Сергей Кисин
Генерал Деникин. За Россию, Единую и Неделимую
Посвящается моей жене Арине Барсуковой, без которой бы эта книга не родилась
Генеральский штаб
В истории Белого дела командующий Белой армией и главком Вооружёнными силами Юга России генерал-лейтенант Антон Деникин стоит несколько особняком. Он не был в числе записных лидеров движения подобно адмиралу Александру Колчаку, генералам Лавру Корнилову, Михаилу Алексееву, атаманам Алексею Каледину, Петру Краснову, Александру Дутову, Григорию Семёнову. Не стал «новым белым героем» подобно генералам Сергею Маркову, Александру Кутепову, Михаилу Дроздовскому, Владимиру Каппелю, Якову Слащёву, Андрею Шкуро, Антону Туркулу, Роману Унгерну.
Честный служака, Деникин выдвинулся в умные и старательные полководцы ещё в ходе Русско-японской и Первой мировой войн. Но, как правило, пребывал на вторых ролях. Деникин сам никогда не претендовал на единоличное лидерство. При главкоме Корнилове предпочитал заниматься боевой подготовкой и штабной деятельностью, после его гибели делил власть с Алексеевым. Под нажимом союзников без сопротивления (по крайней, мере открытого) уступил титул Верховного главнокомандующего адмиралу Колчаку, хотя именно ВСЮР были в шаге от Москвы. После новороссийской катастрофы с тяжёлым сердцем, но без интриг сдал командование барону Петру Врангелю. Иными словами, ни бонапартистских, ни карьеристских целей генерал Деникин в ходе Гражданской войны отнюдь не преследовал, в отличие от многих своих коллег-единомышленников по белогвардейскому лагерю. Несмотря на это, за глаза окружение величало его «царём Антоном».
Генерал был до мозга костей военный, в меньшей степени дипломат и очень слабый политик. Возможно, потому, что он был движим не политическим прагматизмом, а идеализмом. Решив для себя, что он борется за «великую, единую и неделимую Россию», Деникин ни разу не позволил себе компромисса. Ни разу не поступился интересами государства, которого де-факто уже не существовало. Не пошёл на сделку с совестью и в эмиграции, находясь, по сути, на положении военнопленного в оккупированной немцами Франции.
Писатель Иван Шмелёв в своём некрологе от 12 августа 1947 года писал:
«Генерал Деникин остался в моей душе как подлинно русский человек-солдат: верующий, честный и волевой, целомудренно-чистый, „ответственный“; человек любви „во Христе“, человек долга и – это такая редкость! – непреклонный. Во что поверил – тому служу. До конца.
Генерал Деникин был православный, глубоко религиозный человек. Эта „православность“ вела его – вождя, солдата, государственника, политика. Это великая сила: совесть, несение Креста и – непреклонность: как на посту, до смены разводящим. Его никто не сменил, до смерти. И после смерти – никто не сменит. Он так и пребудет – „на часах“ – примером чести, долга и стойкости»[1].
Удивительная характеристика человека эпохи братоубийственной войны, второй русской Смуты, когда рухнули почти все моральные преграды, вера перетекла в крайний фанатизм, а жизнь человеческая ценилась дешевле пули.
Генерал Деникин был в числе тех, кто относительно спокойно принял крушение династии, но крайне отрицательно отнёсся к деятельности Временного правительства, своими популистскими рескриптами фактически запустившего в марте 1917 года развал воюющей армии. Многомиллионное воинство разлагалось и неумолимо проигрывало почти выигранную после успешной кампании 1916 года войну. Потерявшая управление вооружённая масса, пользуясь неожиданно обрушившейся на неё анархией, митинговала, браталась с врагом, отказывалась идти в бой, бросала позиции, дезертировала, мародёрствовала. Командиры с принятием печально известного приказа № 1 Петросовета утратили всякий авторитет и возможность наказания провинившихся и порой сами становились жертвами разгула стихийных самосудов. Падение дисциплины, брожение среди солдат, агитация левых партий на фронте привели к параличу командования и утере управления войсками.
Кадровые офицеры (не из разночинцев времён германской войны) и генералы, особо пострадавшие, понимали всю пагубность псевдодемократического популизма Керенского и Ко.
