Савелий Куницын
Внеклассные чтения
6
В тот памятный вечер всё проходит примерно по задуманному сценарию.
После распития чая Нина Васильевна опрокидывает в себя положенную рюмку водки из заветной бутылки на дверце холодильника. Потом вы оба идёте в комнату, где она опять стягивает с тебя одежду, укладывает на кровать, ласкает твои гениталии руками и губами. Затем вы оба берёте по презервативу и надуваете, проверяя герметичность. Другого метода в те времена не было.
Оказалось, что презервативы армавирского производства частенько бывали с непредусмотренной заводской перфорацией.
Впрочем, баковские были ничуть не лучше.
Кстати, ты уже всё знаешь о том, откуда берутся дети. Ты знаешь, что такое сперматозоиды и эякуляция.
Близкое общение с Ниной Васильевной сподвигло тебя сходить в библиотеку и почитать некоторые параграфы учебника биологии для старших классов.
Следовательно, ты уже догадываешься и о том, зачем нужны презервативы
Когда вы оба всё же находите искомое, Нина Васильевна садится на тебя сверху.
Она совершает на тебе плавные приседания и при этом декламирует Северянина. Она почти шепчет с закрытыми глазами:
Это было у моря, где ажурная пена, Где встречается редко городской экипаж… Немножко сбивается, переводит дыхание и продолжает:
Королева играла – в башне замка – Шопена, И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Нина Васильевна в полуприсяде плавно двигается над тобой, а ты просто лежишь на спине и смотришь в потолок с пожелтевшей известью.
Она читает:
Было все очень просто, было все очень мило: Королева просила перерезать гранат, И дала половину, и пажа истомила, И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
Всё это тебя уже нисколько не шокирует. Всё это тебе уже привычно.
Если бы ты тогда уже умел курить, то вполне мог бы в этот самый момент лежать и курить «Приму», глядя на потолок и размышляя.
Нина Васильевна поднимается и опускается на тебе и читает свои стихи, а ты смотришь в потолок и думаешь…
Она читает:
А потом отдавалась, отдавалась грозово, До восхода рабыней проспала госпожа… Это было у моря, где волна бирюзова, Где ажурная пена и соната пажа.
Нина Васильевна слезает с тебя и ложится рядом на спину. Она приобнимает тебя и тянет к себе. Она призывает тебя лечь на неё сверху.
Ты повинуешься всем её жестам и раскорячиваешься над ней. Ощущаешь, как она сама вставляет что и куда нужно, и начинаешь двигаться.
– Данте, – говорит она тебе, тяжело дыша.
И ты принимаешься сопровождать свои телодвижения строками из "Божественной комедии". Сбивчиво, неровно…
Но в таких обстоятельствах и Цицерон бы плохо справлялся.
Из сонма тех, кто меж добром и злом, Я женщиной был призван столь прекрасной… Что обязался ей служить во всём. Был взор её звезде подобен ясной…
Делаешь паузу. Переставляешь руки, чтобы удобнее было упираться в кровать.
Её рассказ струился не спеша, Как ангельские речи, сладкогласный…
Всё это действо продолжается ещё минут пятнадцать – со сменой позиций и с переходами с Данте на Байрона, и с Есенина на Северянина…
Вы читаете по очереди. Сначала она, потом ты. Потом она, потом опять ты.
Те давние весенние уроки литературы, они пошли тебе на пользу. Объективно пошли.
Ты хоть более-менее научился говорить.
И немного даже двигаться.
Вы оба уже просто лежите рядом. Нина Васильевна смотрит в потолок. Ты, скрестив ладони на своих гениталиях и уткнувшись подбородком в собственную же левую ключицу, пустыми глазами пялишься на край кровати.
Тогда-то и наступает нужный момент.
Она, голая, поднимается и, ничем не прикрываясь, выходит из комнаты.
Слышится хлопок закрывшейся в ванной двери и клацанье щеколды.
Ты напрягаешься. Ты слышишь звук льющейся в душе воды.
И вот тогда ты, дрожа от страха, выбираешься из постели и на цыпочках подходишь к своей болоньевой куртке, висящей в прихожей. Ты протягиваешь к ней руки, а твоё сердце долбится в сумасшедшем ритме.
Дверь в ванную всего в метре от тебя. Оттуда доносится шум льющейся воды.
