Савелий Куницын
Внеклассные чтения
Класс – это мы, что ли, спрашивает Толя Тучников и смеётся?
Вот и всё, улыбается Коля Смиренко, поднимая глаза на парней. Кто-то берёт у него клочок газеты и пожирает его глазами, а кто-то говорит: надо будет брату показать…
Ты смотришь в сторону соседнего окна и думаешь. Оказывается, всё это время Гриша Соловей тебе что-то рассказывал. Опять, наверное, что-то про рисунки окапи и гавиалов в "Почемучке"…
Парни рядом с Колей Смиренко весело обсуждают прослушанные половые заповеди. Вдруг Сани Иванов замечает, что ты неприкрыто на них пялишься.
Что, Стебунов, улыбается он, много незнакомых слов сейчас услышал?
Все парни у соседнего окна оборачиваются к тебе. Твой взгляд сразу невольно опускается в пол.
"Половой акт", "половые извращения", добавляет кто-то, откуда ему знать эти слова? Он ведь только с Соловьём и общается…
Так именно поэтому о половых извращениях он знает не понаслышке, прыскает Иванов.
Все ребята тоже начинают смеяться.
Внутри тебя опять всё закипает. Какая-то обида, которая раньше спала, хотя насмешки бывали и раньше…
Ты всё так же продолжаешь смотреть из-под своей засаленной чёлки в пол, но сам весь напрягаешься. Тебе хочется подойти к Иванову и дать ему в нос. Но ты слишком робок для этого…
Просмеявшись, Саня Иванов опять обращается к тебе.
Он говорит: Стебунов, а ты хоть когда-нибудь трогал девчонку?
Ты поднимаешь глаза. Наверное, они у тебя немного злые в тот момент.
– Прикасался, – тихо, но твёрдо отвечаешь ты, глядя на Иванова исподлобья. А потом добавляешь: – Не то, что ты…
Оттулить Машу Брауберг…
– Ты чего сказал?! – Иванов в одно мгновение оказывается рядом с тобой. Его лицо багровеет.
– Э, Саня, угомонись, – одёргивает его Коля Смиренко, подходя следом.
– Ты чего сказал?! – с глазами на выкате громко шипит Иванов и сильно толкает тебя в плечо. От толчка ты на несколько шагов отходишь назад и весь напрягаешься ещё больше. В этот момент между тобой и Ивановым встаёт Коля. Ты делаешь один напряжённый шаг вперёд, и Коля говорит:
– Спокойно, парни…
Он смотрит то на тебя, то на взбешённого Иванова.
– Ты чего там промямлил, чмо? – ещё раз шипит Саня за плечом Коли Смиренко. – К какой это ты девчонке прикасался?! Ты!!! Перхоть подзалупная!!!
И дальше идёт такой заковыристый мат, что Гриша Соловей, стоящий в метре позади тебя, чуть не падает в обморок.
– Тихо, Саня! – повышает голос Коля Смиренко и смотрит своему другу в глаза. – Сейчас учителя сбегутся…
На вас уже и так поглядывают шатающиеся мимо ученики других классов.
Иванов кипит. Да и внутри тебя тоже далеко не тишь да гладь.
Оттулить Машу Брауберг он захотел, видите ли! Сынок богатеньких родителей! Думает, всё можно, если таскаешь в школу резинку Koh-I-noor! Думает, всё можно, если у папы есть видеокамера?!
И ты не выдерживаешь. Ты взрываешься.
– Я не знаю, кого ты тулил, – твёрдо смотришь ты Иванову прямо в глаза, – но я точно это делал и не раз…
На прежде гневном лице Иванова появляется некое подобие жалостливой ухмылки.
– Ты? – почти умилённо спрашивает он, стоя за Колей Смиренко. – Тулил?
Теперь Саня уже откровенно улыбается.
– Ты чучело, – говорит он и расслабляется. – Кого ты мог тулить? У тебя что, сестра младшая есть?
Витя Тучников смеётся. Тебя же продолжает трясти.
– Слушай, а правда, – смотрит на тебя Коля Смиренко и улыбается, – кого ты мог тулить?
Ты переводишь взгляд на него и не знаешь, что ответить. Твои глаза опускаются в пол.
– Есть кого, – уже тихо, как обычно, отвечаешь ты.
– Ну и кого именно? – опять начинает Саня Иванов. – Доказать сможешь?
