Сергей Аркадьевич Шелец
Колыбельная для кота
И бросить Харону пару монет.
27 июля.
Толкая калек, я на карниз,
И камнем падаю вниз.
Ну здравствуй!
Родившийся в ночь.
По родине странствуй,
И будь гонимым прочь.
Гумберт.
Ромашки в детстве пахли лучше.
Сейчас они, как аромат твоей рубашки.
И в детстве я мечтал быть старше,
И в детстве от тебя – одни мурашки.
Все детство в кожаных ремнях.
Я так хотел отца мужчину.
Искал тебя в забытых снах и в клубах,
Хотел под твой ремень подставить спину.
Мне так приятно было знать и думать,
Сидя за партой, и в полях рисуя твое имя,
Что ты за мной заедешь после школы.
Меня согреешь – кайф от опиумного дыма.
Те розы, что ты смачивал в бурбоне,
Мою ты сломанную спину гладил ими.
Те слезы, что просил, и плакал сам -
Губами смакивал, когда лежали мы нагими.
Влюбись в меня, на той заправке ночью.
Влюбись в меня, когда я пьяный буду танцевать.
Люби, чтоб за тебя я разлагался в почве.
Бери что хочешь – тебе не надо отдавать.
Шлюха.
Напьются, и вышвырнут вещи в окно.
Слезы польются -
Не прыгнуть ли вслед за вещами?
Исчезнуть из дома, уйти под машину,
Чтоб частью бампера стать.
Иль подождать…
Когда могилою станет кровать.
Мой Роберт, вкрадчивым голосом,
Успокой колыбельной,
Чтоб больше во сне не кричать.
Постеры с группой Bauhaus,
Пепел на лица, да слезы в подушку.
И мой любимый Микки Маус,
После дорожки шепчет на ушко:
"В 15 торчишь как тот игловой,
Который погиб от проблем с головой".
Я ночью вскрываюсь,
А в школе как будто немного устал.
Менять в этом фильме я что-то пытаюсь,
Но джинсы расстегнуты – снова упал.
Встать на колени? Нет, никогда!
Но если попросит дядя с кредиткой,
То я – героиня Труда
Ноги раскрою калиткой.
Я хлеб покупаю,
Смакуя на нëбе кончу.
В кровати под музыку я забываю,
То, что когда-то снова начну.
Иисус.
В комнате с бетонными стенами -
Красный неоновый крест,
Да статуэтка Христа в плаще голубом.
На голове терновый венец,
Да живые цветы.
Рыдает небесный Отец.
На стене из бетона икона
С изображением Христа.
Он держит сердце в руках.
А внизу, под иконой, в грязи
Детские игрушки, да мертвые цветы.
Плюшевые мишки, да Барби…
По игрушке на убитое дитя.
На каждого распятого Христа.
На каждого ребенка,
До смерти веткой забитого
С тернового куста.
***
Он томно курит, и снимает свитер:
"Ты видишь точки на спине?
Когда мне было десять,
Мать пытала сигаретой,
Когда ее друзья смеялись.
И эту мать вы звали светом?
И эту суку вы боялись?"
Он закатал рукав:
"А эти шрамы я оставил себе сам."
И тушит сигарету об запястье.
Из глаз Христа стекают слезы.
Как слюни из собачьей пасти.
Полиамория.
Иисус Христос и Дева Мария -
Любовники, моя опора, и друзья.
Быть рядом с вами – эйфория,
Я с вами – мальчик для битья.
Иисус Христос, мой брат, любовник,
Твоя любовь – как гематомы на спине.
Удары кулаков покрепче поцелуев,
И почему ты это даришь мне?
Люблю и ненавижу, как понять?
Все на свои места, когда раздеты.
Но почему клеймите поцелуем,
И тушите о мое сердце сигареты?
Когда у нас появится четвертый,
Сбежать придется мне, но что же лучше?
Хладеть ночами в простыне как мертвый,
Светиться ли меж вами, будто лучик?
Я не люблю, я не испытываю чувств,
Которые дарили мне безумство.
Я так устал, бегущий от распутств,
И понимающий, что это – богохульство.
В каждом лице.
Я любил тебя в каждом лице под собой.
