Неман Наполеон. Из маленького домика на Лесной в 1892 году семья перебралась уже в большой особняк на Соборной площади, в котором занимали сначала одну часть второго этажа, а потом, по мере рождения детей, прибавлялось по комнате, и за ними постепенно закрепился весь этаж.

Обстоятельного петербуржца «братья по сословию» быстро выбрали почетным мировым судьей по инсарскому и ковенскому судебно-мировым округам, а затем и почетным мировым судьей Ковенского уезда (на три года). Столыпин не раз говорил о том, «насколько интереснее и разнообразнее работа уездного предводителя дворянства, нежели губернского. Последний может, если сам себе не создаст работы, сидеть сложа руки, ограничивая свою службу приемами дворян, обедами и вообще лишь необходимым представительством».

Сам же себе сидеть сложа руки не позволял – «незаконченное дело означает отсутствие вообще какого-то ни было дела». Именно в Прибалтике он начал свой крестовый поход на общину, чему троюродный брат Лермонтова и посвятил всю свою жизнь. Претворяя в жизнь свои агрикультурные идеи, Столыпин организовал в Ковно сельскохозяйственное общество (прототип кооператива) под собственным постоянным председательством, которое, по сути, берет под контроль и опеку всю местную хозяйственную жизнь. Согласно уставу общества, основными его задачами были просвещение крестьян и увеличение производительности их хозяйств. Оно также обращало внимание на грунтовые и железные дороги, водные пути сообщения, доставку сельхозпродукции, строительство, садоводство, селекцию, условия труда крестьян, участие их в выставках и прочее. Его председатель, помимо всего прочего, особое внимание уделяет вопросам социальной защиты. Пытаясь использовать зарубежный опыт, он исследует возможность развития страхования, пенсионного обеспечения, внедрения сберегательно-пенсионных касс.

Насколько успешно работало общество, можно судить по тому, что свою задумку Столыпин впоследствии начал внедрять и в Гродненской губернии. Впоследствии он очень дорожил этим опытом.

На все сил не хватало, пришлось продать одно из своих имений в Саратовской губернии, а затем и в Подмосковье. Надеялся никогда больше не ездить столь далеко. Вероятно, потом реформатор пожалел об этом, уже будучи губернатором в Поволжье, однако теперь совершать инспекционные поездки по своим землям было просто некогда.

Помимо общества и аграрного синдиката со складом станков, он планировал основать сельскохозяйственную школу с большим интернатом, с образцовой фермой для обучения скотоводству. После смерти реформатора школа в память о нем будет названа «Сельскохозяйственной школой имени Петра Столыпина».

Именно из этого общества и школы впоследствии выросла Литовская сельскохозяйственная академия. Она благополучно существует и сейчас как раз в тех зданиях, которые были построены по планам Столыпина.

Одновременно в Ковно, по почину предводителя дворянства, строится Народный дом со столовой, номерами для приезжих, библиотекой, читальными и театральными залами. Здесь же силами местных актеров устраивались представления, народные балы, первые сеансы кино. Того самого, о котором уже новый государь император Николай II высочайше изволил выразиться: «Я считаю, что кинематография – пустое, никому не нужное и даже вредное развлечение. Только ненормальный человек может ставить этот балаганный промысел в уровень с искусством. Все это вздор, и придавать значения таким пустякам не следует».

Однако большую часть времени предводитель дворянства проводил не в Ковно, а «на земле», в своем имении в Колноберже, где занимался любимыми экспериментами в сельском хозяйстве. Опытные имения Колноберже, Петровское и Ольгино в 1901 году дали 4484 пуда пшеницы и 4650 пудов ржи. Выращивались там ячмень, овес, горох и картофель. В Петровском был разбит сад. Часть земли сдавалась крестьянам в аренду.

С самого приезда у него установились приятельские отношения с соседями: генералами Тотлебеном (военным инженером, героем обороны Севастополя), Кардашевским, Лошкаревым, графом Крейцем, помещиками Кунатом, Комаровским, Дулевичем, Миллером и др. Благо у радушного хозяина не кончались поводы для теплых приемов – супруга исправно и чуть ли не ежегодно одаривала его дочерьми. При этом больше всех радовался дедушка Аркадий Дмитриевич Столыпин: он так любил женщин, что при рождении каждой девочки восклицал: «Слава Богу, одной женщиной на свете стало больше». До рождения в 1903 году внука кремлевский комендант так и не дожил. После смерти супруги никого из прекрасного пола к себе не подпускал и скончался в старинном особняке с толстыми стенами на Арбате, где в 1812 году во время наполеоновского нашествия жил французский маршал Мишель Ней.

