Сантьяго Постегильо
Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря
Консул впервые выражал ему такую откровенную признательность.
Серторий прижал кулак к груди, готовый возглавить натиск когорт, которым предстояло спуститься к реке. Он больше не сомневался в том, что каждое решение консула обосновано. Если они чего-то не понимают, это не значит, что объяснения не существует.
Середина долины[19]
Амброны бились, не щадя себя. У многих болели животы, кое-кто передвигался с трудом, к тому же они слишком много выпили, но гнев при виде гибели товарищей пробудил в них необычайную жестокость, и римляне, которые заменили уставших легионеров, начали сдавать. Почувствовав это, кельты усилили напор, как вдруг – амброны следили только за первыми рядами вражеского отряда – к римлянам пришло новое подкрепление.
Силы уравнялись.
Как только все когорты вступили в бой, Серторий навел порядок в своем войске и стал постоянно менять тех, кто сражался в первых рядах. Теперь легионеры не бились с противником до полного изнеможения: там, где было жарче всего, на место уставших солдат приходили свежие. Амброны сражались достойно, но беспорядочно и вскоре, сами того не заметив, отступили. Толкая варваров щитами, римляне оттеснили их от реки.
Сотни римских водоносов беспрепятственно наполнили мехи водой, наблюдая за тем, как бой откатывается все дальше.
Серторий двигался рядом с первыми рядами, не переставая раздавать указания. Близость военного трибуна придавала храбрости и стойкости центурионам, начальникам и всему отряду.
Амброны начали отступать, у многих были раны, нанесенные мечами легионеров.
Вскоре отступление превратилось в отчаянное бегство.
Настало время принимать решения.
Серторий посмотрел на холм, на сторожевую башню, с которой консул наблюдал за сражением. Не было никаких знаков, говоривших о необходимости возвращаться, к тому же Марий разрешил преследовать врагов до тех пор, пока они не приблизятся к тевтонам.
Затем Серторий посмотрел на долину: амброны врассыпную бежали к своему лагерю.
– За мной! – велел военный трибун.
Кое-кого удивил этот приказ: за долгие месяцы легионеры привыкли защищаться и делали это на славу, они давно не ходили в наступление, не говоря уже о преследовании беспорядочно бегущего врага. И все-таки они жаждали победы. Несколько центурионов оглянулись через плечо, высматривая консула: тот неподвижно стоял на сторожевой башне, у ворот строившегося лагеря. Трубачи – buccinatores – не издавали никаких звуков, приказа отступать не было. Молчание трубачей означало молчание самого консула, а значит, распоряжения трибуна Сертория были совершенно законными.
Римляне бросились в погоню и вскоре ворвались в лагерь амбронов. Варвары даже не попытались вступить в бой и, побросав своих женщин, детей и повозки, принялись отступать. Одни бежали к тевтонскому лагерю, другие – к близлежащему лесу.
Серторий приказал было преследовать тех, кто направился к лесу, но внезапно столкнулся с непредвиденным обстоятельством: амбронские женщины встали на защиту лагеря. Почти безоружные, они брали все, что могло пригодиться, – домашнюю утварь и другие принадлежности, а то и вовсе дрались голыми руками. Рядом с ними сновали дети: одни плакали, другие бросались на римлян, впиваясь зубами им в ноги. Легионеры начали давать отпор, и вскоре женщины и дети были безжалостно убиты в неравном бою. Солдатам пришлось постараться: женщины оказали ожесточенное сопротивление. Однако римляне помнили оскорбления варваров, рассказы о том, как те обесчестят римлянок, взяв город на Тибре. Память об этих насмешках была еще жива, не оставляя места для сострадания, и Серторий был не в силах остановить резню. Он не мог преследовать амбронов, укрывшихся в тевтонском лагере, а погоня в лесу, среди деревьев, казалась опасной затеей.
– Поджигайте повозки! – приказал он.
Через нескольких минут лагерь амбронов был охвачен жарким пламенем, поглощавшим все на своем пути и отрезавшим все пути выхода для отважных женщин, которые сражались до последнего вздоха.
Серторий увидел, как некоторые солдаты тащат уцелевших женщин в низину, с вполне определенными намерениями. Трибун посмотрел в сторону леса: там скрылись варвары, которые должны были их защищать. Дети женщин, пойманных его солдатами, плакали неподалеку. Серторий приблизился.
– Отпустите их, – спокойно произнес он. Точно так же отдавал свои распоряжения консул: не повышая голоса, не повторяя сказанного.
Легионеры, жаждавшие отомстить врагам, которые совсем недавно потешались над ними, не желали расставаться с добычей, но под ледяным взглядом трибуна ослабили хватку. Женщины вырвались из рук похитителей и бросились наутек.
Лагерь пылал.
Все происходило очень быстро.
– Отступаем, – велел Серторий.
И люди подчинились ему.
Тевтонский лагерь
– Неужели мы не вмешаемся? – спросил один из советников Тевтобода за несколько секунд до того, как римляне подожгли повозки амбронов.
Германский вождь огляделся: его солдаты все еще устанавливали шатры или обедали и не могли вступить в бой. Амброны ввязались в поединок с римлянами, не подготовившись должным образом, и это обернулось бедой. Он мог бы послать все свое войско; римляне либо сразу же отступили бы, либо, напротив, начали бы решающую битву, которую он не собирался давать. Знать наперед он не мог.
– Неужели мы будем спокойно смотреть на это, мой царь? – заговорил другой советник.
Тевтобод наугад отправил амбронов на стычку с римскими водоносами, и вот что из этого вышло. Отныне действовать можно было только наверняка.
– Воины, которые бросили своих женщин и детей, не заслуживают нашей помощи, – ответил германский царь.
Он сделал глоток. Та самая речная вода, из-за которой погибли амброны. Тевтобод выплеснул все, что осталось в чаше, прочистил горло, сплюнул и повернулся к сожженным повозкам, возле которых лежали трупы мужчин, женщин и детей.
Затем бросил взгляд в сторону сторожевой башни, откуда римский консул наблюдал за происходящим. Он не мог ничего различить из-за большого расстояния, но ему показалось, что вражеский полководец пристально смотрит на него.
Римский лагерь
Задыхающийся Серторий – в окровавленном плаще, с мокрым от пота лбом – поднялся на сторожевую башню.
– Мы подожгли лагерь, – объяснил он, представ перед консулом, – но мне показалось неразумным преследовать воинов, бежавших в лес, как и тех, кто укрылся у тевтонов.
– Ты все сделал правильно, – согласился скупой на слова Марий и вновь повернулся к бесчисленным палаткам, устанавливаемым внизу. Он видел, как германский царь отошел в сторону и встал спиной к пожару, пожиравшему осиротевший лагерь амбронов.
– Надо раздать вино легионерам, участвовавшим в сражении, – предложил один из трибунов.
Серторий молчал, переводя дыхание.
– Лучше всем легионерам, – предложил другой начальник. – Это их подбодрит.
Гай Марий продолжал внимательно следить за перемещениями тевтонского царя. Из уважения к консулу все хранили молчание и терпеливо ждали его ответа.
– Сейчас не время для празднеств, – наконец сказал тот, даже не взглянув на начальников. – Нам повезло, что амброны отправили на битву пьяных солдат, а не своих женщин. Судя по зрелищу, открывавшемуся с холма, все сложилось бы иначе, если бы женщинам раздали оружие.
Трибуны растерянно заморгали. Никому не приходила в голову такая нелепая мысль: сражающиеся женщины. Правда, те, несомненно, проявили больше храбрости, чем мужчины.
Гай Марий повернулся и устремился вниз, отдавая последние распоряжения тем, кто направился вслед за ним:
– Никакого вина. Пусть поужинают и ложатся спать. Встанут на рассвете, позавтракают и займутся укреплениями.
Оказавшись у подножия башни, Марий зашагал к преторию, расположенному между палатками легионеров.
– Вы все слышали, – сказал Серторий остальным трибунам, которые отправились передавать полученные приказы. Потом ускорил шаг и догнал консула. – Решающая, окончательная битва впереди, не так ли, славнейший муж? – спросил он.
– Верно, – ответил Марий, не сбавляя шага.
Серторий почувствовал, что Марию не хочется разговаривать, и остановился, молча глядя вслед удалявшемуся консулу. Тот шел один. Наконец его прямой, четкий силуэт затерялся среди множества легионеров, которые почтительно отдавали честь, видя, как он проходит мимо палаток.
XXI
Memoria in memoriana
Родные легионы
Долина рядом с Аквами Секстиевыми, Южная Галлия
102 г. до н. э.
Тевтобод вновь попытался сбить с толку или раздразнить римлян: стоя у «канавы Мария», он заставлял своих людей оскорблять легионеров, а теперь небольшие тевтонские отряды под покровом ночи подкрались к римским укреплениям. Германцы принялись колотить мечами о щиты, производя такой грохот, что враги не могли сомкнуть глаз.
Гай Марий ответил в том же духе: отправил дозорных, чтобы нарушить сон тевтонов.
Казалось, всем снова предстоит долгое ожидание, но однажды вечером все ускорилось.
Римский лагерь
Консул вызвал трибунов в преторий на вершине холма.
Он был немногословен. Он был прямолинеен. Он был точен.
– Сегодня вечером все солдаты поужинают сытно, но без излишеств, и ни капли вина. А завтра, до рассвета, позавтракают молоком или водой. Мне не нужны легионеры, мучимые жаждой с утра. – Он развернул папирус с картой, набросанной крупными линиями – холм, река, римский лагерь, тевтонский лагерь, – и, не выпуская ее из рук, отдал распоряжения, над которыми размышлял в последние дни: – В эту ночь следует удвоить число дозорных вокруг тевтонского лагеря. А ты, Клавдий Марцелл, – он посмотрел на одного из старейших трибунов, стоявших рядом с Серторием, – возьми три тысячи легионеров и спрячься в дубраве неподалеку. – Он указал на подножие холма. – Возьми с собой вьючных животных, мулов и большую часть рабов. Я бы дал тебе больше людей, но мне нужно, чтобы основные силы оставались на холме. Ты появишься в разгар битвы, когда тевтоны начнут отводить войска, причем все должно выглядеть так, будто вас не три тысячи, а гораздо больше. Вот почему ты возьмешь животных и рабов. Объедини их со своими легионерами. Это создаст видимость грозной силы. Понятно?
Клавдий Марцелл кивнул, еле сдерживая удивление.
Как и большинство военачальников, он не верил тому, что слышал: консул отдавал приказы для решающего сражения. Наконец-то!
Сертория, однако, это не удивило. После погони за амбронами ему стало ясно, что консул выбирает день для нападения.
– Хорошо, во имя всех богов, – продолжил Гай Марий. – Завтра на рассвете часть пехоты заберет Клавдий Марцелл, остальные когорты мы построим в triplex acies: одна когорта занимает квадратный участок, а соседний квадрат остается пустым, в следующем ряду – то же самое, но наоборот.
Консул знал, что его начальники прекрасно разбираются в древнем triplex acies, напоминающем игральную доску: клетки, занятые солдатами, чередовались с пустыми клетками, перед которыми становилась следующая когорта. Как в шашках, за которые с недавних пор стали садиться римляне. Марий знал, что его воины знакомы с этим построением, но стремился избежать малейшего недопонимания и ничего не принимал на веру. Предстояла решающая битва, и все должно было соответствовать замыслу, который он вынашивал в последние… дни, недели, месяцы? Нет. В последние годы.
Марий мечтал об этой битве с тех пор, как узнал о поражениях консульских войск при Норее, Бурдигале и Араузионе.
– На рассвете, – сказал он, – с первыми лучами солнца, собрав войска перед лагерем на склоне холма, мы бросим на врага наши турмы. Всадники будут изводить врагов до тех пор, пока тевтонский царь не прикажет бросить против них своих людей. Тевтонам придется пересечь реку и подняться на холм. Там их встретят легионы, которые расчистят проход для конницы, идущей сзади. И в эту минуту начнется битва.
Консул умолк, глядя на карту.
– Есть вопросы? – обратился он к капралу.
Все казалось предельно ясным. Серторий молчал, повторяя в уме только что услышанное.
Клавдий Марцелл осмелился задать вопрос, который в той или иной мере волновал всех.
– Тевтоны превосходят нас числом, – заметил он. – Даже после уничтожения амбронов их намного больше.
Консул кивнул и сухо ответил:
– Вот почему мы сражаемся на холме, вот почему река будет за спиной у них, а не у нас, вот для чего нужна засада, которую ты устроишь в разгар боя. Никто не обещал, что будет легко. Но ведь ты мечтал о битве долгие месяцы? Что ж, день настал.
Тевтонский лагерь, раннее утро следующего дня
Тевтобод спал плохо. В ту ночь римляне особенно сильно досаждали им. Но не только это омрачало с самого утра настроение царя.
– Вон они, мой царь! – воскликнул один из советников, указывая на склон.
Все римляне вышли из лагеря в строгом боевом порядке и рассредоточились по склону холма. Но это было не все: к тевтонскому лагерю приближалась конница противника и, по всей видимости, собиралась завязать бой.
Тевтобод огляделся: большинство его воинов готовили завтрак. Никто не ожидал крупного наступления, но, так или иначе, вражеские всадники приближались. Небольшое соединение – но все же надо было что-то делать.
– Пусть все воины приготовятся, – приказал царь.
Вскоре к сторожевым отрядам, расставленным вокруг лагеря, присоединились остальные солдаты Тевтобода со щитами, мечами, топорами и копьями. Многие не успели позавтракать. Они были голодны и, подобно царю, плохо спали из-за римских дозорных, которые в ту ночь бесчинствовали с особенной силой.
Римский лагерь[20]
Всадники галопом возвращались к аккуратным рядам пехотинцев. Они сражались с тевтонами до тех пор, пока основные силы германцев не собрались и не набросились на врага. Римлян было слишком мало, чтобы принимать неравный бой; кроме того, трибуны приказали им дразнить противника до тех пор, пока тот не начнет преследование. Видя, что на них идет огромная тевтонская рать, декурионы приказали отступать к холму, где ожидали легионы. Конники с лету пересекли реку и поднялись на холм.
Гай Марий спустился с вершины сторожевой башни, откуда наблюдал за происходящим и, как полагали его приближенные, собирался руководить битвой. Увидев, что конница возвращается в лагерь, а за ней по пятам несутся тевтоны, он быстро спустился по лестнице.
Консул с Серторием и остальными военными трибунами поспешно покинул лагерь через главные ворота, оставив позади оборонительный частокол. Все они направились к замыкающим когортам, расположившимся на обширном склоне холма.
– Стройтесь! – приказал Марий.
Трибуны и центурионы повторили его слова.
Когорты выстроились, как шашки на доске, разделенные широкими проходами.
По одному из них, проходившему через середину войска, Марий направился к первым рядам. Тем временем по проходам, разрезавшим крылья, двигались конники, призванные замыкать построение – до тех пор, пока консул не прикажет им вернуться в передовой отряд.
Вскоре, ко всеобщему изумлению, Гай Марий оказался в первом ряду. Нечто необычное, почти неслыханное: такого не случалось со времен Сципионов.
Консул пристально смотрел на врагов: те приближались, но медленно. У него было время, чтобы обратиться к своим солдатам.
Гай Марий прошелся вдоль передовых когорт.
– Закройте проходы! – приказал он.
Когорты перестроились, как кружочки на доске для игры в ludus latrunculorum. Отныне не оставалось места, через которое можно было прорвать срединную часть римских сил – разве что враг нанесет невероятно могучий удар, и безупречный строй рассыплется. Такое уже случалось. При Араузионе. И могло повториться.
Тевтоны двигались по равнине.
– Легионеры Рима! – Марий поднял руки, чтобы всецело завладеть вниманием воинов. Его голос эхом разнесся по холму, наклонная поверхность которого позволяла легионерам из средних и замыкающих когорт видеть главноначальствующего. Кроме того, местность была своего рода естественным театром, и поэтому все воины слышали консула.
Стоя за спиной Мария, Серторий удивленно посмотрел на него. Он еще не знал, что тот задумал. Возможно, консул поприветствует легионеров, а затем вернется в тыл, чтобы руководить битвой с безопасного расстояния…
– Легионеры Рима! – воскликнул Марий, убеждаясь в том, что солдаты слушают его с предельным вниманием. – Я хотелось бы сказать вам, что вы – украшение Рима, любимцы Сената, что вами гордятся все учреждения нашей великой республики! Мне хотелось бы сказать вам все это, но тогда я бы солгал!
Он ненадолго прервался.
Тридцать тысяч легионеров хранили полнейшее молчание. В этой тишине шаги шестидесяти с лишним тысяч тевтонов гремели гулко, как барабаны, выстукивающие ритмы неизбежной, неумолимой, неотвратимой битвы. Всем было не по себе. Они уступали противнику числом: так было и в последних трех битвах, и каждый раз римляне терпели поражение. Солдат обуревало огромное желание сражаться, но внезапно… они почувствовали страх.
– Нет, вы не лучшие в Риме! – продолжал консул. – Вы даже не посредственные, второстепенные или малоценные римляне! Вы – нечто гораздо худшее: вы – отбросы Рима! Вы – худшие из худших!
Серторий нахмурился. Помрачнели и трибуны, стоявшие рядом с ним.
Легионеры притихли, ничего не понимая. Они надеялись, что консул воодушевит их перед битвой и ожидали чего угодно, только не оскорблений. Серторий опустил взгляд и молча покачал головой: не время обижать солдат, которым предстоит сражаться до последней капли крови. Неужто консул утратил рассудок?
– Да, вы – отбросы Рима, вы бедняки, Рим с вами не считается, ваши голоса ни на что не влияют! Вы – те, кого Сенат не пожелал вооружить, поскольку, согласно закону, только обладатели имущества могут иметь оружие и участвовать в войне! Вы – те, кому не позволили быть защитниками Рима, а значит, вам не достанется славы, побед и, конечно же, богатств! Вы – воплощение нищеты! Для Рима вы ничто! Для Рима вас попросту не существует! Рим вам не доверяет, Рим ждет вашего поражения, вашей неудачи! Городской сенат подумывает о том, чтобы набрать еще одно войско, старого образца, из состоятельных граждан! Вы не можете и никогда не сможете рассчитывать на римские власти! Для римских властей вы перестали существовать еще до начала решающего сражения!
Легионеры сглатывали слюну, с трудом подавляя ярость, которая росла в их груди, жаждущей мести обидчикам. В «канаве Мария» над ними измывались тевтоны, а теперь и консул туда же. Откровение Мария сильно задевало солдат, ведь в глубине души они знали, что, несмотря на беспощадность его речей, он говорит правду: впервые за столетие с лишним, считая от Ганнибала, Рим сколотил войско из городских бедняков.
Гай Марий снова поднял руки.
Легионеры оцепенели. Они жаждали одного: слушать. Они ненавидели всех и вся, и все-таки ими владело желание сражаться и отдавать свои жизни за Рим, который их не любил.
– Нет, Сенат вам не доверяет! – продолжал Марий. – Но знаете ли вы, кто вам доверяет? Знаете ли вы, кто верит в вашу силу, в вашу стойкость, которую вы обрели за годы неустанного обучения?! Знаете ли вы, кто готов сражаться вместе с вами, умереть вместе с вами, победить вместе с вами?!
Консул снова сделал паузу, молча расхаживая вдоль переднего ряда воинов.
Тевтоны подошли к реке, пересекавшей равнину, и начали переправу.
Серторий, слушавший полководца и одновременно следивший за передвижениями врага, подошел к консулу и тихо сказал ему на ухо:
– Враг переправляется через реку.
Марий кивнул, не глядя на своего помощника. Его внимание было приковано к лицам легионеров.
– И кто же нам доверяет? – спросил наконец один из солдат.
Марий снова кивнул, с большей силой, показывая, что доволен вопросом, который задал рядовой солдат:
– Я – Гай Марий, римский консул, победитель войны в Африке, разгромивший Югурту! Я верю в вас, в вашу доблесть и силу вашего духа! Я, Гай Марий, решил, что государство обязано выдать всем вам оружие, притом одинаковое, создать войско из равных по силе когорт! Я, Гай Марий, верю в вас! Вы скажете: если вы в нас верите, почему не позволили сражаться с тевтонами, с врагами, которые идут на нас огромной толпой, которые издевались над нами в устье Родана? И я отвечу вам: потому что устье Родана было отличным местом для того, чтобы запасаться продовольствием и совершенствоваться в военном деле, а также следить за движением врага на Рим – но не для решающей битвы. Зато вот это подходит как нельзя лучше! – Он указал на склоны холма, окаймленные непроходимыми лесистыми оврагами. – Здесь они не могут нас окружить, и пусть их вдвое больше, линия соприкосновения одинакова для обоих войск! В лагере на Родане река осталась бы позади нас, как это случилось при Араузионе, но теперь она за спиной у наших врагов! Неужто вам не хочется промочить уста, напиться вдоволь? Так оттесните тевтонов вниз, заставьте вернуться к реке, которую они сейчас пересекают, а затем напейтесь воды, обагренной вражеской кровью! Уничтожьте тевтонов раз и навсегда! Почему я не позволил вам сразиться на Родане? Не потому, что я сомневался в вашем умении одерживать победу, в вашей храбрости и силе, а потому, что в победе не было уверенности! И знаете что? Бедняки, отбросы Рима, не имеют права на вторую попытку! Сенаторы – да, консулы, подобные мне, тоже, но вам никто в Риме не разрешит сделать вторую попытку! У вас, городских отбросов, оборванцев, на которых никто не взглянет по пути на Форум или на рынок, не будет возможности сделать вторую попытку, если вы проиграете! Вам, римским беднякам, доступна только одна! Ваша попытка – этот склон, этот холм, эта река, эти овраги по краям, ваше оружие, годы неустанных упражнений – вот ваша единственная попытка!
Гай Марий умолк. Ему нужно было перевести дух, но он горел, пламенел, он говорил от сердца, от души…
– На это вы возразите, – продолжал он, – «Зачем воевать за город, который нас не любит?» И я вам отвечу! Неправда, что Рим вас не любит! Это Сенат не доверяет вам, это patres conscripti в большинстве своем презирают вас! Особенно те, кто называет себя оптиматами, как будто они – лучшие из лучших! Но в Риме остались ваши жены и дети, с которыми, как и с вами, тоже никто не считается! И ваших жен и детей тевтоны будут бесчестить наравне с женами и детьми богачей и знати, как тысячу раз уверяли нас сами тевтоны, презирая нас за то, что мы не покидаем лагерь на Родане! Но я не доверяю… я совершенно не доверяю новому войску, которое собираются набрать сенаторы! Это опять будет вялая, неуклюжая толпа, которой недостает мужества, ярости и выдержки, необходимых для того, чтобы защитить город, остановить и уничтожить дикарей, которые сейчас наступают на нас, а завтра, в случае нашей неудачи, беспрепятственно двинутся на Рим, к вашим женам и детям!
Марий вспотел. Он старался говорить как можно громче, чтобы его услышали все солдаты в этом гигантском естественном театре на склоне холма.
Встревоженный близостью врага Серторий, для которого смысл речи был уже очевиден, снова шепнул ему на ухо:
– Тевтоны перешли реку и поднимаются по склону холма, славнейший муж.
Марий снова кивнул.
– Пусть мне поправят панцирь, – сказал он. – Ремни плохо затянуты.
Серторий сделал знак, один из колонов подошел к главноначальствующему и подтянул шнурки с обратной стороны панциря, чтобы нагрудник плотнее прилегал к телу и не сместился во время боя.
В этот миг Серторий понял: консул вышел на передовую не только для того, чтобы произнести речь, которая больше не казалась трибуну безумием: он видел сверкающие глаза легионеров, воодушевленных словами полководца.
– Доложи, когда они будут в тысяче шагов, – добавил Гай Марий, не глядя на трибуна и обращаясь к солдатам.
Он сделал пару шагов, оказавшись еще ближе к легионерам, обвел взглядом передовые когорты, находившиеся под его началом: и тех, кто был ближе к нему, и тех, кто стоял дальше, на склоне холма. Марий в последний раз перед битвой обратился к солдатам:
– Готовы ли вы сражаться за жен и детей, за братьев и сестер, за тысячи таких же простых людей, как вы, населяющих улицы Рима, за всех тех, кого Сенат презирает, за всех женщин и детей, за ваших друзей, которые действительно в вас верят, на вас надеются? Готовы ли вы сражаться за меня, своего начальника, который дал вам оружие, обучил ратному делу и предоставляет эту единственную возможность? Готовы ли вы сражаться не только для того, чтобы победить варваров, но и для того, чтобы изменить историю Рима? Готовы ли вы доказать, что легионы, собранные из простых римлян, сильнее, могущественнее и тверже любого другого войска? Готовы ли вы биться за то, чтобы быть причастными к славной победе? Отвечайте, ибо я готов сражаться с вами плечо к плечу в передних рядах! Я готов сражаться вместе с вами, умереть вместе с вами и победить вместе с вами! Но готовы ли вы? Во имя богов, отвечайте!
Последнее слово консул проревел из всех сил. Его возглас не мог остаться без ответа.
– Да, мы готовы! Да, готовы! Мы готовы! – вскричали несколько легионеров из передних рядов. Вскоре к ним присоединились солдаты остальных когорт, и все голоса слились в оглушительном тридцатитысячном крике, который разнесся над равниной и достиг ушей тевтонов.
Этот вопль навсегда изменил историю Рима.