Все смотрят на тебя. Даже Гриша Соловей в метре позади. Ты чувствуешь его взгляд через очки.
Но ты молчишь. Ты смотришь в пол.
– Кого? – ещё раз спрашивает Иванов и, не дождавшись ответа, опять толкает тебя в плечо. – Ты за базар отвечай!
– Тише, – слегка фыркает Смиренко, но, как и все, ждёт от тебя ответа.
– Доказать можешь? – почти по слогам шипит Саня, пожирая тебя глазами.
– Могу, – тихо отвечаешь ты из-под своей прямой чёлки и сглатываешь тугой комок…
8
В один из вечеров ты слышишь, как жена кричит на сына. Заходишь в его комнату и видишь, как она машет дневником у самого его носа. Она кричит что-то про его успеваемость…
Саня тихо стоит перед матерью. Его голова поникла, и взгляд устремлён в палас под ногами. Ты видишь лежащие на его софе джинсы, кофту и носок… Второй носок зажат в его левой руке.
Он собирался на улицу.
– Ты чего кричишь? – вмешиваешься ты в тираду жены. И хотя знаешь ответ, но всё же спрашиваешь: – Что он опять натворил?
Натворил? Опять? Это ваш-то сын? Этот вечный закомплексованный молчун? Слово «натворил» к нему точно неприменимо.
Жена на повышенных тонах опять начинает песню о школьной успеваемости, об оценках.
Что ж она так любит орать, думаешь ты? Как же тебя это всё время бесит…
Жена почти кричит о том, что завтра у Сани биология, и ему надо исправлять по ней «двойку». А он, видите ли, намылился под вечер на улицу…
Саня только стоит и молчит. В его левой руке зажат носок, который он не успел надеть.
Ты устало говоришь жене, чтобы она понизила голос и вышла. Она успевает сказать несколько гневных фраз про твою дурную наследственность, про то, что сын весь в тебя, и выходит из комнаты, не забыв хлопнуть дверью.
Дура истеричная, думаешь ты, ощущая, как начинает болеть голова после работы.
Отодвигаешь Санины джинсы в сторону и садишься на софу.
Ты спрашиваешь сына про оценки, про успеваемость. Он смотрит в пол, сжимая в левой руке носок, и говорит, что на следующей неделе всё исправит.
Ты замечаешь ему, что он обещал тебе это ещё неделю назад.
Он молчит.
Тогда ты спрашиваешь его про школьные проблемы, про то, что мешает ему нормально учиться.
Он молчит.
Говорит, что ничего не мешает, и молчит дальше.
Ты спрашиваешь, куда он собрался в восемь вечера? С друзьями гулять, отвечает он.
Интересуешься, что за друзья, откуда они? Говорит, из его сегмента по Интернету…
Спрашиваешь, чем они занимаются на встречах? Будет ли от него сегодня вечером опять пахнуть пивом?
Он отвечает, нет, не будет. И молчит дальше.
Ты тоже молчишь. Ты не знаешь, как спросить самое главное…
Как у него дела с девочками? Знает ли он, что такое презервативы? Но самое главное: ни это ли мешает ему нормально учиться?
Ты не знаешь, как спрашивать такую херню… Даже у собственного двенадцатилетнего сына.
Но как бы там всё у него ни обстояло, а ты ведь не знаешь всего. Поэтому ты говоришь ему, что он может идти гулять, но чтоб к одиннадцати уже был дома.
Проходя по коридору, на мгновение заглядываешь в шкаф и быстро проверяешь все карманы Саниной куртки.
Ничего. Пусто.
И стоит ли вообще его в чём-то подозревать? Ведь это просто твоя больная паранойя…
Вероятность того, что сын повторяет твою судьбу, ничтожна…
Наверняка у него всё иначе.
Так стоит ли его подозревать только на основании оценок? Стоит ли вообще хоть что-то додумывать?
Хотя, в своё время, у тебя в карманах тоже ничего подозрительного не валялось…
Но зато ты таких дел наворотил, что по тебе, пятнадцатилетнему салаге, тогда плакал УК РСФСР…
* * *
Двадцать лет назад в очередной из вечеров ты опять у Нины Васильевны.
Ты уже не учишь стихи, которые она требует. Всё равно она будет спать мертвецким сном, а ты пойдёшь домой.
