Сантьяго Постегильо
Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря

IV
Переговоры, обреченные на неудачу

Domus Юлиев, Рим

99 г. до н. э., той же ночью

По возвращении Гай Марий был мрачнее тучи.

В атриуме его встретили Юлий Цезарь-старший и Аврелия, а также Аврелий Котта, брат Аврелии, который явился, чтобы поддержать их: в такой ужасный день членам одной семьи надлежало быть вместе.

– Что случилось? – спросил Цезарь-старший, приглашая Гая Мария в триклиний. Тот покачал головой, отказываясь от предложения.

– Сейчас нет времени ни на выпивку, ни на отдых; эта ночь – особая. Я пришел рассказать о положении дел, а заодно предупредить, что надо запереть двери и окна. Сегодня ночью нельзя покидать дом. Может пролиться кровь. Я постараюсь, чтобы все не закончилось резней, но не уверен, что у меня получится.

– Ты не сможешь их остановить, – выпалил Котта тоном человека, который неоднократно предупреждал о пагубных последствиях чужих действий и в миг несчастья испытывает постыдное удовлетворение: «Я же тебе говорил». Гай Марий не обратил внимания на его слова и предложил продуманный порядок действий:

– Сатурнин заточен в курии Гостилия, его сторожат мои ветераны. Над ними начальствует Серторий, человек надежный и храбрый. Главцию я пока не нашел, но мои люди ищут его; безумец полагает, что в укрытии безопаснее, чем под моей охраной. Я потребую суда над обоими, ведь нет сомнений, что именно они распорядились об убийстве Мемия. Но это еще не все: я буду вести переговоры до тех пор, пока смертную казнь для них не заменят изгнанием. Суд поможет выиграть время.

Аврелия видела, что брат снова пытается встрять. Ей казалось, что он слишком дерзко разговаривает с шестикратным консулом, защищавшим границы Рима от Югурты, кимвров и тевтонов, добившимся бесперебойной выплаты жалованья солдатам и раздачи хлеба народу. Такой человек, во всяком случае, заслуживал почтения, даже если для достижения своих целей он связывался с сомнительными личностями вроде Сатурнина или Главции. Оптиматы были немногим лучше. Сенаторы, стоявшие за древние обычаи, часто вели себя бессовестно.

Аврелия решила вмешаться и опередить брата, который наверняка собирался что-то спросить; она надеялась, что вопрос, заданный ею в сдержанных выражениях, не покажется оскорбительным Гаю Марию, ее свойственнику, который к тому же пришел к ним этой ночью, чтобы рассказать о хитросплетениях государственных дел.

– Что же ты предложишь им, желая побудить их к переговорам? Я имею в виду оптиматов, – мягко спросила она, протягивая ему кубок с вином, которое налила сама. Хотя Марий и утверждал, что у него нет времени на выпивку, он взял кубок и сделал глоток:

– Благодарю.

Протянутый им кубок был пустым. Аврелия поставила его на поднос, который раб поспешно забрал со стола; затем он исчез среди теней, отбрасываемых факелами.

– Я собираюсь выдать оптиматам их вождя, Квинта Цецилия Метелла Нумидийского. Отправлюсь в путь прямо сейчас, чтобы побеседовать с сыном Метелла. Возвращение отца из ссылки – веский довод для него.

Цезарь-старший кивнул. Котта ничего не сказал.

Гай Марий попрощался. В следующее мгновение он уже шагал по темным улицам готового вот-вот взорваться Рима в сопровождении своих ветеранов.

– Он ничего не добьется, – объявил Котта, оставшийся в атриуме.

– Возможно, – согласилась его сестра, – но я была бы признательна, если бы в доме моего мужа, в доме рода Юлиев, ты вел бы себя в соответствии со своим положением, как гость, и не досаждал другим гостям. Я ценю тебя и люблю, брат мой. И знаю, что ты часто говоришь мудрые вещи, а Марий, лучший на поле брани, не блистает в государственных делах, однако прилагает все усилия для этого. И притом постоянно. А попытка что-то предпринять – сама по себе заслуга.

