Самид Агаев
Седьмой Совершенный

«Жизнь состоит из семи дней. Просто они всегда повторяются».

Книга первая

Часть первая. Чиновник из Багдада

Начальник полиции Сиджильмасы неудержимо погружался в сладкий дневной сон, когда, постучав, вошел евнух Али и, кланяясь, перемежая речь извинениями, доложил, что дежурный инспектор срочно просит принять его. Дело происходило на женской половине, куда прочим вход был запрещен. Ахмад Башир только что плотно пообедал и, несмотря на присутствие новой рабыни, византийки Анаис, начинал похрапывать. Выждав некоторое время, Али повторил все заново. Рука хозяина пришла в движение. Евнух внимательно следил за ней и, увидев, что она нашаривает чашу из-под вина, предусмотрительно присел. Чаша пролетела над головой, ударилась в стену и разбилась.

– Хозяин, – высоким голосом робко сказал Али, – мухтасиб говорит, принесли письмо, важное.

Начальник открыл глаза и посмотрел на евнуха.

– Простите, господин, – произнес евнух, опуская голову.

– Пойди, возьми письмо и принеси сюда, – приказал хозяин.

Али выскочил из комнаты и через некоторое время вернулся, держа в руках свиток. Начальник нехотя взял письмо, но, разглядев печать, встрепенулся и сел – на письме была печать канцелярии халифа в Багдаде. Ему еще не приходилось получать писем от халифа, он с волнением сломал печать и прочел следующее:

«Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

Вазир халифа удостоверяет, что предъявитель сего Абу Хасан является секретарем дивана тайной службы и выполняет волю халифа Муктафи. Эмир верующих сказал, что всякому надлежит оказывать содействие в тайной миссии посланника халифа и в этом будет много пользы. Иншаллах».

7-го числа месяца джумада^[1]. Печать. Подпись.

Начальник свернул письмо, поправил на себе расшитый синими птицами халат, влез в свободные мягкие туфли с загнутыми носами и вышел из гарема. Али, бросив взгляд на голые ноги рабыни, последовал за ним.

– Где мухтасиб? – спросил хозяин.

– Пошел к себе, господин.

Начальник быстрым шагом пересек внутренний дворик, отделяющий его дом от служебных помещений полиции. В приемном покое за столом сидел дежурный инспектор, который при виде начальника поднялся.

– А, это ты Бахтияр, – сказал начальник.

– Я, раис^[2], – ответил инспектор.

– Кто принес письмо?

– Он сейчас в комнате посетителей, сказал, что должен срочно видеть вас, показал мне печать. Поэтому я решился потревожить вас.

– Ничего, ты правильно поступил. Проводи его в темную комнату и прикажи подать туда каких-либо фруктов, вина, воды со льдом.

– Слушаюсь, раис, – инспектор хлопнул два раза в ладоши, подзывая одного из гуламов, стоящих за дверью. Начальник полиции прошел в комнату без окон, предназначенную для секретных разговоров: устланный циновками пол, низенький кривоногий столик с разбросанными вокруг продолговатыми подушками, обшитыми с торцов бахромой. Несмотря на овладевавшее им беспокойство, начальник все же не преминул отметить пользу того, что дежурным инспектором оказался именно Бахтияр, самый смышленый из. Инспектор привел посетителя, мужчину среднего возраста, худощавого, одетого в кабу, в головной повязке. Посетитель прижал ладонь к груди и слегка наклонил голову, приветствуя таким образом. Начальник ответил тем же.

– Меня зовут Абу Хасан, – сказал мужчина. – Вы прочли вверительную грамоту?

– Мое имя Ахмад Башир. Рад приветствовать посланца эмира верующих.

Чиновник улыбнулся и полез за пазуху. Ахмат Башир насторожился, вполне мог появиться еще один свиток, фирман о снятии начальника с должности. На его совести были кое-какие прегрешения, к примеру присвоение части налоговых поступлений в государственную казну. начальник отвечал за доставку денег в Кайруан. Было это в прошлом году. С верблюда упал ящик с деньгами, и часть золота просыпалась. Собрали сколько смогли, а остальное, примерно половину, найти не удалось. Тревоги своей начальник не выдал, улыбнулся в ответ. Абу Хасан достал платок, вытер лицо и шею.

