Самид Агаев
Седьмой Совершенный
– Почему именно Али? – воскликнул ходжа Кахмас. – После смерти пророка избрали халифами наиболее достойных людей. А уж если говорить о праве наследования по родству, то Аббас, родной дядя пророка, ближе по крови, чем двоюродный брат Али.
Оратор поднял руку и сказал:
– Коран открыт для всех, но сокровенный смысл его Мухаммад утаил от недостойных сподвижников. Пророк оставил его своей семье, в которой он передается по наследству. Таким образом, законными наследниками являются Али и его потомки. Последним видимым имамом был Исмаил, затем были скрытые имамы, они передвигались по стране тайно, наступило время ас-сатра[29]. Пророк сказал: «Семья дома моего для вас подобна Ноеву ковчегу, кто плывет в нем – спасется, а кто не плывет в нем – утонет». Имам времени – один, все остальные имамы – ложные. Потому что наместник пророка должен назначаться по воле Аллаха, а не по воле общины.
Оратор замолчал, скрестив на груди руки.
– Как же мы узнаем волю Аллаха, – воскликнул ходжа Кахмас, – от кого?
Тут поднялся человек в белом берберском плаще, сидевший у стены. Это был уже известный нам Бахтияр.
– Во всяком случае, – сказал он, отвечая ходже Кахмасу, – волю Бога мы узнаем не от этого мошенника.
Говоря, он подошел к оратору и схватил его за ворот. Тот попытался вывернуться, но двое, сидевших в первом ряду, бросились к нему и схватили за руки. В зале поднялся шум, многие повскакивали с мест, но Бахтияр поднял руку и произнес:
– Всем оставаться на местах, дом окружен полицией. Я мухтасиб. Сохраняйте спокойствие, и никому не будет причинено вреда. Выходите в сад по одному. Этот смутьян и его сообщники арестованы. А вас всех сейчас отведут в полицию, разберутся и невиновных отпустят.
Люди в смятении стали выходить в сад, где им связывали руки и по двое вели в полицию. Имрана отправили вместе с оратором. Их вели двое конвойных, один – впереди, другой – сзади. Когда дорога завела их в тупик, идущий впереди выругался и сказал:
– Фарух, кажется, мы заблудились, пошли обратно. Подожди, – он наклонился и стал поправлять сандалии.
Проповедник толкнул Имрана в бок и еле слышно сказал:
– Возьми его на себя.
А сам повернулся и бросился на стоящего сзади стражника, который от неожиданности, пытаясь взмахнуть пикой, выронил ее. Выхватить топорик проповедник ему не дал, несколькими ударами он свалил конвоира на землю и бросился на помощь Имрану, который барахтался в пыли со вторым стражником. Еще один сильный удар, и полицейский остался на земле. Даи помог Имрану подняться, и побежал, увлекая попутчика за собой.
* * *
Они долго шли по узеньким переулкам. В ночном небе, подгоняемые ветром, неслись облака, в прорехах которых то и дело показывалась луна. Даи, видимо, хорошо знал город, так как шел уверенно и скоро. Имран едва поспевал за ним. Наконец, ведущий остановился у неприметной двери в стене и постучал условным стуком.
– Кто там? – спросили за дверью.
– Попутчики семерых просят пристанища, – отозвался проповедник. Дверь отворилась. Хозяин дома, держа в руках светильник, проводил их в комнату с двумя лежанками.
– Дай нам поесть, – попросил даи, – и вина дай.
Хозяин молча кивнул, вышел и через некоторое время вернулся с подносом в руках. Его сопровождала женщина. Она взмахнула белой скатертью, расстилая ее на полу. Хлеб, белый овечий сыр, вареное мясо и овощи, кувшин с вином, две чаши перекочевали с подноса на скатерть.
– Хорошо, – сказал даи.
Хозяева поклонились и направились к двери.
Даи остановил их вопросом:
– Как мы будем, есть в темноте?
Хозяин извинился и поставил на скатерть светильник – плошку, где в расплавленном масле плавал горящий фитилек. После этого они удалились.
– Как тебя зовут? – спросил проповедник.
– Имран.
– А меня Ибрахим. Ешь.