Обычно всё так и происходит. Но не сегодня.
Нина Васильевна наливает чай. Сегодня у неё, кроме "морского камушка", ещё "Гусиные лапки" и «Рачки» – конфеты с разными названиями, но одинаковым вкусом.
Пока посасываешь «рачок» и запиваешь горячим чаем, с облегчением наблюдаешь, как Нина Васильевна допивает свой чай и достаёт из холодильника водку.
После опустошения стакана, она идёт в душ… Как обычно…
Уже через пятнадцать минут ты входишь в ванную, выключаешь душ, обтираешь тело Нины Васильевны, распростёртое в ванне, полотенцем и опять тащишь его в комнату.
Дотаскиваешь тело до прихожей, выпрямляешься, чтобы перевести дух, и бросаешь взгляд в зеркало на стене у входной двери.
В отражении ты видишь себя, салагу, на которого свалилась необычная напасть и который сам же, в одиночку, с ней и справляется. И это несмотря на всю свою серость и затюканность.
А ведь ты изменился, понимаешь ты вдруг, глядя на себя в зеркало. Взгляд у тебя стал другим. Изменилось в нём что-то неуловимое, что-то, что не описать словами.
В зеркале виден задумчиво разглядывающий себя пацан во фланелевой рубахе и штанах из хрен знает какого материала. На холодном линолеуме у его ног лежит абсолютно голое женское тело…
Ты бросаешь взгляд в комнату, на кровать, и понимаешь, что дальше тело тащить не надо. Лучше оставить его прямо здесь, в прихожей… Так будет эффектней.
В тапочках спускаешься вниз и выходишь из подъезда. Оглядываешься по сторонам. Уже темнеет, но ты их видишь в глубине двора. Коля Смиренко и Саня Иванов сидят друг напротив друга на качели и по очереди пружинят ногами от земли. Толя Тучников стоит рядом с ними и ёжится в болоньевой куртке на весенней прохладе.
Ты окликаешь их, они озираются. Немного суетясь, подходят к тебе под козырёк подъезда.
– А мы уж думали, ты надурить нас решил, – говорит Саня Иванов, сунув руки в карманы и поёживаясь. – Мы здесь за эти сраные полчаса промёрзли до костей…
– Ну что? – спрашивает Коля Смиренко, – сейчас будешь нас знакомить со своей девкой?
Он слегка улыбается. Саня и Витя тоже.
Пока поднимаетесь наверх, Иванов успевает спросить: и сколько ты ей заплатил, чтобы она подтвердила, что ты её пялил?
Ты шагаешь по ступеням и молчишь. Ты не роняешь ни слова. И что интересно, тебе совсем не страшно. Ты собираешься сейчас раскрыть ребятам свою самую страшную тайну с момента твоего рождения, но тебе совсем не страшно.
Толкаешь нужную дверь и проходишь в квартиру. Пропускаешь ребят за собой. В прихожей троим ребятам и лежащей женщине места мало. Ты аккуратно отступаешь в сторону, но так, чтобы не наступить на кисть Нины Васильевны…
– Офигеть, – тихо выдыхает Иванов.
От удивления его глаза широки. Широки они и у Коли Смиренко, и у Толи Тучникова.
Ты спокойно стоишь и смотришь на голое тело под ногами.
– Офигеть, – Иванов всё пытается исчерпать свой словарный запас.
– Это же Нина Васильевна! – горячим шёпотом выпаливает Коля и опускается на корточки.
Парни ещё целую минуту смотрят на свою учительницу литературы, которая голая лежит на холодном линолеуме.
Ты скидываешь тапочки, обходишь Нину Васильевну, приподнимаешь её за плечи и волоком тащишь в комнату.
Посмотрели, и хватит.
Троица смотрит на тебя, словно немая. Они даже не моргают.
Когда ты с трудом поднимаешь тело на кровать, ребята вновь оживают. Медленно, но верно. Они начинают задавать тебе вопросы. Много вопросов. А ты натягиваешь на Нину Васильевну трусы и тихо, скромно, на все вопросы отвечаешь…
Парни разуваются и проходят в комнату. Они до сих пор в шоке, но уже отходят. Смотрят, как ты напяливаешь на неё ночнушку.
Ты рассказываешь всё, как было. Без утайки.