– Жарко очень, – сказал чиновник и стал обмахиваться платком.

– Прошу вас садитесь, – предложил Ахмад Башир, – сейчас принесут прохладительных напитков.

Чиновник поблагодарил и, сняв сандалии, сел у столика, скрестив ноги.

– Чем могу быть полезен? – следуя его примеру, сказал Ахмад Башир.

– Начну с того, что в вашем округе участились волнения крестьян.

– Вы говорите без обиняков, – заметил начальник, – мне это по нраву. Я сам прямой человек. Вы правы насчет волнений, но это было давно, я уже навел порядок. Подробный отчет об этом был отправлен в Кайруан, копия есть в нашем архиве.

Абу Хасан кивнул головой в знак одобрения.

– Я читал ваш отчет. Вы пишете, что виной этому стали непомерные налоги, что крестьяне не заинтересованы в своей работе.

– Именно. Посудите сами, налоговый инспектор раньше получал твердое жалование из казны, а теперь они получают жалование в виде доли от собранной ими суммы налога. Какой умник до этого додумался? Теперь сборщик налогов все время увеличивает харадж^[3], тем самым, увеличивая свою долю. Крестьяне ропщут, дошло до того, что им не остается даже на пропитание.

Появился слуга с подносом в руках. Молча поставил на стол блюдо с фруктами, два наполненных до краев кувшина, две чаши и, поклонившись, удалился.

– Я вижу вы хорошо разбираетесь в налоговой системе, – заметил чиновник.

Сахиб аш-шурта^[4] внимательно посмотрел на собеседника, пытаясь понять, что стоит за этим замечанием – хвала или ирония. Он не знал, как себя вести с посланцем эмира верующих. Власть халифа была сродни власти Аллаха, то есть теоретически она существовала, простираясь далеко за пределы Аравийского полуострова, но практически ее не было. В первую очередь начальник полиции подчинялся правителю хариджитского эмирата Сиджильмасы, над которым возвышались Аглабиды^[5], чья династия правила в Кайруане, подчинив себе окрестные земли и лишь номинально признавая власть халифа.

– Но у меня другие сведения, – продолжал чиновник из Багдада. – Волнения начинаются с того, что в селениях появляются даи, проповедники исмаилитов и тайно сообщают людям о том, что власть Аббасидов^[6] от дьявола, и что махди^[7] уже пришел, но открыться он не может, потому что не все в него уверовали. Мол, махди наполнит землю справедливостью. Что вы скажете на это?

– То, о чем сообщал я, совсем не исключает того, что известно вам, – ответил начальник.

– Но вы об этом не сообщали.

– Я стараюсь доносить о сделанной работе, а не о своих планах.

– Это похвально, – сказал Абу Хасан, – некоторые из чиновников докладывают о своих планах, как о факте случившемся. Что вы делаете для пресечения деятельности еретиков? Поймали хоть кого-нибудь?

– Увы.

– Почему же?

– Люди не хотят их выдавать. Даи обещают крестьянам, ремесленникам, что махди наполнит землю справедливостью, отменит налоги. Одного моего агента за то, что он проявил настойчивость, пытаясь узнать местонахождение даи, побили так, что он два месяца отлеживался дома. Угощайтесь.

– Благодарю, – Абу Хасан взял со стола финик и положил в рот, – а здесь что – вода?

– В этом кувшине вино, а в этом – вода.

– Вы пьете вино, – удивился чиновник, – но пророк Мухаммад запретил вино.

Начальник полиции улыбнулся и стал разливать по чашам напитки, чиновнику – воды, себе – вина. Казалось, что сахиб аш-шурта ведет себя неразумно, но только казалось, так как начальник делал это сознательно. Пусть там наверху знают о подобных недостатках начальника полиции, главное, чтобы они не сомневались в его честности и преданности. Даже еще и лучше, чтобы знали, ибо люди так устроены – за безупречным поведением всегда подозревают подвох и наоборот.

– Исмаилиты считают, что поскольку их имам^[8] непогрешим, значит питье вина ему дозволено, – сказал Ахмад Башир, поднося к губам чашку с вином, – а я говорю, что в таком случае, правоверный мусульманин еще менее грешен в питье вина, чем имам еретиков.