Он разлил вино по чашкам, разломил хлебную лепешку и произнес здравицу:
– За целость наших голов.
После этого выпил вино и принялся за еду.
– Ну что же ты? – спросил Ибрахим, заметив, что Имран не притрагивается к вину. – Пей.
– Пророк запретил вино, – нерешительно сказал Имран.
– Да, это верно, – легко согласился Ибрахим, – но он запретил его не всем.
– Как прикажешь тебя понимать? – возмутился Имран. – Час назад ты толковал об истинной вере. Что же получается, на людях ты говоришь одно, а сам делаешь другое?
– Во-первых, на проповеди я ни слова не сказал о вине. Но раз уж ты спросил, я отвечу. Тому, кто познал внутреннее, не обязательно соблюдать внешнее, я имею в виду законы шариата.
– Но что же получится, если все вообразят, что они познали внутреннее и перестанут соблюдать шариат.
– Не все это могут позволить, а только адепты, достигшие определенного положения. Я могу себе это позволить. Я – даи, я познал внутреннее.
– Я же не вхожу в число упомянутых тобой лиц, – заметил Имран.
– О тебе конечно же речь не идет, – снисходительно сказал Ибрахим, – но согласись, воспитанный человек не может позволить себе то, чего не может позволить сидящему рядом. Так что сделай мне одолжение, выпей вино. Иначе мы не поймем друг друга. Мозги собеседников должны находиться в одинаковой степени безумия или ума.
– Значит, все-таки вино вселяет безумие?
– Все зависит от его количества, у нас его совсем немного – всего один кувшин. Он подарит легкость нашим мыслям.
Имран поднял чашку и выпил вино.
– Вот так, – удовлетворенно сказал Ибрахим, – ты кажешься мне смышленым человеком. И раз уж судьба свела нас, расскажи свою историю.
– Я из селения Гадрут, – начал Имран, – я арендовал участок земли и выращивал на нем пшеницу. Мытарь все время увеличивал харадж. Я говорил ему, что не в состоянии платить такой налог, но он только посмеивался. В этом году он назвал мне сумму, которую можно было бы выручить, лишь продав весь мой урожай на корню. Я сказал, что если выплачу ему эту сумму, то мне нечем будет кормить жену с детьми. На это он мне ответил, что я могу прислать жену ему, он найдет, чем ее прокормить.
Имран замолчал, взял наполненную Ибрахимом чашку и выпил.
– Что же был дальше?
– Я проломил ему голову мотыгой.
– Вот как? Отчаянный ты малый, а с виду и не скажешь.
– Потм меня арестовали, я сидел в тюрьме и ждал приговора.
– Как же ты оказался на нашем собрании?
– Я сбежал сегодня из тюрьмы, когда узнал, что меня ждет смертная казнь. Со мной в камере сидел один из ваших даи. Он объяснил мне, как найти вас.
Он умер вчера.
– Как его звали?
– Не знаю. Он называл себя рафиком.
– Ты правильно сделал, что пришел к нам. Скажи мне чего ты хочешь от жизни?
– Немногого, всего навсего жить со своей женой и детьми, трудиться на своем поле, и платить справедливые налоги.
– Даи Абдаллах отменит некоранические налоги. Он восстановит порядок.
– Это он махди? – спросил Имран.
– Нет.
– А кто?
– Придет время, узнаешь. Ты мне нравишься, хочешь перейти в нашу веру? Я сделаю тебя мустаджибом[30].
– Не знаю, я привык пахать землю, собирать урожай. Я не такой умный, как ты.
– Это ничего, я тебя всему научу, и вместе со мной ты будешь обращать людей в нашу веру. Имей в виду, я оказываю тебе большое доверие. Согласен?
– Ну ладно, согласен.
– Тогда слушай, – каждая из степеней истинной веры обладает частицей духовной субстанции пророчества. По отношению к мировому разуму, к господину того мира, каждая ступень ахл-и-да’ват занимает определенное положение. Пророк получил весь свет знания, а члены исмаилитской иерархии – частицы его. Поэтому члены да’ват последовали за потомками пророка, и не последовали за чужими. Запомнил?
Имран покачал головой.