Рассказываешь про её домогательства. Рассказываешь про водку, про ноксирон…
Ещё минут через пять парни уже начинают шутить и улыбаться. Витя Тучников подсаживается на кровать и осторожно, словно чего-то боясь, прикасается к ноге Нины Васильевны. Он проводит ладонью до колена и по ляжке вверх… Всё это делает так осторожно…
– Горячая, прикиньте, – удивлённо улыбается он, повернувшись к парням.
– А ну-ка, дай я потрогаю.
Иванов садится у её ног и принимается медленно водить по ним рукой. Он их гладит, а на его лице возникает улыбка удивления… Скорее даже, гримаса. Такое лицо бывает у совсем маленького ребёнка, впервые увидевшего калейдоскоп.
– Да уж, – как-то напряжённо выдыхает Коля Смиренко, по-прежнему стоя у шифоньера.
– А можно… – Тучников немного мнётся. – Можно ей грудь потрогать?
Он спрашивает у тебя, можно ли потрогать грудь лежащей перед ним женщины. Вашей учительницы литературы и русского… Будто тело Нины Васильевны – твоя безоговорочная собственность.
– Как хочешь, – равнодушно отвечаешь ты.
И вы все смотрите, как он аккуратно стягивает бретельку ночнушки с её плеча, оголяя грудь. Ты смотришь, как он со всей нежностью, на какую только способен грубоватый подросток, кладёт свою пятерню на обнажённую женскую грудь.
Смотришь, как он её то сжимает, то разжимает. То сжимает, то разжимает…
А выражение лица у него такое, будто он всю жизнь ждал именного этого момента.
Лицо конкистадора, увидевшего золото инков.
– Вот бы снять её на видео, – произносит зачарованно Саня Иванов.
– А потом за деньги всем показывать, – добавляет Коля Смиренко, который почему-то неожиданно тих в этот вечер.
Потом ты говоришь, что надо идти по домам. Уже темнеет, а ещё надо сделать домашнюю работу по геометрии.
Ты говоришь, пора закругляться.
И ребята на удивление безропотно подчиняются твоему призыву.
Вы обуваетесь и уходите.
Но пока вы идёте от подъезда, ты смотришь на ребят… Их лица в тот вечер… Ты никогда не забудешь этих лиц…
Они буквально светились от счастья. Будто всем им сегодня открылась некая великая тайна, которую доселе никто на свете не знал…
* * *
Каждый день после совместного вечера Нина Васильевна приходит в школу вялая, разбитая. И только ближе к обеду её манерность и осанка опять обретают былой колорит.
Её вялость, наверное, это результат воздействия смеси ноксирона и алкоголя.
Тогда ты ещё не знал, что всего через несколько месяцев ноксирон изымут из свободной продажи и начнут выдавать исключительно по рецептам.
И тем более ты не знал, что чуть позже его и вовсе вычеркнут из перечня лекарственных средств…
Тогда в стране никто этого не знал. И многие добропорядочные граждане Союза потребляли эти белые таблетки исключительно как снотворное, несмотря на то, что они вызывают высокую физическую зависимость…
Многие наркоманы уже тогда свободно закупали ноксирон пачками и потребляли его вместе с кодеином. Для усиления эффекта.
Тогда и появился термин "ноксирон-кодеиновая зависимость". "Ноксирон-кодеиновая наркомания"…
Но мало кто об этом знал заранее.
И уж ты тем более… Потому ты продолжал с завидной периодичностью поить свою учительницу литературы водкой с ноксироном, а сам поправлял своё пошатнувшееся положение в учёбе.
На следующий же день после того, как ты раскрыл свои карты, ты внимательно смотришь на ту парту, за которой сидит серьёзная Маша Брауберг. Ты думаешь над тем, каким должен быть первый шаг. Её нужно куда-то пригласить, но куда? Погулять по парку и поесть мороженого? А не слишком ли это по-детски? Ещё бы пригласил её домой почитать опостылевшую «Почемучку» Гриши Соловья…
А может, пригласить её в видеосалон неподалёку? Ты слышал, там сейчас идёт фильм «Чужие» про монстров… Пусть ты и сам ещё никогда не бывал в видеосалоне, но когда-то же надо начинать.
Твои сверстники уже вовсю бегают на танцплощадки – "Modern talking", "Boney M" и всё такое… Наверное, и Маша тоже этим увлекается. Если уж она вместе со всеми смеялась над физичкой и знала, что такое «дрочить», то даже наверняка.
