Саша Ангел
Изнанка капли
Осадок в стакане
Прозрачный стакан, в который из чайника наливается напиток.
От него идет пар, консистенция его содержимого неоднородна, и только заканчивается небольшая буря в стакане. Но чай не просеян, и в мой стакан попали маленькие человечки. Они машут руками, беспомощно пытаясь остаться на поверхности, цепляются друг за друга и тянут вниз.
После того, как они тонут до середины стакана, перестают двигаться и отцепляются от других. На дне уже братская могила, забитая их бездыханными телами.
Подношу глаза к обратной стороне прозрачного дна и смотрю. Стоит немного наклонить стакан, и они сваливаются в одну кучу, в другую сторону— они перемещаются туда.
Мне не нравится этот напиток, но я делаю раз за разом глоток, стараясь не выпить случайно вместе с чаем пару мертвых людей.
Ужасный вкус, терпкий, отдающий с каждым глотком все больше мертвечиной и землей. Но это все, что у меня есть, а поэтому я допью этот стакан до конца.
А потом налью себе и еще и буду заново смотреть на минутную трагедию жизни в моем стакане.
Этих маленьких людей не спасти, это только предсмертные судороги, и все они погибают, будучи заваренными, а в стакан попадают только еле живые, состоящие из агонии будущие мертвецы.
Делаю последний глоток.
Равнина в переулке
Бесцельная прогулка по городу как превращение себя в единственную частичку хаоса среди продуманного и точного движения.
Лучше свернуть с многолюдных улиц туда, где никого нет. Во дворы.
Уже темно, и свет фонарей выхватывает свой определенный участок местности, и половину пути ты идешь сквозь сумрак, а вторую – через освещенные сегменты.
Освещенные, светлые участки позволяют разглядеть все вокруг, но мне всегда больше нравилось идти по неосвещенным, скрытым темнотой местам.
Мне так спокойнее, несмотря ни на что, хотя все же сегодняшняя прогулка не приносит того облегчения, которое я обычно испытываю во время нее.
Тогда я пойду в свое любимое место. Ускоряю шаг и все быстрее приближаюсь к началу разветвленной системы переулков и дворов. Ныряю туда и иду по ставшей привычной дороге. Звуки городской жизни отступают от меня. Еще один поворот, и я на месте – ничем не примечательная арка в переулке.
Пройдя сквозь нее, я выхожу на равнину, поросшую зеленым сочным вереском и травой. Здесь тоже ночь, но небо полно звезд, так что мне все прекрасно видно. Ветер слегка колышет траву, и каждый мелкий шорох объединяется с другими, образуя мягкое шуршание, что отдается в каждой клеточке моего тела. Это меня успокаивает.
Несмотря на этот шум, здесь очень тихо. Все звуки словно не касаются моего слуха. Ложусь на траву и закрываю глаза. Не чувствую движения времени. Никого, кроме меня, нет. Я скрыт темнотой, но и с закрытыми глазами мне все видно.
Равнина дышит и поет, создает музыку вместе с существами, живущими здесь. Сегодня я привношу в эти бесконечные мелодии стук своего сердца.
Рамки
На меня из прямоугольной рамки смотрит человек. Затем, не выдержав, отводит глаза и уходит. А я продолжаю пристально следить за ним.
Он со всех сторон окружен большими рамками и точно не знает, куда ему направиться. Поколебавшись, он решается и протискивается сквозь одну из них. По дороге доходит до движущейся коробки, внутри которой грудой свалены рамочки поменьше, в одну из которых он вписывается, заплатив за это.
У него есть цель, по его сосредоточенному, несколько замкнутому выражению лица это чувствуется. Коробка, бренча своим содержимым, сползает вниз по путям. Проходит сквозь несколько больших рамок и останавливается внутри одной из таких.
Мой друг выходит и по узким подземным коридорам идет до пункта назначения. Несколько раз он преодолевает рамки, светящиеся красным. После одной из них он вместе с множеством других людей оказывается на поверхности. Людским потоком его выносит к большому зданию.
Он заходит туда, поднимается по многочисленным и запутанным лестницам на самый верх. Новая рамка принимает его.
Здесь его место. Он заметно успокаивается в тишине этого места. Садится и приступает к своей работе. Берет в руки белые рамки и заполняет их, а затем откладывает в сторону. Так проходит целый день. Из одной стопки в другую. Заполненные – к заполненным, а бракованные или неправильные – на выброс. Вот и вся его работа.
Да, все это ерунда. Прости меня, друг. Это я, я, заполняющий рамки белых листов бумаги раз за разом. Это и есть моя работа.
Роды
Мой левый глаз начали сотрясать первые схватки. Роды начались. Хватаюсь за глаз, чувствую, что боль больше, все больше и больше охватывает меня.
Я еще дома, нужно скорее добраться до места, пока все не закончилось. Выбегаю из дома и со всей доступной мне скоростью несусь в сторону набережной. Должен, должен успеть.
Веко над левым глазом начинает трескаться. Боль становится просто невыносимой. У меня осталось совсем немного времени. Сумерки начинают затуманивать все вокруг. Левый глаз закрыт, а правым я вижу все очень размыто и мечусь из стороны в сторону, пробегаю одни и те же дворы по нескольку раз – словно бегаю кругами.
К боли от растрескивающегося века прибавилась пульсация внутри самого глаза. Это означает, что осталось совсем немного, считанные минуты. Рискнув, бросаюсь в один из проходов, надеясь на то, что это выведет меня напрямую к набережной.
Я вижу, вижу едва заметную вдалеке кромку воды, сдерживаемую бетонными сооружениями.
Бегу что есть мочи, каждое касание моих ног поверхности отдается во мне болью. Пульсирующая боль в глазу и боль во всем теле при беге сливаются воедино. Через эту боль я выбежал прямиком к воде. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом.
Пальцами трясущейся руки оттягиваю с силой распухшее веко. Последние солнечные лучи ударяют в мой невидящий глаз и пробуждают то, что нарождалось в нем все это время.
Оранжевый шарик, испускающий все цвета радуги, вышел из меня и плавно покатился в воду. В момент, когда он скрылся под водой, последний луч солнца упал на измученного человека на берегу, плачущего и задыхающегося от горя.
Вода еще долго после этого светилась изнутри, отбрасывая слабые отсветы на человека, понуро свесившего голову и сидящего на берегу.
Ребенка уже не вернуть.
Открытая форточка
Открывается форточка, скрип, хрысь.
Ногам становится прохладно от сквозняка. Мне очень душно, совсем не хватает кислорода. Буквально погружаюсь лицом в небольшой воздушный поток, идущий от нее. На раме трепыхаются маленькие ворсинки, машут мне и кричат на своем наречии. Мне непонятно, но настроения они не портят.
Форточка закрылась. Сразу навалилась головная боль и духота. Ворсинки, придавленные рамой, уже не говорят, а только шепчут мне свои послания.
Открыл обратно. Сквозняк отделил по частицам мою голову от тела и понес ее осматривать дом, пока остальное тело прохлаждалось у окна.
Но ничего не понятно, все слишком быстро мелькает, как в калейдоскопе, и перемешивается вместе с теперь обнаруженными мной слоями пыли в моих глазах, обваленных в ней.
Так полетала моя голова, вернувшись уже изрядно испачканной и пыльной. Не хватает все же свежести воздуху, дующему мне в лицо.
Чуть сухим языком облизываю потрескавшиеся губы. Боюсь выйти на улицу, но в то же время нуждаюсь в этом, в мире – иначе бы я здесь сейчас не стоял в неудобной позе и не всматривался в эту щелочку.
Закрою ее сейчас и немедленно выйду. Нет, нет, нет…
Оставлю открытой, лучше так, так не страшно.
Закрою, нужно обязательно это сделать, не трусь.
Открою, это безопаснее, есть к тому же…
Закрою, все, собираюсь, выхожу.
Выходи, выходи – отчетливо кричат на понятном мне языке ворсинки.
Выйду, закрыв окно…
Стоит сначала привыкнуть с открытым, а только после этого можно попробовать.
Замолчите… Хватит.
Выйди – открой и выйди, закрой – закрой, выйди и закрой.
Захлопни и на улицу, выйди и закрой за собой…
Открой…
Рука тянется к ручке, но решение еще не принято мной.
Захлебываюсь в кровати
1
В превращении моей уютной кровати в опасное для меня же самого место виноват только я. Она была суха, и я мирно отдыхал в ней каждую ночь.
Но сны влекли меня, и я слишком сильно погрузился в них. Спал с открытым ртом, спал сладко, затапливая постель своими слюнями. Когда же их стало так много, что они подступили ко мне, почти скрыв под собой, я проснулся.
Один, посреди бушующего океана, промокший до нитки, я не мог уснуть, нет, даже сомкнуть глаз, чтобы прогнать это наваждение.
Волны накатывают, накрывая с головой. Но под водой можно дышать, хоть и с трудом. Ворочая меня таким образом из стороны в сторону, волны лишают остатков сил.
Я уже теряю способность здраво мыслить.
2
Большая волна с головой накрыла меня и закружила с такой силой, что я был отброшен куда-то с огромной скоростью.
Оказался в кипящей среде, когда сориентировался, где нахожусь. Вокруг только пузыри пены, лопаются и возникают так быстро, что пены становится только больше.
Я слышу ее голос.
– Останься со мной, валяйся сколько хочешь, мы проведем целую вечность вместе. Это самое настоящее блаженство, о котором только и можно мечтать. Бульк, бульк…
Протягиваю в нее руки и обнимаю. Пена шипит у меня на губах, слепит глаза, разъедает и раздражает кожу…
Это вовсе не блаженство…
Уйди от меня.
Каждый мой удар схлопывает бесчисленное множество пузырьков, превращая их в небольшое количество жидкости, что остается на моих руках и далее обволакивает меня.
Этой жидкости становится так много, что она смывает все оставшиеся пузыри рядом со мной. Я снова под водой.
3
Глазам больше не больно. Вода необыкновенно прозрачна, и я вижу то, что находится на глубине. Но теперь я чувствую, что не могу дышать под водой.
Сотни рыб-лезвий замерло подо мной. Их головы направлены в мою сторону, а черные точки вместо глаз следят за мной. Воздух заканчивается, и я всплываю на поверхность.
Теперь понятно, почему так все хорошо видно,– над водой стоит луна. Яркая громадина так близко расположена ко мне, что можно протянуть руку и дотронуться до нее.
Свет, исходящий от этого ночного светила, возможно, и не дает этим рыбам на меня напасть. Ночное небо над океаном ясно. Пока еще светло, нужно скорее плыть из этого места.
Плыву изо всех сил, размашисто загребая руками и ногами. Временами, делая небольшие перерывы, я ложусь на спину и отдыхаю. Вниз, в толщу воды, не смотрю. Мне не нужно знать, есть подо мной что-то или нет. Только бы плыть дальше, как можно реже останавливаясь.
Погода становится хуже, поднимаются волны, и плыть становится все труднее, а на небе появились облака. Пока они не достигли луны и не закрыли ее. Отдаю всего себя движению вперед, прорываясь сквозь захлестывающие меня волны.
Облака почти достигли луны. Я уже точно не знаю, плыву ли я в прежнем направлении или сбился и случайно повернул обратно.
На поверхности воды появляется пена. Облака полностью закрыли луну.
Стало так темно, что я различал только белую пену, с шипением окружавшую меня.
Острая боль, меня разрезают…
Мелкие, мельчайшие порезы, и я меняю свое состояние с живого на мертвое, твердого тела на жидкость, смешивающуюся с увеличившимся, в связи с этой бурной реакцией, объемом белой пены, шепчущей мне обещания.
Остаюсь с ней навсегда.
А утром проснусь в своей влажной постели.
Последний бой моих солдатиков
К этому сражению нас вела долгая, затянувшаяся на годы война. Перед этим решающим моментом необходимо вспомнить все то, через что мы прошли.
1
Этап битв на открытых равнинах. На этих, всегда практически одинаковых по ландшафту полях мы выстраиваем свое войско прямо напротив вражеского. С задних рядов наши лучники залпами обстреливали противника, а мы, в первых рядах, смыкали щиты и, выставив вперед копья, сдерживали атаки противника. Потери и с той, и с другой стороны были огромны, ведь наш враг всегда использовал такую же, как и у нас, тактику. Стороны по нескольку раз сходились в центре долины и отступали на прежние позиции, оставляя после себя несчетное количество погибших, окрашивая белый лист равнины в багровые и черные цвета.
Вооружение было самое простое – копье или лук, а из защитной экипировки только щиты.
Битвы заканчивались с переменным успехом, не принося ни одной из сторон решающего преимущества в войне.
Это сильно изматывало и нас, и нашего полководца, который в таких схватках не имел существенного влияния на исход.
Нужно было менять что-то, что он и сделал.
2
Вооружение и броня – это ключевое теперь.
Изменив это, мы получим преимущество перед другой стороной. Все части тела воинов должны быть защищены, чтобы сократить число потерь ранеными и погибшими.
Щиты, кольчуги и панцири сверху, щитки на голени и предплечья – все это значительно утяжелило воинов, но теперь их очень трудно ранить или убить.
Щиты стали прочнее и удобнее, строй солдат, закрывшихся ими, уже больше напоминает неприступную стену, о которую даже волны кавалерии разобьются вдребезги.
Из вооружения наш командующий предложил более компактные и прочные мечи, удобные в ближнем бою. Было образовано специальное подразделение метателей дротиков. Эти небольшие копья способны при правильном попадании насквозь пробить даже щит.
Лучники также получили улучшенные стрелы и луки, благодаря которым дальность стрельбы значительно увеличилась.
Пускай это кажется вполне очевидными улучшениями, но тогда это было невообразимо. Мы так воодушевились нашей увеличившейся боевой мощью и рассчитывали сломить сопротивление противника и завершить войну.
3
Вот мы снова выходим на равнину, где наши позиции располагаются на виду у противника. Но и позиции противника нам видны отчетливо. Все решит вооружение.
Их черно-зеленые отряды так далеко от нас, что отдельные подразделения и воины смешиваются в огромное пятно. В нем тысячи воинов, что приближаются к нам. Сейчас мы сразим их.
Поле содрогается от поступи тысячи ног. Каждый из воинов внутренне сжался, готовый через минуту обрушиться на врага, резать, рубить и кромсать на пределе своих сил.
На расстоянии, когда стали различимы отдельные группы противников, я увидел, что у них такое же вооружение. Вместе с этим открытием на нас посыпался град из стрел и дротиков. Мы ответили им тем же.
В голове у меня пронеслась мысль, что легкой победы сегодня не будет. А затем пустота.
Видимо, я делал все правильно, раз остался в живых к моменту, когда обе армии отступили к краям равнины. У меня дрожали руки, и я совсем не чувствовал усталости. Усталость пришла позже.
Но мы не победили. Силы вновь оказались равны.
4
Рисунок этой битвы обрывается и сминается. Вновь ничья. Вооружение, которое должно было вывести одно из войск к победе, только сделало битвы еще упорнее и кровавей.
Весь лист в красных чернилах, под которыми покоятся когда-то еще живые солдатики. Но раз так, то нужен новый план.
Мы изменим место, на котором будем давать бой, на более выгодных позициях обрушимся на противника. В таком случае, при неожиданном ударе, равенство вооружений не сыграет значимой роли, и мы победим.
Командующий и все войско за ним берется за синюю линию горизонта, одиноко изображающую на листе бумаги равнину, и начинаем ее менять и изгибать.
Создается возвышенность, на которой нам очень удобно будет обороняться и с вершиной, с которой можно наблюдать за всеми передвижениями противника. А за холмом можно спрятать от глаз противника подкрепление и неожиданно его использовать в решающий момент битвы.
Здесь также можно будет построить крепость, и тогда нас никто не остановит.
Но, манипулируя линией горизонта и ландшафтом, замечаем, что эти простые линии меняются не только на контролируемой нами стороне. Противник также решил изменить окружающее пространство себе под стать.
5
Теперь мы практически не сражаемся с врагом, а только ведем лихорадочные приготовления к решающему этапу конфликта.
На воинах уже было столько доспехов, что в их силуэтах не угадывались прежние простенькие черты. Каждый из них отточил свое мастерство до безупречного состояния. Лучники были уже готовы разить противника прямо в узкие глазницы шлемов, а также в небольшие незащищенные стыки между доспехами.
Кавалерия, больше походящая на металлические валуны, была готова снести строй противника и убить всех одной своей массой и силой столкновения.
Командующий казался отстранённым и незаинтересованным, несмотря на то что он все это активно подготавливал. Он знал, что это ни к чему не приведет.
6
Вот и настал этот момент.
Войска, увеличившиеся в разы не только за счет вооружения и брони, но также и численно, выстроились на вершинах своих холмов.
Град стрел обрушился на противника с обеих сторон. Это лучники начали свою работу. Потерь практически не было, ведь расстояние еще достаточно большое и не позволяло прицеливаться. Залпы носили скорее проверочный характер, и были попыткой просто запугать.
Очевидно, что все решится в низине, куда обе армии уже начали спуск, поневоле набирая скорость.
Столкновение конниц, и сразу же красные чернила затапливают центр листа. Пехота, чуть отставшая от конницы, обрушивается на оставшихся в живых и потерянных конников. Фаланга против фаланги. Копья ломаются о щиты, сверху летят стрелы и дротики в обоих направлениях и уже чаще попадают в цель, а красные чернила уже занимают треть листа. Черные и зеленые солдатики падают замертво, растворяются в красном либо закрашиваются прибывшими подкреплениями.
Лучники с обеих сторон истратили весь запас стрел, взялись за легкие мечи и ринулись в последнюю атаку. Силы обеих армий напряжены до предела.
Нарисованные воины начинают тонуть в пролитых чернилах, что уже заполонили весь лист и закрыли синюю линию горизонта.
Я пал одним из последних.
7
Так завершилась эта безымянная война на сорока восьми листах общей тетради.
Морские сражения, разведки и засады в лесах, битвы самых сильных и искусных воинов один на один – многое события не попали в эту скромную летопись.
Последняя битва, превратившаяся в черную страницу, на которой ничего не разобрать, стала последним эпизодом войны.
Какофония звуков
Улавливаю звуки. Кроме них, больше ничего нет. Совсем не мелодичные, они сплетаются в назойливый гул, забивающий голову и не дающий мне сосредоточиться. Не могу ни пошевелиться, ни издать собственного звука, чтобы заглушить все это. Остается только по возможности успокоиться и слушать.
Зу-зу-зу, равномерно перемещается звук совсем близко, словно автострада проходит в метре от меня. Шоркают ботинки, невидимые мне ботинки, стирая себя до основания.
Кр-бр – кашляет такой же назойливый прохожий, сплевывая мокроту с этим нутряным хрипением.
– Не желаете купить…
Дальше не слышно, сливается в болтовню нескольких человек.
– Конечно, бросим, не знаю, да…
Шелест, шелест упаковки, сминаемого пластика.
Все это раздражает, нельзя собраться, вы ведь не прекратите никогда?
В ответ мне сигналит автомобиль, по-видимому, воображаемый, скрежет колес от резкой его остановки.
Нет, это не то, мне нужна тишина, тишина, только она, я молчу, а эти звуки по-прежнему преследуют меня.
Щелканье шариковой ручки – щелк, щелк, щелк, щелк, но…
Час за часом, а может, днем за днем темнота и эти звуки, я не думал в тот момент ни о чем, все глубже увязая в море звуков.
Слова людей, обрывки разговоров, которые я слышал, не имели смысла, просто отрывки целого, город и природа – это все следовало одно за другим.
– Согласно, брр, что, ха, сон и бронза…
Вот, почти отчаявшись, я ощутил, что звуки стали стихать.
Плавно, по полтона, но это было различимо. Приближалась тишина.
Крак, спроси о разговоре меня, что…
Почти достигнув этой нижней точки, я ожидал наступления тишины, всеобъемлющей и полной. Но один звук остался, едва различимый и слышимый, но четкий. Касание пальца о стол, совсем тихое, оно отбивало ритм. Теперь я жадно ловил каждое из этих прикосновений. Это то, что нужно зафиксировать в себе, изначальный темп. Он становится громче так же неспешно, как стихали остальные звуки. Ритм оставался таким же, но стали появляться новые звуки, присоединяясь к нему и усложняя звучание.
Журчание воды, осыпающиеся породы камней заметно стали перебивать самый первый звук, но я, напрягая все силы, следил за ним. Стало еще больше звуков, крики людей и их плач, механизмы и музыка, уже человеческая музыка, симфонии вместе с трескотней цикад. А в основе всего этого тот звук и ритм.
Уже не могу различать его, последний удар и… Осталась только какофония звуков, сплетение всей человеческой и природной жизни, звуков ходьбы, ветра и перекатывающихся песчинок…
Но теперь это не мучение, а самая продуманная, невероятная по сложности мелодия, созданная на основе совсем простого звука и ритма, на которые, как на каркас, крепились и продолжают присоединяться новые элементы.
Тревога ушла, наступило наслаждение. Этот мир так прекрасно звучит.
А теперь я попробую открыть глаза.