Запускаешь руку в правый карман. На лбу выступает мелкая испарина.
В правом кармане пусто. Значит, в левом.
Вода всё шумит.
Суёшь руку в левый карман – вот оно.
Сердце всё набирает обороты. Ты потеешь сильнее, чем десять минут назад в самый разгар постельных действий.
Вынимаешь из кармана и подносишь к глазам продолговатую упаковку из картона.
"Ноксирон" написано на ней.
Снотворное, которое ты тайком выудил из закромов своей матери. Уйма белых таблеток.
Вода в душе всё стучит градом капель по керамике.
Ты затаиваешь дыхание и украдкой шагаешь на кухню – прямо мимо двери в ванную.
Под твоими ногами не скрипящий ссохшийся паркет, а протёртый до взлохмаченных дыр линолеум. Он уложен прямо поверх бетона. Так что никакого скрипа половиц.
На кухне подходишь к раковине. Холодная испарина блестит на твоём прыщавом лбу.
Подставляешь под тихую струю холодной воды фарфоровый стакан с тёмно-зелёными узорами.
Ты закрываешь кран, держишь стакан с водой в дрожащей руке и прислушиваешься: вода в душе всё шумит.
Затем ты второпях распечатываешь упаковку ноксирона и выдавливаешь из блистера две таблетки. Бросаешь их в стакан с водой.
Ты не знаешь, сколько таблеток пьёт твоя мать в дни бессонницы. Да и аннотацию из упаковки она уже, видать, выбросила. Там пусто – только два блистера, один из которых уже наполовину пуст.
Тогда ты для надёжности дрожащими руками выдавливаешь ещё две таблетки и бросаешь в стакан.
Вода в душе всё шумит, но и твоё сердце тоже по-прежнему бешено долбится.
Ты стоишь абсолютно голый на кухне у разделочного столика, смотришь в стакан с водой, и тебя вдруг охватывает ещё большее беспокойство.
Четыре белые таблетки спокойно лежат на дне стакана. Через прозрачную воду видно, как они просто лежат.
Они не растворяются.
Совсем.
В тот момент твои юношеские виски вполне могли стать седыми.
Судорожно соображая, хватаешь чайную ложку со стола и принимаешься толочь злосчастные таблетки на дне стакана.
Вода в душе всё стучит по керамике.
Давишь таблетки ложкой, но видишь, что образующийся порошок всё так же спокойно лежит на дне стакана.
Ты прекращаешь своё занятие и замираешь с открытым ртом. Твои расширенные глаза пялятся на стакан.
Сердце долбит, как сумасшедшее. Бешеной дробью.
В этот момент твоя макушка и брови тоже вполне могли стать седыми.
Но вдруг ты вспоминаешь… В одно мгновение… Неожиданно, как гром среди ясного неба.
Вспоминаешь уроки химии и вашего молодого преподавателя – практиканта педагогического ВУЗа.
Ты прямо видишь движения его губ и отчётливо слышишь слова:
Есть вещества, которые растворяются в воде. И есть вещества, которые в воде не растворяются, но растворяются в спирте. И есть такой универсальный растворитель, как водка. Она почти в равной пропорции состоит из спирта и воды. Поэтому в водке растворяется всё…
Ты мигом отворяешь дверцу холодильника и вынимаешь оттуда початую бутыль водки. В ней ещё остаётся половина.
Вода в душе прекращает шуметь.
На мгновение замираешь с выпученными глазами, пересохшей глоткой и колошматящим сердцем. Кровь долбит по барабанным перепонкам.
Слышишь, как с батареи в ванной стягивается махровое полотенце.
В этот момент твои ресницы и волоски в носу тоже вполне могли стать седыми.
Твои дрожащие пальцы вмиг выдавливают из блистера ещё пять таблеток ноксирона и быстро отвинчивают крышку с бутылки.
Сердце бьётся, как бешенная барабанная дробь.
Такого стресса ты не испытывал никогда за всю свою ещё недолгую жизнь.
Ссыпаешь с дрожащей ладони все пять таблеток снотворного в оставшуюся в бутылке водку.
На миллисекунду замираешь. Затем выдавливаешь из блистера ещё три таблетки. Бросаешь их в бутылку. Крышку закручиваешь обратно, и бутылка почти закидывается в дверцу холодильника.
