Так или иначе, нужно было идти к этой их Ольге и хоть что-нибудь разузнать. Домой я сегодня не попадал никак. Лучше позвонить Лелику и предупредить. Я зашел в будку. На стене висел телефонный аппарат. Снял трубку.
– Не работает, – Коча стоял на пороге и смотрел на трубку в моей руке. – Я же говорил тебе.
– А мобила у тебя есть?
– Есть. Но тоже не работает, – ответил Коча.
– А у Травмированного?
– У Травмированного есть. Но он не даст.
– Хуй там не даст, – не поверил я и, оттолкнув Кочу, пошел в гараж.
Травмированный успел переодеться в синюю спецовку и натянуть на голову черный берет. Перед ним покачивалось, подвешенное на лебедке, какое-то железо, и Травмированный ощупывал его, как мясник коровью тушу.
– Шур, – сказал я, – дай мобилу. Я тут у вас до завтра остаюсь, надо своих предупредить.
– Остаешься? – посмотрел на меня Травмированный. – Давай. Только у меня денег на счету нет, так что болт.
– А откуда можно позвонить?
– Сходи на телевышку, здесь недалеко. И не мешайте мне, блядь! – крикнул он вслед.
Я обошел будку, миновал вагончик и по тропинке зашагал вперед. Спустился в балку, забрался на гору и, продравшись сквозь заросли малины, вышел на асфальтовую дорогу, ведущую от трассы. Подошел к забору, который тянулся вокруг телевышки. На воротах было написано «Вход воспрещен». Между тем сами ворота были открыты. Зашел во двор. Тропинка вела к одноэтажному зданию, в котором, видимо, и находился пульт управления или что там есть на телевышках. Сама вышка стояла поодаль, обсаженная цветами и обнесенная колючей проволокой. Из-за угла выскочила старая овчарка, подошла, лениво обнюхала мою обувь и пошла своей дорогой. Ни души. Даже если предположить, что за телевизионные трансляции здесь отвечала овчарка, обязанностями своими она откровенно пренебрегала. Я постоял, подождал, пока кто-нибудь выйдет, и, не дождавшись, подошел к дому. Дверь была закрыта. Я постучал. Никто, ясное дело, не ответил. Заглянул в окно. Там было темно и пусто. Вдруг изнутри выплыло лицо. Я испуганно отступил назад. Лицо сразу исчезло, послышались шаги, дверь открылась, на пороге стояла девочка лет шестнадцати, с коротко подстриженными черными волосами, большими серыми глазами и пластмассовыми серьгами в ушах. На ней была светлая короткая майка и джинсовая юбочка. На ногах – легкие сандалии.
– Привет, – сказала.
– Привет, – ответил я. – Я Герман. С бензозаправки.
– Герман? – переспросила она. – Ты брат Юры?
– Ты его знаешь?
– Здесь все друг друга знают, – объяснила она.
– У вас телефон есть? Мне позвонить надо, а у нас отключили. Коча говорит – за неуплату.
– Опять этот Коча, – сказала девочка и отступила в сторону, пропуская меня.
Я прошел по коридору, попал в комнату с кроватью у одной стены и столом у другой. На столе стоял телефон. Девочка вошла следом, стала у порога, внимательно наблюдая за мной.
– Можно? – спросил я.
– Давай, – ответила она. Из комнаты при этом не вышла.
Я взял трубку, набрал свой домашний.
– Да, – недовольным голосом сказал Лелик.
– Привет, это я.
– Ты где? – спросил Лелик.
– Я у брата, все нормально. Вы как доехали?
– Хуево доехали. Борю укачало, еле довез.
– Ну, сейчас все в порядке?
– Да, нормально. Ты когда будешь?
– Слушай, брателло, тут такая штука – я еще на день останусь. Надо завтра с бухгалтером встретиться. – Девочка за спиной хмыкнула. – Так что буду во вторник. Скажешь Боре, хорошо?
– Ну, не знаю. Может, ты сам ему скажешь?
– Да ладно, давай, подстрахуй. Договорились?
– Ты бы поговорил с Борей, а? Чтобы проблем не было.
– Да какие проблемы, Лелик? Не выебывайся. Друзьям нужно доверять.
– Ну, ладно.
– А я тебе бабу привезу. Резиновую.
– Лучше кардан мне привези.
