Сергей Жарков
Викинги
Кстати, и в некоторых образцах скандинавской литературы средневекового периода обнаруживаются тенденции, общие с англосаксонской и франкской литературой эпохи викингов. Как бы то ни было, в агиографической литературе (Heilagra manna sögur) слово «викинг» (víkingr) имеет вполне ясное значение – «пират, грабитель» – и, таким образом, употребляется в крайне негативном смысле. Даже латиноязычные исландские анналы и то не особенно доброжелательны в оценке викингов, хоть и исключительно немногословны и сухи даже для жанра анналов, однако подобное отношение становится менее убедительным, если мы вспомним, что они представляли собой лишь средневековую компиляцию из других иностранных источников.
Но помимо негативного образа викинга в агиографии во многих образцах средневековой скандинавской литературы присутствует иное, малосодержательное и вполне нейтральное изображение викингов как морских воинов, где слово «викинг» относится к человеку, отправляющемуся в летние викингские рейды в южные чужие страны. Подобный образ превалирует в сагах об исландцах, т. е. в классических исландских родовых сагах, действие которых разворачивается по преимуществу в эпоху викингов. Говоря об исландских сагах, можно сказать, что во всем корпусе исландских саг и прядей, т. е. более кратких произведений, присутствует 144 ссылки на викингов и 39 упоминаний viking как состояния викингского похода. Нет смысла приводить здесь все 144 примера, поскольку при знакомстве со всеми отрывками становится ясно, что во всем корпусе, рассмотренном в определенном контексте, упоминания о викингах можно распределить по четырем основным категориям, с которыми традиционно и работают исследователи. Первая, хоть и не самая многочисленная категория, всего 14 % – это викинги как предки. Вполне естественно, что они встречаются во вступительных главах саг и, как правило, в связи с характеристикой героя, среди предков которого были викинги. При обращении к первым главам «Саги о Греттире», «Саги об Эгиле», «Саги о Вига-Глуме» или «Саги о Золотом Торире» чаще всего выясняется, что главный герой повествования испытывает проблемы с социальной адаптацией. В эту же категорию входят и те случаи, когда термин «викинг» используется в качестве псевдонима. Вторая категория— это викинг— герой повествования в его юные годы. Упоминания викингских походов, пришедшихся на юность героя саги, также играют функциональную роль и крайне стереотипны: в юности он был викингом, затем обратился к более почтенным занятиям, т. е., как правило, стал поселенцем и земледельцем в Исландии; например: «Первую половину своей жизни Хавард был великим викингом и очень храбрым воином, но получал по ране в каждом сражении, в котором принимал участие; он был ранен под коленную чашечку и с тех пор всегда хромал». Перед нами вполне очевидное литературное клише, поскольку, судя по исландской историографии, предки исландских поселенцев потеряли свои земельные владения в Норвегии и, как следствие этого, были вынуждены перебраться в Исландию, но отнюдь не являлись удачливыми в сражении викингами. Во многих случаях сюжеты с предками-викингами и викингскими походами как занятием, свойственным герою в юности, совмещаются. Третья категория – это викинг как временное занятие. Несколько примеров демонстрируют, что викингские походы в глазах автора XIII в. не выглядят как греховные забавы молодежи, но являются вполне законным временным занятием норвежского земледельца (фермера). Такие «частично занятые» земледельцы отправлялись на одно лето или на несколько летних сезонов в викингские походы – либо за собственный счет, либо поступая на краткий период своей жизни на службу к конунгу. Даже если этот сюжет и играет определенную художественную роль в повествовании, его можно рассматривать в качестве реминисценции на самом деле имевших место в тот период событий и, таким образом, как адекватное отражение эпохи викингов в средневековой скандинавской литературе. В подобные походы могли отправляться как в летнее время, так и на более продолжительный срок, будучи на службе у конунга. Четвертая категория— это чужеземные, иногда безымянные викинги как испытание для героя. Действительно, наиболее частые упоминания викингов обнаруживаются в сюжетах, повествующих об испытаниях, выпавших на долю героя. В сагах об исландцах это, как правило, испытание оружием, описанное либо в виде поединка, либо, что еще чаще, в виде морского сражения с другими викингами, происшедшего во время путешествия в чужие страны. К тому же имеется несколько отрывков, где социальная правоспособность главного героя, его качества вождя подчеркиваются благодаря демонстрации того, как он успешно избегает угрозы со стороны викингов. Такой скрытый акцент, по-видимому, объясняется следующим образом: в самой Исландии практически не было шанса встретиться с настоящими викингами, и авторам приходилось переносить место действия, изображая подобные встречи в морях к югу от острова. В целом описание викингов из этой категории почти исключительно негативное; их склонны изображать скорее как берсерков, которые также встречаются в этих литературных произведениях и которым отводят сходную роль испытателей героев. Из 83 упоминаний берсерков 29 известны по двум отрывкам из двух разных саг (20 в одной сцене из «Саги о Греттире» и 9 в «Саге о Вига-Глуме»); там и в четырех других сагах «berserkr» неоднократно употребляется в качестве синонима для víkingr: а) в поединке и т. п.; б) в морском или ином сражении; в) как избавитель от викингов.