В тот самый момент, когда магниты в дверце с хлопком присасываются друг к другу, звеня стеклотарой, щёлкает замок в ванной, и дверь открывается.
Ты резко бросаешь упаковку ноксирона и почти пустой блистер на пол и ногой запинываешь его под газовую плиту.
Слышно, как тапочки идут на кухню. Ещё три шага и…
Хватаешь со столика стакан с водой и не растворившимся ноксироновым порошком и выплёскиваешь всё в раковину.
Нина Васильевна стоит в двух метрах от тебя в одной ночнушке.
Её холодные глаза без очков буравят тебя насквозь. А ты стоишь перед ней абсолютно весь голый, дрожащий, с бешено колотящимся от страха сердцем и скрещенными над паховой областью руками. На пальце одной из них болтается пустой стакан с тёмно-зелёными узорами, из которого на пол капают остатки воды.
* * *
На следующее утро ты боишься идти в школу. И всё потому, что ты так и не знаешь, растворились ли таблетки в водке.
Вдруг Нина Васильевна открыла холодильник, глянула и увидела, что в её водке лежат восемь так и не растворившихся белых таблеток? Одна лишь мысль об этом нагоняла на тебя страх.
В школу ты идёшь сам не свой. Твоё лицо, наверное, отлично выдаёт все твои переживания. Это подтверждается на одной из перемен. Саня Иванов – невысокий светловолосый пацан мажористого вида – достаёт из портфеля какую-то странную штуковину. Ты такую видел только по телевизору. Да и то только тогда, когда показывали какую-нибудь заграницу…
Это видеокамера. JVC GR-C1.
Одна из первых в мире видеокамер формата VHS-C. Маленькая видеокамера с маленькой кассетой.
Отец Сани привёз её из недавней поездки в ФРГ. Дорогая и очень редкая штуковина. Как Сане удалось приволочь эту штуку в школу – без ведома отца или нет – тебе так и не ясно, но одноклассники облепляют его со всех сторон и с разинутыми ртами просят показать, как это работает. Для молодёжи тех лет настоящая видеокамера – это как взрыв сверхновой.
Тебе и самому безумно интересно. Но ты сидишь, прижав жопу, и тупо пялишься в учебник.
А Саня довольно смотрит на всех через видоискатель и откалывает разные остроты.
"Марина, ты сегодня будешь у нас Сильвия Кристель! Пошли зрителям воздушный поцелуй". "Коля! А ты – Марлон Брандо!" "Поцелуйтесь на память!" "Лена! А ты у нас Бельмондо!"
Саня громко смеётся в видоискатель, пока Лена Ткачёва обиженно отворачивается от камеры.
В какой-то момент Иванов подходит и к тебе, сидящему за партой.
Он спрашивает: а чего это у нас Стебунов такой смурной сегодня?
Окуляр видеокамеры перемещается у твоего лица на расстоянии вытянутой руки. Весь класс ошивается рядом, наблюдая за диковинкой. Все шумят, говорят о ней.
Иванов говорит: никак Стебунов сегодня опять не сделал домашнее задание?
Камера плавает у твоего носа.
Иванов говорит: а ну-ка скажи "Бу!"
Ты же молча смотришь в парту. Никак не реагируешь.
Ты думаешь только о том, заметила ли Нина Васильевна таблетки в бутылке.
Ты думаешь только о том, что через два урока будет литература.
Но после занятия Нина Васильевна говорит тебе уже знакомое "В семь вечера будьте сразу у меня дома. Мне нужно зайти ещё кое-куда".
Значит, миновало. Но растворились ли таблетки, или же Нина Васильевна просто не заглядывала в бутыль? Это так и не ясно.
Чтобы всё расставить на свои места, ты прямо после уроков сразу идёшь домой к Нине Васильевне. Пока она ещё ведёт уроки у второй смены, ты решаешь заглянуть в её холодильник.
Обычно проезд на автобусе тебе оплачивала сама Нина Васильевна, потому что родители давали тебе деньги лишь на булочку с повидлом. Ведь у тебя не было никаких потребностей и интересов – зачем тебе деньги?
Поскольку твоей учительницы нет рядом, то приходится идти до её дома пешком. Это минут сорок ходьбы.