– Ты будешь делать это с карданом?
– Мудак, – сказал Лелик и положил трубку.
Девочка проводила меня на улицу.
– Спасибо, – сказал я ей.
– Не за что. Передавай привет брату.
– Он куда-то уехал.
– А ты – тоже куда-то уедешь?
– А ты хочешь, чтоб я остался?
– Нужен ты мне, – девочка говорила спокойно и рассудительно.
– Тебе здесь одной не страшно?
– Не страшно, – сказала она. – Иди. А то собаку на тебя спущу.
Я дошел до ворот, остановился. Выглядывая исподтишка в окно, она смотрела мне вслед. Я помахал ей рукой. Поняв, что ее разоблачили, девочка засмеялась и помахала в ответ. Потом быстрым неожиданным движением задрала на груди майку, показав все, что у нее там было, и уже в следующий миг исчезла. Я не поверил своим глазам, постоял, ожидая, не появится ли она снова. Но ее не было. Какая странная, подумал я и пошел обратно.
Трудовые будни были в разгаре. Коча полулежал в кресле с катапультой и сладко спал, зажав правую ладонь худыми ногами. Я пошел в гараж. Травмированный, голый по пояс, мокрый и недовольный всем на свете, вертелся вокруг подвешенного железа, периодически толкая его своим животом. Увидев меня, махнул рукой, вытер пот со лба и решил сделать перекур.
– Дозвонился?
– Ага. Завтра поеду.
– Ну-ну, – Травмированный смотрел на меня строго.
– Шур, – сменил я тему. – Что это за старшеклассница там, на вышке?
– Катя? – глаза Травмированного вдруг покрылись теплой мечтательной поволокой, а на полноватых губах появилась отцовская улыбка. – Что она говорила?
– Ничего не говорила. Хорошая девушка. Скромная.
– Держись от нее подальше, – миролюбиво сказал Травмированный. – А то знаю я вас.
– Она там работает?
– Папа ее работает. А она ему обеды носит.
– Красная Шапочка прямо.
– Что?
– Ничего.
– Герман, – вдруг спросил Травмированный. – Ты кем работаешь?
– Независимым экспертом, – ответил я.
– И что ты делаешь?
– Как тебе сказать? Ничего.
– Знаешь, Герман, – посмотрел на меня Травмированный. – Я тебе не верю. Ты уж извини, но я тебе скажу, как думаю.
– Валяй.
– Не верю я тебе, короче. Бросишь ты нас. Потому что тебе все это на хуй не нужно. И Коче тоже на хуй не нужно. Ты даже не знаешь, чем ты занимаешься. Вот брат твой – он совсем другой.
– Ну, так чего ж он уехал?
– Какая разница?
– Большая разница. Кто это приезжал, на джипе?
– Боишься?
– Чего мне бояться?
– Боишься-боишься, я же вижу. И Коча их боится. И все боятся. А вот брат твой не боялся.
– Да что ты заладил – брат-брат!
– Ладно, не злись, – Травмированный накинул куртку и вернулся к работе. Запустил какую-то машину. Сразу же заложило уши.
– Шура! – крикнул я ему. Он остановился и посмотрел на меня, машины при этом не выключая. – Я не боюсь. Чего мне бояться? Просто у вас своя жизнь, а у меня – своя.
Травмированный в знак согласия кивнул головой. Может, он меня не услышал.
Вечером Шура молча со всеми попрощался и уехал домой. Коча так и сидел на катапульте, покрытый оранжево-синей вечерней пылью, находясь в каком-то странном полусонном состоянии, из которого его не вывели ни отъезд Травмированного, ни регулярные требования водителей фур заправить их. Травмированный показал мне, как работает колонка, и я, как сумел, закачал бензин в три нечеловеческих размеров грузовика, похожих на тяжелых уставших ящериц. Солнце садилось где-то по ту сторону трассы, и сумерки распускались в воздухе, как подсолнухи. Вместе с сумерками оживал Коча. Где-то около девяти он встал, закрыл будку на замок и устало побрел на задворки. Тяжело вздыхая, озабоченно покрутился возле кабины, в которой я спал прошлой ночью, и, протиснувшись внутрь, разлегся на кресле водителя, вытянув ноги через разбитое стекло. Я залез вслед за ним, сел рядом. Долина внизу погружалась во тьму. На востоке небо уже покрывалось тусклой мглой, а с запада, прямо над нашими головами, по всей долине разливались красные огни, возвещая о скором приближении ночи. От реки поднимался туман, скрывая в себе маленькие фигурки рыбаков и ближние дома, вытекая на дорогу и заползая в предместья. За городом в балках тоже стоял белый туман, и вся долина мягко расплывалась перед глазами, как речное дно, проваливаясь в темноту, хотя здесь, на холмах, было еще совсем светло. Коча смотрел на все это круглыми от удивления глазами, не моргая и не отводя взгляда от надвигающейся ночи.