– Не запомнил, ну ничего, сегодня был тяжелый день. Давай спать.
Ибрахим допил вино и лег на одну из лежанок.
– Ложись и гаси свет, – сказал он.
Имран послушно задул светильник и лег на вторую лежанку. Через некоторое время Ибрахим спросил из темноты:
– Как тебе удалось бежать?
Имран притворился спящим, и Ибрахим вскоре сам заснул.
* * *
Беглецы покинули дом в полдень, в самую жару. По мнению, высказанному Ибрахимом, в это время бдительность полиции притуплялась, и можно было спокойно передвигаться по городу. Узкая улочка со сводами привела их в центральную часть города, где Ибрахиму нужно было встретиться с другим проповедником и получить инструкции. Когда Ибрахим остановился перед дворцом правителя города и уверенно постучал в ворота, Имран изумленно спросил:
– Ваш человек находится во дворце правителя?
– Наши люди находятся везде, – ответил Ибрахим, и, обратился к вышедшему охраннику: – О достопочтенный страж ворот, у правителя гостит врач, это мой хозяин. Он посылал меня за редкими снадобьями и мазями для правителя, позволь мне увидеться с ним и передать ему их.
– Я сейчас узнаю, – сказал стражник и исчез за воротами.
– Ты подожди меня здесь, – шепнул Ибрахим, – а если меня долго не будет, уходи, перед заходом солнца встретимся у северных ворот.
Появился стражник и впустил Ибрахима. Имран, оставшись один, огляделся. Он стоял на самом солнцепеке. На майдане перед дворцом, кроме него никого не было. Имран отошел немного в сторону и сел в тени, под дворцовой стеной.
«В горах сейчас прохладно, – думал он. Можно было раздеться и прыгнуть в ледяной ручей, который протекал рядом с горным селением, где жили его родственники. Именно туда он отправил семью, опасаясь кровной мести. Имран в который раз отогнал от себя мысль о бегстве, как недостойную мужчины. Он дал слово начальнику полиции. До него и раньше доходили слухи о новом учении. Говорили, что оно обещает справедливость на земле. Имран мало обращал на это внимание. Все говорят правильные слова, а когда доходит до дела, обещания превращаются в пустой звук. Всегда так было. Размышляя так, Имран пытался оправдать свое предстоящее предательство. Собственно, иного выбора у него не было. На одной чаше весов лежала его жизнь и, соответственно, благополучие семьи, на другой – бредовые рассуждения о каком-то махди, который якобы несет справедливость. В настоящий момент справедливость была в том, чтобы он остался жив и вернулся к детям. Ради своих детей Имран готов был сдать десять таких махди. Это была несокрушимая логика родителя и крестьянина. Дойдя до этих мыслей, Имран немного успокоил свою совесть. После того, как он разделил с исмаилитским даи кров и еду, ему было не по себе. Имран прислонился спиной к каменной стене (совсем, как в тюрьме) и, прикрыв веки, стал глядеть сквозь прозрачный знойный воздух, плавящийся над площадью, на всадника, сонно, словно в забытьи пересекающего пространство, открытое палящему солнцу. Где-то в стороне иногда слышался звон бубенцов, наверное, привязанный верблюд встряхивал головой, отгоняя слепней.
* * *
Ибрахим в сопровождении стражника прошел в ворота и очутился во внутреннем дворе, где его препоручили заботам хаджиба[31]. Они долго шли сквозь анфиладу внутренних помещений, затем в одном из залов поднялись по лестнице на второй этаж.
– Постой здесь, я доложу о тебе, – сказал хаджиб.
Оставшись один, Ибрахим огляделся. Он находился в зале, стены которого были украшены резными панно из cтука с изображениями пальм, виноградной лозы, лошадей, львов и газелей. У дверей с обеих сторон стояли два массивных изваяния львов. Подойдя поближе, Ибрахим потрогал их каменные морды.
Появился хаджиб и объявил, что в данный момент лекарь пользует правителя, и велел подождать его в отведенных ему покоях. Ибрахим кивнул и направился за хаджибом.