Но поскольку военным ранее запрещено было заниматься политикой, долгое время их неорганизованные единичные протесты оставались гласом вопиющего в пустыне. Запутавшееся в двоевластии правительство заигрывало с солдатскими комитетами и предпочитало не слышать доводы разума. С одной стороны, оно провозглашало «войну до победного конца», с другой – волей-неволей делало всё для того, чтобы армия и флот оказались, по сути, небоеспособными. Провалилось июльское наступление Юго-Западного фронта, пала Рига, немцы вышли к Финскому заливу.
На этом фоне патриотически настроенная часть высшего офицерства начала сплачиваться вокруг популярного на тот момент генерала Корнилова, авторитета которого опасалось даже Временное правительство. Корнилов выступал за жёсткие меры по наведению порядка на фронте и дисциплины в тылу вплоть до введения военно-полевых судов и смертной казни. Жёсткими мерами удалось добиться относительной стабилизации на фронте. Вместе с этим генерал предъявил Временному правительству фактически ультиматум в виде собственной военной программы по преодолению анархии в тылу, чем вызвал восторг офицерских организаций, но подо зрение в бонапартизме со стороны либералов и левых партий и самого председателя правительства Александра Керенского, обвинившего генерала в попытке военного переворота.
Среди сторонников Корнилова был и генерал Деникин. После провала неподготовленного корниловского путча в сентябре 1917 года он в числе нескольких десятков заговорщиков оказался под арестом в Быховской тюрьме. Именно в Быхове и оформился костяк будущей Добровольческой армии, решившей и далее бороться за спасение государства. После большевистского Октябрьского переворота быховцы бежали из заключения на Дон, где атаман Каледин отказался подчиняться новым властям. Там, в Новочеркасске, на добровольной основе началось формирование армии, противостоящей большевикам и надеявшейся на поддержку казачества. Во главе Добрармии встали генералы Корнилов и Алексеев. Деникин взял на себя военные функции.
Конец и новое начало
Гибель Лавра Корнилова означала для Добровольческой армии конец Ледяного похода – конечная его цель, столица Кубани, оказалась недостижимой. В апреле 1918 года она выбрала «красный цвет» и перекрашиваться не пожелала. Слишком сильны оказались самостийные иллюзии и большевистская агитация.
Отступление от Екатеринодара для Добрармии оказалось ещё тяжелее, чем наступление на него. На всю артиллерию – 30 снарядов, патронов почти нет. Деморализация полная. Большую часть обоза пришлось оставить, бесполезных орудий – тоже. В Елизаветинской были оставлены 64 тяжелораненых с врачом, сёстрами и деньгами (для подкупа большевиков). Судьба их вполне предсказуема – только 14 человек выжили, остальных растерзали. Далее в станицах оставляли «наудачу» по 100–200 раненых – кому как повезло. С собой везти их было бесполезно – ни бинтов, ни йода, ни медикаментов.
Деникин вспоминал о дне 2 апреля 1918 года: «Этот день останется в памяти первопоходников навсегда. В первый раз за три войны мне пришлось увидеть панику. Когда люди, прижатые к реке и потерявшие надежду на спасение, теряли всякий критерий реальной обстановки и находились во власти самых нелепых, самых фантастических слухов. Когда обнажались худшие инстинкты, эгоизм, недоверие и подозрительность – друг к другу, к начальству, одной части к другой. Главным образом в многолюдном населении обоза. В войсковых частях было лучше, но и там создалось очень нервное настроение».
Настроение совсем упало, пошли слухи один страшнее другого – якобы конница решила бросить пехоту и пробиваться сама, якобы в полках решили продать большевикам командиров, якобы матрос Баткин пытается договориться с красными. Полковник Тимановский скрытно придвинул к штабу офицерскую часть. На всякий случай.
Стали уходить поодиночке. Ушёл генерал-лейтенант Яков Гилленшмидт и пропал без вести.
Пришлось прорываться через железную дорогу, где добровольцев поджидали два бронепоезда. Обманули красных, перешли дорогу там, где их не ждали.
У станицы Медведовской генерал Марков припёр к стенке путевого обходчика и револьвером в ухо заставил его успокоить по телефону большевиков. В темноте они вроде ничего не почуяли, но, когда добровольцы выстрелами спугнули красных часовых, бронепоезд со станции тихо пошёл к переезду, где уже обосновался штаб армии. Наперерез бросился Марков. С криком: «Поезд, стой! Раздавишь, сукин сын! Разве не видишь, что свои?!» – он остановил паровоз. Когда машинист высунулся наружу, Марков швырнул ему в кабину ручную гранату. Снайпер Миончинский тут же влепил снаряд в паровоз, тот завалился набок, часть вагонов загорелась. Экипаж был перебит, белым достались 400 драгоценных снарядов и 100 тысяч патронов[2].