Я люблю твой запах парфюма,
Как сын обожает отца.
Не выковыривал в булках изюма,
Как и из раны свинца.
Я хотел бы про это молчать,
Но в каждом лице под собой,
В доверчивых грустных глазах,
Я слышал твоей души вой.
И в каждом лице под тобой,
Хоть капельку чувствовал преданность псины?
Я выкинул фотки и грязные книги.
Теперь мои руки мне же противны.
Победила дружба.
Сколько у кого любовников?
Кто быстрей найдет другие отношения?
Кто меньше будет одиноким?
Кто первым заслужил прощения?
Кто в тридцать будет на пятнадцать?
Какова под соусом дьявольская служба?
У кого семья, и плачущий младенец на руках?
Как ни старайся – победила дружба.
Ты тянешь время, и затягиваешь галстук.
Как бы скоротать тягучий день?
Зачем соперничать, ведь побеждает дружба.
И для чего преследовать свою же тень?
Отдашь сто тысяч, а сдача – просто сто.
Двадцать, тридцать, время убегает.
И в сорок, в зеркале, всегда спешащий дед.
Несправедливо, просто дружба побеждает.
А поздно плакать, поздно наслаждаться.
Ты опоздал на праздник – в отпевальной служба.
Тебя спровадят на твои накопленные деньги.
Как ни крути, победил не ты, а дружба.
Мне нравилось, что ты…
Мне нравилось, что ты,
Касаясь пальцами моих волос и лба,
Просила не рассказывать о нашей тайне.
И пальцы, вниз скользя до шеи
Чувствовали частый пульс.
Мне нравилось, что ты
Ласкала взглядом, говоря на темы,
В которых я был не силен.
Прости, что я умом был бедным,
Ласкал не словом, а рукой.
Мне нравилось, что ты
Просила не ходить туда, где было зло.
Но зло меня любило, ты дружила.
И пальцы зла, сжимая мою шею,
Чувствовали частый пульс.
Помада.
Не буду скучать. Это так просто -
Хранить твои письма, а не сжигать.
Ответ не последует, выброшу ручки,
И больше не буду писать.
Губ отпечаток, запах духов,
Это то, что листок сохранит.
Подпись внизу: "Губами такими,
Целовать бы тебя, Азафетит".
Лицо покраснело, и я улыбаюсь,
Будто опять полюбил.
Но врет мое "Будто", и снова я каюсь,
На деле же: "Я никогда не любил".
Писать ли ответ, иль снова уехать,
Чтоб больше не видеть тебя?
Но руки ты тянешь, как будто утеха,
Близко сидеть у огня.
Несказанно везет.
Вас сонливого разбудят.
Голодному завтрак в постель.
Ваша светлость скучает – полюбят.
Если без крыши – приютит отель.
Вам хочется петь – а слушать другим.
Трясетесь от холода – шубу накинут.
И если душить – канатом тугим.
Да и кляп из пасти вынут.
Вас сильно полюбят, и снова,
Изволите плакать навзрыд.
Такой уж вы Казанова -
Забывший о слове "Стыд".
Я буду вторгаться в ваш дом.
От страха никто не спасет.
Я буду кричать об одном:
Вам несказанно везет.
Я сам пробуждаюсь, но ночью.
Я сам приношу себе кофе в постель.
Я умею страдать лишь по волчьи,
Одиноким шататься в метель.
Я пел бы – да слушать другим,
Сам бы согрелся, если б замерз.
К вашим слезам я рожденный глухим,
К счастью не слышащий просьб.
Карма.
Ну здравствуй!
Добрый вечер, или добрый день!
Не знаю.
На моих часах дождит весь день, Я лежу в кровати и рыдаю.
Как дела?
Где работаешь, кого ты любишь?
Все равно.
И его ты тоже губишь.
Говоришь, что любишь,
А в душе не розы – лишь шипы.
Знаешь, так печально,
Что любовь тебе,
А мне лишь сраный опыт.
После ссоры ты уйдешь к себе,
А кто-то в алкоголе голову утопит.
Здравствуй снова!
Вижу, у тебя не все так просто.
Знаешь, годы терапии и статистов
Душу очищают от коросты.
Чтоб сбросить – позвони на номер.