Но в одном ты уверен точно – тебе понадобятся деньги. Здесь «Почемучкой» не отделаться.
Ответ, где тебе взять деньги на ухаживания, на одной из перемен приходит сам собой.
К тебе подходит Саня Иванов и говорит:
– Слушай, тут…Ты не мог бы мне дать снять голую Нину Васильевну на камеру?
Пусть он парень и лихой, но ты видишь, что ему этот вопрос даётся нелегко. Как и нелегко даётся тебе неожиданный для тебя самого ответ…
Ты говоришь: рубль за полчаса съёмок…
Ты говоришь это неуверенно, но всё же как есть…
Пока Саня немного мешкает, ты прикидываешь в голове и добавляешь: за пятнадцать минут…
Видно, что Иванов не ожидал такого поворота. Он задумывается. Ведь мог бы просто нагрубить тебе, послать к чёрту, в жопу или ещё куда, но он задумывается.
У него не то положение, чтоб сейчас тебе грубить.
– Согласен, – кивает Саня. – Когда?
9
Извращений и извращенцев кругом полно. Куда ни ткни пальцем.
Несколько месяцев назад, когда рулевую колодку твоей «девятки» заклинило, ты две недели добирался на работу на общественном транспорте. Но тебе хватило этих двух недель, чтобы понять, как много кругом извращенцев.
В первый же день ты забираешься в битком наполненный автобус Восемь утра – в это время иначе не бывает. Только битком.
В автобусе все плотно прижаты друг к другу. На улице зима и по утрам ещё темно.
Ты держишься за поручень и смотришь ледовые узоры на окне. Справа вплотную к тебе стоит пацан лет десяти. На его спине ранец. Наверное, едет в школу. Остановки через две ты начинаешь различать среди мерного рычания автобуса ещё какой-то звук… Что-то похожее на глубокие прерывистые вдохи. Такие тяжёлые…
Они доносятся откуда-то справа, недалеко.
Ты косишься вправо. Рядом с тобой прямо вплотную стоит этот школьник. Перемещаешь взгляд дальше – вплотную к пацану стоит огромный мужик.
Мужик вполне обычный – типичная внешность заводского рабочего, интеллект на уровне девяти классов… Ты бы стал вглядываться в толпу пассажиров и дальше, если бы не обратил внимания, что этот тип с высоты птичьего полёта смотрит на парнишку с ранцем.
Он смотрит на этого салагу таким мутным затуманенным взором, что в твоей голове рождаются некоторые подозрения… Туманные, как его взгляд.
Опять смотришь на ледяные узоры на окне, думаешь о чём-то своём. Вдруг опять этот глубокий дрожащий вдох… Затем такой же глубокий выдох.
Ты снова поворачиваешь голову направо. Верзила всё так же затуманенными глазами смотрит на парнишку с ранцем. В тебе крепнет уверенность, что эти вдохи принадлежат именно ему… Заводскому трудяге с идиотской рожей.
В этой утренней зимней темноте плохо видно, но, может быть, этот верзила в шапке сейчас тычется сквозь брюки эрегированным членом салаге-школьнику в плечо и от этого «кончает»? А плечи парнишки как раз на уровне мужицких гениталий этого здоровяка…
Парнишка невозмутимо стоит, держится за спинку сиденья и, как и ты, смотрит на ледяные узоры на окне.
Ладно, думаешь ты, может, верзила «кончает» от одного вида маленького пацана?
Но этот мужик точно нездорово пялится на парнишку. Точно с ним что-то не так…
Ты опять смотришь на обмёрзшее окно.
Так продолжается ещё несколько минут. Затем ты слышишь, как верзила-заводчанин говорит пацану с ранцем: привет, мальчуган…
Эта фраза укрепляет все твои самые худшие опасения. Педофил, думаешь ты и косишься на мужика.
Здравствуйте, тихо отвечает парнишка и неуверенно продолжает смотреть в окно.
Заводчанин молчит секунд десять. Затем говорит: ты куда, в школу?
Ты весь внутренне напрягаешься. Ты весь настороже.
Да, тихо кивает парень.
А скоро выходишь, спрашивает хрипло верзила?
Ты напрягаешься ещё больше…
Через одну остановку, тихо отвечает парень с ранцем, продолжая глядеть на замёршее окно.