В последующие дни добровольцы петляли между железнодорожными ветками, подрывая пути и запутывая следы. В армию потекли кубанцы, пополняя ряды выбывших. В станицах встречали уже как старых знакомых.
Следует заметить, что на тот момент Добрармия была в прямом смысле добровольческой. Ни о какой мобилизации речи не шло, в неё приходили люди бороться за Идею, поэтому никто сюда силком никого не тянул. Хочешь воевать за Россию в том смысле, как её понимали Корнилов с Алексеевым, – милости просим, не хочешь – никто держать не станет. Сохранились слова, которые резкий на язык Марков в тот момент высказал одуревшим от боёв подчинённым Офицерского полка: «Ныне армия вышла из-под ударов, оправилась, вновь сформировалась и готова к новым боям…
Но я слышал, что в минувший тяжелый период жизни армии некоторые из вас, не веря в успех, покинули наши ряды и попытались спрятаться в селах. Нам хорошо известно, какая их постигла участь, они не спасли свою драгоценную шкуру. Если же кто-либо еще желает уйти к мирной жизни, пусть скажет заранее. Удерживать не стану. Вольному воля, спасенному рай, и… к черту»[3].
Оживающая Добровольческая армия получила в эти дни две разноречивые, но крайне важные новости – большевики подписали Брестский мир и восстали донские казаки. Случилось то, чего так боялись и чего так ждали. Ленин капитулировал перед злейшим врагом добровольцев, а значит, три года войны они проливали кровь зря. Этот враг – немцы – скоро появится в прямой видимости.
С другой стороны, возлагавшиеся на казачество надежды оправдались. Донцы недолго терпели над собой комиссаров, и теперь Тихий Дон готов стать под знамёна Белого движения. Генерального штаба полковник Владимир Барцевич, посланный в разведку, привёз депутацию от донцов из 17 человек, которые сообщили, что генерал Попов окончил Степной поход в Новочеркасске. Выбив оттуда большевиков с помощью пришедшего из далёких румынских Ясс отряда полковника Михаила Дроздовского, который ищет встречи с командованием Добрармии.
Это совершенно ободрило обескровленную армию. Значит, есть ещё другие силы в России, кроме них. Есть ещё офицеры, которые взялись за оружие и пришли на Дон вместе сражаться с большевиками.
Направление движения было выбрано однозначно – на Дон. 19 апреля армия двинулась обратно.
Подробности в штабе сообщили члены делегации. Выяснилось, что восстание спровоцировал бесчинства местного красногвардейского отряда в станице Цимлянской, где голубевцы растратили станичную казну себе на жалованье, а затем наложили на цимлянцев контрибуцию. Казаки обомлели от такой наглости и на станичном сборе постановили распустить отряд из 70 красногвардейцев. Голубевцы отказались возвращать казну и стали уходить на станцию Ремонтная, ища там поддержки. Тогда казаки ударили «сполох», войсковой старшина Иван Голицын заявил, что такой власти на Дону «не любо», и разослал гонцов в станицы Терновскую, Кумшатскую, Филипповскую и Верхне-Курмоярскую. Беглецов догнали, деньги отобрали, а самих порубили в капусту. Теперь уже отступать было поздно. Иллюзии относительно возможности «мирного сосуществования» с большевиками кончились, тем более что и без этого эпизода на Дону хватало злобы среди казаков – крестьяне уже кинулись делить казачью землю, чего вольное воинство потерпеть не могло. Получалось, что, вместо ожидаемых дополнительных «легот» от большевиков, казаки лишались и земли, и воли, и власти на собственной территории.
18 марта поднялась станица Суворовская. Отсюда восстание покатилось по станицам 1-го и 2-го Донских округов, были направлены гонцы к партизанам генерала Попова с просьбой о поддержке. Генерал к тому времени маневрировал на Маныче и Сале, ухитрившись не только сберечь в мелких стычках основные силы, но и пополниться несколькими сотнями калмыков станиц Платовской (родина Семёна Будённого), Бурульской и Граббевской – дополнительно 770 шашек.
Узнав о начале восстания, Попов двинул партизан к Дону. Голубевцы, не сумев отсечь партизан от повстанцев, ввиду начала весны решили, что хватит воевать. У них «начались торжества, пьянство и самодемобилизация на полевые работы»[4].
