Руслан Исаев
Если мой самолет не взлетит
Когда он потом начал пьянствовать, то в нем произошел такой любопытный процесс, что он как бы раздвоился на внешнего, пьяного и опустившегося Сережу, с которым даже разговаривать было трудно из-за того, что он поглупел и приобрел воспаленные идеи, и на внутреннего, прекрасного, все понимавшего Сережу, который хотел любви тем сильнее, чем меньше ее заслуживал внешний Сережа.
Хотя потом он каким—то чудом опомнился, но вот это неверие в любовь других людей к нему и желание этой любви в нем остались.
Оля часто была поразительно слепа по отношению к Сереже, но вот это она чувствовала очень хорошо. Поэтому она мирилась с тем, что Сережа иногда тиранил ее и говорил ей обидные вещи. Она понимала, что это ему нужно, чтобы убедиться в ее любви и терпении к нему.
Вскоре состоялась свадьба. Народу было немного. Со стороны Сережи я с женой и несколько наших друзей по учебе, со стороны Оли— несколько ее подружек. Сережиным свидетелем был поэт Коля. Из дворца бракосочетания поехали в ресторан, где очень мило посидели. Оля исполнила несколько песен под гитару (у нее получалось очень неплохо), поужинали, потанцевали, короче это была приятная и тихая свадьба. И не очень напились даже те, кто обычно напивается в таких случаях, от чего разговор за столом сильно выиграл.
Сережа быстро понял, что в семейной жизни есть свои привлекательные стороны, так что даже перестал расстраиваться, что что-то потерял, женившись на Оле, даже внешне он стал выглядеть лучше, потолстел и стал аккуратен.
Причем Оля все почему—то не разочаровывалась в Сереже, как сделала бы на ее месте любая нормальная женщина. Я даже скажу, что она не только не разочаровывалась в Сереже, но ее уважение к нему даже усиливалось. Ей было все равно, что этот умный и со всех сторон талантливый Сережа, поговорив с ней вечером о разных серьезных вещах и высказав много интересных мыслей, одевает плащ и отправляется лежать на диване и пить чай с Колей.
Это была удивительная женщина.
Около года они прожили хорошо. Но потом Сережа стал немного скучать и слегка капризничать. Это очень расстраивало Олю, потому что причины она не понимала. Да и я не понимал, потому что я знал, что Сережу все всегда устраивало, ни к чему он не стремился. Многие мужчины к концу первого года супружеской жизни начинают скучать просто от того, что им как-то тяжело представить, что всю жизнь они проживут со своей женой, когда вокруг так много привлекательных женщин. Но для Сережи это не могло быть причиной, я знал, что он не стремился к другим женщинам – он презирал их как класс существ. Если бы его потянуло к другой женщине, он бы трахнул ее, не испытывая ни малейших угрызений, да и дело с концом. К Оле его отношение было исключительным – это правда. С другой стороны, его не могло расстраивать и однообразие семейной жизни, потому что раньше он жил не менее однообразно, и все же был счастлив.
То есть, на мой взгляд, женившись на Оле, Сережа многое приобрел, ничего не потеряв. И, следовательно, никаких причин для расстройства у него не было.
Но, по-моему, Сережа и сам не вполне понимал, что это с ним происходит. Он был человеком не злым и не бессовестным, поэтому чувствовал себя виноватым за свои капризы и упреки Оле. Он понимал, что Оля женщина прекрасная, что злиться на нее не за что. К тому же он часто упрекал ее за то, что она что-то не туда положила, не так сказала, но сам чувствовал, что размеры Олиных проступков не соответствуют размерам его раздражения. Тем более, что он был человеком немелочным, и раньше все такие вещи— где что лежит, кто что сказал, были ему глубоко безразличны.
А наивная любящая Оля вместо того, чтобы обижаться, искала оправдание его придиркам и старалась окружить его вниманием. Хотя, конечно, даже у нее иногда нервы не выдерживали, и они ссорились.