Помимо использования викингов как явно стереотипных персонажей, авторам саг в некоторых случаях удается дать им характеристику, акцентировав внимание на их нраве: «Их рулевого звали Храппен. То был скрытный человек, могучего телосложения и неуживчивого нрава. Он был не прочь прихвастнуть, побывал во многих викингских походах и очень любил оружие и одежду». Или авторы достигали схожего эффекта посредством описания одеяния викинга: «Мужчина поднялся на драккар и подошел к борту; на нем был темно-красный кафтан и поверх него иссиня-черный плащ, а на голове— шапка, украшенная тесьмой». В сагах об исландцах уже прослеживается определенная тенденция к романтизации и идеализации. Здесь я отсылаю к некоторым текстам, повествующим о летних экспедициях, в течение которых герои сражались лишь против преступников и викингов, а земледельцев и купцов отпускали с миром – надо признаться, христианский, но не особенно убедительный вариант. Для классификации викингов в сагах об исландцах этих примеров вполне достаточно; схожая ситуация обнаруживается в историографической литературе Скандинавии – как в латиноязычной, так и в древнескандинавских версиях. В своей «Хеймскрингле» – в отличие от «Саги об Эгиде» – Снорри Стурлусон вообще избегает использовать термин «викинг», однако его герои все же отправляются в викингские походы. В латиноязычной «Истории о древних норвежских королях» монах Теодорик называет ранее упомянутого короля Олава Трюггвасона блаженным, но в его молодые годы именует его пиратом. Столь же двусмысленна характеристика Свейна Аслейфссона в гл. 105 «Саги об оркнейцах», псевдоисторического произведения об Оркнеях, где описание викинга иллюстрирует все прежде приведенные случаи: «Когда Хакон был еще молод, Свейн Аслейфссон предложил взять его на воспитание, и с этой целью он отправился на Гаисей. Как только он возмужал, Свейн стал брать его каждое лето в викингские походы, дабы он заслужил к себе уважение. Каждую зиму Свейн сидел на Гаисее, где у него было 80 мужей и самый большой пиршественный зал на Оркнеях. Весной у него прибавлялось работы, потому что он сеял много зерна себе на пропитание; а потом он отплывал на Гебриды или в Ирландию и брал все, что мог, вплоть до середины лета. Он оставался дома до окончания жатвы, а затем ранней осенью отправлялся в новый викингский поход вплоть до начала зимы». Данный отрывок представляется вполне позитивным описанием, однако оркнейский ярл советует герою отказаться от викингских экспедиций (грабительских рейдов), и когда Свейн в конце концов погибает во время разграбления Дублина, создается впечатление, что мы имеем дело со скрытым осуждением образа жизни викинга. В XIII веке в сагах об исландцах и в местной историографии викинг становится клишированным персонажем, поскольку «викинг» здесь, как правило, имеет значение «морской воин», но в определении викинга как противника по-прежнему присутствует отчетливо негативный оттенок. Однако викинг как предок или викинг как временное занятие главного героя подразумевают явно более позитивную оценку.