Аврелий Котта помолчал, затем покосился на зятя:

– Надеюсь, я ничем не опечалил тебя, Гай Юлий Цезарь. Сестра права, иногда я бываю слишком напористым.

– Ты ни в чем не виноват, но, клянусь Геркулесом, я согласен с Аврелией: мы должны с уважением относиться к Марию. Он всегда поддерживал нас.

– Именно этого я и опасаюсь, – сказал Котт. – Его дружба сейчас очень некстати. Подозреваю, Сенат вернет все, что утратил в последние годы правления Мария, Сатурнина, Главции и прочих популяров. Закоренелые оптиматы сейчас наносят ответный удар и готовы на все. Они долго ждали, предлогом же стало убийство Мемия. Теперь их ничто не остановит. Никто и ничто. Даже Марий, и не важно, сколько раз он был консулом.

Снова повисла тишина.

Неловкая.

Напряженная.

– Мне пора домой, – вымолвил наконец Котта, который больше не чувствовал себя желанным гостем: так или иначе, он сказал нечто важное и одновременно нелицеприятное, а именно – правду.

– Даже не думай! – гневно перебила его Аврелия. – Ты и так дома. Я умоляю об одном: будь обходительным с другими гостями. Хоть ты почти ни в чем не согласен с Марием, следует признать, что сегодня ночью в городе очень опасно.

Котта кивнул.

– Очень прошу, побудь у нас до рассвета, – добавила Аврелия и посмотрела на мужа.

Юлий Цезарь-старший согласился с женой:

– Сейчас это самое безопасное место.

– Я прикажу подать еду и питье. Поужинаем вместе, – добавила Аврелия. – Когда Рим восстает против себя самого, главное – хранить единство. Нельзя допускать раздоров в семье.

В атриуме другого дома, Субура, Рим

– Не-е-е-ет, будьте вы прокляты, не-е-е-ет!

Главция, римский претор, союзник Сатурнина и Мария в борьбе с сенаторами-оптиматами за раздачу земель, громко вопил, когда наемники Сената выволакивали его на улицу. Когда до него дошли вести о принятии senatus consultum ultimum против него и Сатурнина, он укрылся в доме друга. Поначалу он собирался покинуть город, но повсюду уже сновали сотни наемных убийц, нанятых крайними оптиматами – Метеллом, грозным молодым Суллой или его кровавыми приспешниками, такими как Долабелла. К тому времени, когда Главция узнал о решении Сената, побег был уже невозможен.

Вот почему он заперся в доме друга, считая, что находится в безопасности.

Он ошибался.

Друг впустил Главцию, а сам убежал вместе с родными. А потом предал его, сообщив рыскавшим по городу наемникам, где его найти: так он пытался отвести месть сенаторов от себя и своих близких. Дверь из толстых деревянных досок запиралась на крепкую сосновую перекладину, но даже она не выдержала удара бревна, которое использовали в качестве тарана. Дверь хрустнула и поддалась яростному напору убийц.

– Не-е-е-ет, проклятье… – завыл Главция, увидев, что он окружен.

Наемники нацелили на жертву устрашающие острия кинжалов и уставились на своего предводителя.

Луций Корнелий Сулла вошел в атриум.

Он быстро выследил жертву. Метеллы тщательно распределили ночную добычу: ему достался претор Главция, Долабелле – Сатурнин, плебейский трибун.

Сулла любил в точности выполнять поручения оптиматов. Чтобы стяжать все больше и почета, приходилось каждый раз поражать их воображение смертоносной хваткой. Не только в сражениях с варварами, где он уже показал себя, но и здесь, в Риме.

– Убейте его, – чуть слышно прошептал Сулла.

Самые смертоносные приказы, произнесенные негромко, звучат еще более чудовищно и безжалостно, словно выражают запредельную ярость и ненависть – обдуманные и взвешенные, требующие немедленного исполнения.

– Не-е-е-ет, пожалуйста! Не-е-е-ет… Ради всех богов!.. – вопил Главция, пока в него раз за разом вонзали нож.

Десятки раз.

Тщательно.

Неторопливо.

С расчетливостью хорошо оплаченного убийцы.

Domus Метелла-младшего

Той багрово-черной ночью Квинт Цецилий Метелл-младший^[6] принял римского консула в своем доме.