И всё. Мужик молчит. Будто получил всю необходимую информацию.
Ты для себя твёрдо решаешь: если через одну остановку эта горилла тоже засобирается к выходу вслед за пареньком, то и ты выйдешь вместе с ними.
На улице темно, пусть и утро. Верзиле ничего не будет стоить сгрести парня в охапку и уволочь в подворотню. Что он там может с ним сделать, лучше не представлять…
Ты решаешь: пойдёшь за ними следом. Посмотришь, идёт ли мужик именно за пареньком, и тогда сориентируешься… В наименее людном месте двинешь верзиле со спины в висок…
Ты весь полон этой жёсткой решимости.
Но на оглашённой остановке мужик не выходит. Ранец мелькает в толпе, протискивается к выходу и вскоре исчезает на заснеженной тёмной улице. А мужик продолжает стоять на своём месте…
В мыслях ты глубоко выдыхаешь.
Миновало.
Смотришь на озабоченного верзилу со странными замашками – самый обычный человек. Вполне нормальный. Таких десятки и сотни тысяч кругом. Может, и в твоём геодезическом коллективе есть такой же человек – который в автобусах вожделенно жмётся к маленьким детям, расспрашивает их о чём-то, не в силах контролировать даже своё дыхание.
Ведь работал же в чьём-то коллективе тот мужик, которого задержал наряд милиции за то, что на параде в честь Дня победы он стоял в многотысячной толпе и дрочил. Просунув руку в дырку в кармане своих штанов, он дрочил, глядя на идущих демонстрантов.
А тот парень, что в автобусе на каждой кочке и на любом повороте так и норовил случайно задеть тыльной стороной ладони выпуклость на твоих брюках? Он тоже нормальный? На вид вполне нормальный, но по сути?
Первые несколько остановок ты так и думаешь – думаешь, обычный человек. Но после очередного его касания к твоему причинному месту ты поворачиваешь к нему голову. Ты хочешь сказать ему: извините, я понимаю, автобус битком, но не могли бы Вы отступить немного подальше?
И вот ты смотришь на этого парня – с гривой, перехваченной резинкой, в строгом зимнем пальто и с папкой в руке… Ты смотришь на него и вдруг понимаешь, что эта часть автобуса никак не битком. Что вся толпа людей, что зашла в автобус вместе с этим парнем, рассосалась по всему салону. И вокруг тебя сейчас полно свободного места. Действительно полно.
Ты оглядываешься кругом и понимаешь всю нелепость ситуации.
На пятачке, где много свободного места, очень близко к тебе стоит обычный с виду парень лет двадцати семи и как бы случайно на поворотах и кочках подаётся к тебе и тыльной стороной ладони касается твоего члена под брюками…
В общем, твой тон не получается совсем уж миролюбивым, когда ты говоришь: не могли бы Вы убрать Вашу руку подальше?
Парень с гривой бросает на тебя быстрый испуганный взгляд, так же быстро еле заметно кивает и делает шаг в сторону от тебя.
Ты же опять отворачиваешься к окну, смотришь на проносящиеся мимо дома и улицы, но сам продолжаешь ощущать, как кровь ударяет тебе в лицо. Тебя охватывает волна с трудом подавляемого гнева.
Так нормальный ли этот парень? Если ни его грива и папка в руках, то взгляду и вовсе не за что было бы зацепиться. Самый обычный на вид человек.
И сколько таких кругом? Сколько таких самых обычных?
Десятки? Сотни? Тысячи?
Твоя жена говорит, все извращенцы. Каждый в той или иной степени, но всё-таки извращенец.
Взять хотя бы самый обычный поцелуй… Он производится губами. Обычными губами.
Но ведь губы – не половой орган. Тем не менее каждый человек стремится получить с их помощью исключительно половое удовлетворение.
Фрейд считал поцелуй сексуальным извращением. И с этим трудно поспорить.
Использование губ в половый ласках – это самая заурядная фетишизация.
Получение удовольствия от поцелуев фактически ничем не отличается от удовольствия тех, кто кайфует от обнюхивания чужих трусов.
Твоя жена говорит, все извращенцы. В той или иной степени…
А что считать эталоном, говорит она? Если даже невинный поцелуй является отклонением, то что же тогда считать эталоном? Исключительно фрикции и ничего больше? Никаких облизываний? Никаких поглаживаний?