* * *
Выждав час Имран поднялся и отправился на рынок. Улицы города были пусты. Зной разогнал мусульман по домам, где они будут отдыхать до вечера, ибо в такую жару все равно ничего путного не сделаешь, а затем вновь займутся своими делами. Имран с завистью подумал, что сельский житель не может себе этого позволить, он трудится от зари до заката.
В лавке красильщика было прохладно. Ученики все также растирали краски, а сам мастер обслуживал покупателя.
– Еще дайте мне, – говорил покупатель, – по полмудда[32] ярь-медянки, ляпис-лазури, мышьяка[33] и свинцовых белил.
Когда покупатель, увешанный склянками, вышел из лавки, Бургин с уважением сказал, глядя ему вслед:
– Художник, всегда много покупает.
Затем он провел Имрана в комнату, завешанную пологом.
– Говори, – потребовал красильщик.
– У меня все получилось. Он ничего не заподозрил.
– Почему ты ушел?
– Я не ушел. Он во дворце правителя. Велел мне подождать.
– Во дворце правителя? – недоверчиво переспросил Бургин.
– Да, у него с кем-то встреча, а потом мы должны уйти из города. Поэтому я пришел, чтобы знали, что я не сбежал.
– Хорошо, я все передам. Отправляйся обратно.
Имран кивнул и покинул лавку.
* * *
Правитель лежал на софе, накрытый белой простыней, а сидящий рядом с ним человек средних лет в белой гилала[34] втирал мазь в закрытые веки правителя. У дверей стояли два нубийца с пиками в руках. Стоящие за спиной лекаря четверо телохранителей внимательно следили за этой процедурой. Катиб сидел, скрестив ноги, за низеньким столом, на котором стояла чернильница, лежали калам, бумажный свиток, матйана[35], стопка асахи[36] и отчаянно боролся со сном.
– Из чего делается эта мазь? – спросил правитель.
– Для получения этой мази нужно мелко растереть сушеную муху, смешать ее с сурьмой и добавить немного животного масла.
– Муха? – удивился правитель. – В ней должно быть много вреда?
– Сурьма забирает ее вред, – улыбнулся врач.
– Наверное ты прав, – согласился правитель, – после этих процедур, мне кажется, что я вижу лучше.
– Это так, потому что данная мазь уменьшает боли в глазах и увеличивает ясность зрения.
– Хорошо, – довольно сказал правитель.
Лекарь закончил процедуру и стал вытирать полотенцем руки.
– Теперь лежите так, не открывая глаз, пусть мазь впитается, – сказал он.
– На чем мы прервали нашу беседу? – задумчиво спросил правитель.
– Вы говорили о том, что хариджитское государство существует сто сорок шесть лет.
– Именно так, – согласился правитель, – исчисление ведется с 140[37] года.
– Странно, что Аббасиды терпят инакомыслие у себя под боком. – заметил лекарь.
– Они вынуждены это делать и должны помнить, что тяжесть восстания против Омейядов вынесли хариджиты, много нашей крови тогда пролилось. Они должны быть благодарны нам, именно мы заложили большую часть фундамента их власти. Впрочем, наше инакомыслие не выходит за пределы вопросов веры, хотя они считают наши взгляды ересью, а себя правоверными мусульманами. От шиитов нам приходится слышать упреки в том, что от наших рук погиб Али – племянник пророка. А как было ему не погибнуть, если он свернул с правильного пути, и предал своей нерешительностью людей, выступивших на его стороне в битве при Сиффине против Муавии[38], когда часть его соратников вынудила его прибегнуть к третейскому суду, хотя победа должна была достаться ему! Он назначил судьей Абу Мусу, с тем, чтобы он рассудил согласно Книге Аллаха всевышнего, на что хариджиты заявили, что судейство может, принадлежать, только Богу, не признали суда, и ушли от Али. В дальнейшем Али выступил против них и погиб в бою.
– Вы можете встать, – сказал лекарь.
Правитель открыл глаза, откинул простыню и сел на кушетку. Тут хаджиб сделал знак, по которому двое слуг подбежали и помогли правителю надеть черный кафтан с массивным воротом.