– Да, в этом есть резон, – сказал чиновник из Багдада, – может быть, тогда и мне немного вина.

Сахиб аш-шурта взял чашку, выплеснул воду на стену и налил в нее вина.

– Благодарю, – Абу Хасан выпил вино и положил в рот еще один финик.

– Со дня на день он должен появиться в вашем городе, – сказал Абу Хасан.

– Кто?

– Махди, которого ждут.

– Я не ослышался, повторите, пожалуйста.

– Человек, который назвался махди, должен появиться в Сиджильмасе, а может быть, он уже здесь. Его зовут Убайдаллах, он числит себя в потомках седьмого исмаилитского имама Исмаила, но на самом деле это авантюрист и самозванец. Это он возглавил восстание в Сирии, а когда увидел, что дела плохи, предал всех и бежал в Египет. Родня его перебита, но самого схватить не удалось.

– Почему вы думаете, что он должен появиться здесь?

– В Египте он ушел от меня. Путь его лежит на запад, а караванная тропа в Гану лежит через Сиджильмасу.

– Я приму все меры, – сказал начальник, – есть какие-либо описания его внешности?

– Он передвигается под видом купца. Как он выглядит, мы не знаем, должно полагаться на чутье ваших ищеек. Возьмите под наблюдение все караван-сараи города, городские ворота, чтобы ни одна мышь не могла войти в город, а тем более выйти без нашего ведома. Ежедневно списки всех прибывших за вашей подписью доставляйте ко мне.

– Все будет сделано, – сказал начальник полиции.

– Но это еще не все. Все же мы не знаем, как он выглядит. Мы упустили его в Сирии, мы упустили его в Египте, можем упустить и здесь, а, значит, мы должны внедрить своего человека в секту ас-сабийя. Вы знаете, что они еще называют себя ас-сабийя?

Сахиб аш-шурта кивнул головой.

– Я подберу шустрого агента.

– Нет, он не должен быть полицейским. Нужен человек из местных, пользующийся уважением или хотя бы человек с чистой репутацией.

– Простите меня, но уважаемый человек вряд ли станет рисковать своим положением.

– Значит, нужно найти такого, у кого не будет другого выхода.

– Я подумаю, – пообещал сахиб аш-шурта.

– Может быть, еще вина? – предложил он.

Абу Хасан кивнул в знак согласия. Ахмад Башир налил в чашки вино.

Чиновник из Багдада выпил и сказал:

– Я остановился в кайсаре^[9] на центральной площади. Как мы будем держать связь? Сюда я приходить больше не буду, в кайсаре тоже не следует встречаться. Я хочу пока сохранить свою миссию в тайне.

– Может быть, в мечети на дневной молитве? – предложил начальник полиции.

Чиновник кивнул в знак согласия.

– А если что-то понадобится срочно, – продолжал Ахмад Башир, – возле рынка есть мастерская красильщика, ее держит Бургин. Это мой агент.

* * *

После ухода катиба сахиб аш-шурта прошел к себе в кабинет и, кликнув гулама, приказал позвать дежурного. Тот явился, прихватив с собой на всякий случай вчерашнюю сводку происшествий по городу.

– Это что? – рассеянно спросил Ахмад Башир, мысли его ушли с посетителем.

– Сводка происшествий.

– Сегодняшняя?

– Вчерашняя, раис, сегодняшний день еще не кончился.

– Зачем же ты мне суешь вчерашнюю?

– Вы ее не смотрели, раис.

Сахиб аш-шурта бегло просмотрел сводку, вернул мухтасибу и сказал:

– Доставь мне список заключенных, сидящих в тюрьме.

– Когда?

– Что когда?

– Когда доставить?

– Срочно.

– Слушаюсь и повинуюсь, раис. Еще будут указания?

– Приведи мне толкового богослова, только мутаккалим^[10] мне не нужен, грамотного приведи, – начальник посмотрел на Бахтияра и добавил, – сегодня.

– Слушаюсь, раис, – сказал Бахтияр и спросил, словно невзначай, – что-нибудь случилось?

Ахмад Башир хотел, было осадить любопытного инспектора, но передумал.

– Чиновник дивана тайной службы из Багдада, – сказал он, задумчиво глядя на Бахтияра, – прибыл к нам для поимки махди. Слышал о таком?