Даже животные во время случки кусают друг друга…
Поэтому чистого секса нет, говорит твоя жена.
Есть лишь секс с извращениями, говорит она и достаёт из тумбы плётку и кляп…
* * *
Ты не спрашиваешь Иванова, зачем ему надо снять голую Нину Васильевну на камеру. Наверное, была бы у тебя камера, ты бы тоже её запечатлел. А так ты только берёшь с Сани рубль и никаких вопросов не задаёшь. Ты только смотришь, как он ходит вокруг кровати и разглядывает голое тело через объектив.
Он то приближает, то отдаляет.
Ты поглядываешь на часы: сколько времени прошло?
Иванов присаживается на край кровати и тянет левую руку к обнажённой груди Нины Васильевны. При этом он снимается её на камеру, свою левую руку.
Снимает то, как щупает ею мягкую грудь вашей учительницы.
Он то приближает, то отдаляет.
Время Иванова заканчивается. Его пятнадцать минут истекли. Ты говоришь ему об этом. Когда он поднимается с кровати, ты обращаешь внимание, что выключенную камеру он держит на уровне ширинки своих фирменных джинсов.
Прячет эрекцию.
Ты выпроваживаешь Саню из дома, а сам возвращаешься в комнату. Ты совсем не боишься, что со сделанной записью он сделает что-то не то. Всякий страх в тебе пропадает. Ты уже неделю как ничего не боишься.
Что-то в тебе переменилось. Ты стал другим. Теперь ты не такой, как месяц назад. Совсем не такой.
Присаживаешься на кровать и трогаешь грудь Нины Васильевны.
Такая мягкая…
Отношение твоих соклассников к тебе меняется. Если раньше у окна в коридоре они стояли в сторонке своей кучкой, то теперь сами подходят к тебе, задают вопросы, улыбаются… Теперь ты им интересен. Теперь ты им нужен.
Они спрашивают, в каких позах ты «драл» Нину Васильевну, как часто и т. д.… Им всё это очень интересно…
И каким бы ты закомлексованным и молчаливым ни был, а всё же начинаешь рассказывать об этом…
В итоге всё закручивается совершенно в ином качестве.
Вы сидите на кухне у Нины Васильевны и играете в карты. Только ты, Коля Смиренко и Толя Тучников.
Играете в «фараона» и пьёте чай вприкуску с "морским камушком" и "рачками".
Ты по-прежнему мало говоришь, а всё больше слушаешь разговоры парней.
Вот на кухню входит Саня Иванов. Все оборачиваются к нему.
На нём только джинсы и ничего больше.
Его тело блестит по́том в свете 60-ваттной кухонной лампочки.
– Ну и как? – спрашивают парни, затаив дыхание и глядя на застывшее лицо друга.
Тот, стоя босыми ногами на драном линолеуме, поднимает перед собой правую руку.
В ней болтается растянутый, будто уставший, презерватив с мутной жидкостью в спермосборнике…
– Нормально, – внезапно улыбается Саня и трясёт использованным презервативом.
Ты киваешь на целлофановый пакет у плиты и говоришь: бросай сюда…
Следующий идёт Толя Тучников. По его лицу видно, что волнуется.
Он кладёт на стол перед тобой рубль.
Это нормальная цена. Даже низкая.
Сходить в видеосалон стоит и то рубль двадцать.
Он кладёт перед тобой деньги и идёт в комнату…
– Удачи! – подмигивает ему Иванов. – Не подведи меня…
Именно так и начинаются новые вечера ваших серых будней.
Три или четыре раза в неделю ты приходишь к Нине Васильевне, она пьёт свою водку с ноксироном, и ты тащишь её, спящую, в комнату. Затем спускаешься из подъезда на улицу, свистишь ребят, и они идут за тобой…
Первые две недели вас всего четверо. За каждый такой вечер ты зарабатываешь на эксплуатации Нины Васильевны три рубля минимум. Когда Иванов хочет поснимать голое тело или то, что он с этим телом вытворяет, на свою видеокамеру, ты берёшь ещё рубль за пятнадцать минут…
Рубль за пользование Ниной Васильевной – действительно не такая уж и высокая цена.
В неделю, в общей сложности, у тебя получается десять рублей смело.
Для девятиклассника конца 80-х это хорошие деньги.