– Принесите розовой воды, – приказал правитель. Слуга бросился выполнять приказание и вскоре появился, держа в руках поднос, накрытый дабикийским[39] платком. Под платком оказался хрустальный кувшин, в котором была вода, с плавающими в ней кусочками льда. Правитель налил себе, сделал глоток и продолжал:
– Ты знаешь, Каддах, нас обвиняют во многих ересях. Вот одна из них – мол, мы проповедуем полное равенство мусульман. Но что в этом плохого?
– Еще бы, – отозвался Каддах, – ведь это касается имамата. Косвенным образом вы утверждаете, что имам может быть не из курайшитов[40].
– А мы не скрываем этого, мы считаем, что любой верующий, будь он хоть черным рабом может быть избран халифом и имамом, если он чист моралью и верой. Но его должно сместить, как только он сойдет с правильного пути, как Али, например, после битвы при Сиффине. Так же мы считаем, что вера недействительна без дел, мы не признаем степеней в вере. Кто совершил смертный грех, теряет право считаться верующим и должен быть уничтожен вместе с семьей.
– Но этого нет ни у иудеев, ни у христиан, – возразил Каддах, – а ведь у них достаточно сект.
– Ну, так что же? Я не постигаю логики твоих слов.
– Логика в том, что пророк Мухаммад, да будет доволен им Аллах, называл иудеев и христиан людьми писания и считал, что все три книги как то – Коран, Тора и Библия произошли от одной небесной книги, которую сотворил Господин всего сущего.
– Ты очень образованный человек, Каддах, – заметил правитель, – с тобой интересно вести беседу.
Лекарь приложил руки к груди и поклонился.
– А какие еще есть средства для лечения глаз? – спросил правитель.
– Самые разные, о повелитель; например если взять бирюзу, мелко растереть и посыпать ею глаза, то это уменьшит боль в них и увеличит ясность зрения. Также увеличивает ясность глаз и их блеск, пепел летучей мыши. Кроме того, при употреблении мяса ласточки, увеличивается зоркость глаз. А еще помогает при глазных болезнях и укрепляет зрение мелко истолченный лал или яхонт.
Правитель важно кивнул головой.
– А скажи, Каддах, какие ты еще болезни можешь врачевать?
– Повелитель, скажите, что вас беспокоит, и я отвечу, знаю ли я средство.
– Меня многое беспокоит, – ответил правитель, – ведь говорят, если после сорока лет ты проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты умер.
Правитель засмеялся.
Врач вежливо улыбнулся, а остальные подхватили смех.
Правитель понизил голос и спросил:
– Ну, скажи, к примеру, чем лечить шишки в заднице?
– А, геморрой, – весело отозвался врач, – это просто. Олово надо растереть на камне с выпаренным вином и оливковым маслом и втирать этот порошок. Еще помогает мышьяк с маслом или можно взять ярь-медянку, растолочь, смешать с укропным соком и розовым маслом и втирать.
– Куда втирать? – спросил правитель.
– В больное место, – улыбнулся Каддах.
– Ну, что же, – сказал правитель, – медицины на сегодня достаточно, прервемся, наступило время трапезы. Мы дозволяем тебе остаться, и разделить ее с нами.
– Благодарю тебя повелитель. Разреши мне отнести лекарства и отдать необходимые распоряжения своему помощнику, он ждет меня.
– Иди и возвращайся.
Лекарь поклонился и вышел из зала.
* * *
Примерно в это время сахиб аш-шурта, совершив омовение, оставил обувь при входе и вместе с другими людьми вошел в молитвенный зал. Боковым зрением он увидел Абу Хасана, идущего вдоль галереи, но виду не подал.