Совершенно иную картину представляет другой жанр древнескандинавской литературы, а именно гораздо менее известные и плохо изученные саги о древних временах, которые в средние века все без разбора получили известность как «лживые саги», что подразумевает полное отсутствие у них каких-либо претензий на правдивость или реалистичность. Но это не совсем так, так как эти саги, многие из которых, хоть и записанные позднее, все же дают нам сведения о личностях, событиях и культурно-исторических условиях эпохи викингов, одновременно являясь образцами своеобразной, сложной и увлекательной поэзии скальдов. Эти саги представляют собой удивительный сплав вымысла и реальности при отображении многих знаменательных событий эпохи викингов, а также культуры и истории того времени. И даже если фон, хронология событий и их содержание могут быть переданы неточно или ошибочно, а кое-что добавлено в угоду занимательности, тем не менее многие саги, если их рассматривать как произведения литературы, каковыми они, в сущности, и являются, безусловно, содержат ту меру реальности, которая вообще возможна при реконструкции этой эпохи в наши дни. Можно сказать, что саги были близки к происходившим событиям и к тому же создавались в то время, когда идеалы и жизненные ценности их создателей были во многом созвучны с эпохой викингов. Поэтому все же не следует упускать из виду тот факт, что саги о древних временах, вопреки их средневековому определению как «лживых саг», содержат удивительный пласт реминисценций эпохи викингов (в основном топологического свойства), что также свидетельствует о ранней идеализации эпохи викингов в современной ей литературе, и не только в скальдической и героической поэзии, но даже в рунических надписях и в латинских текстах.
Вот как описывается в книге «Викинги. Мореплаватели, пираты и воины», составленной коллективом авторов (Р. Шартран, К. Дюрам, М. Харрисон, И. Хит), почему викингов изображали как «кровожадных варваров-язычников»: «Образ викингов как кровожадных безбожников берет начало в известной уже и тогда концепции «варваров с севера». В глазах античных авторов, живших в странах Средиземноморья, мир просто и удобно делился на две части: жаркий, сухой, яркий и цивилизованный юг, с одной стороны, и с другой – холодный, сырой, темный и далекий варварский север. Первым намеком римлянам относительно нарушения гармонии и баланса стало продвижение в Южную Галлию примерно в 100 г. до Р.Х. племен кимвров и тевтонов. Римляне осознавали, что пришельцы происходят с Датского полуострова, однако нервный центр смертельной угрозы для империи располагался еще севернее. В итоге погубившие Рим остготы и вестготы описаны готским хронистом VI века, писавшим на латыни Иорданесом, как этакие экономические беженцы с перенаселенного балтийского острова Готланд.
Руны на нижней поверхности этого ковчежца VIII или IX в. гласят: «Сия шкатулка принадлежит Райнвейг». Вероятно, реликвия стала добычей грабителя-язычника, чья жена по имени Райнвейг присвоила шкатулку себе; впоследствии ковчежец вновь использовался при отправлении церковных обрядов. Внутри по-прежнему находятся мощи.
Скандинавский аспект варварской угрозы пережил крушение Римской империи. Франки, создавшие государство на обломках великой державы и унаследовавшие многие римские традиции, постепенно обнаружили, что угроза с севера актуальна и для них. Экспедиция Гюгелака Гета в Рейнскую область, упомянутая франкским автором VI века Григорием Турским и в принадлежащей неизвестному автору поэме «Беовульф», в которой рассказывается о событиях VI века, но написанной, вероятно, двумя столетиями позднее, по всей видимости, событие, если можно так сказать, одиночного характера. Когда каролингские короли овладели Центральной и Северной Германией, вследствие чего оказались перед южными рубежами ареала распространения скандинавских, или датских, поселений, викинги сразу же вошли в анналы истории, внеся в нее неожиданно длинный кровавый след».
Богато украшенная страница из латинской рукописной копии Евангелия от Матфея из Кентербери (известная как «Codex Aureus»), на которой хорошо видны заметки на староанглийском языке, сделанные в начале и в конце страницы. У викингов существовало много способов обогащения, в частности, немалые деньги можно было получить в порядке выкупа. На полях роскошной, богато иллюстрированной копии четырех Евангелий (на фото), выполненной английскими монахами в Кентербери, была обнаружена надпись, которую по стилю и почерку можно отнести к англосаксонской письменности IX в.; она гласит: «Я, граф Альфред, и Верберг, моя супруга, выкупили эту книгу у орд язычников за собственные деньги, уплатив им чистым золотом, свершив сей поступок во имя любви к Господу нашему и во спасение наших душ, а равно и потому, что мерзко было нам оставлять сию священную книгу в непотребных руках».