– Вы о каком махди говорите? Многие секты ждут махди.

– Я говорю о махди исмаилитов. С сегодняшнего дня необходимо усилить контроль на всех городских воротах. Ежедневно мне на стол список всех прибывших в город. О подозрительных докладывать особо. Кстати, возможно, что он уже в городе. Ты меня понял?

– Понял, раис. Значит, мы окажем услугу халифу?

– Ты поразительно догадлив, Бахтияр, – с иронией сказал сахиб аш-шурта.

– Удивительное дело, – нимало не смутясь, продолжал мухтасиб, – почему так устроено, что великие обращаются к малым за помощью, а не наоборот.

Ахмад Башир улыбнулся. Ободренный Бахтияр спросил:

– Какая с этого нам выгода раис? Ведь мы не подчиняемся халифу.

– Думаю, что ничего, кроме неприятностей, – ответил начальник полиции и, подумав, добавил. – Халифу подчиняются все мусульмане.

– Хорошо, – сказал Бахтияр, – поставим вопрос иначе, какую награду получу я?

– Хватит болтать, – рассердился сахиб аш-шурта, но осекся и внимательно посмотрел на мухтасиба. Бахтияр был воспитанным молодым человеком и, вероятно, дерзил неспроста.

– Ну, давай, выкладывай, – приказал сахиб аш-шурта.

– Старшина рынка мне сказал, что во дворце правителя живет один подозрительный человек.

– Почему он так решил?

– Старшина встречал караван, с которым прибыли его товары. С этим караваном пришел один купец, но товара у него не было, а потом он его увидел во дворце правителя, у старшины там брат работает поваром. Он пошел навестить брата, смотрит, тот самый купец. Старшина спросил брата, а брат сказал, что это хаким, врач и он несколько дней уже лечит правителя. Мои агенты проследили за ним. К нему приходил человек, он исмаилитский даи, читает проповеди в доме Алима башмачника. Прикажете арестовать его?

– Лечащего врача правителя?

– Подождем, когда он выйдет из дворца, и схватим. Правитель ничего не узнает.

– Торопиться не будем, тут главное не плюнуть против ветра. А ты завтра будешь участвовать в важном мероприятии.

– Завтра пятница.

– Ничего, я тебе другой день дам для отдыха.

– Ну вот, – расстроился Бахтияр, – так всегда.

* * *

Как особо опасный преступник, Имран содержался в одиночной камере. Услышав грохот засова, он открыл глаза, и увидел мужчину плотного телосложения, входящего в камеру в сопровождении стражника. Имран сел, привалившись спиной к стене и потирая левое плечо. Спал он на глиняном полу, и вся левая сторона тела онемела.

– Встать, – рявкнул стражник.

Имран нехотя поднялся.

– Оставь нас, – приказал мужчина.

Стражник молча повиновался.

– Ты знаешь, кто я? – спросил мужчина, когда они остались одни.

– Нет, – ответил Имран.

– Я сахиб аш-шурта.

В безучастных глазах заключенного появился интерес. Приход начальника полиции вдруг вселил безумную надежду.

– Твое имя Имран.

– Да, это так, – хрипло подтвердил заключенный.

– Ты будешь приговорен к отсечению головы за убийство налогового инспектора.

– Раис! – воскликнул Имран. – Не было возможности терпеть его жадность. Если бы я заплатил ему все, что он потребовал, моя семья умерла бы с голоду. Он увеличил харадж в два раза.

– А что теперь будет с твоей семьей?

Имран опустил голову и ударил по ней кулаками.

– Я могу сохранить тебе жизнь, – сказал сахиб аш-шурта.

Заключенный встрепенулся.

– Но ты должен кое-что для меня сделать.

– Я все сделаю, – с горячностью сказал Имран.

– Вернее, не для меня, а для халифа.

– Для халифа? – поразился заключенный.

– Для халифа, – подтвердил начальник, – надо помочь задержать одного бунтовщика. Если сделаешь, тебя помилуют и, кроме того, получишь награду, деньги.

– Как я это сделаю?

– Тебе нужно будет войти в доверие к исмаилитам. Человека, которого мы ищем, зовут Убайдаллах. Они считают его махди, мессией. Ты должен узнать, где он находить и выдать его нам.

– Я согласен, – сказал Имран, – только денег мне не надо.