Нижние части колонн, поддерживающих своды потолка, были обернуты ковровыми дорожками. Ахмад Башир сел возле одной из них, подальше от деревянного минбара[41]. Через каменные решетки окон, расположенных над михрабом[42], лился свет, в котором плавали пылинки. Мусульмане сидели на коврах, в которых преобладал красный цвет. В зале из-за недостаточного освещения было сумеречно, но медные рожковые светильники зажигались только по вечерам. Подумав об этом, сахиб аш-шурта поднял голову и увидев, что сидит прямо под одной из них, переместился в сторону. Он сидел, скрестив ноги и опустив глаза долу. Ему было тридцать шесть лет. Пятнадцать из них он отдал службе в полиции и достиг неплохого положения. Большей властью в этом городе обладал лишь правитель, но треть прислуги во дворце была завербована полицией. Чиновника из Багдада все еще не было. Ахмад Башир закрыл глаза и привалился к колонне. Он уже знал о том, что Ибрахим, исмаилитский даи, находится во дворце и ждет встречи с человеком по имени Каддах, который выдавал себя за глазного врача. Сомнений не оставалось, это был именно он – махди, за которым прибыл Абу Хасан, и о поимке которого лично его, начальника полиции, просил сам халиф, но Ахмад Башир еще не принял решения. Халиф далеко, а ссориться с правителем, гостем и лечащем врачом, которого был махди, ему не хотелось. ы не прощают таких вещей, султаны вообще ничего не прощают. Сахиб аш-шурта вздохнул, тяжелый был сегодня денек. С самого утра жена устроила скандал из-за того, что он вторую ночь подряд провел с новенькой рабыней. Супруга была дочерью влиятельного человека, главы дивана переписки в Кайруане. Надо признать, что это тесть сделал его начальником полиции. В этом мире будь ты хоть семи пядей во лбу, ничего не добьешься без нужных рекомендаций. Что говорить, если даже Али, племянник пророка Мухаммада, не смог получить принадлежащей ему по праву власти. И главное, что больше всего выводило из себя начальника, жена при каждом удобном случае спешила заявить, мол, это мой отец сделал тебя человеком. Конечно, если бы не ее отец, Ахмад Башир скрипнул зубами, он не мог себе ничего позволить в отношении жены. К тому же, он не любил перемен, а приезд этого человека из Багдада мог привести к переменам. Услышав шорох, Ахмад Башир открыл глаза и, скосив их, увидел, как рядом на колени опускается Абу Хасан. Сахиб аш-шурта кивнул ему и обратил лицо в сторону минбара, откуда раздался зычный голос имама. Настало время молитвы, – салят аль-аср.
Все встали, подняли ладони и вслед за имамом произнесли «Аллах акбар», затем, продолжая стоять и, вложив левую руку в правую, молящиеся стали вполголоса повторять «Фатиху» – первую суру корана:
«Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала – Аллаху, Господу миров, милостивому, милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, – не тех, которые находятся под гневом и не заблудших». После этого имам приступил к молитве. Отговорив положенные слова, он сделал паузу для того, чтобы смочить себе горло. В зале в это время возник негромкий гул от того, что верующие принялись переговариваться друг с другом. Затем имам перешел к хутбе[43]. «Каждый пророк до пророчества был верующим в своего господа, – сказал имам, – знающим о его единственности, либо в следствии умозрительных доказательств, либо в следствии религиозного закона предшествующего пророка. О нашем пророке говорят, что до нисхождения на него откровения он следовал вероучению Ибрахима – мир ему! Это допустимо разумом, но об этом нет предания. Утверждали также, что он следовал религиозному закону Исы – мир ему. Это допустимо, но об этом нет предания…»
– Какие новости? – вполголоса спросил Абу Хасан.
– Все прошло успешно, – ответил Ахмад Башир, – Имран исчез вместе с исмаилитским проповедником. Теперь ждем от него известий.
– Как бы он совсем не исчез.
– Человек не птица, а городские ворота под наблюдением.
– Хорошо.
– Вот список людей, прибывших в город за истекшие сутки.
Сахиб аш-шурта протянул бумажный свиток. Чиновник принял список и спрятал в рукаве.
– Посмотрю в кайсаре, – сказал он, – а вы смотрели?
– Я сам его писал, – заметил Ахмад Башир.
– Есть какие-либо соображения? Подозрения?
Сахиб аш-шурта покачал головой:
– Ничего определенного. Я вот что думаю, может назначить вознаграждение, пустить по городу глашатая?
– Не надо раньше времени, а то мы его спугнем.
– Раньше какого времени? – с некоторым сарказмом спросил начальник полиции.
– Раньше того времени, когда это будет необходимо, – невозмутимо ответил чиновник из Багдада – дока в канцелярских формулировках, – подождем сведений, которые добудет ваш человек.
– Не следует обольщаться насчет моего агента, – сказал сахиб аш-шурта.