После трех гудков шепни: "Люблю".
Я давний долг!
А это значит – не вернусь.
Без поводов увидеться, без слез,
Не надо встреч – я все равно сольюсь.
И никогда ты не услышишь:
"Я снова на тебя сорвусь".
Львиные лапы.
Я признаюсь в любви к тебе, как ни одна душа.
Слагаю песни о тебе как ученик Шекспира.
Я ворожил тебя, наверно согреша,
Но к сожаленью видишь не во мне кумира.
В районе тебя нет, но город помнит запах,
И помнят улицы следы твоих ботинков.
Я бы искал тебя, но сердце в львиных лапах
В шрамистых лапах давних поединков.
Я задаюсь вопросом, почему же так?
Влюбляются одни, вторые сердце губят?
Влюбиться безответно? Ты совсем дурак!
Когда-нибудь разлюбишь ты, или тебя
Разлюбят.
Окно на восток.
Все трупы, которых любил,
Лежат за окном на восток.
В грядках меж розами кости торчат -
Меж ними проклюнется новый росток.
Все черепы – лица с глазами.
С глазами морей, дубовой коры.
Холодные руки гладили шею,
Их клятвы любви -
Затычки для сердца дыры.
Я был сильней кулаков, сильнее,
Чем ваши разбитые судьбы.
Осколками в ноги, да пылью в глаза?
За окном на восток вы кричите,
Да в прядях седеющих ваших – роса.
Выстрел.
Жизнь так сложна,
Так покончи с собой,
Чтоб было легче.
Но предательски дрожит рука,
И ты боишься смерти.
Палец на курке.
Ты думаешь,
Что в комнату сейчас ворвется кто-то,
И тебя спасет.
Истины момент?
Да вот он -
Стреляй, и может пронесет.
Кобура пустая, как и магазин.
Тебе бы веревку.
Да пару осин.
Сезон.
День ко дню.
Неделя сменяет неделю.
Сезоны как утро -
Глазом не моргнешь,
Как осень холодом желтеет.
Вроде бы привык к морозам,
Но в режиме разморозки сердце.
Слезою как капелью источаю корку льда,
На солнечных лучах отогреваю тельце.
Я живу лишь белыми ночами.
Пою на берегу под пианино,
В изобилии курю и пью.
От аплодисментов бьется сердце сильно,
А я пою о той, которую люблю.
Они не замечают.
Ритмы медленней,
Когда пою о том,
Чтоб время вспять, вернулось.
Но все как раньше -
День ко дню.
Осень притворяется зимой.
Я, в сравнении с прошлым другой.
Не изменяется лишь память.
И не измениться вновь.
Север.
И если ты вниз, то я вверх.
Солнце и луна на небесах не видятся.
Мы будто море и земля,
Лишь во сне друг другу видимся.
Я холодею, ты сверхновой
Взрываешься, когда я исчезаю.
Ты строишь новый дом -
Я под фундамент бурей разрушаю.
Свожу на "нет" все то, что говоришь.
Ты рушишь то, что делать успеваю.
Ты каешься в грехах луне,
И лишь от солнца убегаешь.
Когда снегами встретит ветер,
Я не впущу тебя домой.
Холодным должен оставаться север,
Горячим оставаться летний зной.
Прятки.
Раз, два, три. Три раза до пяти,
Ты посчитай в уме, закрой глаза и отвернись.
Считай, чтоб было время мне уйти.
Четыре… Пять… Открой глаза и обернись.
Курящий на балконе черный силуэт,
Посмотрит вниз, увидит тень от фонаря.
Меня по псевдониму не зови,
Ведь эта убегающая тень – не я.
На остановках, в парках, ты не клей,
С лицом моим, и с подписью "ПРОПАЛ".
Твои листовки разорвет метель.
Никто не скажет, что меня узнал.
А дело в том, что вызвался я сам -
Кататься автостопом по шоссе.
И повезет сегодня поисковым псам,
Найти мою одежду в утренней росе.
Узнаешь обо мне лишь через год,
Когда река, насытившись, отторгнет кости.
Я затаив дыханье, спрятался в гробу,
И жду, что в крышку заколотишь гвозди.
Счастье быть рядом.
Счастье быть рядом?