Голова у тебя уже начинает болеть, глаза вваливаются, кожа вокруг них становится тёмной. Ты не без опасений проворачиваешь ключ в двери, обитой обшарпанным дерматином. Бояться объективно нечего, но страх всё равно есть. Ты ещё слишком молод, чтобы не бояться невесть чего.
В квартире, конечно же, никого нет. Открываешь холодильник и вынимаешь бутылку водки.
Никаких таблеток.
Ни одного белого колёсика.
Всё растворилось. Только еле заметный порошковый остаток на дне.
На душе легчает, и ты ставишь бутылку обратно.
Осталось лишь дождаться вечера. Семи часов.
И ты бежишь домой, чтобы успеть поесть, немного поспать и снова идти сюда.
Вечером в положенное время ты опять здесь. Нина Васильевна подходит чуть позже. Она приносит с собой целый пакет всякой снеди из магазина. Убирает в холодильник колбасу, сгущёнку, достаёт конфеты "морской камушек" и высыпает их в вазочку.
Затем она ставит чайник на плиту и подходит к холодильнику.
Ты весь напряжён. Почти как в первый раз здесь же. Но теперь причина другая.
Нина Васильевна открывает дверцу и вынимает бутылку водки.
Внутри тебя всё замирает.
Она подходит к столу и наливает себе водки на несколько глотков. Прямо в стакан для чая.
Твоё сердце стучит медленнее. Всё медленнее и медленнее.
Нина Васильевна смотрит мимо тебя в стену и делает несколько давящихся глотков. Так пьёт женщина, которая пить не умеет. Пьёт нехотя. Как будто бы кто-то заставляет.
Затем она ставит стакан на стол и идёт в душ. Следите за чайником, говорит она тебе.
Ты сидишь ждёшь, когда чайник засвистит, а сам будто окаменевший.
Внутри тебя всё молчит и не движется. Ни сердце не стучит, ни кровь не бегает по жилам.
Ты словно зависаешь в воздухе. Даже ноги перестаёшь чувствовать.
Пока вода в душе шумит, свистит и чайник. Ты отключаешь его и садишься на место. Ты ждёшь, пока Нина Васильевна выйдёт, и вы, как обычно, попьёте чай с конфетами.
Ждёшь пять минут. Вода в душе всё шумит.
Ждёшь восемь минут. Вода в душе всё шумит.
Ты встаёшь и сам наливаешь два стакана чая. Садишься и ждёшь дальше.
Вода в душе всё шумит.
Ты начинаешь пить чай в одиночку. Заедаешь его конфетами.
Когда ещё через пять минут твой стакан уже пуст, а вода в душе всё шумит, тебя охватывает лёгкое беспокойство.
Нина Васильевна там уже почти полчаса. Так долго она душ никогда не принимала.
Подходишь украдкой к двери в ванную и прислушиваешься. Только слышно, как по керамике стучит град капель, да шумит кран. Ничего больше.
Возвращаешься на кухню и наливаешь себе второй стакан чая, который уже успел слегка остыть. Чай, налитый в стакан Нины Васильевны ещё двадцать минут назад, уже и подавно остыл.
Грызёшь "морской камушек" и прислушиваешься к звукам в ванной.
Только шум воды.
Запиваешь конфеты чаем и прислушиваешься – только шум воды.
Когда допит и второй стакан чая, ты понимаешь, что так дело оставлять нельзя. Надо что-то делать.
Ты подходишь к двери в ванную и прислоняешься к ней ухом. Слышен только шум воды и крана.
В общей сложности Нина Васильевна провела там уже чуть более сорока минут.
Это не может быть простым совпадением. Несколько глотков водки со снотворным и столь длительное пребывание в душе – это явно не совпадение.
Ты робко подносишь кулак к двери. Ты хочешь постучать костяшками пальцев.
Ты не решаешься.
Всё-таки стучишь. Тихо и всего два раза.
В душе слышна лишь льющаяся вода. Никаких дополнительных звуков не появляется.
Стучишь ещё три раза, и уже сильнее.
В ответ опять лишь шум воды.
И ты действительно начинаешь волноваться.
* * *
Нина Васильевна в неестественной позе лежит прямо под градом капель душа. Лежит в своей керамической ванне со следами жёлтых подтёков на стенках.
Нина Васильевна совершенно голая. Она лежит так, словно её убили.