– Что это значит? – ледяным голосом спросил чиновник.
– Это обычный крестьянин. Не думаю, что он проявит чудеса расторопности. Я смотрел его уголовное дело. Он проломил голову налоговому инспектору, кстати, я бы на его месте сделал то же самое, а затем пошел и сдался мухтасибу, а мог бы скрыться. Кто бы стал его искать? Наивный сельский житель.
– Странно слышать все это из уст начальника полиции, – недовольно сказал Абу Хасан. – Я полагал, что вы отнесетесь к этому делу с большой ответственностью.
– Прошу прощения, – сказал привыкший к вседозволенности начальник полиции, упустивший из виду, что его собеседник – столичная штучка, – у меня плохое настроение, все видится в черном свете. Жена, будь она неладна, пьет мою кровь. Не беспокойтесь, к вашему делу я приложу все силы.
Абу Хасан кивнул.
– Да, – смягчаясь сказал он, – понимаю вас и сочувствую.
В это время имам, приводя слова Посланника возвысил голос: «Всякий раз, как мы отменяем стих или заставляем его забыть, мы приводим лучший, чем он, или похожий на него».
Этими словами он закончил проповедь. Люди стали подниматься и выходить из молитвенного зала.
* * *
Сахиб аш-шурта взял у дежурного сводку происшествий по городу и, не заходя в свой кабинет, вышел во внутренний дворик и крикнул евнуха. Появился Али, почтительно поклонился и замер в ожидании распоряжений.
– Где госпожа? – спросил хозяин.
– Спит, – ответил Али.
– Приведи наверх Анаис.
– Слушаюсь, господин.
Сахиб аш-шурта поднялся по винтовой лестнице на крышу дома, где был навес, закрытый от посторонних глаз. Здесь лежал толстый индийский ковер, конфискованный у мошенника-торговца, и несколько продолговатых подушек. Башир снял сандалии, скинул кабу и лег, подложив под голову подушку. Подумав, он бережно снял чалму, обнажив плешь на макушке, и положил рядом. Голову приятно захолодило. Здесь на крыше было не так жарко, к тому же веял легкий ветерок. Ахмад Башир с наслаждением потянулся и лег на бок, держа перед глазами сводку. Вскоре послышались шаги, и на крыше появилась молодая красивая девушка. Она была в длинной до колен рубашке и шароварах. Голову покрывал голубой платок.
– Здравствуйте, господин, – робко сказала девушка.
– Садись, милая, – пригласил Ахмад Башир.
Девушка поблагодарила и присела на край ковра.
– Не бойся, ближе садись. Сними платок и распусти волосы.
Девушка все выполнила и стала еще моложе и красивей. Но Ахмад Башир знал, что ей уже пятнадцать лет. Он купил ее у работорговца за сто динаров, не торгуясь, хотя мог бы просто забрать. Начальник полиции мог позволить себе все, что угодно. Новая рабыня понадобилась жене для ведения хозяйства. Ахмад Башир зашел на рынок и увидел, как подняв платок, работорговец предлагал ее купцу. Такой красивой женщины у него еще не было.
– Какова ей цена? – спросил начальник.
– Вам, раис, она ничего не будет стоить, – тут же забыв про купца, сказал работорговец.
Глаза девушки смотрели на начальника. Сахиб аш-шурта понимал, что это глупо, но все же решил произвести на нее впечатление.
– Скажи цену, – повторил он.
– Восемьдесят пять динаров, – дрожа от страха сказал работорговец. Он не понимал, почему сахиб аш-шурта хочет заплатить, и ожидал подвоха. О крутом нраве начальника полиции знали далеко за пределами Сиджильмасы.
– Вот тебе сто динаров, – сказал Ахмад Башир, – отправь ее ко мне домой.
В первую же ночь разразился скандал. Жена Ахмад Башира словно обезумела, увидев новую рабыню, хотя к другим женщинам она вообще не ревновала. Когда сахиб аш-шурта за неуважение к мужу толкнул ее, жена завопила как резаная и пригрозила пожаловаться отцу.