– Ч-ч-чего ты х-х-хочешь? Зачем беспокоишь нас, враг рода Метеллов? – презрительно бросил он.

Метелл заикался не от волнения: эта особенность была присуща ему с детства, и он ничего не мог с ней поделать. Она не давала ему выступать на публике и сильно мешала в общественной жизни. Но он был сыном Метелла Нумидийского, великого вождя оптиматов, находившегося тогда в вынужденном изгнании, и поэтому сохранял вес в их кругу, несмотря на трудности с речью.

Они стояли посреди атриума, полного вооруженных людей: их повсеместное присутствие определяло дух этой ночи.

Вошел Гай Марий в сопровождении шестерых солдат. Его пропустили в дом: Метелл-младший показывал тем самым, что располагает достаточным числом людей и полудюжина ветеранов не представляет для него угрозы. Он все рассчитал. Марий явился не для сражения, а для переговоров. Переговоров, обреченных на неудачу, как неоднократно замечал Аврелий Котта. Был ли он прав? Этим сомнениям скоро предстояло разрешиться.

– Давай забудем старые разногласия, Метелл.

Гай Марий имел в виду давнее соперничество с отцом своего собеседника за начальствование в африканской войне. Победителем вышел Марий, к большому разочарованию Метеллов, которые воспринимали эту войну как личное дело, как неотъемлемое достояние своей семьи. Марий не только возглавил римские войска в Африке, но и одержал оглушительную победу, захватив африканского царя Югурту и проведя его в цепях по улицам Рима во время триумфа: зрелище, от которого Метеллы чуть не задохнулись. Эта победа, этот скованный цепями царь, этот триумф должны были принадлежать Квинту Цецилию Метеллу Нумидийскому.

– Если бы я п-п-помнил наши ссоры, консул, я бы т-т-тебя даже одного не впустил, – ответил Метелл-младший с неожиданным холодным спокойствием… быть может, нарочитым?

Марий огляделся по сторонам. В свете факелов были видны десятки вооруженных людей, еще больше солдат угадывались в тени, за пределами дрожащего света.

– Я знаю, что Сатурнин и Главция перестарались, но давай остановимся, прежде чем весь Рим захлебнется кровью…

– Иногда кровь о-о-очищает, – перебил его Метелл и добавил по-гречески, так что Марий не понял ни слова: – Ὅλως εἰ τό τῶν ἡμέτερων ἐχθρῶν αἷμα ἐστίν^[7].

Кое-кто из говоривших по-гречески с готовностью захохотал.

Марий привык к тому, что Метеллы высмеивали его плохое знание греческого языка. Они считали его необразованным невеждой, пусть и удачливым в бою. Бывший консул знал, что толки о его удачливости, заменявшей военную сноровку, нелепы: он одержал столько побед над африканцами, кимврами и тевтонами, чтобы ни плебеи, ни сенаторы не смели приписывать его успехи покровительству богини Фортуны. И все-таки ему было неловко, что над ним потешаются из-за его скверного греческого. Необразованность вечно навлекала на него оскорбления и насмешки, и он не умел отмахиваться от них. Зато умел правильно расставлять легионы, идущие в бой. Он пропустил мимо ушей презрительное замечание и перешел к главному предмету с нынешним вождем оптиматов.

– Возвращение твоего отца из ссылки в обмен на договор, который сохранит жизнь трибуну Сатурнину и претору Главции, – предложил Марий.

Смех умолк.

Все молча смотрели на Метелла-младшего.

Квинт Цецилий Метелл-старший, по прозвищу Нумидиец, отправился в изгнание еще до того, как Сенат проголосовал за законы, предложенные Сатурнином. Однако трибун, претор Главция и другие вожди популяров воспользовались отсутствием Метелла, чтобы оставить его без имущества, исключить из Сената и даже лишить римского гражданства.

– Возвращение о-о-отца… – задумчиво повторил Метелл-младший. – Восстановление его в к-к-курии, возвращение с-с-собственности и гражданства со в-в-всеми п-п-правами?

– Со всеми правами, – кивнул Марий, ни секунды не колеблясь.