Раза два они ссорились при мне. Однажды после ссоры я решил поговорить с Сережей. Может даже я был излишне резковат, но мы уже много лет были друзьями и всегда были резковаты (то есть откровенны) друг с другом. К тому же я считал, что ему надо не капризничать, а благодарить судьбу за то, что она послала ему такую женщину. Вот это я ему и высказал.
–Да все ты правильно говоришь, – сказал Сережа, скривив лицо, – только я не знаю, не понимаю, но все как-то не так идет.
–Ну что не так? Чего тебе не хватает?
–Понимаешь, я не знаю.
По своей привычке к обобщениям он рассказал мне историю из своей жизни:
–Ты знаешь, я в детском доме научился играть на трубе. К нам приходил очень хороший учитель музыки. Единственный человек в этом детском доме, которого я вспоминаю с удовольствием. Он организовал оркестр, и ты знаешь, я любил играть до того, что часто с утра начиная ждать вечера, когда будет репетиция. Он даже говорил, что из меня хороший музыкант получается. Сразу после детского дома я пошел служить в армию. В части нас построили и спрашивают, кто умеет играть на музыкальных инструментах. Тут очень многие сказали, что умеют, так как по рассказам знали, что желательно попасть в оркестр, в художники или еще куда, где служба легче. Но на трубе я один умел из всего пополнения, так что меня, к моей радости, в оркестр взяли. Одного я не учел, что часть была образцовая. И здесь было все наоборот. То есть целый день на плацу барабан стучит, а солдаты строевые приемы отрабатывают. И нам иногда приходилось играть по пять—шесть часов. Так что я постепенно начал эту трубу ненавидеть.
То есть в детском доме я с утра радовался, что вечером поиграю, а тут с утра с ужасом думал, что опять придется ее в руки брать. Тем более, что сразу после подъема оркестр играл на утренней зарядке.
А тут зимой должны были нагрянуть какие-то высокие проверяющие, поэтому в части все засуетились, мыли, подкрашивали, хотя и так все блестело, потому что это и было основном целью нашей службы— поддерживать внешний вид. Командир ужасался, до чего у солдат плохая выправка, хотя, поверь, в нашей части любой солдат ходил строевым шагом не хуже тех ребят, что по праздникам маршируют на Красной площади. Но командиру все что-то не нравилось. А тут он еще спохватился, что оркестр играет не на уровне. А надо признать, что если завести десять заржавленных патефонов с разными пластинками, то как раз и поручилось бы звучание нашего оркестра. Ну вот в тот день роты маршируют, мы играем. А мороз был хорошим, как назло. У меня лично все перед глазами плыло и промерз я до желудка. Так вот тогда я и поклялся, что к этой трубе больше не прикоснусь, когда уволюсь.
Я слушал Сережу не с любопытством, а с оттенком раздражения.
–Ну и что? – спросил я.
–А то, что, может быть, без свободы и любви быть не может? И если начинаешь по обязанности заниматься даже тем, что любишь, то перестаешь любить именно из-за того, что обязан?
Тут я задумался. Мне как-то не верилось, что это действительная причина. У меня было чувство, что все это – фантастика, и всеми этими рассуждениями он маскирует даже для самого себя нечто более простое.
Все эти размышления, возможно, были любопытны, и в глазах такого человека как Коля, они свидетельствовали о глубине Сережиной натуры, но вот мне во все это не верилось. Потому что с одной стороны были его глубокие мысли, а с другой – счастье или несчастье милой, очень мне симпатичной женщины. Впрочем, тогда на их отношения только легла небольшая тень несчастливости.
То есть их разногласия не выходили за рамки разногласий, возникающих в любой семье. Оля, правда, переживала, но это от того, что была уж таким переживающим и чувствительным человеком. Так что я ей даже посоветовал не обращать внимания на Сережины выдумки.
Их отношения сложились так, что Сережа делился с ней всем, что приходило ему в голову. То есть она слышала от него рассуждения, подобные тем, что он высказывал мне. Может быть, он это делал потому, что Оля ко всем этим его идеям относилась с большим вниманием и даже, я бы сказал, с интересом. Она очень любила его слушать, и все эти размышления в ее глазах были значительными и глубокими.