В наше время большинство людей, рассуждая о викингах, в первую очередь представляют себе их боевые корабли, которые являлись величайшими шедеврами кораблестроения, а самих викингов – вооруженных мечами и топорами, нападающих на какое-то прибрежное поселение лишь по той причине, что именно свои набеги они и воспевали в собственной литературе. Но было бы неверно предполагать, что общество викингов было менее сложным, чем освященное традицией и обособленное христианское общество, которое они разоряли. Так, например, Вульфстан из Йорка в своей проповеди к англичанам, когда «большинство их преследовалось данами», находит совершенно неестественным, что «если серв ушел от своего лорда к викингам, перешел из христианства в язычество, встречая своего господина в сражении, убивает его, ему не нужно платить вергельд родственникам бывшего господина; а если бы его прежний господин убил серва, он должен был заплатить вергельд за него, как если бы тот был свободным человеком». Тот факт, что значительно большее число свободных людей проживали в «Области датского права», чем в остальной Англии, по данным «Книги Страшного суда», предполагает, что основной характеристикой культуры викингов (во всех случаях их столкновения с другими обществами) была мобильность – не только географическая, но и социальная. Своими достижениями в области кораблестроения, навигации и торговли викинги, кажется, более обязаны технологии, чем цивилизации, а типичное описание норманнов в «Речах Высокого» не является чересчур романтичным и может представляться несоответствующим героическому образу скандинава:
Глупый надеется
Смерти не встретить,
Коль битв избегает,
Но старость настанет —
Никто от нее
Не сыщет защиты.
(Речи Высокого, 16)
или
День хвали вечером,
Жен – на костре,
Меч – после битвы,
Дев – после свадьбы,
Лед – если выдержит,
Пиво – коль выпито.
(Речи Высокого, 81)
Эти суровые описания, содержащиеся в «Речах Высокого», соотносимы с эпохой викингов в большей степени, нежели уже слегка формализированный героизм некоторых персонажей саг, таких, как, например, Гуннлауг или Гуннар. Кстати, подобный подход к описанию героев появился в сагах, поскольку те были записаны более поздними почитателями эпохи викингов, и поэтому оказались столь близки по духу переводчикам XIX века. Но разумное и осторожное использование письменных источников в какой-то степени делает для нас возможным составить свое представление об идеях и целях людей, живших и действовавших в эпоху викингов. С другой стороны, этот период времени часто представляется исследователями как некий необъяснимый взрыв человеческой энергии, сила которого в течение трех веков вела скандинавов через моря известного в то время мира, оставив после себя несколько топонимов, диалектных слов и героические истории, сюжеты которых столь последовательны, что заставляют нас говорить об оригинальном, и поэтому легкоузнаваемом, стиле и духе.
Изучая эпоху викингов, необходимо помнить, что территории основных Скандинавских стран в это время отличались от современных. Так, в эпоху викингов к Скандинавии относились открытые и в разной мере постепенно колонизованные – преимущественно норвежцами – острова Северной Атлантики: Исландия, откуда викинги затем двинулись в Гренландию (еще с III в.), Лабрадор, Фарерские, Шетландские, Оркнейские (в начале VIII в.), Ньюфаундленд и Гебридские. Так, по свидетельствам саг, почти до конца эпохи викингов западная область современной Швеции – Емтланд – принадлежала Норвегии, и Норвегия же претендовала на западногетские земли, которые довольно регулярно платили дань норвежским конунгам. Юг Скандинавского полуострова— области Блекинге, Сконе и Халланд – принадлежали тогда Дании; остров Готланд относился к Швеции довольно условно. В целом можно сказать, что Швеция в эпоху викингов была территориально меньше, чем когда-либо еще в своей истории, а Норвегия (учитывая захваченные викингами острова) и Дания, еще владевшая всей Ютландией и южными областями Скандинавского полуострова, – много больше. Кстати, богатые захоронения и другие открытия археологов, особенно результаты раскопок ранних городов, свидетельствуют о широких торговых и, скорее всего, также династических связях Дании, во всяком случае Ютландии, с континентом. Дания, единственная из Скандинавских стран целиком равнинная, слегка всхолмленная страна, с мягким климатом, издревле стала краем земледельцев, которые следовали общинным распорядкам континентального типа. В более суровых Норвегии и Швеции, где всхолмленное побережье изрезано длинными, извилистыми, глубоко внедряющимися в сушу заливами – фьордами, с их обрывистыми берегами, и усеяно скалистыми мелкими островками-шхерами, датчане слыли «южанами». Так природные условия, близость к передовым странам континента и расположение на важных торговых путях способствовали динамичному развитию Дании в Средние века.