К концу марта неугомонный мигулинец Попов, который также испытывал проблемы с дисциплиной рядовых казаков, желающих пахать, а не воевать, собрал офицеров и переправился через Дон у станицы Нижне-Курмоярской, начав движение на Новочеркасск.
В начале апреля восстали донцы ближних к казачьей столице станиц Кривянская, Заплавская, Бессергеневская, Мелеховская, Раздорская и Багаевская. Их возглавил войсковой старшина Михаил Фетисов (у друзей имевший прозвище Ахмет мирза Пей Наливай Бей Выталкивай Выгоняй Бек Фетисов), собравший партизанский отряд из бывших сослуживцев по 7-му Донскому казачьему полку. 1 апреля отряд лихой и абсолютно авантюрной атакой выбил красных из Новочеркасска.
Стратегического смысла в этом не было никакого – маленький отряд не смог бы не только удержать большой город, но даже контролировать его центральную часть. Но ведь плох тот казак, который не мечтает стать атаманом.
Через три дня красные перебросили подкрепления из Ростова, и «Ахмет мирза» вынужден был вновь уводить партизан к Дону на поиски «степняков» генерала Попова.
Походный атаман был умнее и дальновиднее, на рожон не лез, пернача себе не искал. Спокойно формировал «пояс сопротивления». К середине апреля на Дону уже были сформированы три «фронта» – Задонская группа генерала Ивана Семенова (район Кагальницкой – Егорлыкской), Южная группа Генерального штаба полковника Святослава Денисова (район станицы Заплавской), Северная группа войскового старшины Эммануила Семилетова (район Раздорской). Общая численность повстанцев составляла не менее 10 тысяч сабель, что являлось уже очень мощной силой, с которой большевикам приходилось считаться[5].
Самим красным в это время уже было не до погонь за партизанами – на Дон стремительно продвигались немцы, оккупировавшие по Брестскому миру Прибалтику, Белоруссию и Украину. Германские и австрийские разъезды уже выходили к границам Донской области, внося разлад в умы руководства «Донской советской республики», настроенной преимущественно левоэсеровски (сам глава Совнаркома ДСР подхорунжий Фёдор Подтёлков также был левым эсером). На I съезде Советов ДСР в апреле 1918 года горячие головы от эсеров и левых коммунистов даже протолкнули резолюцию об объявлении «революционной войны» Германии, вопреки позиции Ленина, согласному на любой, пусть даже «похабный», но мир с тевтонами. А поскольку надёжных войск в Ростове для этого не было вообще, военный комиссар Подтёлков с комиссаром по делам управления прапорщиком Михаилом Кривошлыковым с отрядом в 120 человек и 10 млн николаевских рублей отправились на Верхний Дон в Хоперский и Усть-Медведицкий округа проводить мобилизацию в «революционную армию» для отпора немцам. Считалось, что более бедные верховые станицы априори должны выступить на стороне большевиков. Сам Подтёлков был родом из верхнедонского хутора Крутовского.
Однако уже сами большевики выпустили ситуацию на Дону из-под контроля – казачество, видя, куда гнут новые власти, терпеть их долее не захотело ни в низовых, ни в верховых станицах. Отряд Подтёлкова был разоружён у станицы Краснокутской, а затем у хутора Пономарёва после краткого суда обоих главарей, как изменников Дону, приговорили к повешению, а остальных – к расстрелу.
В самом Ростове уже было непонятно, кто именно контролирует ситуацию. Рабочие так и оставались под сильным влиянием меньшевистского Донкома РСДРП, левые коммунисты и эсеры игнорировали рекомендации Ленина, требовавшего прекратить антигерманскую пропаганду. К тому же по ходу наступления немцев из Украины на Дон выдавливались отряды разного рода батьков, анархистов, авантюристов всех мастей. В Новороссийске и Крымской верховодил самостийник Михайло Бушко-Жук («товарищи, мы боролись за диктатуру пролетариата, а пришли к диктатуре штыка»), в Кавказской – «комиссар» Сергей Одарюк, в Армавире – партизан Иван Гудков, В Баталпашинской – сын колесника Яков Балахонов и прочие «коммунисты-анархисты».