Лестница на край пропасти

Не все время проводили в Прибалтике. Столыпины часто выезжали в Москву, Калугу, Петербург, путешествовали по Европе, но особенно любили Германию, которую будущий реформатор рассматривал в качестве образца для подражания российской глубинке.

Очередная поездка семьи на воды в немецкий Бад-Эльстер для лечения тяжело заболевшей дочери Маши в мае 1902 года была прервана досрочно, телеграммой другого немца из дворян Калужской губернии – министра внутренних дел Вячеслава фон Плеве. Назначенный за месяц до этого сразу после убийства эсером Степаном Балмашевым в Петербурге своего предшественника Дмитрия Сипягина, апологет внедрения системы провокаторов и двойных агентов проводил жесткую линию на русификацию государственной власти (известен его манифест о введении русского языка в делопроизводство Сената Великого княжества Финляндского) и ротацию на местах кадров из «титульной нации». Главный кадровый резерв Плеве видел не в петербургских салонах, а в инициативных и исполнительных чиновниках на безбрежных просторах империи из числа местных успешных землевладельцев. Как поклонник Салтыкова-Щедрина, он априори считал удачливых помещиков консервативным и педантичным элементом, а стало быть, и прекрасными исполнителями. Под этот образ Плеве как раз подходил предводитель ковенского дворянства, который к тому времени уже обзавелся придворным чином камергера его величества. Чин небольшой, всего лишь IV класса по Табели о рангах, однако выше «пушкинского» камер-юнкера, позволявший щеголять в мундире с золотым шитьем на воротнике, обшлагах, карманных клапанах и на полях треугольной шляпы с плюмажем, позвякивая золотым с бриллиантами ключом на банте из голубой Андреевской ленты. Понятное дело, что такого обойти было трудно, и Плеве охотно назначил удачливого помещика губернатором в соседний Гродно. Министр ничем не рисковал – Гродненская губерния с Ковенской и Виленской составляли одно генерал-губернаторство, а сами их главы подчинялись генерал-губернатору виленскому князю Петру Святополк-Мирскому (именно он сменит через два года убитого эсерами Плеве на министерском посту). Так что об особой самостоятельности новичка речи не шло.

 

Столыпин стал самым молодым (40 лет для чиновничьего «лествичного права» тогдашней империи – младенческий возраст) губернатором России. Хотя и следует признать, что губерния была не из ключевых – зажатая между усмиренными после последнего восстания шляхетства Прибалтикой и Польшей, затерянная в Беловежской пуще, населенная главным образом поляками, белорусами и евреями «черты оседлости».

Он поселился с семьей в специально отведенном для губернатора замке последнего польского короля Станислава Понятовского. Десять комнат анфиладою. Предшественник Столыпина князь Урусов катался в доме на велосипеде. Кроме собственно покоев губернатора, во дворце располагалось еще губернское присутствие, губернская типография и много квартир чиновников. В общей сложности в сад выходило шестьдесят окон в один ряд. Под той же крышей был и городской театр, устроенный в бывшей королевской конюшне.

Новичок резко взялся за дело. На второй день работы закрыл Польский клуб, известный в городе рассадник крамолы и подрывной деятельности недовольного засильем «москалив» буйного «гонорового паньства». Первая заповедь губернатора – на подведомственной территории должен быть только один хозяин и поддерживаться только им установленный порядок. Никаких «параллельных властей», инсургентов и вольнодумцев. Сам Столыпин охарактеризовал отношение шляхетства к российским властям как «вежливое недоверие, корректное, но холодное, с примесью лукавства». От этих ребят можно было ждать всяких неожиданных пакостей. Лучше уж сразу рубануть гордиев узел. Решительность – одна из выдающихся черт Столыпина-администратора, который всегда считал, что для организма куда полезнее быстрое отсечение больных органов, чем длительные и кровавые муки с пародией на лечение.