Благочестивые викинги. Король Кнут с женой, Иммой Эльфгифю (вдовой Этельреда Неспособного), воздвигают золотой крест в церкви в Нью-Минстере, что в Винчестере. Разворот титульного листа «Книги жизни», реестра аббатства Нью-Минстер-энд-Хайд, около 1020–1030 гг. Обратите внимание на меч в левой руке короля. Это типичное оружие эпохи викингов – так называемый меч каролингского типа. Каролингский меч, или меч каролингского типа (также нередко обозначается, как «меч викингов»), – современное обозначение типа меча, широко распространенного в Европе в период раннего Средневековья. Введено оружиеведами и коллекционерами оружия XIX–XX вв. Сам тип меча выработан около VIII в., на излете эпохи Великого переселения народов и в начале объединения государств Западной Европы под эгидой Карла Великого и его потомков, чем и объясняется название типа меча («относится к эпохе Каролингов»). Предположительно меч каролингского типа является развитием античной спаты через промежуточное звено – меч вендельского типа, он же так называемый «меровингский» меч или меч периода Великого переселения народов. Каролингские мечи отличались широким обоюдоострым клинком (ширина клинка обычно составляла 5–5,6 см у гарды) длиной около 90 см с глубоким и широким долом и эфесом с прямым нижним краем (в среднем общая масса меча составляла около 1 кг). Такой эфес меча позволял воину наносить только мощные плечевые удары. Мечи воины носили на перевязи, поверх кольчуги, а иногда и под ней (для того чтобы носить меч под кольчугой, в ней делался специальный разрез, из которого наружу торчал только эфес меча). КХ в. меч каролингского типа широко распространился в странах Северной и Западной Европы, в особенности во франко-кельтских, скандинавских и славянских регионах. Древнеславянские каролингские мечи по конструкции от древнегерманских практически не отличались. Мечи каролингского типа производились и в одном из ремесленных центров Древней Руси. Кстати, каролингские мечи находят не только в христианских землях, но и в мусульманских. Во второй половине XI в. меч каролингского типа эволюционировал в классический «рыцарский меч».
А вот шведы господствовали на балтийских торговых путях между Атлантикой и Восточной Европой. Поэтому здесь уже в первые века появились торгово-ремесленные центры (особенно на островах Готланд и Эланд), а позднее и ранние города, связанные с трансъевропейской торговлей; они развились с VIII в., когда средиземноморские пути на Восток были перекрыты в ходе арабских завоеваний и был разработан известный северный маршрут – путь «из варяг в греки».
Этнокультурный состав скандинавских народов был достаточно гомогенным. В эпоху викингов там проживали около тридцати северогерманских племен. Этнокультурное и религиозное родство, прямое соседство, сходство занятий, общественного развития и менталитета позволяют рассматривать Скандинавский регион как историко-культурную общность, каждый из членов которой при этом обладал также и своими, только ему свойственными чертами. Малочисленные скандинавы, разбросанные по значительным территориям, живущие среди скал, болот и пастбищ (за исключением Дании), занимались в меру возможностей экстенсивным земледелием, очень широко – пастушеством, максимально использовали плоды леса и особенно моря, доступность которого пронизывала всю их жизнь. А как морские народы во всей полноте этого определения скандинавы имели в своем распоряжении еще и незамерзающие Северное и Балтийское моря, бескрайнюю Северную Атлантику с теплым Гольфстримом. Длинные береговые линии со многими глубокими заливами издревле служили основными местами поселений и стоянок. Море защищало скандинавов и объединяло их: ведь в ранние эпохи принятое тогда каботажное путешествие по воде было гораздо удобнее, безопаснее и дешевле, чем сухопутное. Море и призвало скандинавов к морским странствиям.