Сахиб аш-шурта с подозрением посмотрел на заключенного.

– Дело нечистое, – объяснил Имран, – в обмен на мою жизнь и ради своих детей я могу это сделать, но не ради денег.

– Ну что ж, пусть будет так.

Ахмад Башир достал из рукавов халата веревку и пучок шерсти.

– Когда стражник принесет тебе еду, свяжешь его и засунешь ему в рот кляп. Наденешь его платье. Выйдя отсюда, пойдешь по коридору налево и попадешь во внутренний двор, во время обеда там будет стоять мой человек, он тебя проведет через ворота. Вот тебе деньги.

Ахмад Башир протянул ладонь, на которой лежали несколько дирхемов^[11].

– Купишь себе другую одежду, но не покупай новую. На рынке найдешь красильщика, его зовут Бургин, скажешь, что от меня. Все остальные указания получишь у него. Ты все запомнил?

– Да.

– Смотри, ничего не перепутай.

Сахиб аш-шурта, не прощаясь, вышел из камеры.

* * *

Имран сделал все в точности. Оказавшись на улице, он быстро переcек маленькую площадь перед зданием тюрьмы и углубился в одну из узеньких улочек, расходившихся лучами от площади. В свое освобождение он поверил только когда купил себе одежду в лавке старьевщика, – мало поношенную джубу^[12] серой шерсти и такую же чалму, сразу став одним из многочисленных прохожих. До этого он долго шел, плутая меж высоких глинобитных стен. За свои двадцать пять лет он всего второй раз был в Сиджильмасе. Пшеницу, которую он выращивал на арендованном поле, у него забирал посредник. Он же привозил Имрану из города товары, в которых нуждался сельский житель. Имран знал только, что его пшеница отправляется дальше с торговым караваном не то в Сирию, не то в Йемен. Сборщик налогов, которому он разбил голову мотыгой, был родом не из Сиджильмасы, а из Кайруана. Это спасло семью Имрана от кровной мести. Но, на всякий случай, он отправил их в горы. Имран купил лепешку с жареным мясом и, жадно поедая ее, стал бродить меж торговых рядов, с любопытством деревенского жителя разглядывая горы сырых и обработанных кож, византийские шелковые и шерстяные ткани, различное сукно, стеклянную посуду, металлические изделия, оружие и множество других товаров, привезенных из Аравии, Сирии, Йемена и Индии.

Мастерская красильщика находилась рядом с рынком. Плут-мальчишка, скаля зубы, вызвался проводить его за пол даника^[13].

Дверь была открыта, хозяин сидел в глубине помещения, что-то объясняя ученикам, которые тщательно растирали краски.

– Я от начальника полиции, – шепнул ему Имран.

– Одну минуту, – сказал Бургин, – я сейчас закончу с этими олухами, присядь пока, – и обращаясь к ученикам: – Я еще раз повторяю, что краски, которые клиент хочет употреблять на бумаге, надо смешивать с настоем аравийской камеди. Если же надо приготовить краски для смазывания деревянных предметов, то их замешивают на яичном желтке, чтобы они были блестящие и не скоро портились. Всякую краску, которую употребляют для окрашивания калыбов^[14] для тканей, следует смешивать с кровью, растворенной в воде. Сейчас вы будете делать краситель для волос. Запоминайте хорошенько, я не собираюсь весь день это повторять. Возьмёте одну укию^[15] хны, две укии листьев индиго и по одной медной окалины, квасцов, каменной соли, один ратль^[16] зеленых чернильных орешков и одну укию железной окалины. Все это растолочь и растереть с уксусом. Приступайте.

– Уф-ф, – сказал мастер, – в горле пересохло.

С этими словами он отпил воды прямо из кувшина.

– Прошу, – сказал он Имрану, указывая на дальний угол мастерской. Имран поднялся и пошел за мастером. За пологом оказалась комната с выходом во внутренний дворик.

– Посиди здесь, – сказал Бургин, – я сейчас пошлю за человеком, который будет говорить с тобой.

Имран остался один. Огляделся и, подойдя к дверному проему, выглянул во двор. Две маленькие девочки играли в куклы. Некоторое время Имран с улыбкой глядел на них. Затем вспомнил своих детей и, скривившись от сердечного холода, присел на корточки, продолжая наблюдать за девочками.