Душ заливает её сильным напором горячей воды.
Ты ломаешь хлипкую щеколду на двери со второго удара ноги. Теперь ты стоишь у ванны и взволнованно смотришь на свою учительницу.
Она спит. Или умерла. Ты точно не знаешь.
Выключаешь душ и трогаешь шею Нины Васильевны. Пульс есть.
Тогда с сушилки на батарее ты стягиваешь махровое полотенце и смотришь, как можно нормально подступиться к мокрому телу, лежащему в ванне.
Хоть ты и весишь уже пятьдесят пять килограммов, но отнести Нину Васильевну в комнату тебе всё равно трудно.
Да и молодой ты ещё очень, чтобы таскать баб весом в твой собственный.
Ты, сильно пыхтя, достаёшь голое тело из ванны и опускаешь его на пол. Наспех обтираешь его полотенцем. Ну а затем просто тащишь голое тело за собой по полу, наблюдая, как пятки Нины Васильевны волочатся по протёртому линолеуму.
С трудом тащишь тело до дверей в комнату, кладёшь его на пол и переводишь дух. Сверху смотришь на голую учительницу литературы – на её грудь, бёдра, волосатый треугольник под пупком…
Зато теперь ты смело сможешь нарисовать голую женщину, думаешь ты.
В горле от волнения всего за десять минут успевает пересохнуть.
Ты опять идёшь на кухню и берёшь со стола стакан с остывшим чаем, который минут сорок назад наливал Нине Васильевне. Делаешь несколько глотков чая, сдерживая своё тяжёлое дыхание, и смотришь в прихожую, где видны две торчащие из комнаты ноги…
Закидываешь в рот горсть "морского камушка" и запиваешь чаем.
Трудный выдался денёк. Трудный и странный.
Хотя тебя уже трудно чем-то удивить или напугать.
В один большой глоток допиваешь холодный чай и возвращаешься к телу Нины Васильевны.
Когда она уже лежит в своей кровати, ты опять переводишь дух и возвращаешься в ванную за её ночнушкой. А потом ты одеваешь её, лежащую на животе…
Сначала напяливаешь на неё её белые трусы: вытягиваешь одну её ногу, просовываешь в трусы, затем то же проделываешь со второй ногой… Потом натягиваешь трусы до бёдер.
Ночнушку надеть оказывается проще.
Уже не обращая внимания на сильно бьющееся от волнения и активных движений сердце, ты накрываешь Нину Васильевну одеялом и ещё раз трогаешь её шею – пульс есть.
Значит, живая.
Значит, просто спит.
Как и положено.
После того, как моешь посуду на кухне, ты собираешься и идёшь домой.
В тот вечер ты возвращаешься почти на два часа раньше обычного. Даже мать спрашивает "А что так рано сегодня?".
У тебя даже ещё есть время для домашнего задания. Но в голове такая суматоха, что ты просто тупо пялишься в учебник.
Что будет завтра? Придёт ли Нина Васильевна в школу? И если придёт, то какие вопросы будет задавать тебе?
За такими раздумьями ты и засыпаешь над учебником.
7
Твоя жена говорит, в Екатеринбурге очень много мест, где ошиваются эксгибиционисты.
Обычные места их появлений – парки. Там их водится в избытке.
Откуда твоя жена это знает?
Она сексолог. Вернее, одна из помощников сексолога. К ним приходят люди с различными психическими нарушениями в сексуальной сфере.
Большинство клиентов – женщины. Но это не значит, что у мужчин в этой сфере проблем не бывает. Просто мужчины более закрыты. Они предпочитают бороться со своими проблемами сами. Но чаще всего они предпочитают не бороться вовсе.
Иногда твоя жена нарушает врачебную этику и рассказывает некоторые случаи из своей практики.
О том, как в дендропарке на пересечении улиц Мира и Первомайская мужик выскакивает из кустов перед гуляющими девушками, распахивает полы плаща и демонстрирует свои причиндалы. Не хотите потрогать, спрашивает он?
В том же дендропарке мужик за кустами подкрадывается к сидящим на лавочке совсем ещё маленьким девочкам и начинает дрочить, глада на них со спины.
Когда девочки его замечают и порываются в шоке уйти, мужик говорит им горячим шёпотом: девчонки, я вам заплачу, только посмотрите, как я это делаю.