–Ну разве ты несвободен, Сереженька, – говорила она ему, – Да я и не хочу, чтобы ты жил со мной из-за чего-нибудь кроме любви.
Я иногда думаю, как же все-таки она могла настолько его любить и настолько потерять голову. Ну пусть даже она была наивной, неопытной, восторженной и книжной. Все же ведь она была совсем не глупа и не лишена житейском рассудительности, когда речь заходила о других людях.
Я думаю, дело было в том, что ей суждено было в тридцать лет пережить такую любовь, которая если и бывает, то лет в шестнадцать.
Как она призналась Сереже, первый поцелуй с ним был вторым поцелуем с мужчиной за всю ее жизнь. А первый вышел как-то по случайности еще в университете. И, конечно, не потому что она была настолько уж некрасива. А потому что она еще стремилась к чистоте и ждала чего—то необыкновенного. Что и пришло с Сережей.
Это был такой момент их отношениях, когда вся энергия в их семье исходила от Оли. Причем она так была увлечена своим мужем, что он, будучи человеком очень неплохим по своим душевным качествам, не мог не быть благодарным ей за эту любовь и старался делать так, как ей нравится.
По этой причине в Сереже даже произошли благоприятные и полезные для семьи изменения. Видимо правильно говорят, что в любом человеке есть все качества, только одни раскрываются, а другие бывают заглушены воздействием воспитания и обстоятельств. Так, например, в Сереже проснулась хозяйственная жилка, о существования которой я и не подозревал, настолько это не вязалось с его обликом.
Когда я пытаюсь вспомнить, что я думал в то время об их семье, то должен сказать, что все мне казалось прекрасным, а их будущее— безоблачным. Оля была прекрасной женой, да и Сережа ведь был вполне хорош. То есть если бы меня попросили описать его душевные качества, то я должен был бы сказать, что считаю Сережу умным, несомненно честным, незлым человеком. К тому же с ним был о интересно. И еще была в нем черта, исключительно редко встречающаяся в людях, – он был совершенно чужд лицемерия. Он всегда говорил только то, во что верит. И поступал так как говорил, вся его беда была в том, что у него не хватало чего—то такого, чему я и названия найти не могу.
Однажды я зашел к ним, Сережи дома не было, я увидел, что Оля чем-то расстроена.
–Что случилось? – спросил я.
–Тяжело ему со мной.
Ну что я мог ей сказать? Говорить ей, что он просто идиот, было бесполезно. Более того, я мог просто с ней поссориться, потому что для нее он был чем-то сверхъестественным. Поэтому я посоветовал ей жить потихоньку, как живется, и меньше расстраиваться.
И она с благодарностью выслушала мою успокоительную речь, и не потому, что надеялась услышать от меня совет, который поможет все исправить, а потому что очень хотела сочувствия.
Я с Сережей как-то заговорил обо всем этом, и он сказал:
–Понимаешь, тяжело от того, что отношения мужчины и женщины— всегда ложь. Хоть немного, но ложь. Всегда они не совсем понимают друг друга, поэтому всегда возникает одиночество вдвоем, от этого всегда появляется тяжесть. Понимаешь?
–Не совсем.
–Почитай "Крейцерову сонату" Толстого.
–Я читал. Я понимаю слова, которые ты говоришь. В этом есть правда, но с этим ничего не поделаешь.
–Понимаешь, я терпеть не могу лжи. Даже маленькой. Мужчина и женщина должны жить вместе только по любви. А всегда чувствовать эту любовь они не в состоянии. И когда мужчина и женщина спят вместе, исходя из чего—то кроме любви, то это ужасно, нечестно.
–Ну а все же большинство людей живет и как-то не думает об этом?
–Потому что их держит многое, кроме любви. Поэтому им легче жить и не думать о том, сколько в отношении к жене истинной любви, а сколько вот этих соображений о своем жизненном комфорте.