У скандинавов к эпохе викингов и на ее первом этапе господствовали триединые или трехчастные общества, в которых были представлены знать с королем/вождем во главе, масса свободных общинников и рабы; это было характерное для стадии варварства социально-правовое членение, отмеченное у северных германцев, как известно, еще Тацитом. В рассматриваемый период это развитое варварское общество соседствует с богатыми земледельческими народами континента, о которых мореходы-скандинавы знают не понаслышке. Так, писатель VI века Григорий Турский в своей «Истории франков» (кн. III) свидетельствует о нападении короля геатов (гетов) на франкские земли— сюжет, повторенный затем в поэме о Беовульфе. К VII веку юты, англы, фризы и саксы образовали в Британии группу варварских англосаксонских королевств. Присутствие данов во Франкском государстве Карла Великого зафиксировано «Песнью о Роланде». Поэтому опыт освоения достаточно культурных территорий и создания там политических образований под своей властью у скандинавов уже имелся. А превосходные мореходы-норвежцы издревле доплывали до Оркнейских, Фарерских и Шетландских островов, в VII–VIII веках освоили и начали заселять эти пустынные острова. Они облагали данью саамов, а шведы – куршей и другие балтские и славянские племена Восточной Балтии и побережий Финского залива. Кстати, для стадии военной демократии, особенно у народов с сильно развитым (тем более преобладающим) скотоводством, включение в свой образ жизни военной экспансии вполне характерно. Набеги, колонизация и грабеж пополам с торговлей не могли не стимулироваться у северных германцев таким обстоятельством, как привлекательность европейских богатств на фоне своей скудости, особенно для усиливающейся знати. В числе внутренних факторов их широчайшей экспансии следует, видимо, назвать также развитое мореходство, относительное перенаселение годных к освоению территорий в связи с демографическим ростом во время потепления, которое продолжалось с VIII до XIII века. Рост населения порождал даже трудности с использованием угодий, прежде всего нехватку – в тех условиях – мест, пригодных для внутренней колонизации. Многочисленные исторические свидетельства разных эпох указывают, что Скандинавия периодически страдала от перенаселения и нехватки земель. Применительно к эпохе викингов развернутый анализ этой проблемы дает И. Стейнструп в своей многотомной «Normannerne». Горы, море, темные зимы и холодный климат серьезно мешали развитию земледелия и скотоводства. Но при том на Скандинавском полуострове – в отрезанных от остального мира и открытых всем ветрам северных землях – жил сильный и плодовитый народ, численность которого на протяжении VII–X вв. существенно выросла. Этому способствовали в том числе и местные обычаи, хотя свидетельствам письменных источников о том, что на севере практиковалось многоженство, едва ли следует верить. То, что мужчинам нравилось развлекаться с девушками, сожительницами и любовницами и те, кто мог себе это позволить, часто покупали себе женщин, еще ни о чем не говорит. Адам Бременский пишет, что шведские конунги, которые в силу своего положения могли содержать двух или трех богатых и высокородных жен, охотно этим пользовались. Поэтому нет ничего удивительного в том, что у Харальда Прекрасноволосого было по крайней мере девять сыновей, доживших до зрелого возраста; у Эйрика Кровавая Секира – восемь, и каждого из них требовалось как-то обеспечить. Влиятельные люди заключали брачные союзы, а если хотели, заводили еще сожительниц. Каждый мужчина, кроме разве что последних бедняков, радовался рождению сына. Чем больше сыновей – тем лучше, ибо это считалось подтверждением мужского достоинства; при жизни отца сыновья помогали ему и исполняли его повеления, и в них даже больше, чем в песнях и мемориальных камнях, оставалась память о нем. Но сыновей надо было содержать и в первую очередь – кормить. В какой-то момент сыновей херсиров и бондов оказывалось слишком много и «прочь должны были они уйти, ибо земля не могла вместить их». Младшие отпрыски знатных и богатых родов всегда служили орудием верховной власти, а в Скандинавии их хватало. Поэтому многие исследователи считают, что именно неделимость одаля (одаль – означает наследное имение, родовую усадьбу, неотчуждаемое имущество) в большей степени стимулировала походы викингов. Действительно, не получивший имения родич не был больше привязан к наследственной земле, к своей подлинной родине (именно такое значение имеет древнеанглийское слово эдель – др. – исл. одаль – в «Беовульфе») и, получив по разделу движимое имущество, он мог отправиться в дальние страны, в