– Бог не дает мальчиков, – сказал Бургин.

Имран не заметил, как тот возник за его спиной.

– Не теряй надежды, – поднимаясь, сказал Имран.

Красильщик улыбнулся и спросил:

– У тебя есть дети?

– Есть.

– Да храни их Аллах.

– Да хранит Аллах твоих детей.

В эту минуту Абу Хасан, следуя за мальчишкой посыльным, вошел в мастерскую. Мальчишка исчез за пологом, и тут же оттуда выглянула голова хозяина.

– Прошу вас сюда, господин, – пригласил он гостя.

* * *

Абу Хасан покинул мастерскую красильщика во второй половине дня и направился в мечеть на молитву салят аль-аср^[17], во время которой он должен был встретиться с начальником полиции. Добравшись до мечети, Абу Хасан обошел ее со всех сторон. Стены были сложены из обоженного кирпича и покрыты известковой обмазкой, которая местами облупилась и попадала на землю. Сама стена была расчленена пилястрами и укреплена по углам башенными выступами. В нескончаемой длине белых стен и в монотонном чередовании пилястров было что-то неестественное. Он почувствовал головокружение и он вернулся к входу, прошел через портал и очутился в залитом беспощадным солнечным светом мощеном дворе. Абу Хасан огляделся. По периметру двор окружала открытая арочная галерея. Высокий айван оформлял вход в молитвенный зал. В центре двора находились два низеньких колодца, их украшали прорезанные мраморные базы античных колон. До начала молитвы еще оставалось время, и Абу Хасан решил подняться на минарет. Узкие стертые ступени в толще башни, обвиваясь вокруг глухого центрального столба, привели его на верхнюю площадку, откуда открывался вид на бескрайнюю ровную степь и раскинутые на ней древние кладбища. Сверху здание мечети представляло собой неправильный четырехугольник, а город казался составленным из мелких кубиков.

Абу Хасан шел за махди третий год, начиная с того времени, когда тот, покинув Саламию, возглавил карматские восстания в Сирии и Ираке.

Его деятельность не на шутку встревожила халифа, и он отдал приказ о его задержании Задумавшись, чиновник не услышал звука шагов и поэтому вздрогнул от неожиданности, когда, повернув голову, увидел муэдзина^[18]. Это был человек лет тридцати с редкой бороденкой. Он постоял, бормоча под нос: «Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммад пророк его», затем вдруг замер и неожиданно спросил, глядя на Абу Хасана:

– Кто здесь?

Муэдзин был слеп^[19].

Абу Хасан, помедлив, отозвался.

– Что ты здесь делаешь? – строго спросил муэдзин.

– Смотрю, не идет ли махди, – неожиданно для самого себя, ответил Абу Хасан.

Муэдзин провел ладонями по воздуху, пытаясь коснуться собеседника. Черты лица его смягчились.

– Это правда, – спросил он, – что махди восстановит справедливость?

– Так говорят, – уклончиво сказал Абу Хасан.

– Значит, он вернет мне зрение, – блаженно улыбаясь, сказал муэдзин.

– Я не знаю, – осторожно ответил Абу Хасан.

– Должен вернуть. Это же несправедливость, то что я рожден слепым. За какие грехи я наказан?

Абу Хасан молчал.

– А ты знаешь, что сказал ибн Исхак^[20]?

– Нет.

– Ибн Исхаку рассказал Саур Йазид, со слов некоего знающего человека, что посланник Аллаха с одним из братьев пас ягнят за шатрами, и тут подошли к нему два человека в белых одеждах, в руках они держали золотой таз, полный снега. Они схватили Мухаммада, вынули его сердце, рассекли его, извлекли из него черный сгусток крови и выбросили его. Потом они обмыли сердце этим снегом.

Муэдзин помолчал, а затем сказал, мечтательно улыбаясь:

– Я очень хочу увидеть золотой таз полный белого снега. Наверное, это очень красиво.

– Да, – подтвердил Абу Хасан, – хотя сам никогда этого не видел.

– Махди придет с севера, – сказал муэдзин.

– Почему с севера?

– Я чувствую, – сказал муэдзин, затем добавил, – а теперь уходи, здесь нельзя находиться посторонним.