В ответ он предложил шляхетству переключить свою разрушительную энергию на созидательные цели. В частности, на просвещение. Только осенью 1902 года по инициативе Столыпина в Гродно были открыты: еврейское двухклассное народное училище, ремесленное училище, оборудованное всеми техническими приспособлениями, а также женское приходское училище с третьим профессиональным классом. В училище преподавались, кроме общепринятых предметов, рисование, черчение и рукоделие. Училище такого типа стало первым для всей губернии. В 1903 году началась подписка на учреждение именных стипендий супругов Столыпиных для лучших учащихся Гродненской мужской гимназии. Губернатору удалось залучить к себе министра народного просвещения Григория Зенгера, известного филолога-классика, – похвастаться достижениями.

«Бояться грамоты и просвещения, бояться света нельзя. Образование народа, правильно и разумно поставленное, никогда не поведет к анархии… Распространение сельскохозяйственных знаний зависит от общего образования. Развивайте его по широкой программе… и вы дадите большую обеспеченность земледельческому классу, самому консервативному в каждой стране. Общее образование в Германии должно служить идеалом для многих культурных стран».

Как раз в 1902 году было учреждено Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности, опиравшейся на местные дворянство и земства. Было создано 82 губернских и областных и 536 уездных и окружных комитетов этого совещания, возглавлявшихся местной властью. Ржавая машина только-только начала проворачивать закоррозившимися шестеренками. Губернатор Столыпин с ходу заявил: «Ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент ожидаемой реформы, рассчитывать, что при подъеме умственного развития населения, которое настанет неизвестно когда, жгучие вопросы разрешатся сами собой, – это значит отложить на неопределенное время проведение тех мероприятий, без которых не мыслима ни культура, ни подъем доходности земли, ни спокойное владение земельной собственностью».

Дабы не быть голословным, губернатор на заседании гродненского комитета Особого совещания в качестве председателя изложил собственный взгляд на положение крестьянства, впервые озвученный на широкой публике и ставший основой будущей «столыпинской реформы»: «Главнейшими факторами улучшения экономических условий губернии вообще и сельскохозяйственной промышленности в частности следует считать расселение крестьян на хутора, переход их от так называемого пользования надельными землями к хуторному хозяйству, устранение чересполостности земель, разверстание сервитутов…»

Как удачливый помещик, он предложил внедрить на Гродненщине искусственные удобрения, современные сельскохозяйственные орудия, ввести многопольные севообороты, мелиорацию в краю сплошных болот. Старые способы землеустройства и земледелия, считал он, могут кончиться «экономическим крахом и полным разорением страны».

В Гродненской губернии собрали урожай и наметили планы на год будущий. Обозначили приоритеты и перспективы. Общественность поверила в «новую метлу», «гоноровое паньство» присмирело. Прегордый князь Чарторыйский посчитал за честь лично наносить визиты безродному дворянину, еврейская община челом била благодетелю (в губернии, в отличие от остальных регионов, слыхом не слыхивали о погромах), белорусские крестьяне нарадоваться не могли появлению среди болот новых механических машин.

Однако Плеве уже в начале 1903 года вновь вызвал Столыпина к себе. Демонический глава МВД совершенно осатанел от состояния умов в дрейфующей к первой революции России, подозревая собственную тень. Известный случай, когда он, будучи членом старейшей монархической организации «Русское собрание», откуда вышли все черносотенские «союзы», чуть было не закрыл ее по доносу собственных провокаторов. Говорили, что идеалом Плеве была вечная мерзлота политического грунта. Его предупреждали, что со дня на день возможна студенческая демонстрация, он отвечал: «Высеку». Ему говорили, что в демонстрации примут участие курсистки, он отвечал: «С них и начну».

Плеве полагал, что не дискредитировавшие себя зубатовские «рабочие союзы» и не крестные ходы неплохо финансируемого синклита, а только крепкая рука (еще лучше кулак) губернаторов сможет переломить ситуацию в стране и унять брожение. Странный вывод для придирчивого читателя «Истории одного города». И тем не менее в наиболее неспокойных губерниях Плеве предпочитал производить частую ротацию, направляя туда наиболее зарекомендовавших себя на местах людей, способных вовремя сменить пряник на кнут.

В декабре 1902 года он беседовал с приехавшим на совещание в МВД Столыпиным и пришел к выводу, что того пора уже выдергивать из полесских болот и определять в более хлопотное место. Созрел. Да и место несколько тревожило министра – Саратовская губерния была густо населена (150 одних фабрик и заводов) и традиционно радикально настроена – еще со времен Стеньки Разина. Сложный этнический бульон, в котором варились значительный массив германских колонистов, в северных уездах – мордва и татары. В приволжских Вольском и Хвалынском уездах было сильно старообрядчество, особенно беспоповщинские толки, в удалении от Волги сильные позиции имело сектантство.