Снова наступила тишина. Люди, столпившиеся в атриуме, при свете факелов, и в отдалении, там, где сгущались сумерки, напряженно молчали. Тишина в пустынном месте кажется мирной, но в присутствии множества вооруженных, возбужденных людей становится густой, тревожной, тяжелой.

Метелл разразился хохотом, который оборвался через несколько секунд:

– Ты не в том п-п-положении, чтобы о чем-либо договариваться, к-к-консул. Есть утвержденный senatus c-c-consultum ultimum, и тебе придется подчиниться ему. К тому же…

Он не закончил фразу.

– К тому же?.. – спросил Марий, удивленный тем, что его собеседник так легкомысленно отнесся к переговорам. Он надеялся, что прощение отца с возвращением ему имущества, прав и гражданства заинтересует Метелла.

– К тому же ты о-о-опоздал. Главция и Сатурнин будут к-к-азнены, ты к-к-казнишь их с-с-сам, если желаешь сохранить свое п-п-положение, или это с-с-сделают н-н-наши люди. Затем мы, о-о-оптиматы, с-с-станем распоряжаться в Риме, и Сенат одобрит в-в-возвращение моему о-о-отцу гражданства, с-с-собственности и места в курии. Ты не нужен мне н-н-ни для чего. П-п-по правде сказать… – он вытянул шею, чтобы заглянуть через плечо Мария, – Главция, с-с-скорее всего, уже мертв. Не так ли, Луций?

Гай Марий повернулся и увидел вошедшего Луция Корнелия Суллу, чью тунику покрывали кровавые пятна. Некогда Сулла помог Марию заманить в ловушку самого царя Югурту, но теперь стремился выслужиться перед Метеллами и вообще оптиматами. Все это доказывало, что с этой ночи, если не раньше, Сулла сделал ставку на самую косную часть Сената.

– Ты прав, – подтвердил Сулла, бросив на Мария вызывающий взгляд. – Отныне Главция – это уже прошлое.

И он непроизвольно стряхнул кровь с тоги.

– Я догадывался, что ты замешан во всем этом, – презрительно отозвался Марий, – но не думал, что ты сам прикончишь его.

– О нет, ради Юпитера, – живо возразил Сулла. – Я не запятнаю свой кинжал кровью такого ничтожества, как Главция. Просто он дергался, пока мои люди наносили ему удары, и кровь брызгала во все стороны. Жаль, испачкал тогу, но зрелище того стоило.

Марий хотел было возразить, но снова вмешался Метелл:

– А Сатурнин? Клянусь Геркулесом, он х-х-худший из них двоих. Что известно о Сатурнине?

Сулла повернулся к Метеллу:

– Им займется Долабелла.

О Долабелле Марий знал только то, что он обладал невероятным честолюбием. Не годный ни для войны, ни для мира, ни для добра, ни для зла, он умел лишь обхаживать Суллу, чтобы тот отдалился от Мария. Вот почему бывший консул позволил себе посмеяться. Это было необходимо для него. Они издевались над ним, над его скверным греческим, над мнимой неспособностью вести переговоры; но если я уже не вызываю восхищения, думал он, пусть меня хотя бы уважают или боятся. Он позволил себе расхохотаться в ответ.

– Ха-ха-ха-ха-ха! Клянусь Юпитером, Лучшим и Величайшим, теперь смеюсь я, и смеюсь от души! – И пояснил, чтобы растянуть удовольствие: – Да, Сатурнин – тот самый вождь, которого вы ищете и хотите казнить. Но будет суд, и на нем поведают обо всем: о злоупотреблениях и, возможно, преступлениях самого Сатурнина, а также о злоупотреблениях и преступлениях Сената. Вот и посмотрим, что решит народ. Хватит ли у вас людей, чтобы держать в руках Рим, притом что против вас мои ветераны и весь плебс? Сатурнина я запер в курии, и вы не посмеете поджечь дом Сената. Мой лучший военачальник, Серторий, стоит во главе моих лучших ветеранов. Вы уверены, что не хотите вести переговоры?