– Держи, – я протянул Коче свой плеер.
Он натянул наушники на лысину, пощелкал, регулируя громкость.
– А что здесь? – спросил.
– Паркер, – ответил я. – Десять альбомов.
Коча какое-то время слушал, потом отложил наушники в сторону.
– Знаешь, что по-настоящему хорошо? – сказал я ему. – Над вами тут совсем не летают самолеты.
Он посмотрел вверх. Самолетов и правда не было. В небе мелькали какие-то отблески, вспыхивали зеленые искры, прокатывались золотистые шары, и облака резко подсвечивались, отползая на север.
– Спутники летают, – ответил наконец. – Их ночью хорошо видно. Я когда не сплю, всегда их вижу.
– А чего ты ночью не спишь, старик?
– Да ты понимаешь, – начал Коча, поскрипывая согласными, – какая беда. У меня проблемы со сном. Еще с армии, Гер. Ну, ты знаешь – десант, парашюты, адреналин, это на всю жизнь.
– Угу.
– Ну и купил я снотворное. Попросил что-нибудь, чтоб с ног валило. Взял какую-то химию. Начал пить. И ты понимаешь – не берет. Я специально дозу увеличил, а все равно не могу заснуть. Зато, заметь, – начал спать днем. Парадокс…
– А что ты пьешь? Покажи.
Коча пошарил в карманах комбинезона, извлек бутылочку с ядовитого цвета этикеткой. Я взял бутылочку в руки, попытался прочитать. Какой-то неизвестный язык.
– Может, это что-то от тараканов? Кто это вообще производит?
– Мне сказали – Франция.
– По-твоему, это французский? Вот эти иероглифы? Ладно, давай я тоже попробую.
Открутил крышечку, достал сиреневую таблетку, бросил в рот.
– Да нет, Гер, дружище, – Коча забрал бутылочку, – ты что, с одной не вставит. Я меньше пяти не пью.
И словно в подтверждение своих слов, Коча высыпал в глотку прямо из бутылочки несколько таблеток.
– Дай сюда, – я забрал бутылочку, вытряхнул себе на ладонь несколько таблеток, быстрым движением забросил в рот.
Сидел и прислушивался к собственным ощущениям.
– Коч, по ходу не действует.
– Я тебе говорил.
– Может, нужно запивать?
– Я пробовал. Вином.
– И что?
– Ничего. Моча потом красная.
Сумерки становились все плотнее, затекая между веток на деревьях и сгущаясь в теплой запыленной траве, обступающей нас. В долине горели апельсиновые огни, прожигая туман вокруг себя. Небо становилось черным и высоким, созвездия проступали на нем, как лица на фотопленке. Главное, что совсем не хотелось спать. Коча снова надел наушники и стал слегка раскачиваться в такт неслышной музыке.
Вдруг я заметил внизу, на склоне, какое-то движение. Кто-то поднимался от реки, тянулся вверх по крутому подъему, утопая в тумане. Трудно было понять, кто именно там шел, но слышны были эти шаги, будто кто-то гнал от воды напуганных животных.
– Ты это видишь? – настороженно спросил я Кочу.
– Да-да, – Коча довольно кивал головой.
– Кто это?
– Да-да, – продолжать кивать головой Коча, разглядывая ночь, неожиданно надвинувшуюся на нас.