К тому же дед по материнской линии главы правительства Сергея Юльевича Витте тайный советник Андрей Фадеев в 1841–1846 годах был именно саратовским губернатором, где оставил по себе добрую память (к примеру, трансформацией раскольничьих монастырей на Иргизе в единоверческие и приобщением упирающихся местных крестьян к возделыванию картофеля). Само собой, Витте пристально следил за ситуацией и был недоволен вялой политикой нынешнего губернского властелина Александра Энгельгардта.

Понятное дело, что самому гродненскому главе уже не улыбалось вторично сниматься с тихого места и ехать «в Саратов, к тетке, в глушь». Из Гродно, где, во-первых, его все любили и у него многое только начало получаться, во-вторых, оно было под боком от милого сердцу Колноберже, в-третьих, Гродно было близко от Германии, где лечилась дочь и он сам (сердце пошаливало), да и всегда можно было подсмотреть чего нового в достижении местных земледельцев-юнкеров. Да и супруга в очередной раз была беременна – долгожданным сыном Аркадием. Ей столь дальний переезд был совсем некстати.

Плеве же подобные доводы что об стену горох: «Меня ваши личные и семейные обстоятельства не интересуют, и они не могут быть приняты во внимание. Я считаю вас подходящим для такой трудной губернии и ожидаю от вас каких-либо деловых соображений, но не взвешивания семейных интересов».

С такой капральской логикой не поспоришь. Ну, да делать нечего: «Бог надежда наша». Как же не вовремя продали имение в родовом селе Столыпино (Вольский уезд Саратовской губернии) семерым местным крестьянам за 112,5 тысячи рублей, где как раз находился опытный хутор двоюродного деда Афанасия Столыпина с развитым культурным хозяйством европейского образца! Здесь же жила и его тетка Мария Афанасьевна, будучи замужем тоже за саратовским губернатором князем Владимиром Щербатовым.

Кстати, гримаса истории – почти полвека спустя, в 1950 году, именно в Столыпино (теперь уже Калинино) родился еще один саратовский губернатор – Дмитрий Аяцков. Апологет Петра Аркадьевича, установивший ему в городе памятник к 170-летию со дня рождения.

И по Волге, и по матушке

В Саратове несколько последних губернаторов были либо неженатыми, либо вдовцами. Соответственно губернаторский дом был более похож на гвардейский бивуак, не чета дворцу короля Станислава. Собственно, и сам Столыпин почти полгода здесь холостяковал, пока семья оставалась в Колноберже в связи с беременностью и родами Ольги Борисовны. За это время глава семейства быстро построил новый дом в Саратове – один из первых в городе, где было проведено электричество.

Собственно, забот у него и без того хватало. За короткое время состоялась торжественная закладка Мариинской женской гимназии, ночлежного дома, строились новые учебные заведения, больницы, началось асфальтирование саратовских улиц, строительство водопровода, устройство газового освещения, модернизация телефонной сети. Губернатор начал объезд своей территории, чего не делалось здесь последние 25 лет, решал все вопросы на местах. Приехав в Царицынский уезд, он услышал горькие признания от местных жителей: «Совесть пропита, правда запродана, ждали тебя как царя». Выслушав челобитчиков, Столыпин среагировал моментально – тут же уволил волостного писаря и земскому начальнику до нового года приказал подать в отставку.

Однако, несмотря на это, в губернии наблюдалось революционное брожение и глухое недовольство. Особенно это хорошо было видно в Балашовском уезде. Да и сам Саратов считался одним из центров революционного подполья России. Концентрация рабочих в городах, кипучая деятельность эсеров в деревне. Волжская вольница издавна давала о себе знать. Земства были наводнены либералами, которые открыто демонстрировали свое фрондерство.

Периодически общественную жизнь сотрясали новости про очередное политическое убийство в империи. «Демон террора» Григорий Гершуни планировал убийства оберпрокурора Синода Константина Победоносцева (воспитателя царя) и петербургского генерал-губернатора Николая Клейгельса. Рабочий Фома Качура стрелял в харьковском парке «Тиволи» в харьковского губернатора князя Ивана Оболенского. В Ушаковском парке Уфы железнодорожным рабочим Егором Дулебовым (член Боевой организации эсеров) застрелен губернатор Николай Богданович. Гимназистки и курсистки писали в своих альбомчиках объяснения в любви бомбистам и вздыхали о том, что сами раньше не додумались взяться за «адскую машину». В салонах в открытую говорили о грядущей революции.

Поленьев в этот костер добавила неудачная Русско-японская война. Еще когда поезд с главнокомандующим русскими войсками в Маньчжурии Александром Куропаткиным следовал через соседнюю Самару, его поехал приветствовать и саратовский губернатор. Тогда Столыпин рассказывал, что его поразил вагон главкома, набитый не картами района боевых действий, а иконами, хоругвями и блюдами с хлебом-солью. В столице Куропаткина напутствовал сам мудрый Плеве: «Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война». То ли сам министр это придумал, то ли процитировал американского госсекретаря Джона Хея. В Самаре же более краткое напутствие генералу дал простой мужик-лапотник. Когда при отходе поезда его превосходительство подошел к окну вагона, чтобы проститься с народом-богоносцем, собравшимся на вокзале, из толпы выпал нескладный мужичок явно нетрезвого поведения и, дыша перегаром в генеральское лицо, выпалил по-простецки: «Смотри, не подгадь!»

 

Ставший свидетелем этого Столыпин потом рассказывал семье: «Трудно сказать, от души ли говорил крестьянин, не умея просто облечь свои пожелания успеха в менее комичную форму, или в сердце его уже вкрались сомнения, так усердно сеемые революционерами в народе». Куропаткин же «учел» оба пожелания, фактически принеся обратно в Россию ужас первой революции. Жаль, Плеве этого уже не увидел – спустя полгода после начала войны у Варшавского вокзала его разорвало бомбой, брошенной в карету студентом из эсеров Егором Сазоновым.

Крайне непопулярная и на редкость неудачная война лишь подстегнула «красное колесо». Само собой, ожидать энтузиазма от крестьян, которых гнали воевать за царские концессии на далекой корейской реке Ялу (так им объясняли цели войны эсеры), не приходилось. Это понимал и сам саратовский губернатор. На вопрос патриотически настроенной после прочтения толстовского «Войны и мира» дочери, почему не видно народного подъема, как в 1812 году, он ответил: «Как может мужик идти радостно в бой, защищая какую-то арендованную землю в неведомых ему краях? Грустна и тяжела война, не скрашенная жертвенным порывом».

Зато иной порыв обозначился в самой губернии. Либералы совершенно перестали стесняться своего презрения к представителям власти. Когда губернатор входил в театр, земцы вместе со своими семьями демонстративно отодвигали стулья и выходили. Дочь Мария вспоминала, что на благотворительных и общественных балах молодые люди и барышни из левых кругов, проходя мимо членов губернаторской семьи, вызывающе старались их задеть, толкнуть. В Саратове появились такие модные новшества, как стачки и забастовки, порой даже с политическими лозунгами. Со своей стороны ситуацию подогревали черносотенцы, которые также развернули активную погромную работу.

Попытки самого Столыпина для снижения напряженности организовывать что-то типа банкета для земцев также ни к чему хорошему не привели. Наигранная любезность в общении господ в безупречных фраках и настороженных мужиков в крестьянских поддевках слишком уж бросалась в глаза и вызывала лишь раздражение.

Попробовал было действовать через церковь, на тот момент игравшую в России такую же роль мощного пиарщика, как и современное телевидение. Стал почетным членом основанного епископом Саратовским и Царицынским неистовым Гермогеном Христорождественского Братства взаимопомощи ремесленников и фабрично-заводских рабочих, которое создало ссудно-сберегательную кассу, посредническое бюро для приискания работы, потребительскую лавку. Все бы хорошо, однако сам Гермоген (по свидетельству бывшего начальника царской охраны генерала Александра Спиридовича, «столп православия, выдающийся по характеру и силе воли человек; аскет, дошедший в борьбе духа с плотью до исключительных пределов»), как личность неуравновешенная и неординарная, лишь распалил страсти, обрушиваясь с анафемами на левых и став одним из создателей саратовского Союза русского народа. Одухотворенный после его многочасовых проповедей народ уже требовал не порядка, а погромов. Гермоген прославился тем, что требовал отлучить от церкви ряд русских писателей, в числе которых Дмитрий Мережковский, Василий Розанов, Леонид Андреев.