В этом дендропарке – перекрёсток улиц Мира и Первомайской – полно такой нечисти.
Девушка прогуливается по центру города. Она сдала экзамен в ВУЗ и идёт счастливая и задумчивая. Смотрит на небо и сама себе улыбается. Мимо спешат десятки людей – все по своим делам.
Вдруг очередной мужчина, идущий навстречу, говорит ей быстро что-то типа "Какая Вы красивая, девушка".
Она плывёт в эйфории. Она только кивает ему, улыбается и говорит "спасибо".
Она делает ещё несколько шагов и понимает, что он ей сказал на самом деле. Она оборачивается и смотрит ошалело ему вслед. Нормальный такой мужик, идущий дальше по своим делам. В рубахе, брюках и с кейсом в руке…
А сказал он ей: какая Вы красивая, девушка. Можно я Вам клитор полижу?
И такая фигня сплошь и рядом.
В любом городе так…
Зелёная роща – большой парк в районе общежития Горной Академии и Дворца Спорта… В начале и середине 90-х это было излюбленное место встречи городских гомосексуалистов.
В те времена в газетах типа "Ярмарки желаний" можно было встретить уйму объявлений примерно такого содержания: мужчина ищет мужчину. Чистоплотный. Без в/п…
И так далее…
И многие из них встречались в Зелёной роще. Кодовым знаком при встрече зачастую была какая-нибудь газета подмышкой: «АиФ», "4 канал + всё ТВ" или та же самая "Ярмарка желаний"…
Многочисленные извилисты тропинки этого парка были отличным местом тайных встреч "партнёров".
Уже из твоего личного опыта: в 92-ом году ты идёшь через Зелёную рощу в спортивный корпус Горной Академии…
Ты идёшь, не торопясь. Куришь.
При тебе в те неспокойные годы постоянно был газовый пистолет «Удар» – на всякий случай.
Ты идёшь по одной из тропинок парка, и вдруг со скамейки перед тобой встаёт хлипкий мужичонка в стареньких джинсах и кофте. Он тихим голосом обращается к тебе: извините, у Вас не будет закурить?
Ты приостанавливаешься и протягиваешь незнакомцу сигарету из пачки.
Да нет, смущённо улыбается тот. Мне бы покурить…
Так вот же, говоришь ты в недоумении и протягиваешь сигарету ещё дальше.
Да нет, говорит мужичок и ещё больше смущается. Мне бы покурить, говорит он.
Ты растерянно пялишься на странного типа, а он открывает свой рот пошире и подносит к нему указательный палец.
Покурить, повторяет он и указывает пальцем на свой распахнутый в ожидании рот.
Твою мать, непроизвольно выдыхаешь ты.
Твоё лицо – гримаса отвращения.
Ты и сам не успеваешь заметить, как твоя рука достаёт с пояса «Удар» и выпускает прямо в рожу незнакомца две упругие газовые струи…
Мужичонка с дикими воплями бросается в кусты…
Кругом полно извращений и извращенцев. Послушать твою жену, так нормальных людей вообще не существует.
Но разве можешь ты с ней спорить?
Ты, мужик, который от вида голого женского тела не может должным образом возбудиться?
Тебе обязательно нужно декламировать что-нибудь из Рождественского или Бродского. Иначе между ног будет лишь висеть…
Каждый раз, когда жена рассказывает какой-нибудь новый случай про эксгибиционистов или других извращенцев, ты вспоминаешь Нину Васильевну.
Твою учительницу литературы…
И жена об этом знает. Она всё о тебе знает. Но не потому, что она хороший психолог, а потому, что ты сам однажды всё ей рассказал.
А психолог она так себе…
Никудышная.
О половом воспитании вашего подрастающего сына она не очень-то задумывается.
Ваш сын – такой же молчаливый, как и ты в своём сраном детстве. Он такой же зажатый, как и ты в его годы.
Такой же серый…
* * *
Урок русского языка у тебя только завтра. Так что на следующее утро ты по обыкновению стоишь на одной из перемен у окна в коридоре, слушаешь какой-то очередной бред от Гриши Соловья и ждёшь, когда тебя здесь найдёт Нина Васильевна.
Ты ждёшь одну перемену, ты ждёшь другую. Ты ждёшь третью, но она всё не идёт.