Я замер, прислушиваясь к голосам, которые звучали все четче, приближаясь в терпкой влажной мгле. Туман, подсвеченный снизу, из долины, казался наполненным движением и тенями. Над туманом воздух был прозрачен, в нем время от времени пролетали летучие мыши, кружа над нашими головами и резко ныряя обратно, в мокрое месиво. Голоса усилились, шаги стали совсем четкими и вдруг, прямо перед нами, из тумана начали вываливаться фигуры, быстро приближаясь по густой горячей траве. Они легко двигались, поднимаясь вверх, и становилось их все больше и больше. Я уже видел лица передних, а из тумана доносились все новые и новые голоса, и звучали они сладко и пронзительно, устремляясь в небо, как дымы из каминов. Когда первые из них подошли, я хотел их окликнуть, сказать что-то такое, что могло бы их остановить, но не нашел слов и лишь молча наблюдал, как они подходят совсем близко и, не замечая нас, направляются дальше, вперед, не останавливаясь и исчезая в ночном мареве. Было непонятно, кто это, какие-то странные существа, почти бестелесные, мужчины, скрывающие в своих легких сгустки тумана. Были они высокого роста, с длинными нечесаными волосами, завязанными в хвосты или собранными в ирокезы, лица у них были темные, в шрамах, у некоторых на лбу были нарисованы странные знаки и буквы, у кого-то – сережки в ушах и носу, у кого-то лица закрыты платками. На шеях у них раскачивались медальоны и бинокли, за спинами несли удочки и ружья, кто-то держал знамя, кто-то – длинную сухую палку с собачьей головой на конце, кто-то нес крест, кто-то – мешки со скарбом, у многих были барабаны, в которые они, впрочем, не били, закинув их за спины. Одеты были небрежно и цветисто, одни в офицерских френчах, другие накинули на плечи овечьи кожухи, многие были в простых длинных белых одеждах, густо окропленных куриной кровью. Кое-кто шел без сорочки, и раскидистые татуировки синевато поблескивали под ночными звездами. У некоторых на ногах были армейские сапоги, у кого-то веревочные сандалии, но большинство шли босиком, давя ногами жуков и полевых мышей, наступая на колючки и совсем не выказывая боли. За мужчинами шли женщины, тихо переговариваясь в темноте и время от времени прыская коротким смехом. У них были высокие прически, у многих – дреды, хотя попадались и вовсе лысые, правда, с разрисованными красным и синим черепами. На шеях висели иконки и пентаграммы, за спинами у них сидели дети, сонные, голодные, с большими пустыми глазами, впитывающими в себя окружающую тьму. Платья у женщин – длинные и яркие, будто они были обмотаны флагами каких-то республик. На ногах – браслеты и фенечки, а у некоторых на пальцах ног – мелкие серебряные перстни. Когда и они прошли, из тумана начали выступать темные фигуры, вообще ни на что не похожие. У некоторых на голове – бараньи рога, обмотанные лентами и золотой бумагой, у других тело покрыто густой шерстью, еще у кого-то за спиной шуршали индюшачьи крылья, а у последних, самых темных и молчаливых, были скрюченные тела, они будто срослись между собой, так и двигаясь – с двумя головами на плечах, с двумя сердцами в груди и с двумя смертями про запас. А за ними из тумана выплывали разморенные коровьи головы, неизвестно, как их сюда выгнали, как затащили на эти высокие склоны. Коровы шли, волоча за собой бороны, на которых лежали слепые змеи и мертвые бойцовские псы. И боронами этими заметались следы неимоверной вереницы, прошедшей только что мимо нас. Коров подгоняли пастухи, одетые в черные пальто и серые шинели, они гнали животных в ночь, напряженно проверяя, чтобы не оставить после себя следов, по которым их можно было бы найти. Лица некоторых пастухов были мне знакомы, только я не мог вспомнить, кто они. И они тоже заметили меня и смотрели мне прямо в глаза, от чего я совсем потерял разум и покой, хотя они продолжали идти, оставляя после себя раскаленный запах железа и горелой кожи. Там, откуда они пришли, уже светлело небо, и как только они исчезли, воздух проникся ровным серым светом, наполняясь, как сосуд водой, новым утром. По небу прошла красная трещина, и утро начало заливать собой долину. Коча сидел рядом и, казалось, спал. Но спал с открытыми глазами. Я резко втянул ноздрями воздух. Утро горчило и оставляло привкус голосов, которые здесь только что звучали. Такое впечатление, будто мимо меня прошла смерть. Или проехал товарный поезд.
Утром мы выпили заваренный Кочей чай, он объяснил мне, как найти Ольгу, и посадил в фуру, которую перед этим заправил.
– Дай мне свою отраву, – сказал я. – Спрошу хоть, что ты пьешь. Где ты это покупал?
– На площади, – ответил Коча. – В аптеке.
Внизу, сразу за мостом, начиналась липовая аллея, деревья тянулись вдоль трассы, солнце пробивалось сквозь листву и слепило. Водитель нацепил солнцезащитные очки, я закрыл глаза. Влево от дороги отходила дамба, построенная здесь на случай наводнения. Весной, когда река разливалась, вокруг образовывались большие озера, иногда они прорывали дамбу и заливали городские дворы. Мы вкатились в город, оставили позади первые дома и остановились на пустом перекрестке.
– Ну все, друг, мне направо, – сказал водитель.
– Давай, – ответил я и спрыгнул на песок.
На улицах было пусто. Солнце, словно течением, медленно относило на запад. Оно проплывало над кварталами, от чего воздух становился густым и теплым, и свет на нем оседал, как речной ил. Это была старая часть города, дома стояли здесь одно– или двухэтажные, из красного потрескавшегося кирпича. Тротуары были сплошь засыпаны песком, во дворах пробивалась зелень, как будто город опустел и зарастал теперь травой и деревьями. Зелень забивала собой все щелки и тянулась вверх легко и настойчиво. Я прошел мимо несколько мелких магазинов с открытыми дверями. Изнутри пахло хлебом и мылом. Непонятно было, где покупатели. Возле одного магазина, прислонившись к двери, стояла утомленная солнцем продавщица в красном коротком платье. У нее были тяжелые смоляные волосы, большие груди, загорелая кожа, и на этой теплой коже выступал пот, похожий на капли свежего меда. На шее висели бусы и цепочки с несколькими золотыми крестиками. На каждой руке были золотые часы, хотя, может, это мне показалось. Проходя мимо, я поздоровался. Она кивнула в ответ, глядя на меня пристально, но не узнавая. Какая она напряженная, подумал я. Будто ждет кого-то. Пройдя пару кварталов, зашел в телефонную контору. Внутри было сыро, как в аквариуме, у окошечка кассы стояли посетители – два местных ковбоя, в майках, открывавших плечи, густо покрытые татуировками. Дождавшись, пока ковбои отвалят, заплатил за телефон и вышел наружу. Повернул за угол, прошел по улочке с закрытыми киосками и оказался на площади. Площадь напоминала бассейн, из которого выпустили воду. Сквозь выбеленные дождями каменные плиты прорастала трава, все это становилось похожим на футбольное поле. По ту сторону площади находилось здание администрации. Я зашел в аптеку. За прилавком стояла крашеная блондинка – девочка в белом халате на голое тело. Увидев меня, незаметно надела сандалии, стоявшие рядом с ней на каменном прохладном полу.
– Привет, – сказал я. – Здесь мой дедушка у вас лекарство купил. Можешь сказать, от чего оно?
– А что с вашим дедушкой? – недоверчиво спросила девочка.
– Проблемы.
– С чем?
– С головой.
Она взяла у меня из рук бутылочку, внимательно изучила.
– Это не от головы.
– Серьезно?
– Это от желудка.
– Скрепляет или расслабляет? – спросил я на всякий случай.
– Скрепляет, – сказала она. – А потом расслабляет. Но они просрочены. Как он себя чувствует?
– Крепится, – ответил я. – Дай каких-нибудь витаминов.
Офис находился рядом, в тихом тенистом переулке. У двери росла развесистая шелковица, возле нее стоял битый скутер. Раньше, в моем детстве, здесь был книжный магазин. Дверь, тяжелая, оббитая железом и окрашенная в оранжевый цвет, сохранилась с тех времен. Я открыл ее и вошел.
Ольга сидела у окна на бумагах, сложенных стопкой. Она была примерно одного возраста с моим братом, но выглядела довольно хорошо, у нее были кудрявые рыжие волосы и белая как мел кожа, будто подсвеченная изнутри лампами дневного света. Почти не пользовалась косметикой, наверное, это и делало ее моложе. Одета была в длинное вязаное платье, на ногах – фирменные белые кроссовки. Сидела на документах и курила.
– Привет, – поздоровался я.
– Добрый день, – она разогнала рукой дым и оглядела меня с головы до ног. – Ты Герман?
– Ты меня знаешь?
– Мне Шура сказал, что ты зайдешь.
– Травмированный?
– Да. Садись, – она встала с бумаг, указывая на стул возле стола.
Бумаги тут же завалились. Я наклонился было, чтобы собрать, но Ольга остановила:
– Брось, – сказала, – пусть лежат. Их давно пора выбросить.
Она села в свое старое кресло, обтянутое дерматином, и положила ноги на стол, как копы в кинофильмах, придавив кроссовками какие-то отчеты и формуляры. Платье на мгновение задралось. У нее были красивые ноги – длинные худые икры и высокие бедра.
– Куда ты смотришь? – спросила она.
– На формуляры, – ответил я и сел напротив. – Оль, я хотел поговорить. У тебя есть пара минут?
– Есть час, – ответила она. – Хочешь поговорить о своем брате?
– Точно.
– Ясно. Знаешь что? – она резко убрала ноги, икры снова промелькнули перед моими глазами. – Пошли в парк. Тут дышать нечем. Ты на машине?
– Попуткой, – ответил я.
– Не страшно. У меня скутер.
Мы вышли, она закрыла за собой дверь на висячий замок, села на скутер, тот с третьей попытки завелся. Кивнула мне, я сел, легко взяв ее за плечи.
– Герман, – повернулась она, перекрикивая скутер, – ты когда-нибудь ездил на скутере?
– Ездил, – крикнул я в ответ.
– Знаешь, как руки держать надо?
Я смущенно убрал руки с ее плеч и положил на талию, ощущая под платьем ее белье.
– Не увлекайся, – посоветовала она, и мы поехали.
Парк был напротив, нужно было всего лишь перейти дорогу. Но Ольга промчалась по улице, выехала на пешеходную часть и нырнула в густые кусты, которыми была обсажена территория парка. Тут была тропинка. Ольга умело проскользнула между деревьями, и вскоре мы выскочили на асфальтовую дорожку. Аллеи были солнечные и пустые, за деревьями виднелись аттракционы, качели, сквозь которые пробивались молодые деревья, детская площадка, где из песочниц рвалась вверх трава, будки, в которых раньше продавались билеты, а теперь мягко ворковали сонные голуби и прятались бродячие собаки. Ольга объехала фонтан, свернула в боковую аллею, проскочила мимо двух девочек, выгуливавших такс, и остановилась у старого бара, стоявшего над речкой. Бар тут был с давних времен, в конце восьмидесятых, помню, в одной из его комнат открыли студию звукозаписи, перегоняли винил на бобины и кассеты. Я тут, еще когда был пионером, записывал хэви-металл. Бар, как оказалось, все еще работал. Мы зашли внутрь. Это было довольно просторное помещение, насквозь пропахшее никотином. Стены обшиты деревом, окна завешены тяжелыми шторами, во многих местах прожженными окурками и измазанными губной помадой. За стойкой бара стоял какой-то чувак, лет шестидесяти, цыганской наружности, я имею в виду – в белой рубашке и с золотыми зубами. Ольга поздоровалась с ним, тот кивнул в ответ.
– Не знал, что этот бар еще работает, – сказал я.
– Я сама тут сто лет не была, – объяснила Ольга. – Не хотела говорить с тобой в офисе. Здесь спокойнее.
Подошел цыган.
– У вас есть джин-тоник? – спросила Ольга.
– Нет, – уверенно ответил тот.
– А что у вас есть? – растерялась она. – Герман, что ты будешь? – обратилась ко мне. – Джин-тоника у них нет.
– А портвейн у вас есть? – спросил я цыгана.
– Белый, – сказал цыган.
– Давай, – согласился я. – Оль?
– Ну хорошо, – согласилась она, – будем пить портвейн.
– Давно виделся с братом?
– Полгода назад. Знаешь, где он?
– Нет, не знаю. А ты?
– И я не знаю. У вас с ним были какие-то отношения?
– Да. Я его бухгалтер, – сказала Ольга, достала сигарету и закурила. – Можно назвать это отношениями.
– Не обижайся.
– Да ничего.
Пришел цыган с портвейном. Портвейн был разлит в стаканы, в каких на железной дороге приносят чай. Только подстаканников не было.
– И что собираешься делать дальше? – спросила Ольга, сделав осторожный глоток.
– Не знаю, – ответил я. – Я всего на пару дней приехал.
– Ясно. Чем занимаешься?
– Да так, ничем. Держи, – достал из джинсов визитку, протянул ей.
– Эксперт?
– Точно, – сказал я и выпил свой портвейн. – Оль, ты знаешь, что все это хозяйство записано на меня?
– Знаю.
– И что мне делать?
– Не знаю.
– Но не могу же я все это так просто оставить?
– Наверное, не можешь.
– У меня ж будут проблемы?
– Могут быть.
– Так что мне делать?
– Ты не пробовал связаться с братом? – помолчав, спросила Ольга.
– Пробовал. Только он трубку не берет. Где он, я не знаю. Коча говорит, что в Амстердаме.
– Опять этот Коча, – сказала Ольга и помахала цыгану, чтобы тот принес еще.
Цыган недовольно выбрался из-за стойки, поставил перед нами недопитую бутылку портвейна и вышел на улицу, очевидно, чтобы его больше не беспокоили.
– Эта заправка, она вообще прибыльная?
– Как тебе сказать? – ответила Ольга, когда я разлил и она снова выпила. – Денег, которые зарабатывал твой брат, хватало, чтобы продолжать работать. Но не хватало, чтобы открыть еще одну заправку.
– Ага. Брат не хотел ее продать?
– Не хотел.
– А ему предлагали?
– Предлагали, – сказала Ольга.
– Кто?
– Да есть тут одна команда.
– И кто это?
– Пастушок, Марлен Владленович. Он кукурузой занимается.
– А, наверное, я знаю, о ком ты.
– А еще он депутат от компартии.
– Коммунист?
– Точно. У него сеть заправок в Донбассе. Вот теперь здесь все скупает. Где он живет, я даже не знаю. Он предлагал Юре 50 тысяч, если я не ошибаюсь.
– 50 тысяч? За что?
– За место, – объяснила Ольга.
– И почему он не согласился?
– А ты бы согласился?
– Ну, не знаю, – признался я.
– А я знаю. Согласился бы.
– Почему ты так решила?
– Потому что ты, Герман, слабак. И прекрати пялиться на мои сиськи.
Я и правда уже некоторое время рассматривал ее платье, вырез был довольно глубокий, бюстгальтера Ольга не носила. Под глазами у нее пробивались морщинки, это делало ее лицо симпатичным. Сорока лет ей наверняка не дашь.
– Просто это не мое, Оль, понимаешь? – я пробовал говорить примирительно. – Я в его дела никогда не лез.
– Теперь это и твои дела.
– А ты, Оль, продала б ее, если б это была твоя заправка?
– Пастушку? – Ольга задумалась. – Я бы ее лучше сожгла. Вместе со всем металлоломом.
– Что так?
– Герман, – сказала она допивая – есть две категории людей, которых я ненавижу. Первая – это слабаки.
– А вторая?
– Вторая – это железнодорожники. Ну, это так, личное, – объяснила она, – просто вспомнила.
– И при чем здесь Пастушок?
– Да ни при чем. Просто я бы не стала прогибаться перед ним. А ты делай, как хочешь. В конце концов, это твой бизнес.
– У меня, кажется, нет выбора?
– Кажется, ты просто не знаешь, есть он у тебя или нет.
Я не нашел, что ответить. Разлил остатки. Молча чокнулись.
– Знаешь, – сказала Ольга, когда молчание затянулось, – тут рядом есть дискотека.
– Знаю, – ответил я. – Я там когда-то в первый раз занимался сексом.
– О? – растерялась она.
– Кстати, в этом баре я тоже когда-то занимался сексом. На Новый год.
– Наверное, зря я тебя сюда привезла, – подумав, сказала Ольга.
– Да нет, все в порядке. Я люблю этот парк. Мы, когда в футбол играли, всегда приходили сюда после игры. Перелезали через стену стадиона и шли сюда. Обмывать победу.
– Представляю себе.
– Оль, – сказал я, – а если бы я вдруг надумал остаться? Ты бы работала на меня? Сколько тебе платил брат?
– Тебе, – ответила Ольга, – в любом случае пришлось бы платить больше. – Она достала телефон. – О, – сказала, – двенадцать. Мне пора идти.
За портвейн заплатила она. Все мои попытки рассчитаться проигнорировала, сказала, что хорошо зарабатывает и что не нужно этого жлобства.
Мы вышли на улицу. Я не совсем понимал, как быть дальше, но и спрашивать о чем-то еще желания не было. Вдруг ее телефон запищал.
– Да, – ответила Ольга. – А, да, – голос ее вдруг приобрел какую-то отстраненность. – Да, со мной. Дать ему трубку? Как знаете. Возле фонтана. Ну вот, – сказала, пряча трубку. – Сам с ними и поговоришь.
– С кем?
– С кукурузниками.
– Как они меня нашли?
– Герман, здесь вообще мало людей живет. Так что найти кого-то совсем не сложно. Они просили подождать их возле фонтана. Все, счастливо.
Села на скутер, напустила густого дыма и исчезла в дебрях парка культуры и отдыха.
Но как я их узнаю, подумалось мне. Я уже десять минут сидел на кирпичном бортике высохшего бассейна, на дне которого тоже росла трава. Она тут, казалось, росла повсюду. С другой стороны, кроме меня, двух старшеклассниц с таксами и цыгана с портвейном, в парке никого и не было. Вдруг из-за угла, разгоняя голубей и трубя клаксоном в голубое поднебесье, выкатился вчерашний черный джип. Узнàю, подумал я.
Машина сделала круг почета вокруг бассейна и остановилась прямо напротив меня. Задняя дверца распахнулась, ко мне высунулся лысый человечек в легкой тенниске и белых штанах. Вчера его не было. Улыбнулся мне всей своей металлокерамикой. Из машины, впрочем, не вышел.
– Герман Сергеевич?
– Добрый день! – ответил я, впрочем, тоже не вставая с бортика.
– Давно ждете? – лысый полулежал на кожаном сиденье, вытянувшись в мою сторону и выражая тем самым свое расположение.
– Не очень! – ответил я.
– Прошу прощения, – чуваку лежалось, наверное, неудобно, но вставать он упрямо не хотел. Очевидно, это было некое примеривание статусов, кто первый поднимется. – Мы еле сюда заехали.
– Да ничего, – ответил я, усаживаясь поудобнее.
– А я смотрю, вы или не вы! – засмеялся лысый, заерзал и, не удержавшись на скользкой коже, вдруг съехал вниз, под сиденье.
Я бросился к нему. Но он ловко выполз наверх и, заняв удобную позицию, деловито протянул мне руку. Мне не оставалось ничего другого, как залезть внутрь и поздороваться.
– Николай Николаич, – представился он, доставая откуда-то из-под себя визитку, – для вас просто Николаич.
Я достал свою. На его было написано «помощник народного депутата».
– Вам куда? – спросил Николаич.
– Не знаю, – ответил я, – наверное, домой.
– Мы вас подвезем, нам по пути. Коля, поехали.
Водителя тоже звали Коля. Похоже, у них это было обязательное условие при приеме на работу. Если ты, скажем, не Коля, шансы устроиться к ним сильно уменьшались. Рядом с Колей, на соседнем кресле, валялся старый макаров, с какими-то насечками на рукоятке. Я еще подумал, что такое легкомысленное отношение к оружию обязательно должно привести к чьей-то смерти.
– Дверь, – недовольно сказал Коля.
– Что? – не понял я.
– Дверь закрой.
Я закрыл за собой дверь, и джип рванул в кусты. Коля ехал напролом, будто шел по компасу, не обращая особого внимания на дорогу. Прокатился по детской площадке, пропахал колею около дискотеки, где я впервые занимался сексом, выпрыгнул на бордюр и выкатился на дорогу. Но и здесь не искал легких путей, свернул в какой-то глухой переулок, где вместо дороги лежал битый кирпич, прогреб по какой-то стройке и, перемахнув через яму, выкопанную под фундамент, выехал на трассу. И все это время Коля слушал какую-то тяжелую гитарную музыку, каких-то раммштайнов или что-то в этом роде.
– Скрываетесь от кого-то? – спросил я Николаича.
– Нет-нет, просто Коля знает здесь все дороги, поэтому всегда срезает.
Сначала ехали молча. Потом Николаич не выдержал.
– Коля! – крикнул водителю, но тот его не услышал. – Коля, блядь! Выключи этих фашистов! – Коля недовольно оглянулся, но музыку выключил. – Герман Сергеевич, – начал Николаич.
– Можно просто Герман, – перебил я его.