викингский или торговый поход. Причем это необязательно был, как утверждал профессор Гуревич, неженатый младший сын. Так, в «Саге о Хравнкеле, годи Фрейра» сказано, что Торкель, сын Тьостара, передал год орд (область), статус годи (областного жреца-правителя) и имение своему брату Торгейру, а сам отправился в Константинополь (Миклагард), где провел семь лет при византийском императоре (видимо, в известной «варяжской гвардии», речь в саге идет о событиях середины Хвека). Возвратившись в Исландию, он поселился в имении брата (см. Исландские саги. Ирландский эпос 1973: 147–148). Классический же случай с неженатым младшим сыном приведен в той же саге: «Эйвинд жил дома с отцом, а Сам был женат и жил в северной части долины, на хуторе, который называется Двор Игрищ. У него был дома полный достаток. Сам был человек очень заносчивый и хорошо знал законы. Эйвинд же стал купцом и уехал в Норвегию, и пробыл там зиму. Потом он отправился в чужие страны и остался в Миклагарде. Он прожил там некоторое время и снискал расположение греческого короля» (Исландские саги. Ирландский эпос, 1973:139). Правда, из всего вышесказанного отнюдь не следует, что скандинавы были очень многочисленным народом. Такого рода утверждения до сих пор можно услышать, и они всякий раз вызывают оживленные споры, но в данном случае речь идет только о том, что людских ресурсов в Скандинавии было достаточно. Достаточно для викингских походов – но не для того, чтобы установить свою власть в завоеванных землях или основать жизнеспособные колонии. Скандинавам не хватало места на родине, но их оказалось слишком мало, чтобы заселить, освоить и удержать за собой все территории, доставшиеся им в чужих краях.
Кстати, в эпоху викингов можно выделить еще одну категорию скандинавов, у которых имелись веские причины покинуть родной дом. Так, в первой трети IX века Годфред, утверждая свое главенство в Дании, избавлялся от «морских конунгов»; затем его сыновья дрались за власть с сыновьями Харальда; в Норвегии на протяжении ста лет, предшествующих правлению Хальвдана Черного (840 г.), грызлись между собой властители мелких королевств – и всякий раз в подобных смутах проигравшие теряли все. Те, кому удавалось выжить, бежали к обоюдному удовольствию «своих» и врагов. Мы мало что знаем о первых норвежских поселенцах, появившихся около 780 г. на Шетландских и Оркнейских островах, а чуть позднее на Гебридах, но, судя по всему, это были мирные люди: все, что им требовалось, – это пастбища для скота и возможность жить так, как они привыкли. Викинги, искавшие прибежище для себя и своих кораблей, появились позднее, в середине IX в., когда их потеснили дома. Большая часть вновь открытых земель была заселена после 860 г. У нас имеются сведения (не вполне достоверные) о сыновьях датского конунга, лишившихся своих владений на родине и обосновавшихся во Фризии, и викингах, не пожелавших принять власть Харальда Прекрасноволосого. При желании в этот перечень можно включить также Золотого Харальда и Олава сына Трюггви (Олав I Трюггвасон). Имена тех, кто возглавлял первые походы в Нортумбрию, Шотландию, Ирландию, нам неизвестны, но, весьма вероятно, это были люди того же сорта: изгнанники, которые не захотели подчиниться более сильному властителю и в результате оказались лишними в своей собственной стране.
Но не стоит, однако, все сводить к социальным причинам— безусловно, перенаселение, неделимость родового недвижимого имущества стимулировали отток дееспособного мужского населения в викингские походы, но не менее важной их причиной стали технологические новации в процессе поэтапной эволюции в кораблестроении у скандинавов, которое развивалось и достигло достаточно высокого уровня в VIII веке и привел к появлению не только всем известного классического древнескандинавского «длинного корабля» под парусом (др. – исл. langskip), он же боевой корабль викингов – «драккар» (норв. Drakkar, от древнескандинавских Drage – «дракон» и Каг – «корабль», буквально «корабль-дракон»), но и не столь знаменитого кнорра (норв. Knorr). Во многом кнорры были схожи с драккарами, однако, в отличие от них, были не военными, а скорее грузовыми и торговыми судами и использовались для перевозки большего количества припасов и снаряжения, а также лошадей. Поэтому кнорры были более широкими и вместительными, но развивали меньшую скорость. Также известно, что благодаря тому, что могли вместить больше припасов, чем драккары, кнорры часто использовались для совершения дальних походов. Так, например, Эрик Рыжий, приговоренный к временному изгнанию за убийство, отправился в поход на запад именно на кнорре и открыл Гренландию.