Спускаясь по ступенькам, Абу Хасан услышал протяжный крик муэдзина, а затем слова азана^[21]: «О верующие, придите в дом молений».

* * *

У двери сидел человек и, раскачиваясь, что-то напевал. В сгустившихся сумерках еще можно было разглядеть, что это дервиш.

– Эй, сеид^[22], – обратился к нему Имран, – где тут собрание?

Дервиш перестал петь и подозрительно глянул на Имрана:

– Какое ты ищешь собрание, прохожий?

– Я ищу тех, кто ждет седьмого совершенного.

Дервиш поднялся, толкнул дверь и крикнул в темноту сада:

– Эй, Алим.

Появился новый человек, приблизился вплотную к Имрану и спросил, сверля взглядом:

– Кто такой, раньше я тебя не видел?

– Я сегодня из тюрьмы бежал, – объяснил Имран, запинаясь и опуская взгляд, – товарищ мой по камере, много говорил о вас.

– Как его зовут?

– Имени я не знаю, он называл себя рафиком^[23], умер два дня назад.

– А кто ты?

– Меня зовут Имран.

– За что тебя посадили?

– Я убил мутаккабиля. Я родом из деревни Гадрут.

Человек переглянулся с дервишем. Тот кивнул.

– Проходи, – сказал Алим.

Следуя за хозяином, Имран прошел через сад. У дверей дома провожатый остановился и сказал:

– Ты опоздал. Входи и не мешай никому. Сядь, где найдешь место.

Имран согласно кивнул и открыл дверь.

У стены, завешенной белой тканью, стоял оратор, замолчавший при появлении нового человека. На Имрана зашикали, потянули за полы джубы.

– Садись, садись, – послышались голоса. Комната была полна людей. Имран опустился на пол и сел, скрестив ноги.

– Продолжай, просим тебя, – крикнул кто-то.

Человек, стоящий у стены, согласно кивнул, протянул руки к лампадам, стоящим слева и справа от него, сделал руками жесты, словно гладил их (его огромная тень за спиной повторила эти движения) и продолжил:

– …Рассказывают также, что посланник Аллаха – да благословит его Аллах и да приветствует – сказал: «Пользуйтесь индийским алоэ, в нем – семь лекарств». Он также сказал: «Лучшее благовоние – мускус». Он умащал себя алоэ, в которое добавлял камфару. Уважаемые горожане, обращаю ваше внимание на то, что идеальным соотношением частей в благовонии он назвал число семь.

Запомните это число. А вот что сказал Ибн Хишама со слов Вахб Кайсана, которому рассказал Убейд: «Посланник Аллаха проводил в уединении целый месяц каждый год и кормил приходивших к нему бедняков. А когда заканчивалось это месячное уединение, первое, что он делал, выйдя из своего уединения, – приходил к Каабе^[24] и совершал обход ее семь раз, прежде чем войти в свой дом».

А теперь хочу напомнить вам, что на небе имеется семь планет: Мы знаем семь различных металлов, а именно: золото, серебро, железо, медь, олово, свинец и ртуть… Наконец, в неделе всего семь дней, не шесть, не восемь, а семь… Все это говорит об исключительном значении числа семь. Вот имена пророков от сотворения мира – Адам, Нух, Ибрахим, Муса, Иса ибн Масих, Мухаммад и Исмаил^[25] сын Джафара. Сколько их? Назовите число.

– Семь, семь, – вразнобой сказали несколько голосов.

– Теперь ответьте мне, ради Бога, сколько должно быть имамов?

– Семь, – дружно сказали из зала.

– Шестым имамом, как вы все знаете, был Джафар ас-Садик, да будет доволен им Аллах, значит после его смерти седьмым имамом стал его сын Исмаил. Так ли братья?

Гул одобрения был ему ответом. Но вдруг, чей-то одинокий, но звучный и уверенный голос спросил:

– Скажи, ради Аллаха, каким образом Исмаил, умерший в 145^[26] году от неумеренного потребления вина, мог стать седьмым имамом, в то время как его отец Джафар ас-Садик умер в 148^[27] году, то есть на три года позже своего сына. К тому же Джафар лишил Исмаила права наследования на имамат за непотребное поведение.

– Кажется, среди нас шпион, – угрожающе воскликнул оратор, – пусть встанет тот, кто это сказал!