Метелл посмотрел на Суллу. Его взгляд полыхал. Публичное разбирательство, как бы они ни хитрили, как бы ни изворачивались, вовсе не устраивало их. Марий догадывался, что на суде к Сенату возникнет слишком много вопросов, и плебс может взбунтоваться. Положение станет неуправляемым. Нет, следовало казнить Главцию и Сатурнина этой же ночью, причем так, чтобы Марий тем или иным образом поучаствовал в казни. Разрушение тройственного союза плебейского трибуна, претора и консула, обезглавившее партию популяров, не вызвало бы серьезных волнений, и постепенно оптиматы вернули бы себе всю полноту власти. Но Сатурнин, охраняемый людьми Мария, к тому же в здании Сената, окруженном его ветеранами…

Сулла выдержал пристальный взгляд Метелла и медленно повернулся к Марию. Гай Марий: пятьдесят восемь лет от роду, шесть консульств, один триумф. Он же, тридцатидевятилетний, без общепризнанных заслуг, потерпел поражение на последних преторских выборах из-за союза Мария с Сатурнином и Главцией и безмолвно наблюдал за тем, как идет время, а его cursus honorum не пополняется, так как Марий ненавидит его. Собирается ли он снова на что-нибудь решиться? Вряд ли. Не в этот раз. Старый консул совершил промах, недооценив врожденный дар Долабеллы: распространять вокруг себя ужас. До сих пор этот дар проявлялся в малозначащих обстоятельствах, тех, что не привлекали внимания консулов, трибунов или преторов, но даже они безошибочно свидетельствовали о порочной природе этого существа. Сулла знал, что настало переломное время, сулящее одному падение, а другому – взлет: в эту ночь Марий покатится вниз, а он станет подниматься вверх. Он отвернулся от Мария, снова посмотрел в глаза Метеллу и заговорил уверенно, без тени сомнения:

– Долабелла разберется с Сатурнином. У Долабеллы… – он тщательно выбирал подходящее слово, – у Долабеллы… есть на то свои основания.

Метелл уловил тонкий намек Суллы: всего несколько месяцев назад отец Долабеллы пал в ночной схватке со сторонниками Сатурнина. Да, несомненно, Долабелла-младший весьма заинтересован в казни человека, имевшего прямое отношение к убийству его отца.

– Но вы ведь не собираетесь сжигать здание Сената? – перебил его Метелл.

– Нет, – ответила Сулла. – Долабелла что-нибудь придумает.

Гай Марий молча смотрел в пол. Он тоже только что узнал о побуждениях личного свойства, двигавших Долабеллой. Конечно, убийство отца должно было вызвать ярость сына. Надо вернуться на Форум и помочь Серторию в защите курии Гостилия.

Метелл впился взглядом в консула. Не велеть ли умертвить его здесь и сейчас? Но сенаторы не одобрили бы этого, к тому же многие из них все еще уважали Мария. Его легендарная победа над тевтонами при Аквах Секстиевых, спасшая Рим от вторжения, быть может не менее ужасного, чем Ганнибалово, осталась в памяти многих patres conscripti. Лучше соблюдать закон и убирать врагов постепенно, одного за другим. Для Мария наступит последняя ночь. Они будут подрывать его авторитет день за днем. Ждать осталось недолго. Он рухнет с древа своего честолюбия, подобно спелому персику, как и многие другие. Главцию казнили. Вот-вот казнят Сатурнина, это возьмет на себя Долабелла. Марий… Придет и его черед.

– Думаю, к-к-консулу пора покинуть мой д-д-дом, – сказал Метелл и добавил лаконичную фразу: – Arx Tarpeia Capitolii proxima.

Гай Марий ничего не ответил, но ясно ощутил угрозу. «Тарпейская скала недалеко от Капитолия»: намек на то, что, даже находясь на вершине власти, символом которой служил храм Юпитера на Капитолийском холме, можно разбиться о Тарпейскую скалу, которая и в самом деле находилась вблизи Капитолия и Форума: на нее сбрасывали преступников. Марий не ответил, но принял предупреждение к сведению. Не попрощавшись, он развернулся и, окруженный своими ветеранами, покинул дом сенатора Метелла. Он думал только о том, чтобы как можно скорее попасть в Сенат. Марий по-прежнему был уверен в надежности Сертория, охранявшего Сатурнина, но яростный кошачий взгляд Суллы, объявившего, что подлец Долабелла довершит начатое, заставил его во второй раз за ночь вернуться на Форум. Сердце грызли сомнения. Он чувствовал: вот-вот произойдет что-то ужасное.