Закон был на стороне Ахмад Башира. Но кто знает, как дело обернется. Ведь это только пророк Мухаммад мог отправить дочь обратно к мужу, когда она пришла жаловаться на него. Ахмад Башир не имел за спиной влиятельной родни и был вынужден опасаться необдуманных поступков.
– Что это? – поднеся палец к ее виску, спросил начальник. Там была свежая царапина.
– Госпожа побила меня сегодня утром, – сказала девушка. Её звали Анаис.
– Я поговорю с ней, – угрожающе сказал Ахмад Башир.
– Не надо, прошу вас, – взмолилась девушка, – будет еще хуже.
– Иди сюда, – притягивая ее к себе, сказал Ахмад Башир. – Я весь день думал о тебе и знаешь, какие стихи пришли мне на ум?
– Нет, господин.
«Прохладу уст ее, жемчужин светлый ряд
Овеял диких трав и меда аромат»[44].
– Вы хотите сейчас, господин? – покраснев, сказала девушка.
– Да, сейчас хочу, – зашептал ей в ухо Ахмад Башир.
– Здесь очень светло, – нерешительно, также шепотом, ответила девушка, – я не могу.
– Глупости, – запуская руку в ее шаровары, шептал Ахмад Башир.
Анаис начала вздрагивать, слабо сопротивляясь. Когда сахиб аш-шурта навалился на нее всем телом и коленями разжал ее ноги, снизу раздался пронзительный крик:
– Анаис! Где эта нечестивица?
Анаис вздрогнула и с неожиданной силой высвободилась.
– Успокойся, – сказал Ахмад Башир, – сюда она не посмеет прийти.
– Простите меня, господин, я должна спуститься вниз.
– Нет, ты останешься здесь.
– Я умоляю вас, господин, разрешите мне спуститься к госпоже. Я боюсь ее.
– Ты боишься ее больше, чем меня?
– Да, господин.
– Вот как, почему же?
– Вы добрый.
Сахиб аш-шурта улыбнулся.
– Порасспроси обо мне в городе, вряд ли кто согласится с тобой.
– Вы добры ко мне, а до города мне дела нет. Разрешите мне спуститься.
Ахмад Башир подумал, что сейчас уже все равно ничего не получится.
– Ну, хорошо, можешь идти.
Анаис спустилась вниз. Ахмад Башир, выглянув с крыши, увидел свою супругу, которая, подбоченясь, стояла во дворе у водоема, глядя на рабыню.
Анаис она схватила за волосы и рванула с такой силой, что бедняжка вскрикнула. Затем госпожа при помощи других невольниц стала ее бить, толкать, царапать, пока, наконец, не сбросила Анаис в водоем. Видя это безобразие Ахмад Башир понял, что стычки не избежать. Он спустился вниз как был, без чалмы, босиком и в расстегнутых шароварах. Невольницы при виде хозяина потупили глаза. Он рявкнул: «Вон отсюда», и они исчезли.
– Что здесь происходит? – тихо, стараясь держать себя в руках, спросил Ахмад Башир.
– Салям алейкум, – с насмешливым почтением произнесла госпожа. – Я, ваша рабыня, надеюсь, что вы хорошо провели время. Не слишком ли скоро я проснулась?
– Замолчи, женщина, – яростно сказал начальник полиции, понимая, что крики доносятся до здания полиции и инспектора, бросив работу, с любопытством прислушиваются к скандалу.
Лицо супруги побагровело, она оставила насмешки и стала кричать, как бешенная:
– Машаллах! Машаллах[45]! Да как же? Кто я теперь для вас? Даже с собакой больше считаются. Ты смеешь предпочитать мне нечистую служанку. Что я тебе сделала, кроме того, что вышла за тебя замуж и вывела тебя в люди, когда ты был жалким мухтасибом и у тебя за душой ничего не было. Как же, теперь ты человек, тебе все кланяются. Да я…
Госпожа не договорила, получив раскрытой ладонью в лоб, она, как птица взмахнула руками и полетела в водоем. Это на нее подействовало. Она замолчала, изумленно глядя на мужа, посмевшего ударить ее. Анаис стояла сзади нее, изо всех сил удерживаясь от смеха. Но это было еще не все, тыча указательным пальцем, сахиб аш-шурта объявил:
