Сантьяго Постегильо
Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря
Memoria secunda[8]
Гай Марий
Дядя Цезаря
Семикратный консул
IX
Возвращение Мария
Марсово поле, Рим
90 г. до н. э., за тринадцать лет до суда над Долабеллой
– Ну же, вставай, трус! – кричали мальчишки товарищу. Тот, скорчившись на земле, отирал разбитое лицо испачканной кровью рукой.
– Трус, предатель! – выкрикивали все новые и новые голоса. Между тем на Марсово поле, где молодые римские аристократы проходили военную подготовку, обучаясь борьбе, верховой езде и обращению с оружием, стекалось все больше мальчишек и юношей.
Драка в этих местах не привлекла внимания городской стражи, ведь это мог быть учебный бой.
Но на этот раз все было всерьез.
Мальчик, лежавший на земле, был совсем еще ребенком, ему едва исполнилось девять.
Он получил удар ногой в печень.
– Давай же, Юлий Цезарь, вставай и сражайся! Разве ты не потомок богов?
Обступив лежачего, мальчишки смеялись, галдели и обвиняли его в предательстве. А все потому, что… Удары в ребра и лицо сокрушали не только тело, но даже мысли.
Недолго думая, Тит вступил в драку, хотя происходящее скорее походило на самосуд. Он вступился за лежачего потому, что это казалось ему неправильным, жестоким, а еще потому, что он ненавидел несправедливость. Ему тоже еще не было десяти. Благородный, хотя и бедный защитник Цезаря.
– Не трогайте его, гады! – закричал Тит Лабиен.
Нападавшие удивились: неужели кто-то настолько глуп, чтобы встать на его защиту? Их было намного больше. Здесь собралось уже с полсотни мальчишек, хотя зачинщиков было всего трое.
Тит Лабиен видел все с самого начала и, не продумав свои действия, не прикинув возможные последствия, ударил одного из зачинщиков в лицо, другого – в живот. Остальные притихли. Третий нападавший славился своей силой, к тому же его окружала ватага приятелей, думавших так же, как он: Цезарь принадлежал к роду, откуда вышли предатели Сената, а значит, и всего Рима. Разразилась новая война, городу грозила опасность, и эти дети, сыновья сенаторов-оптиматов, слышавшие множество нападок на Юлиев, считали, что на Цезаря и его близких нельзя положиться. Рано или поздно они должны были наброситься на мальчика, который упражнялся в военном деле вместе с ними.
– Мы и тебе воздадим по заслугам, клянусь Юпитером! – яростно выкрикнул третий мальчишка, главный из вершивших самосуд.
– Он даже не из наших, – выпалил кто-то из толпы, желая сказать, что Тит Лабиен был сыном не патриция, а всадника: с точки зрения оптиматов, господствовавших тогда в Риме, всадники стояли ниже патрициев.
Лабиен сглотнул слюну.
Затем сжал кулаки и приготовился защищаться, отражать удары.
В это время Юлий Цезарь с рассеченной бровью и ссадиной на руке поднялся и встал рядом с ним.
– Спасибо, – тихо сказал он.
Времени на разговоры не было. В следующее мгновение все набросились на них, как дикари.
Хаос из рук и ног, ударов, пощечин и даже укусов.
– Что здесь происходит? – раздался голос взрослого, кого-то из ветеранов.
Тому, кто привычен к власти, не требуется повторять вопрос.
Переполох, подпитываемый яростью, прекратился, все разошлись. Одни зализывали раны, другие ощупывали голову, чтобы убедиться, на месте ли она. Цезарь прижимал руку к ребрам. Бок болел сильнее всего, но, кроме того, по лицу струилась кровь. Лабиен потирал плечо, уверенный, что его укусили и что одежда защитила тело.
Гай Марий ждал ответа.
Могучая фигура шестикратного римского консула, ветерана многих войн – африканских и северных, что велись против тевтонов и кимвров, – окруженного охранниками, казалась гигантской на фоне неба, залитого полуденным солнцем.
Все мигом узнали Мария: несмотря на разногласия с оптиматами, Рим по-прежнему украшали статуи вождя популяров. Враги были бы не прочь их уничтожить, но не осмеливались. Даже во время его продолжительных отлучек. По крайней мере… пока.
Цезарь ежедневно видел мраморный бюст дяди в атриуме своего дома. Как ни странно, во плоти Гай Марий казался еще величественнее. Неясно, что действовало сильнее – осанка, решительные манеры или голос. А может, закаленные в боях ветераны, которые следовали за ним повсюду. Или же всё вместе.
С самим же дядей Цезарь встретился впервые. Когда племянник был маленьким, Марий пребывал вдали от Рима, будучи приговорен оптиматами к изгнанию после страшных событий, произошедших примерно за десять лет до того: популяры убили кандидата в консулы Мемия, оптиматы забросали камнями Главцию и Сатурнина. Гай Марий покинул Рим в ту же ночь, и город оказался в руках сенаторов, яростнее всего сопротивлявшихся переменам.
Но Марий вернулся.
Ссора возникла как раз из-за его возвращения. Весь Рим говорил о Марии и об измене союзных городов.
– Драка, славнейший муж, – пробормотал Юлий Цезарь, желая дать исчерпывающий ответ, но при этом не упомянув о том, как она началась и протекала.
Гай Марий медленно обвел взором мальчишек. Все склонили головы, чувствуя, как пристальный взгляд бывшего консула пронизывает их насквозь.
Марий чувствовал, что вызывает у них презрение и страх одновременно. В большей степени страх. Так было со всеми, кроме мальчика, заговорившего с ним, и того, который встал на его защиту. Отсутствуя в городе несколько лет, Марий не знал, кто из двоих его племянник. Правда, первый чертами лица, испачканного кровью, казалось, напоминал Аврелию, невестку Мария. Но он не мог сказать наверняка.
– Кто из вас Гай Юлий Цезарь? – спросил он.
Мальчики помолчали.
Цезарь понимал, что дядя не видел его маленьким и поэтому не узнаёт.
– Это я… славнейший муж, – ответил он наконец.
Марий внимательно посмотрел на мальчиков: «Значит, остальные устроили над моим племянником самосуд». Он вздохнул, не нуждаясь в объяснениях: причина вражды была ясна.
Хорошо, что он поспешил на Марсово поле.
– Следуй за мной, – велел он Цезарю.
Тот на миг повернулся к Титу Лабиену. Цезарь знал его имя. Тит тоже упражнялся на Марсовом поле, но до того они едва ли перекинулись хоть словом.
– Спасибо, – повторил он на прощание.
Лабиен хотел что-то ответить, но тут снова послышался низкий голос Гая Мария, эхом отражавшийся от склона холма:
– Ты, как тебя там, тоже иди. Эти дикари тебя изобьют.
Сыновьям оптиматов пришлось молча проглотить оскорбление.
Тит посмотрел на Цезаря, потом на бывшего консула, кивнул последнему и безропотно подчинился.
Двое мальчиков зашагали следом за Гаем Марием, окруженные его ветеранами.
Х
Только победа имеет значение
На улицах Рима
90 г. до н. э., в тот же день
Быстро шагая, они вскоре достигли Бычьего форума и свернули к реке.
Ни юный Цезарь, ни Лабиен понятия не имели, куда их ведут.
Зато люди бывшего консула знали.
Они добрались до таверн римского речного порта. Гай Марий вошел в самую большую и самую многолюдную. Ветераны расчищали перед ним путь на тот случай, если какой-нибудь зазевавшийся пьяница не успеет вовремя унести ноги.
Марий остановился у лучшего столика возле широкого окна: сидя за ним и попивая доброе вино, можно было наблюдать за кораблями, что направлялись в Остию. За столиком сидели матросы, которые ожидали. Узнав вошедшего и сопровождавших его ветеранов, участников десятков сражений, они поспешно поднялись, склонили головы и удалились, оставив трактирщику несколько монет.
– Садитесь, – сказал Марий племяннику и Лабиену.
Трактирщик подошел к столу.
– Хвала богам! Какая честь, какая честь для моего заведения! – воскликнул он, искренне радуясь. Как и многие жители Рима, он обожал Гая Мария. Всякий раз, когда городу угрожала опасность, тот приходил на помощь. Теперь над Римом снова нависла угроза, и Марий, великий Марий, побеждавший в Африке на севере, в войнах против кимвров и тевтонов, вернулся. Значит, они спасены.
– Поменьше слов, хозяин, – строго, но беззлобно сказал Марий, – и побольше еды и питья. Ты знаешь, что я люблю.
– Да, конечно, конечно… – забормотал трактирщик, удивленно глядя на двух мальчуганов рядом с Марием. – Вино и сыр для всех?
Марий понял, что трактирщик в замешательстве. Посмотрев на мальчиков, он громко спросил:
– Трактирщик хочет знать, мужчины вы или дети.
Мальчики переглянулись – ни один из них еще не носил мужскую тогу, одежду взрослых римлян, – повернулись к бывшему консулу и ответили, тихо и неуверенно:
– Мужчины, славнейший муж.
Затем сглотнули слюну.
Бывший консул видел, что у каждого на шее висит булла, амулет, который носят только дети. Тем не менее он ударил кулаком по столу, запрокинул голову и громко расхохотался. К нему присоединились ветераны и многие другие, включая трактирщика.
В следующий миг бывший консул прекратил смеяться и посмотрел на тех, кто по-прежнему веселился за соседними столами.
– Потешаетесь над моим племянником? – спросил он.
Все разом притихли.
Марий снова взглянул на Цезаря и Лабиена:
– Сегодня утром вы сражались, как мужчины. Глупые, но мужчины. Кровь из ваших ран свидетельствует об этом. – Он обратился к трактирщику: – Ты слышал, это мужчины. Вино и сыр для нас троих. И для моих ветеранов тоже.
Хозяин таверны кивнул и отправился за отборным вином и лучшей снедью.
Марий поднял левую руку, не сводя глаз с мальчиков.
К нему подошел один из ветеранов.
– Немедленно приведи лекаря, – приказал он.
Военный прижал кулак к груди.
– Да, славнейший муж, – ответил он и отправился выполнять приказ.
– Раны нужно обработать, – объяснил Марий мальчикам, внимательно осмотрев лицо племянника. – К тому же матушка не должна видеть тебя в таком виде, иначе все легионы Рима не спасут меня от ее гнева. Разъяренная Аврелия хуже скопища диких тевтонов, вооруженных до зубов. Она способна на все.
Это звучало как шутка, но на сей раз Гай Марий даже не улыбнулся.
Как и Цезарь. Обычно его мать вела себя кротко, но при этом, казалось, была сделана из железа.
– Мы не глупцы, – возразил Цезарь, оскорбленный тем, что дядя приписал их отвагу недостатку ума.
– Клянусь Геркулесом! – воскликнул Марий. – Мой племянник унаследовал от своей матери решительность, даже дерзость. Ты хочешь сказать, что я солгал или сказал что-то глупое?
– Нет, но…
Маленький Цезарь не мог вымолвить ни слова, в горле у него пересохло.
Хозяин таверны вернулся, неся кувшин вина и блюдо с ломтиками выдержанного сыра, а также три кубка из terra sigillata, лучшие в его заведении, которые приносили только в торжественных случаях. Он собирался сам прислуживать за трапезой, но бывший консул жестом велел ему удалиться.
Взяв кувшин, Гай Марий наполнил все три кубка.
– Пей, – сказал он племяннику. – Сейчас это именно то, что нужно. Надеюсь, к тебе вернется дар речи.
Цезарь поднес кубок к губам и сделал пару глотков – достаточно, чтобы спиртное обожгло горло, но слишком мало, чтобы снова почувствовать во рту влагу. Лабиен сделал то же самое.
– Итак, – продолжил Гай Марий, наклоняясь над столом, – вас было двое, а противников сколько? Двадцать? Даже больше, но на вас набросилось около двадцати. По-вашему, это разумно? Как думаете, сколько сражений я бы выиграл, если бы вел себя, как вы? – Он выпрямился, приблизил кубок ко рту, одним долгим глотком опустошил его и поставил на деревянную столешницу, по-прежнему глядя на мальчиков. – Никогда не вступайте в бой, если врагов вдесятеро больше. Это знают даже глупцы, с которыми вы сцепились сегодня утром.
– Но они оскорбляли тебя, – стал оправдываться Цезарь.
– Еще бы. Большинство этих ребят – сыновья сенаторов-оптиматов, моих врагов.
– Что мне оставалось делать? – Племянник Мария по-прежнему считал, что надо ввязываться в драку, даже если у неприятеля полнейшее численное преимущество.
Гай Марий снова склонил свой мощный торс над столом, придвинувшись к своим юным собеседникам:
– Следовало отступить и дождаться более подходящего случая. – Он отвел взгляд и подлил себе вина. У мальчиков его оставалось еще достаточно.
– Ну, хотя бы… – Цезарь заколебался, но в конце концов добавил, защищаясь: – Ну, хотя бы… теперь они знают, что я храбрый.
Марий искоса смотрел на него, держа кубок над столом:
– Именно так, племянник: враги знают, что ты храбрый… и глупый. И твой друг тоже. Кстати, а ты почему полез в драку? И как твое имя?
– Меня зовут Тит. Тит Лабиен, славнейший муж. А в драку я полез, потому что… потому что решил, что самосуд – это несправедливо.
– Вот оно как: еще один отважный глупец. Неудивительно, что вы подружились.
Цезарь покраснел от гнева: дядя выказывал явное презрение к ним. Тит тоже смутился. Самолюбие мальчиков было уязвлено. Они собирались что-то сказать, но их остановила поднятая ладонь Мария. Тот сделал еще один долгий глоток, но не опустошил кубок до конца.
– Меня тоже когда-то считали трусом. Так думали сотни, да что там, тысячи легионеров! Но я не из-за этого вступил в бой, когда всем нам грозило поражение. Друзья мои, – он заглянул в глаза каждому из мальчиков по очереди, вновь нависнув над столом, – я проглотил свою гордость, дождался удобного случая и одержал окончательную победу. Намотайте себе на ус: на войне важна только одна победа – окончательная.
Мальчики недоверчиво смотрели на Мария. Он был не просто победителем. Об этом они знали, как знал весь Рим. Этот человек выиграл не одну, а две войны и много важных сражений. И не только: он полностью преобразовал римскую армию, усовершенствовав ее. Ребята сомневались, что хоть один легионер мог заподозрить Гая Мария, шестикратного римского консула, в трусости.
Бывший консул, казалось, угадал их мысли.
– Серторий! – воскликнул он.
Один из ветеранов подошел к столу.
– Расскажи этим двоим, как все, даже ты, думали, что я струсил.
Серторий нахмурился. О событиях далекого прошлого, когда все заподозрили Мария в трусости, они ни разу не говорили, по молчаливому согласию.
– Ну же, Серторий, – настаивал Марий. – Я воспитываю племянника, и у меня не так много времени. Назревает третья война, меня ждут в войске, так что говори, во имя Юпитера!
Втянув в легкие побольше воздуха, Серторий стал умолять богов, чтобы они подсказали ему правильный ответ. И он не ошибся:
– Это было перед битвой при Аквах Секстиевых, славнейший муж.
В таверне воцарилась тишина.
Все прислушивались к разговору.
– Именно так, – подтвердил Гай Марий, – незадолго до битвы при Аквах Секстиевых. В течение многих дней все мои люди думали, что я, твой дядя Гай Марий, струсил. И знаешь что?
Цезарь покачал головой. Они с Лабиеном во все глаза смотрели на прославленного военного и государственного деятеля. Никто до него не становился консулом шесть раз. С ними разговаривала живая легенда.
Гай Марий снова наклонился над столом и прошептал:
– Не важно, что о тебе думают, понимаешь? – Он посмотрел на Лабиена и добавил: – Понимаете меня, вы оба? Человек не становится трусом из-за того, что кто-то подумал о нем что-то. Трусость обитает в сердце. Я никогда не был трусом. На поле боя я всегда был… умным и расчетливым. – Он вздохнул и откинулся на спинку стула. – В государственных делах, к сожалению, не настолько. Но это другая история. Сейчас я вам расскажу, когда и почему солдаты втихомолку называли меня трусом, не осмеливаясь сказать это в лицо. А еще – когда и как я одержал великую победу, потому что я – вождь, а римский консул должен уметь подавить свою гордость, думать только о пользе Рима и о единственном, что важно, – об окончательной победе. Я расскажу вам о битве при Аквах Секстиевых.
XI
Memoria in memoria[9]
Гнев богов
Рим, 105 г. до н. э.
За двадцать восемь лет до суда над Долабеллой
За пять лет до рождения Цезаря
Их собирались похоронить.
Заживо.
– Нет! Не-е-е-ет! – вопили мужчины.
– Сжальтесь над нами! – причитали женщины.
Рабы. Две супружеские четы. Первая – из Галлии, вторая – из Греции.
Четверых несчастных волокли по Бычьему форуму мимо загонов, где стоял скот на продажу. К яме в середине рынка. Да, их собирались похоронить заживо, как девственниц-весталок, нарушивших священные обеты целомудрия: закопать в землю, чтобы смягчить гнев богов. Римляне не сомневались, что подобная жертва приводит к нужным последствиям, но весталки все это время безукоризненно выполняли свои обязанности. Поражения при Норее, Бурдигале и Араузионе нельзя было списать на святотатство жриц священного огня Весты. И все-таки Рим оказался на краю пропасти. Амброны, кимвры и, главное, грозные тевтоны заполонили юг Галлии, грабя римских союзников. Три консульских войска были разбиты, одно за другим, в ужасных сражениях. С тех пор как Ганнибал напал на Рим и разбил его легионы при Тицине, Треббии, Тразимене, а также в кровавой битве при Каннах, республика, не привыкшая к такой продолжительной череде неудач, трещала по швам. После Канн, когда было уничтожено несколько легионов, охваченные паникой римляне прибегли к человеческим жертвоприношениям. С тех пор этого не делали. Но поражения при Норее, Бурдигале и, наконец, при Араузионе, где погибло целое войско – почти десять легионов, состоявших из римских солдат, союзных сил и вспомогательных частей, – привели их в ужас. Ничего не мешало варварам-северянам захватить Рим. К тому же часть легионов перебросили в Африку, чтобы завершить затянувшуюся войну против Югурты.
Невольники все еще не теряли надежды и умоляли сохранить им жизнь.
Но испуганные римляне были беспощадны.
Весталкам разрешали спуститься на дно могилы по лесенке. А с галльскими и греческими рабами не церемонились: через секунду все четверо оказались в яме.
Раздались крики мужчин и женщин. У некоторых были сломаны кости; женщина-галлка с разбитой головой свернулась калачиком в углу усыпальницы, вырытой в потревоженном сердце Рима, по лицу ее струилась кровь; вторая женщина, невредимая, но покрытая ссадинами, металась по прямоугольной выемке, судорожно обшаривая стены в поисках выступа, за который можно было бы ухватиться и выбраться на поверхность.
– Не-е-е-ет! Ради всех богов! – молил галльский раб, ухватившись за правую ногу, из которой торчала сломанная кость.
Их выбирали наобум – по жребию, не учитывая ни их поведение, ни религию, ни происхождение.
Послышался тяжелый, отвратительный звук: по земле волокли гигантскую каменную плиту. Потом ее надвинули на яму. Небо померкло.
Четверых раненых, испуганных рабов окутал мрак. Вскоре угасли последние искорки света. Только бездонная чернота, в которой, подобно эху, метались рыдания. Людей похоронили заживо в надежде смягчить гнев богов.
XII
Memoria in memoria
Новый Сципион?
Территории, оспариваемые кимврами и тевтонами,
Южная Галлия
105–103 гг. до н. э.
Римские боги сжалились над городом, стоящим на берегах Тибра.
Быть может, страшная жертва пришлась им по вкусу?
Трудно сказать. Так или иначе, кимвры, тевтоны и прочие варвары не двинулись на Рим после Араузиона. Одни задержались в Южной Галлии, другие принялись совершать набеги на Испанию. Это дало римлянам драгоценное время, необходимое для преобразований. Всякий раз, когда Рим стоял между жизнью и смертью, Сенат выбирал лучшего военачальника и ставил во главе нового войска. Против Ганнибала Рим выставил Сципиона Африканского. Теперь ему требовался новый Сципион.
Гай Марий был лучшим полководцем того времени: он положил конец долгой войне с Югуртой и вернулся в Рим, где его сделали консулом. Ему поручили набрать новую армию и отправиться на север, чтобы обезопасить северную границу. Ратному делу он учился в Нуманции под началом Сципиона Эмилиана, приемного внука Сципиона Африканского. Марий не был Сципионом, но больше других походил на легендарного героя, победившего Ганнибала.
Он собрал консульскую армию: два легиона – шесть тысяч пехотинцев плюс две алы, конных отряда. К ним добавились тысячи человек во вспомогательных частях, куда шла римская беднота. Для этого пришлось нарушить все правила набора в войско: римский солдат должен был владеть имуществом и на собственные средства приобретать необходимое снаряжение, от оружия и щита до панциря и хозяйственной утвари. Но Марий знал, что после семилетней войны в Африке Риму не хватает людей, которые соответствуют этим требованиям. В то же время безоружных и нищих плебеев было в избытке. Тысячи людей не имели ничего за душой, им нечего было терять, зато они могли многое получить, сражаясь, если бы им доставили необходимые средства. Было и нововведение – salarium, то есть жалованье. Легионерам выдавали соль, необходимую для хранения продуктов питания. Кроме того, и им, и «вспомогательным» платили звонкой монетой – помимо распределения добычи в случае победы. Для солдат это было хорошей возможностью, и многие из них откликнулись на призыв консула Гая Мария. Собрав до тридцати пяти тысяч вооруженных людей, он двинулся на север.
Сенат с беспокойством наблюдал за неслыханными поступками Мария, в обход законов бравшего к себе римских плебеев. Положение казалось угрожающим. Следовало выставить заслон против кимвров и тевтонов, заполонивших Южную Галлию, ведь дорога на Рим была открыта. Оптиматы, главенствовавшие в Сенате, не препятствовали Марию, но легатом одного из легионов назначили Суллу, одного из крайних оптиматов, которому надлежало присматривать за верховным вождем нового, необычного войска. Это было первое постоянное войско Рима. К чему все это приведет?
Римляне видели, что Марий и Сулла не доверяют друг другу.
Консула сопровождали начальники-ветераны, такие как Серторий, – преданные ему со времен африканской войны люди, которым он слепо доверял.
Так начинался северный поход.
Все выглядело очень непривычно.
Марий ввел не только плату за службу, но и обязательное обучение будущих воинов. Легионеры исправно получали жалованье, но условия службы в лагерях, созданных в Галлии, ужесточились. За образец Марий взял порядки, установленные Сципионом Эмилианом при осаде Нуманции, в которой он участвовал. За спиной у него была долгая война в Африке. Он понимал, что главные условия победы – хорошее обучение и укрепление каждого разбиваемого лагеря, Кроме того, он сократил число рабов, прислуживавших легионерам. Марий намеревался превратить солдат в настоящие боевые машины. Во время длительных походов он заставлял их переносить с места на место тяжелейшее снаряжение, а также столярные и кузнечные принадлежности, домашнюю утварь и прочее. Каждый солдат нес на спине больше сотни фунтов груза. Вскоре в Риме заговорили о том, что Марию нужны не воины, а вьючная скотина. Оптиматы презрительно называли легионеров «мулами Мария». И смеялись. Другие, такие как Метелл Нумидийский и его сын-заика, наблюдали за событиями с растущим беспокойством, не зная, к чему это приведет.
Консул же ни на кого не обращал внимания. Он думал только о том, что его люди постоянно получают жалованье и обязаны его отрабатывать.
Он обосновался со своими войсками в устье Родана[10].
Но кимвры и тевтоны не приближались.
Целый год прошел без сколь-нибудь значительного сражения.
Сенат согласился продлить консульство Мария до 104 года до нашей эры.
Все ожидали, что консул наконец отдаст приказ о наступлении, но Марий медлил. Он закрепился в низовьях Родана и приказал солдатам вырыть канал, чтобы в реку из моря могли проходить римские корабли с провиантом. Это колоссальное сооружение, плод непосильного труда множества легионеров, трудившихся не один месяц, получил название Fossa Mariana – «канава Мария». Марий добился того, чтобы его люди не сидели на месте – работа требовала огромных затрат сил, – и получил надежный, быстрый и прямой путь снабжения, который не могли перекрыть ни кимвры, ни тевтоны, не имевшие флота.
Но вот прошел год: варвары так и не напали на лагерь Мария, а консул не отдавал приказа о большом походе в земли, занятые северными племенами. Варвары наблюдали за римлянами издалека. Никто не понимал, зачем Марий изматывает войско бесконечным ожиданием.
Солдаты изнывали от нетерпения и задавались вопросом: действительно ли их консул, их полководец желает воевать? Начальники-ветераны, которые хорошо знали Мария по африканскому походу, доверяли расчетливому уму вождя. Они догадывались, что у него имеются причины для столь долгого ожидания.
Наступил 103 год.
Все оставалось по-прежнему. Разозленные сенаторы, стиснув зубы, продлили полномочия Мария, ставшего консулом в третий раз подряд. Сулла оставался в строю, наблюдая за происходящим и отчитываясь перед оптиматами, однако теперь он занимал должность трибуна, а не легата. Марий ограничил его власть, так как не доверял ему. Сулла знал об этом – и еще кое о чем: промедление грозило неудачей всему замыслу. Поэтому, когда миновал третий год и боевые действия не начались, он решил покинуть северное войско и вернуться в Рим. Сулла не желал участвовать в походе, который, по его мнению, должен был закончиться грандиозным поражением. Он предпочел снять с себя всю ответственность за войну, чтобы неминуемый провал был целиком связан с Марием. Нельзя сказать, что Сулла расходился с Марием в том, что касалось государственных дел, но с некоторых пор стал сомневаться в нем как в военном вожде.
Как и многие легионеры.
Наступил 102 год.
Поскольку военные начальники сомневались все больше, как-то раз Серторий осмелился сообщить Марию о том, что все больше легионеров беспокоятся относительно судьбы их похода.
– Сципиону Эмилиану потребовалось больше года, чтобы взять Нуманцию. Всего лишь один город. И никто не оспаривал его замыслов. Перед нами – бесчисленные полчища варваров, которые угрожают существованию Рима. Мне кажется, лучше выждать, чтобы положить конец угрозе, пусть даже на это уйдут годы.
Больше он ничего не сказал.
Серторию хватило этого объяснения.
Но… что думал римский Сенат?
Римский Сенат
102 г. до н. э.
Сулла поднялся со своего места и обвел взглядом курию. Стоявший рядом Долабелла смотрел на него с восхищением. Метеллы, отец и сын, обратились в слух. Предстояло решить важнейший вопрос: продлевать или нет консульские полномочия Мария на четвертый срок.
– Patres conscripti, друзья, сенаторы! Положение на севере остается непростым, а четвертое консульство – дело неслыханное, и все же я спрашиваю себя: выиграем ли мы что-нибудь, сменив вождя сейчас? Марий защитил северную границу. Нам всем надоело бездействие, но первыми начнут варвары: без сомнения, в следующем году кимвры и тевтоны двинутся на Рим, и это заставит Мария действовать, хочет он того или нет. Ему придется сдерживать продвижение врага, другого выхода не останется. Это последний год проволочки. Полагаю, будет неразумно доверить укрепление наших рубежей человеку, который ничего в этом не смыслит, а войска – начальнику, который их не обучал, к тому же в негостеприимном краю. Предлагаю продлить консульские полномочия Гая Мария еще на год.
Все проголосовали за.
– Ты действительно думаешь, что это к лучшему? – спросил Метелл-старший Суллу под конец заседания. Рядом сидел его сын, а возле Суллы – Долабелла, его правая рука в Риме.
– Да, я уверен, что это в наших интересах. В интересах оптиматов, – уточнил Сулла.
– Что именно ты имеешь в виду, юноша? Не говори загадками, – потребовал Метелл-старший, вождь консерваторов.
Сулла помрачнел.
– Легионеры разочаровались в Марии, – ответил он. – Когда варвары наконец решатся и нападут, войска не будут доверять своему начальнику, и Мария убьют. Это плохо для Рима, но очень хорошо для нас: варвары возьмут на себя грязную работу, уничтожат Мария и разобьют его войско из оборванцев-плебеев. Придется набрать новое, а между тем мы, прикрываясь необходимостью защиты Рима, сможем перебросить часть своих войск из Африки или Испании. Придется нелегко, зато мы обойдемся без Мария. Популяры будут обезглавлены, мы начнем устанавливать в Риме свои законы, не опасаясь противодействия народа, испуганного приближением кимвров и тевтонов. Эти законы, принятые в отсутствие других предложений, будут защищать наши интересы.
Все согласились с Суллой.
Это был первый и последний просчет, допущенный Суллой в борьбе с Марием.
Главный римский лагерь у «канавы Мария»
Устье Родана
102 г. до н. э.
Марию сообщили о том, что его консульство продлено еще на год. Он знал, что, если не произойдет заметного прорыва и кимвры и тевтоны не будут изгнаны из низовьев Родана, этот срок станет для него последним. И все-таки он не спешил.
Прибыли новые гонцы.
Серторий вошел в преторий консула:
– Варвары зашевелились, славнейший муж.
– Кимвры или тевтоны? – уточнил Марий, усаживаясь за стол, заваленный картами, уставленный пустыми кубками.
Сглотнув слюну, Серторий сообщил подробности:
– Кимвры пока стоят на месте, мой консул, однако амброны и тевтоны движутся прямо на нас. Только что прибыли дозорные. Там тысячи варваров. Десятки тысяч.
Гай Марий кивнул, не отрываясь от карт. Наконец поднял взгляд:
– Когда они дойдут до частокола, дайте мне знать. А до тех пор не мешайте.
Он подлил себе вина из кувшина, стоявшего справа, на столике поменьше.
Серторий наблюдал за тем, как он медленно отхлебывает вино. Ему пришло в голову, что легионеры правы: их консул больше не был победителем Югурты. Марий превратился в пятидесятипятилетнего старика, слабого… и трусливого. Нет, он не походил на нового Сципиона.