V
Непоколебимое правосудие

Римский форум, здание Сената

99 г. до н. э., в ту же ночь

Гней Корнелий Долабелла в сопровождении более сотни убийц, нанятых оптиматами, уверенно шествовал к курии Гостилия, мрачный, молчаливый, сдержанный. Все смотрели на него. Все знали, что за бронзовыми дверями томится Сатурнин, что Сенат приказал задержать его и немедленно казнить согласно senatus consultum ultimum, но Долабеллу не волновали распоряжения властей: это было его личное дело. Убийцы любят месть.

– Марий оставил своих ветеранов у входа, – сказал один из наемников, пока они окружали людей консула, и покосился на своего вождя, который остановился в нескольких шагах от старшего начальника Сертория.

Долабелла знал его по рассказам Суллы. Серторий был храбр и предприимчив; Гай Марий не стал бы оставлять на Форуме кого попало.

Он ничего не сказал.

Пока, во всяком случае.

И внимательно все осмотрел.

Месть не предполагает спешки. Она требует решимости, ожидания и единственного точного удара, нанесенного в нужное мгновение. Ни секундой раньше, ни секундой позже.

Перед бронзовыми дверями курии

Квинт Серторий видел, как людской поток – десятки наемных убийц, вооруженных Сенатом, – тек, подобно реке, по старой Священной дороге, пока не остановился перед курией Гостилия. Их вождь, молодой сенатор Гней Корнелий Долабелла, стоял прямо перед ним.

Всего в нескольких шагах.

Затем стал приближаться.

Вот он уже в пяти шагах, в четырех, в трех, в двух.

– Достаточно. – Серторий поднес правую руку к рукояти меча и сделал вид, будто достает его из ножен.

Долабелла замер. Улыбнулся.

Несколько секунд никто ничего не говорил.

Главарь сенатских наемников выдержал суровый взгляд легионера, ветерана Мария.

– Уходи со своими людьми, – произнес наконец Долабелла. – Давайте не проливать кровь.

– Мне приказали оставаться здесь до возвращения консула Мария, – повторил Серторий. – А я всегда выполняю приказы.

– Понимаю, – сказал Долабелла после напряженного молчания, снова улыбнулся и прибавил еще два слова: – Ну хорошо.

Он развернулся, зашагал назад и влился в ряды наемников.

Серторий участвовал в нескольких походах под началом Гая Мария. Угрозы, словесные или молчаливые, не пугали его. Он быстро прикинул: наемников около сотни. Рядом с ним, перед курией, стояли тридцать хорошо подготовленных бывших легионеров и ветеранов. Достаточно, чтобы дать отпор и выиграть бой в зависимости от того, насколько силен порыв этих убийц, – вернее, от того, сколько им заплатили.

Серторий достал из-за пазухи старый походный свисток. Он стал военным трибуном и даже легатом, начальником целого легиона, но сейчас ему хотелось вспомнить те времена, когда он был всего лишь центурионом. Происходящее бодрило. Напоминало о юности.

Он поднял свисток. Настал его черед улыбнуться.

Прижав свисток к губам, он дунул изо всех сил…

Domus Юлиев

– Не могу поверить, что ты действительно считаешь, будто старания Гая Мария ни к чему не приведут, а исправлять царящую в Риме несправедливость не стоит, – сказала Аврелия, сидевшая с маленьким Цезарем на руках. Котта вздохнул:

– Нет, сестра, конечно, я так не считаю. Но я думаю, что несправедливость искоренить невозможно. Конечно, следует изменить законы, раздать гражданам Рима больше земли, удовлетворить требования союзников, дружественных нам городов и так далее… Но сейчас не время. Оптиматы по-прежнему сильны, слишком сильны. Более того, они… непобедимы. Никто из тех, кто вступал с ними в схватку, не выстоял. И даже Марий, шестикратный консул, не сможет сделать ничего.

