Руслан Шитов
Телескоп
На улицу я вышел с облегчением. Свежий воздух казалось был напоен райскими ароматами после душной хаты Макса. Я не раз видел такие картины с полумертвецами, которых пожирало собственное тело. Вид их не особо меня трогал. Будто и я не был жив, а так наполовину только. Напротив подъезда стоял черный Range Rover. Окно опустилось и через пассажирское сиденье на меня уставился мужик лет пятидесяти. Я подошёл. «Ты откуда», – спросил он меня, – «от Макса?» Я кивнул. «Вот сучонок», – выругался незнакомец. А потом приказал сесть в машину. Я сел рядом, на пассажирское. «Зачем ходил?», – допытывается тот. Говорю, что Макс денег задолжал, а у дочери день рождения, хотел праздник сделать. «Я этого наркошу, голыми руками придушу». Руки показывает свои. Действительно, руки-ручища, такие точно придушат. А я сижу немого трушу, как бы это рука сгоряча и на мою шею не легла. Прикинулся дурачком, слушаю внимательно, поддакиваю. «Не веришь, что придушу?», – говорит. Я киваю, что мол верю. Придушите. Тот сказал, что таких, как Макс, надо на месте стрелять. Без суда сразу к стенке. Я тогда спросил, что случилось. И тот все рассказал. Оказывается, его дочь Лизка несколько дней назад повесилась. Когда Макс сел на иглу, она была еще ребенком. Несколько лет назад, они узнали, что Лиза стала встречаться с Максом. Затянула девочку темная сила, и закрутилась та по орбите Макса. Отец конечно был в ярости. Он хорошо знал родителей Макса. И о его порочном прошлом тоже имел представление. Естественно папаша был, мягко говоря, не доволен. Пошел к родителям Макса, но те божились, что сынишка их давно завязал, и теперь чист как божья роса. Поверили Лизкины предки. Через год-полтора, Макс сорвался. И Понеслось. Подсадил на баян бедную Лизу. Родители долго не догадывались, и по-классике поздно спохватились. Разразился скандал. Отцы чуть не поубивали друг друга. Лизу сразу за границу, в рехаб. Та почти год не употребляла. Но этот джинн всегда найдет лазейку, в душе употребляющего много таких черных дыр. А дальше: звонок с полиции, морг и черная линия вдоль всей их жизни, за которой уже ничего не поправишь. Почему она повесилась, уже не важно. Может она узнала, что заражена, может ей просто стало страшно, что кайф скоро закончиться, а жить дальше не хватит сил. Кто знает. Папаша замолчал. Мне показалось, что ему стало стыдно за себя. Что он тут разоткровенничался с сомнительным незнакомцем. Потом зазвонил его телефон. По разговору я понял, что звонила жена. Та видимо уговаривала мужа вернуться домой. И бросить глупую затею. Тот никак не сдавался. Было в этом всем какое-то смутное отчаянье. Бессильная, безнадёжная решимость, желание доказать всем, что он еще в силах что-то исправить. Когда их разговор закончился, я спросил, что ему надо от меня. «Дома сучонок?». Я ответил, что дома. А потом добавил, про Макса, что не жилец тот, с таким диагнозом. А батя Лизкин как взъяриться на меня: мол, чего это я, дружка что ль решил огородить?! И вообще, кто я такой?! Я снова про деньги шарманку завел. Что долг на нем. «Сами знаете, какой это народец»,– как мог открещивался я от приговорённого товарища. Мужик успокоился, и велел валить куда подальше. Я уже было хотел дать деру, да тот все не унимается, в след кричит. Я вернулся, у меня холодок по спине. «Правда у тебя есть дочь?», – спрашивает. Я киваю. «Сколько лет?». Я ответил и уже успокоился было. А тот как схватит меня за шкирку и давай шипеть сквозь зубы, что он таких, как я за версту чует. «То же небось сидел на этом дерьме не один годочек». Я испугался. Подумал про дочь. Вижу, тот в карман полез. Думаю, порежет на лоскутки, или пулю пустит в живот. А тот достает лопатник потертый, и не глядя мне пачку красненьких в руку сует. «На», – говорит, – «может ты человеком станешь. И про дочь мою помни». А в глазах его чуть ли не слезы стоят. Вижу, что больно ему до кишок.