В задних рядах поднялся человек в зеленой чалме и спокойно произнес в ответ:

– Я не шпион братья. Меня зовут ходжа Кахмас, я богослов и так же, как вы желаю познать истину. Пусть докладчик отвечает на наши вопросы не оскорблениями, а убедительными доводами.

– Верно! Правильно говорит, – послышались голоса, – пусть отвечает.

– Ну что же, я отвечу, – сказал оратор, – некоторые люди говорили, что Исмаил действительно умер. Другие говорили, что в действительности он не умер, но было объявлено о его смерти из боязни за него, дабы не замышляли убийство. Для этого утверждения имелись доказательства, в том числе следующие – его брат по матери Мухаммад, будучи еще маленьким, подошел к кровати, на которой лежал Исмаил, поднял покрывало, посмотрел на него и увидел, что тот открыл глаза. Он вернулся к своему отцу испуганный и сказал: «Мой брат жив, мой брат жив!». Отец его сказал: «Таково положение потомков посланника – мир ему – в будущей жизни». Другие люди донесли, что они видели в Басре Исмаила после его смерти, как он, проходя мимо паралитика, благословил его и тот исцелился по воле Аллаха всевышнего.

Вновь раздался голос ходжи Кахмаса:

– Говорили люди, что имам Джафар ас-Садик вел жизнь пассивную и праздную. У него был дом, имение. Он получал отчисления от доходов верующих и пенсию из фонда Хумс^[28]. Он жил, окруженный многими одалисками из числа рабынь. Кроме того, однажды к имаму Джафару прибыл посланник от Абу-Муслима, возглавившего тех, кто поднялся на защиту истинной веры, с предложением встать во главе восстания. В письме было написано: «Я уже бросил клич и призвал народ к отвержению правительства Омейядов и к признанию покровительства семьи пророка. Если ты хотел этого, то больше тебе и желать нельзя». Но имам спокойно прочитал это письмо, сжег его на светильнике и попросил беднягу рассказать об этом Абу-Муслиму.

– Все не так, братья! – воскликнул оратор. – Имам вел аскетический образ жизни. Его презрение к деньгам достигало таких размеров, что он никогда не прикасался к ним руками. Путешествуя, он никогда не принимал угощение от хозяев. В отношении Абу-Муслима он сказал: «Ты не из моих людей, и сейчас не мое время».

Человек в зеленой чалме спросил:

– Как случилось, что имам Джафар предал Абу Хаттаба и тот погиб?

– Это ложь, – сказал оратор.

– Расскажи об этом, – послышались голоса.

– Среди приближенных Джафара ас-Садика в самом деле был некий Абу Хаттаб. Имам говорил о нем: «Я боюсь его всегда – стою ли я, сижу ли или лежу в постели». В то время выступить открыто против Аббасидов означало обречь себя на погибель. Но фанатика Абу Хаттаба не интересовали тонкости политики. В одном из споров он даже схватил имама за бороду, и окружающие с трудом смогли оттащить безумца. Абу Хаттаб объявил Джафара «Богом на земле».

Когда Джафар ас-Садик узнал о его ложном преувеличении в отношении его, он отрекся от него и проклял. И своим приверженцам приказал отречься от него. Он проявил в этом настойчивость и употребил все усилия в отречении от Абу Хаттаба и в проклятии его. Когда же он отмежевался от него, тот объявил свои притязания на имамат. Когда Иса ибн Муса, военачальник халифа Мансура узнал о его гнусном притязании, он убил его в солончаках Куфы.

– Друзья, – сказал ходжа Кахмас, обращаясь к собранию. – Пусть этот человек объяснит нам, почему он считает, что власть Аббасидов неправедна и вместо них должен править кто-то другой?

Оратор поднял руку и сказал:

– После смерти пророка Мухаммада имамом должен был быть признан Али, который приводился ему двоюродным братом, муж его дочери Фатимы. Но его не допустили к власти. Сменяющие друг друга имамы Омар, Осман и Абу-бекр были узурпаторами. После них род омейядов обеспечил себе власть убийством сына Али Хусейна и его, близких под Кербелой в 60 году. затем аббасиды сменили их у кормила власти. Но фактическое обладание властью не может уничтожить права имама Али и его жены Фатимы.