Цезарь-старший, присутствовавший при разговоре, не вмешивался. Он полагал, что зять, как это ни печально, прав в своем мрачном отношении к событиям этой ночи. Котта покачал головой:

– Не думаю, что уже родился человек, способный противостоять сенаторам… и победить.

Аврелия не ответила и лишь нежно прижала к себе сына.

Улицы Рима

Гай Марий покинул дом Метеллов. Все оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал. Как и предупреждал Котта, Метеллы не соглашались ни на какие уступки даже ради возвращения Нумидийца, своего старого вождя: было совершенно ясно, что они чувствуют себя намного увереннее, нежели популяры. Оптиматы наносили удар за ударом и собирались идти до конца. Главция был мертв. Сатурнин находился под надежной охраной в курии, однако Мария не отпускало чувство, что надо спешить. Он оставил Сертория, своего лучшего помощника, начальствовать над защитниками курии, но могло случиться так, что он не сдержит напор множества наемников.

Марий ускорил шаг.

Семейный дом Юлиев

Кормилица отнесла ребенка в кроватку, рабы подали ужин. Тушеное мясо с восточными пряностями, купленное на Форуме, козьи сыры разной степени зрелости, много вина, а на десерт – изюм и орехи. Вкусная и сытная пища, без излишней роскоши, которой они не могли себе позволить.

– А если ты, брат, считаешь, что сенаторы-оптиматы слишком сильны, – начала Аврелия, возвращаясь к разговору, с которого начался ужин, – то когда, по-твоему, они утратят свою силу? Когда-нибудь?

Юлий Цезарь-старший насупился: настойчивое желание жены говорить о государственных делах утомляло его. Но к удивлению Юлия, зять ответил на вопрос серьезно и с неподдельным интересом:

– Возможно, со временем, через несколько лет. Через несколько лет мы сможем что-то изменить.

На этот раз в голосе Котты звучала не твердая уверенность – всего лишь надежда, но, услышав его слова, Цезарь-старший перестал жевать, а Аврелия поставила на стол кубок, едва пригубив вино.

Римский форум

Свист Сертория все еще оглашал Форум.

На призыв откликнулись сорок ветеранов – по двадцать с каждой стороны курии: они присоединились к тридцати семи, стоявшим перед дверями вместе с Серторием. Теперь Сертория окружали семьдесят ветеранов, вооруженных и готовых к бою с сотней наемников, посланных оптиматами.

С лица Гнея Корнелия Долабеллы мигом сползла улыбка. Исход дела больше не казался ему однозначным. Он знал, что Сертория сопровождают легионеры, участвовавшие в походах Гая Мария против нумидийцев в Африке и тевтонов на севере. Закаленные в боях воины не сдадутся и не отступят, даже если наемников станет еще больше. Сам Долабелла также участвовал в военном походе и был настоящим бойцом, но большинство тех, кто следовал за ним в ту ночь, были отпетыми негодяями, привыкшими захватывать, убивать и грабить, нападая внезапно, под покровом темноты, на врага, уступавшего числом. Рукопашной схватки с ветеранами они не выдержали бы. Долабелла отступил на несколько шагов.

Серторий почувствовал себя увереннее. Марий поручил ему защищать курию и, таким образом, сохранять жизнь Сатурнину, пока его начальники ведут переговоры о разрешении спора между Сенатом и трибунами, чтобы предотвратить новое кровопролитие. Он сказал себе, что хорошо выполняет свои обязанности.

Тем временем Долабелла изучал оборону неприятеля, храня глубокое молчание: лобовой приступ казался ему пустой тратой времени… Или нет?

– Что будем делать? – спросил один из наемников.

– Он снял защиту с флангов. – Долабелла обращался исключительно к себе самому. – Старший начальник сосредоточил своих людей перед дверями, попасть в курию Гостилия можно только через них. Курия неприступна. Свет проникает внутрь через двери, когда их открывают, и окошки, расположенные слишком высоко.

– Давайте попробуем пробраться через окна, – предложил наемник.

– Не выйдет, – возразил Долабелла. – В ответ на последние беспорядки сенаторы велели снабдить их толстыми железными решетками, и теперь здание защищено еще надежнее.