К тому же именно с подачи епископа в 1904 году в высшем свете Петербурга в качестве «святого старца» и «юродивого» появился Григорий Распутин, в чем, правда, сам владыка потом искренне раскаивался.

«Красный петух» первой русской революции всласть прогулялся по Саратовской губернии. Студенты, либералы, интеллигенция требовали политических свобод и реальной власти, в деревнях жгли помещичьи усадьбы, в городах бушевали митинги, перерастающие в настоящие битвы рабочих с черносотенцами, террористы отстреливали чиновников и военных. В столице расстреляли мирную демонстрацию 9 января – эсеры (Иван Каляев) спустя месяц в ответ на это бросили бомбу в карету командующего войсками Московского военного округа великого князя Сергея Александровича, дяди царя, одного из главных виновников Ходынской катастрофы. Вихрем прокатились мятежи в дотоле гордости России – флоте. В июне восстал броненосец «Потемкин», в ноябре – крейсер «Очаков» с Петром Шмидтом, которого упорно называют «лейтенантом», хотя он был отправлен в отставку накануне мятежа 7 ноября 1905 года в чине капитана 2-го ранга.

Не спокойнее было и в Саратове. Так, во время одной из поездок по Балашовскому уезду в губернатора дважды выстрелили из толпы – мимо. Тот рванул было за стрелявшим в одиночку – на руках повис князь Оболенский, не пустил. Столыпин по этому поводу писал родным: «Сегодня озорники из-за кустов в меня стреляли…»

Другу Александру Мейендорфу описал событие менее сдержанно: «Дорогой Саша, очень, очень Тебе благодарен, что Ты отозвался на те кошмары, которые я пережил. Балашов и до сих пор лишает меня сна. Я убежден, что если бы не мое случайное присутствие в Балашове, то без человеческих жертв не обошлось бы. Смешно и жалко читать про организацию черных сотен. Сколько лжи и клеветы. Я был два дня в Петербурге, чтобы добиться Высочайшей резолюции, осуждающей самовольство толпы, так как иначе боялся дальнейших избиений. Из Петербурга на несколько дней проехал сюда к семье, а завтра назад в демонический Саратов».

Во время митинга на Театральной площади Саратова кто-то с третьего этажа дома метнул под ноги Столыпину бомбу – неудачно сделанная «безоболочка» изранила прохожих. Сам бледный как смерть губернатор с места не сошел, заявив инсургентам: «Разойдитесь по домам и надейтесь на власть, вас оберегающую».

Кто бы его оберегал… Личного мужества потомку суворовского адъютанта было не занимать. Столыпин принципиально отказывался от охраны и передвигался по городу в открытых ландо. С иронией говорил о подброшенной ему записке, в которой некие люди выдвигали революционные требования, угрожая отравить его малолетнего сына. Как-то на одном из стихийных митингов, увидев направленный на него пистолет, он подошел вплотную к террористу и распахнул пальто: «Стреляй!»

Другому громиле, приближавшемуся к нему с дубиной в руках, он просто бросил на руки шинель: «Подержи». И тот, растерявшись, держал шинель, пока губернатор убеждал толпу разойтись. Потом взял шинель, сухо поблагодарил и уехал в открытой коляске. И это не легенды, свидетелей тому масса.

Судя по всему, выпускник физмата Петербургского университета был фаталистом. Он и впоследствии не раз говорил, что своей смертью не умрет. Да и сложно было быть иным в то время, когда ежедневно приходили данные о «политических ограблениях», погромах, поджогах, убийствах государственных деятелей. От этого не застрахован был никто. «Под раздачу» попадали даже те из «царских сатрапов», кто отличался ангельским характером, – просто за принадлежность к касте.

Из столицы требовали суровых мер и участия войск, губернатор же надеялся на собственный авторитет. Хотя и сам в крутых мерах не стеснялся – грозил дуроломам Сибирью, каторгой, виселицей. Как-то, рассвирепев, вышиб сапогом поднесенную хлеб-соль в селе, в котором то бунтовали, то замирялись: «Вы, мать-перемать, сукины дети, что творите?» Так быстрее доходило до сознания: язык народа – язык божий. За то и уважали: «А губернатор-то, оказывается, свойский барин! Могет с опчеством и с уважением пообщаться».

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru