Сергей Аркадьевич Шелец
Колыбельная для кота
С тобою в тот город, где вечный закат.
Луна.
Где-то в лесу, ночью – луна,
Такая одинокая, такая одна.
Качались сосны на ветру -
Всё это я с собою заберу.
Совиный крик из леса -
Опустилась вечера завеса,
На голые холодные поля.
А луна такая одинокая – одна.
Больше никогда не будет лета,
Как от сгоревшего письма ответа.
Я больше не вернусь сюда -
Луна холодная. Совсем одна.
Забытые сном.
Чувственно, вкрадчиво
В твой вторгаюсь сон.
Бархатом красивым,
Пестрым янтарем,
Я тебя согрею,
Будто бы огнем.
Капли слез да крови -
Сладость красных вин.
Я с тобою лягу,
Я – твой херувим.
Посмотри на небо,
Сколько видишь звезд?
Мы в одной постели -
Укрывались сном.
Бархат черной ночи
Наш укроет дом.
Солнце потеряет
Нас, забытых сном.
Часть 2.
Заговор Тишки.
Я за тобой бегу, и догоняю тень.
Иду обратно в комнату, где ты оставил одного -
Меня.
Такого бедного, несчастного ребенка.
А были разговоры,
Что даже бледного-холодного,
Но в дорогом костюме с вырезом в спине,
Любить меня ты будешь.
Какая отвратительная ложь!
Я жив не кстати,
Пациент колес автомобиля да ножа убийцы.
Ты товарняк на рельсах, я на переходе.
Я жертва, а ты нож в кармане мудака.
Я не хочу собакой быть на привязи -
Лежать голодной на полу.
Зализывать побои от сапог,
Да шерсть опять отращивать на шрамах.
Сними с меня ошейник, выпинай в подъезд -
С тобой не буду больше никогда.
Я не буду о тебе писать.
И все, что настрочил,
Опять нажравшись пива,
Обсыхая от слюней твоих друзей,
С которыми я трахался в отмеску -
Считай тебя как будто я не вспоминал.
Минутной слабости хватило мне остыть,
И навсегда забыть.
Скомкать, сжечь, а пепел выкинуть в окно.
Но знай, болезной силой и душой
Тебя любить я буду все равно.
***
Я – ребенок, чистая душа!
Гуляю в синих кедах по роуд-муви,
Как будто я актер пустых дорог,
Любовник дальнобойщиков,
И просто чокнутых ребят.
Я – любитель алкоголя в "Страусах",
Люблю вообще дороги на столах.
На зеркале, на унитазе,
И на лице какого-то журнала.
Я – наркоман, родная.
И в волосах вороньи перья,
А на шее бусы.
В сердце лишь свобода, смерть,
Да непонятная тоска.
Лицо мое еще чисто для синяков,
А вены девственны для игл с инъекцией морфина.
Пускать по вене я закончу в восемнадцать,
А в 20 перестану пить.
В 30 лет от скуки брошу я курить.
Такой уж человек.
Я одноразовый как шприц в руке врача,
И многоразовый в руке любимого барыги.
Я буду чьей-то Ло, искрою чьих-то чресел.
Грехом, душою чьей-то.
А у меня-то будет кто?
Очередной придурок, влюбившийся…
И не в меня, лишь в образ.
Я притворяюсь независимым, свободным,
Расфокуссировав глаза курю,
И выдыхаю дым под ноги -
Верный признак грусти.
А если вверх – то счастлив я.
Купи, придурок, энергетик, пачку сигарет.
Теперь пора прощаться.
Я был сильнее всех, сильнее буду и тебя.
Сильнее всех я был,
Пока в траве и в чаще моих снов не объявился он.
Сильнее был, пока его рука -
Такая сильная и властная,
Как длань бойца и патриарха -
Не обняла меня за плечи в том балконе,
В том самом городе,
Где в лужах светятся сапфиры,
А на окраине прикопанные трупы
Молча ожидают часа,
Когда убийцы их раскаются,
И лягут спать в соседстве с ними.
Он – во сне как будто-бы подсвечен алым светом.
Но в реальности рубаха на футболку,
И взгляды цвета крови, кока-колы.
Цвет жестокости, любви до гроба,
Цвет открытых метастаз.
Он заглушает своим светом мою тень.
И будто невзначай роняет:
– Как прошел твой день?
Я пьяный, твою мать!
И друг сейчас мой хвастает обедом унитазу.
Я автостопом добирался целый день сюда,
Чтоб просто отдохнуть, забыться,
А просишь ты раскрыться.
И по глазам я вижу где раскрыться -
В твоей машине,
Чтоб никто нам целоваться не мешал.
С тобою невозможно быть холодным, равнодушным.
Ты болью светишься, той самой красотой,
Которая виднелась в Сатане.
Ты знаешь кто я!
Да в принципе ты знаешь, кто все мы!
Мы дети без отцов, мы так хотим любить,
Что дарим ее каждому уроду,
Таящим пушку за спиной, и библию в руке.
И соответствуя тому, кого хотел бы я любить,
Меня пленил.
Теперь не знаю, как мне с этим жить.
***
Все эти люди на тусовке…
Все пьяные, иль прибывают в кайфе,
То кружатся под песни прежних лет,
То улыбаются самим себе,
Дурманные, счастливые,
Но я средь них сова, они невинные цветы.
Тигриные глаза за мной следили,
И руки мое тело возжелали -
Я чувствовал,
Я был свидетелем его улыбки каждый раз,
Когда смотрел, чтоб просто убедиться.
Хоть я и был напуган,
Еще страшнее было бы сейчас,
Если б мой охотник, грубый Роберт,
Куда-нибудь ушел.
Иль б подцепил другого.
Иль б просто умер на моих глазах.
Да что за паранойя?
Курите Winston, мистер!
Курите так, чтоб я, желая смол и никотина,
Осмелился дойти до вас, и просто с вами покурить.
Просто с вами обсудить хотя бы ваше имя.
Вы не представились, хотя я знаю кто вы.
А вы и образом и телом были моей смертью.
Моей погибелью, а я хотел закончить жизнь сейчас.
От ваших рук, от передоза.
Мне все равно, ведь я готов на все,
Чтобы опять прогуливать уроки.
Мой друг в отрубе, зачем я брал его с собой?
Среди людей я самый младший.
Среди богемы я – как мусорный пакет,
Задутый ветром в двери Тадж-Махала.
И кто-то мне дает таблетки.
Я запиваю их вином, иду ложусь в кровать.
Я вижу море на обоях, песок и пляж.
Как будто это место для того,
Чтоб все могли здесь умирать.
Я так хотел, чтоб вы легли со мною рядом на кровать.
Укрыли одеялом, спели песню,
Просто подарили мне тепло,
Чтоб больше одиноким не дрожать.
Я так хочу, чтоб вы как я сейчас устали,
Уснули рядом,
Чтоб мы могли проснуться вместе в пять.
Но я опять один, и вы пропали.
Средь спящих утром я не вижу вас.
Тогда представлю, что вас нет.
Тогда представлю будто вы,
Виновник грез и рваных страз – лишь призрак.
Из сердца вон, долой из глаз!
Во сне мне не являйтесь больше,
Чтоб сердце не боялось вас.
***
Прощай, мой милый друг.
Сейчас мы на дороге ждем попутку в город,
Но в мыслях – нам не по пути.
Вчера мы ехали в курящий дымом город отдохнуть,
И покидаем эти трубы грустными детьми.
Что ты, что я – бездарны в жизни,
Зато мы с топорами палачи -
Приговорили эту стерву к казни.
Мы будем дальше пить, и пьяные рыдать в обнимку.
Мы будем больше пробовать,
Пока запястья не заплачут кровью.
Пока наручники не щелкнут на твоих руках,
А шнур зарядки – по моей спине.
Люби, мой друг. Люби, и вспоминай меня всегда.
Люби, пока удавка ищет сук,
Пока веревка плачет в память шеи.
Люби, ведь я люблю тебя.
***
Пока все жертвы исчезают на рассветном солнце,
Все тигры тушат фимиам.
Они, не чуяв жертв уходят в норы,
А жертвы пляшут в ясных днях.
И я пляшу, шатаюсь пьяным в поле "Белых Лошадей".
Я бабушкины серьги вновь меняю на лекарства,
Ведь болен я, причиной этому был ты.
Я не могу сказать, я не могу писать о том,
Что я скучаю.
Я забываю днем за партой карий взгляд,
Но ночью плачу от улыбки.
Я школе отдаю все время,
Я даже стал учиться лучше…
Я каждый вечер пахну клеем,
И это все, чтобы не помнить вас.
И дни идут, в безумных пьянках мне все лучше.
В чужих руках я распаляюсь жарче,
В губах чужих я забываю сотни слез.
Я хочу любить лишь сигареты,
Влюбляться в виски, будто в человека впервый раз.
И жить. И просто быть.
Я заикаюсь.
Пью вино, и проливаю на рубаху.
Будто кровь!
Мне кажется, что я не выдержу -
Умру от этого всего.
Но снова день, и снова пьяный.
Снова чей-то дом, и в этом доме ты.
И я стакан роняю на пол.
Теряюсь, прячусь, улыбаюсь.
Ну, добрый вечер Роберт, иль как вас!
Как на этот раз у вас дела?
Что? Серьезно? По мне скучали сильно?
Ведь вам по виду тридцать пять.
Я в сыновья гожусь вам, а если нет, то в братья.
Не кажется ли вам, что это все запретно?
А если нет, то не хотите ли обнять?
И вы смеетесь.
Отец и сын, ну а второму стыдно за обоих.
Моя душа была в руках постарше,
Я этого не замечал,
Мне было пофиг, но с вами все наоборот.
Мне стыдно.
Вы – чей нибудь отец.
А я еще ребенок.
Мы пьем, мы курим, время еще есть.
Я молчу, танцую, а слушать хочешь ты.
Косые взгляды, ты напрягаешь кулаки.
Боишься, украдут?
Но это в том лишь случае, когда решу уйти я сам.
А я хочу остаться, и вижу по тебе, что хочешь тоже.
И кажется, что утром надо бы растаться.
Но я в твоих руках, В сильных, мускулистых,
В черных редких волосах.
Рубаха в клетку, ее расстегиваю,
Утыкаюсь носом в белую футболку.
Ты пахнешь зверем, имя: шесть шесть шесть.
Но не искушай, в моих руках есть тоже козыри,
И помни – я могу уйти.
Смогу ли?
Ты говоришь о музыке,
Не пристаешь, но обнимаешь крепко.
Так обнимал меня когда был счастлив,
Когда боялся потерять.
Я тоже так-же обнимал всех тех,
Кого сокрыла от меня могила.
Я знаю, это есть во мне,
Та дикость или сила,
От которой запаляется твой взгляд.
Твой подбородок…
Эта щетина…
Целуй сначала в щеку, будто друга,
И позже в шею, как любовника, меня.
***
И каково же быть в грехе,
Как будто в россыпи жемчужных бусин?
Легко ли жить, отдавшись зверю на терзанье?
В случае меня – гораздо легче,
Ведь без Него,
Мне предназначено изгнанье.
Не просто быть другим.
Как ржавой бижутерией,
В шкатулке с золотом и серебром.
Он звал меня B. D. -
Ядовитое растение.
Которое в простонародье
Называют БеллаДонной.
А дома обзывали паразитом.
В школе поливали грязью тонной.
А ты сказал, что я красивый,
Умный, просто заблудившийся.
Любимый!
Будь проклят бог и Автор,
Обрекшие меня влюбиться в Сатану.
Мы оба знаем, что любить меня опасно,
Любить меня – ко дну,
Быстрее опускаться с наркоты.
Ты предлагаешь кое что нюхнуть,
И я вдыхаю до слезы.
До боли в переносице и в сердце.
Поехали кататься!
В городе огни сливаются в одно,
Сплетают паутину улиц, магистралей.
Ты видел с Чертового стула, как эта роскошь
Отражается в воде? Мы едем на Онего,
И твоя рука сжимает мою руку.
Чертово Онего!
Лучше утоплюсь в тебе,
Чем переживу еще раз это.
С магнитолы старый рок-н-ролл,
Мы стряхиваем пепел сигарет
В банку кока-колы. Поехали на Невский!
Проспект со старыми домами -
Как мой хребет весь в ссадинах.
Я знаю, недостаточно любить,
Чтоб просто оставались поцелуи.
Достаточно ли ее купить,
Чтоб в боли выдержали зубы?