Ты начинаешь даже беспокоиться, а не случилось ли чего за минувшую ночь? Может, её сердце всё-таки остановилось, и она сейчас лежит бездыханная в своей двухместной кровати?
Чтобы разогнать гнетущие сомнения, ты сам идёшь на первый этаж к кабинету номер «5». Это кабинет русского языка и литературы.
Это её кабинет.
Ещё из коридора ты видишь, что дверь кабинета открыта. Внутри есть ученики. Всё, как положено. Ты подходишь, украдкой заглядываешь и видишь Нину Васильевну. Она сидит за своим столом и листает классный журнал.
Всё, вроде бы, нормально в её виде, но уж больно она вялая, ваша учительница литературы и русского. Глаза под линзами очков уставшие.
Но она живая, а это главное.
На следующий день Нина Васильевна, как обычно, отлавливает тебя на перемене у окна на втором этаже и говорит, чтобы в семь вечера ты был у неё дома.
Когда она уходит, Саня Иванов у соседнего окна говорит громко: слушай, Стебунов, а что это она так часто общаться с тобой стала? Развивает твою культуру речи, что ли?
Ага, кивает ему Толя Тучников, проще рыбу научить петь.
И отплясывать, быстро соглашается Иванов.
Вечером ты опять у Нины Васильевны.
Вы опять сидите на кухне. Она говорит, что не помнит, почему щеколда в ванной выломана. Ты говоришь, что случайно сломал. Больше она вопросов не задаёт.
За чаем она кладёт перед тобой на стол листок. Он исписан её рукой.
– К завтрашнему вечеру выучите этот стих, – говорит она.
Ты смотришь на листок. "И. Бродский" написано на нём и дальше сам текст:
Теперь все чаще чувствую усталость, все реже говорю о ней теперь…
И т. д.
В этот вечер она больше ни слова не спрашивает о событиях позавчерашнего вечера. Видать, поутру она посчитала, что всё было, как обычно. Просто не запомнилось почему-то…
В этот вечер она опять наливает себе в стакан из-под чая водки на несколько глотков. Она опустошает его и идёт в душ.
Через двадцать минут ты уже опять вытаскиваешь её голое тело из ванны и волочишь в комнату. Хорошо, что щеколда уже сломана.
В комнате укладываешь Нину Васильевну в расправленную кровать, одеваешь в трусы и ночнушку и уходишь домой.
Дома теперь ты успеваешь выполнять домашние задания по всем предметам.
И так продолжается добрую неделю.
Нина Васильевна делает несколько глотков водки с большим содержанием ноксирона и отключается, а ты бежишь домой делать уроки. Твоя успеваемость по многим предметам начинает исправляться.
Нина Васильевна опять засыпает, и ты бежишь домой, завихаривая чёлкой, чтобы назавтра исправить «двойку» по биологии.
За полторы недели Нина Васильевна лишь однажды заикается о том, что она почти не помнит минувшие вечера.
Из-под прямой чёлки ты смотришь в свой стакан с чаем и грызёшь россыпь "морского камушка"…
Ты ничего не знаешь.
Когда через две недели водка в бутылке заканчивается, тебе приходится два вечера подряд опять надувать армавирские презервативы и читать над распростёртой учительницей Бродского…
Потом тебе вновь удаётся улучить момент и засыпать в новую, почти ещё полную бутылку, пятнадцать таблеток ноксирона из оставшегося блистера.
И всё поехало по старой схеме.
Опять вытаскиваешь Нину Васильевну из ванны и волочишь в комнату.
За неделю усиленной подготовки дома твоя школьная успеваемость почти полностью исправляется. Из твоего дневника пропадают все плохие оценки и тревожные призывы к родителям.
А однажды на перемене ты слышишь, как парни у окна обсуждают девочек. Один говорит, что на днях уже «завалит» какую-то красавицу из соседнего двора. Другой уже в десятый раз вспоминает, как чудно он провёл минувшее лето с распутными деревенскими девчонками.
Может, всё это и простая бравада пятнадцатилетних пацанов, тебе плевать. О сексе ты уже вряд ли чего-то не знаешь, что могли бы тебе поведать сверстники. Но вот следующая фраза, которую ты слышишь от Сани Иванова, тебя напрягает.
Он говорит: а я Брауберг оттулить хочу…
Внутри тебя после этих слов всё замирает. Ты перестаёшь воспринимать действительность, помимо Иванова и его дружков.
– Думаю, тебе с ней придётся повозиться, – отрицательно качает головой один из них.
– С Машкой-то? – спрашивает Коля Смиренко. – Нет, ты её без проблем… Пригласи прогуляться да и видеокамеру свою возьми. Любая девка хочет, чтобы её поснимали… Это ж такой понт.
Ты стоишь и всё это слышишь. Внутри тебя разрастается что-то недоброе.
– А ты потом камеру дома у себя где-нибудь установи, но так, чтобы то, как ты её тулишь, записалось, – усмехается Толя Тучников. – А мы потом все вместе глянем…
– Да иди ты, – фыркает Иванов, а сам улыбается.
– А что? – кивает ему Коля Смиренко. – Будешь с каждого зрителя деньги за просмотр брать…
Что-то недоброе внутри тебя всё разрастается.
Тебе хочется подойти к Иванову и двинуть ему в рожу. Твои глаза из-под прямой засаленной чёлки смотрят на него с неприкрытой злобой.
Оттулить Машу Брауберг…
Твоё нутро закипает против Иванова.
Да, ты сам уже разочарован в Брауберг, но внутри тебя всё равно начинает шевелиться что-то агрессивное.
Как ни крути, а она тебе всё равно нравится.
Затаив дыхание, ты смотришь на улыбающегося Иванова.
Ты должен сам попробовать с Машей Брауберг.
Первый.
И ты попробуешь непременно.
Только надо собраться с духом.
Пока ты размышляешь, Коля Смиренко вынимает из кармана какую-то бумажку, сложенную вчетверо. Это клочок газеты. Коля разворачивает его.
Он говорит парням, что это двенадцать половых заповедей революционного пролетариата. Говорит, что их напечатали в газете, взяв из очень старой брошюры самого начала советского периода.
Коля говорит: брошюра "Революция и молодёжь". Издательство Коммунистического Университета имени Я. М. Свердлова…
Он говорит: 1924-ый год…
Парни охают.
Вот первая заповедь, улыбается Коля и читает:
"Не должно быть слишком раннего развития половой жизни в среде пролетариата".
Парни глумятся, упоминая про детей детсадовского возраста.
Вторая заповедь, говорит Смиренко:
"Необходимо половое воздержание до брака, а брак лишь в состоянии полной социальной и биологической зрелости (20–25 лет)".
Так мы ещё не зрелые, возмущаются парни?
Третья заповедь:
"Половая связь – лишь как конечное завершение глубокой всесторонней симпатии и привязанности к объекту половой любви".
Парни шутят: а там не расписано, как глубоко нужно засаживать?
Коля продолжает, улыбаясь: четвёртая заповедь…
"Половой акт должен быть лишь конечным звеном в цепи глубоких и сложных переживаний, связывающих в данный момент любящих.
Коля поднимает палец вверх, призывая всех к вниманию: пятая заповедь…
"Половой акт не должен часто повторяться!"
Парни ухают и улыбаются во все рожи.
Шестая заповедь:
"Не надо часто менять половой объект. Поменьше полового разнообразия".
Парни ухают.
Седьмая заповедь, говорит Коля.
"Любовь должна быть моногамной, моноандрической (одна жена – один муж)".
Восьмая заповедь:
"При всяком половом акте всегда надо помнить о возможности зарождения потомства – вообще помнить о потомстве".
О, кивает Коля парням, десятая заповедь интересная.
Он читает:
"Половой отбор должен строиться по линии классовой революционно-пролетарской целесообразности. В любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы специально-полового завоевания".
На словах «флирт», "ухаживание" и «кокетство» Коля каждый раз назидательно вскидывает указательный палец вверх.
Десятая заповедь, говорит он. Его палец опять устремляется вверх.
"Не должно быть ревности!"
Одиннадцатая заповедь. Палец опять взлетает кверху.
"Не должно быть половых извращений!"
Улыбки на лицах парней до самых ушей. Настроение им поднято на несколько часов вперёд.
Двенадцатая заповедь:
"Класс, в интересах революционной целесообразности, имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов: половое должно во всём подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всём его обслуживая".