Особенно если учесть, что такой девятиклассник, как ты, эти деньги не знал, куда тратить…
С Машей Брауберг у тебя ничего не получилось. Тогда ты ещё не понимал, что сколько бы денег у тебя ни было, а ты по-прежнему оставался зажатым пацаном с прямой засаленной чёлкой и в поношенных кедах.
Она посмотрела на тебя, растерянно улыбнулась и выслушала твоё "Маша… Я тут… Давай в кино сходим?… Тут видеосалон неподалёку есть…" Затем она подхватила свой портфель с парты и, проходя мимо тебя, холодно сказала, что ей надо уроки делать…
После этого ты начал откладывать вырученные с реализации Нины Васильевны деньги на покупку «Камы». Давно уже мечтал.
Твои прибыли растут ещё больше после того, как Саня Иванов всё-таки показывает видеозаписи с Ниной Васильевной парням из своего двора. После того, как он им рассказывает всю твою историю, они тоже решают причаститься к общему делу…
В первый же день приходит сразу пять человек. И трое из них – существенно старше тебя и твоих соклассников. Им года по двадцать три…
Твой тёзка Витя Маевский у них за главного. Это сразу видно.
Саня отводит тебя на кухню и говорит, что Витя сидел в лагере для несовершеннолетних лет семь назад. За грабёж, говорит Саня.
Так что ты с ними поосторожнее, кивает он тебе.
Но с первого же дня твои отношения с Витей налаживаются. Он оказывается весёлым парнем и даже неглупым. Он хлопает тебя по плечу и говорит, что ты смекалистый малый. Говорит, что не каждому дано ума заработать на том, что ему не принадлежит.
В нашей сраной стране любое предпринимательство запрещено, говорит Витя Маевский. Но 1-го мая в силу вступит закон "Об индивидуальной трудовой деятельности", который был принят ещё 19-го ноября прошлого года. Тогда бы ты и смог вылезти на рыночную арену…
Он говорит это и смеётся.
А ты думаешь: 19-е ноября – это же день моего рождения… Совпадение ли – закон о предпринимательстве принимают именно в день твоего рождения?
Хотя специфика твоего заработка всё равно вряд ли позволит тебе обойти Уголовный Кодекс, подмигивает Маевский. Так что шкерься, паря…
Перед уходом он жмёт твою руку и говорит: ладно, тёзка, будут проблемы, обращайся.
И он уходит. И дружки его тоже уходят – довольные, ублажённые.
Ты заглядываешь в комнату и видишь Нину Васильевну в весьма плачевном состоянии.
Она лежит на животе лицом в кровать на подобранных под себя коленках.
Вся её задница, спина и затылок – в мужских выделениях…
Смотришь на это, а потом идёшь в ванную за тряпкой. Никто, кроме тебя, этого не сделает.
И так продолжается много дней подряд. Ты только успеваешь протирать Нину Васильевну тряпочкой…
В первые дни в школе было даже заметно, с каким трудом вашей учительнице удавалось ходить. Держать свою псевдоаристократическую выправку ей было вообще невозможно…
Говорят, Нину Васильевну вызывал к себе директор. Якобы отчитывал её за участившиеся опоздания на работу. Говорят, он пожурил её за ухудшающийся внешний вид и полюбопытствовал о её самочувствии…
Ваша учительница действительно с каждым днём выглядит всё хуже, всё подавленней.
Несколько раз она приходит на урок, бессмысленно листает учебник и молчит. По всей видимости, она просто забыла, что вы на тот момент проходите. Она теперь большую часть урока просто сидит за столом и слушает декламации учеников или устраивает чтения по ролям.
Это в девятом-то классе…
Нина Васильевна больше не разгуливает по кабинету меж парт со своей прямой спиной и не шлёпает себя указкой по руке. Никто уже её не называет классным метрономом.
Иногда выдаются дни, когда Нина Васильевна вообще старается как можно меньше подниматься из-за стола. Старается как можно меньше ходить.
Потому что ей попросту трудно ходить.
Больно.
Это всё из-за того, что предыдущим вечером с ней, спящей, в комнате запираются сразу несколько парней – трое или четверо.
Поэтому у неё потом всё и болит. Поэтому ей потом и трудно ходить.
Как-то в один из вечеров она говорит тебе за чаем, что совсем ничего не помнит почти за весь последний месяц. Она говорит, что многие вечера просто выпадают из её памяти.