К примеру, в Ростове и Новочеркасске в это время буйствовал отряд «чёрной гвардии» известной бомбистки и анархистки Маруси Никифоровой, соратницы Нестора Махно, известной своим участием в ряде бандитских налётов на банки и подрывах кафе, магазина и пассажирского поезда. Пользуясь поддержкой своего старого знакомого по эмиграции Антонова-Овсеенко, прибывшая на бронеплатформе с орудием Маруся со своей братвой в Ростове захватила ряд банков и на площади перед Новым базаром устроила «уничтожение капитала» и «рождение нового мира» – сожжение ценных бумаг и облигаций. Золото и бриллианты всё же осели в карманах борцов против капитала. Местная Красная гвардия боялась ей помешать, ибо вслед прибыли с Украины анархистские отряды Арона Барона, Махно, Желябова, Васильева и прочих[6].
Отсутствие твёрдой власти оживило ростовскую босоту, и город наводнился налётчиками, громилами и ворами. Местному Совнаркому, погрязшему в политических дрязгах и пытавшемуся сохранить хотя бы видимость управления, было не до них.
Об этих страстях Деникин знать ещё не мог, как и о занятии немцами Украины и Крыма. Гонцы с Дона приносили ему лишь просьбы о помощи восставшим казакам, ведущим наступление на Новочеркасск. Надо было решать, куда вести бесприютную Добровольческую армию. Донское направление подсказывала сама обстановка. Долгожданные слова «Дон проснулся» стали паролем для всей армии, стремившейся уйти из иногородних хуторов к гостеприимным станицам. Деникин отдал приказ 1-му конному полку идти на знакомую Егорлыкскую, а партизанам Богаевского – в тыл большевикам на слободу Гуляй-Борисовка.
В Егорлыкской 20 апреля большевистский снаряд угодил в дом, где располагался штаб с Деникиным и Романовским. Новый главком чуть было не повторил судьбу старого. Но судьба его берегла: погиб адъютант, и были ранены несколько офицеров. Оба генерала вышли из дома, с головы до ног перепачканные извёсткой. Пронесло, была Страстная суббота…
Судьба надолго связала Деникина и Романовского. В последующие два года войны дня не проходило, чтобы генералы не виделись и не принимали решений по военным и политическим вопросам коллегиально. По существу, это был первый «правящий тандем» в Белой России.
«С первых же дней совместной службы в качестве командующего и начальника штаба, – писал Деникин, – между нами установились отношения интимной дружбы, основанные на удивительном понимании друг друга и таком единомыслии, которого мне лично еще не приходилось испытывать в своих отношениях с людьми. Работать вместе было легко и приятно».
Заметим, подобных отношений у Деникина с Алексеевым не сложилось, хотя за последние полгода в спорах с Корниловым именно на его стороне чаще всего выступал сын крепостного. Вероятнее всего, несостоявшийся диктатор и «спаситель России» вообще дистанцировался от любого лидера, стараясь показать свою обособленность и особое мнение по всем вопросам. К тому же неуживчивый характер Алексеева и его двусмысленная позиция в ходе корниловского мятежа всё же отдаляли от него монархически настроенных офицеров и генералов, которых на тот момент в Добровольческой армии было большинство.
Армия возвращалась. В пасхальную ночь добровольцы входили в первую на пути донскую станицу Егорлыкскую, навстречу крестному ходу из местного храма.
На Дону в станице Мечетинской Ледяной поход заканчивался. Из тех, кто выступил из Ольгинской 15 февраля, в живых осталось 3698 человек, получивших впоследствии медаль «первопоходников» – на Георгиевской ленте серебряный терновый венец, пронзённый мечом. На Дон возвращались уже чуть более 5 тысяч человек с примкнувшими к добровольцам кубанцами[7].
Один из участников Ледяного похода подытоживал: «80 дней маршей, из коих 44 боя, 1050 вёрст пройденного пути… около 500 убитых, 1500 раненых. Зажгли ли мы тот светоч, о котором говорил генерал Алексеев? Да, зажгли. Ибо, несмотря на значительные, часто искусственно создаваемые с разных сторон, препятствия, к нам отовсюду потянулись русские офицеры и добровольцы»[8].
То есть из 3683 выступивших в поход корниловцев Добрармия потеряла более 60 % своего состава. Как говорил тот же Деникин, «деревянный крест или жизнь калеки были уделом многих участников корниловского похода». Лучших из лучших, тех самых, которые фанатично верили в Идею. Соль Белой России.
В это же время параллельно в Ростов с боем входил отряд полковника Михаила Дроздовского, проделавший более чем тысячевёрстный марш из Румынии на соединение с Добр армией. Его авангард во главе с полковником Антоном Туркулом пробился к кафедральному собору Рождества Богородицы на Старом базаре. Белая Россия объединялась.