– Крыша из дерева. Можно пустить горящие стрелы и поджечь ее, – предложил другой наемник, желавший любой ценой избежать прямой схватки.

Долабелла пригнул подбородок к груди, обдумывая сказанное им.

– Лучше не надо, – заключил он. – Здание слишком много значит для всех римлян, и потом, деревянные стропила покрыты глиняной черепицей, которая защищает курию от дождя. Стрелы погаснут, не нанеся серьезного урона…

Он умолк.

– Так что же делать? – настойчиво вопрошали наемники. Рукопашная схватка с легионерами по-прежнему не вдохновляла их. Нужно было придумать что-нибудь другое.

– Черепица, – процедил Долабелла сквозь зубы.

Для него все прояснилось, он снова улыбнулся и знаком велел своим доверенным людям внимательно слушать. Затем начал тихо давать указания. Как только он умолк, один из его приближенных отделился от толпы наемников, покинул Форум и зашагал по Священной дороге. Остальные встали на изготовку напротив легионеров Мария, охранявших курию Гостилия.

Серторий понимал: столкновение неизбежно. Неминуемо.

Он пожал плечами.

За свою жизнь он видел много, слишком много сражений.

– Поднимите щиты, во имя Геркулеса! Достаньте мечи! – вскричал Серторий, обращаясь к ветеранам. Увидев, что легионеры приготовились к бою, наемники невольно отступили на несколько шагов.

– Остановитесь! – приказал Долабелла.

Он понимал, что его люди не горят желанием сражаться с опытными воинами, но вражеский начальник не рискнет отводить ветеранов далеко от дверей Сената, а значит, следует оставаться на разумном расстоянии, чтобы сбить с толку Сертория и его семьдесят бойцов.

Внутри курии

Луций Апулей Сатурнин расхаживал по залу, едва освещенному парой факелов. Длинные дрожащие тени ползли, как мифические лемуры, служа живым воспоминанием о приговоренных к смерти: сенаторы часто собирались здесь, чтобы обречь на казнь своих противников, которые, подобно Сатурнину, пытались изменить настоящее, уменьшив влияние patres conscripti и расширив права народа.

– Будьте вы прокляты… – бормотал он, блуждая среди теней.

Внезапно послышался военный свисток и голоса – начальствовавшего над войсками, которому Марий велел охранять Сенат, и наемников, посланных его убить.

– Я вас не боюсь, – тихо прошептал он, подходя к бронзовым створкам.

Затем уставился в пол.

Он пытался найти какое-нибудь решение. Марий – мечтатель: даже если оптиматы согласятся на переговоры, они ни за что не позволят ему и Главции выйти живыми из этой переделки. Ему придется бежать. Да, это очевидно. Даже если Марий добьется переговоров, надо воспользоваться любой заминкой – например, когда на рассвете за ним придут, чтобы предать суду, – и броситься наутек. У него много сторонников в городе. Возможно, они также явятся на суд. Если начнется потасовка, можно будет улизнуть. Во всяком случае, стоит попробовать. Остаться здесь и наблюдать – безумие: смертный приговор ему и Главции уже вынесен, и даже если оптиматы согласятся на публичный суд, выйдет лишь фарс, как случалось и раньше.

Внезапно послышался шум, которого не было раньше. Странные звуки доносились откуда-то сверху.

Сатурнин запрокинул голову и стал разглядывать темный потолок курии.

Шум усилился. Казалось, где-то раздаются шаги.

Будто кто-то ступает по крыше.

Римский форум, напротив курии

Серторий был безмятежен – внимательно наблюдал за перемещениями наемников, но не беспокоился, зная, что ничто не свершится без его ведома. Он боялся, что убийц станет больше, но пока все оставалось по-прежнему, наемники не осмеливались приблизиться…

– Трибун!

Серторий повернулся к легионеру, который напомнил о его прежней должности, и увидел, что все ветераны уставились на крышу. В ночной тьме сложно было рассмотреть, что делается наверху, но поскольку ветераны и наемники, стоявшие по всему Форуму, держали в руках факелы, Серторий наконец разглядел на крыше курии движущиеся тени.

– Во имя Геркулеса! – недоуменно воскликнул он.