–Все это теоретически правильно. Но я думаю о тебе и об Оле, и понимаешь, все эти рассуждения, пусть даже умные, как-то не вяжутся с вашим случаем. Она любит тебя настолько, что даже смешно говорить о каких-то других ее соображениях.
–Да, насчет нее ты прав. Но оказалось, что я ее совсем не так сильно люблю, как я считал, когда женился. И поэтому получается, что я живу с ней не только из-за любви, хотя поверь, что я отношусь к ней очень хорошо, но еще и по разным другим причинам. И это очень тяжело.
–Но ведь она прекрасный человек.
–Вот это и самое плохое. Меня очень мучает совесть, что я причиняю боль такому человеку. И от этого все еще тяжелее. И иначе не получается.
Так как Сережа был полностью откровенен с Олей, то он выложил ей эти уникальные мысли. Он сказал, что он не виноват, он сам понимает, что он негодяй, но вот такой уж он урод, что главное для него— свобода, что он может любить, только будучи свободным, что временами ему хочется побыть одному и т. д.
Оля, как любой человек, любящий так сильно, не могла представить, что он ее разлюбил. Поэтому она плакала, целовала его, и говорила, что он свободен, что она не хочет, чтобы он чувствовал какой—либо долг перед ней. А он отвечал, что дело тут не в ней, а в том, что он хочет ее любить, и очень хочет, чтобы она была счастлива, но вот не получается.
Выплеснув накопившееся, оба успокаивались на некоторое время и жили дружно.
Сереже очень не нравилось то, что в его жизни накопилось множество мелочей, которые его стесняли. Все это ему тем более не нравилось, что Оля как будто была и ни при чем, потому что, конечно, она его не принуждала. Он поступал так, потому что хотел, чтобы это понравилось ей. Вот эта добровольность несвободы и раздражала его больше всего.
Говоря проще, у него иногда стало появляться знакомое любому человеку, жившему в браке, желание делать то, что может вызвать раздражение и упреки жены.
Например, однажды после дежурства, Сережа и Коля зашли выпить пива, и Сережа, поймав себя на том, что сдерживается, не желая приходить домой выпиши, потому что вечером они с Олей собирались в театр, вдруг очень на себя рассердился. Ну а так как, заметив это, он не счел нужным себя ограничивать, ведь он человек свободный, то еле до дому добрался.
Оля расстроилась, но ни в чем его не упрекала. Сережа ожидал упреков, даже в глубине души хотел их, и заранее ожесточился, и заранее приготовился к отпору. Но видимо потому, что она не стала его упрекать, Сережа почувствовал угрызения совести, но раздражался на свою слабость из-за этих угрызений.
Ему показалось, что разучился он поступать как хочет, разучился быть свободным.
Сережа с ностальгией вспоминал о скрипучей кровати в студенческом общежитии, где он был несомненно и несравненно свободен после того, как вышел приказ об отчислении.
Известно, что мужчина и женщина в начале своих отношений видят друг в друге много хорошего и даже имеют много иллюзий, которые очень украшают этот первый период любви. Есть мнение, что иллюзии испаряются, и они видят все больше плохих черт. Так вот Оля любила своего мужа все больше. Конечно, все эти сложности оставляли тяжелый осадок в ее душе, но ее муж, тем не менее, превращался в ее глазах в фантастическую личность, почти что полубога.
Он причинял ей боль, но чем труднее ей было с ним, чем она становилась несчастней, тем больше она переставала, замечать в жизни что-то кроме ее Сережи. Кроме этой любви все в ее жизни потеряло цену.
Оля все искала выход из создавшегося положения, и ей пришла счастливая идея. Идея настолько фантастическая, что я не знаю другого человека, которому это могло бы прийти в голову.
Однажды, когда Сережа был в мрачном настроении, она приласкалась к нему и сказала:
–Послушай, ну что ж поделаешь, если тебе иногда надо побыть одному. Давай разменяем квартиру, чтобы у тебя было такое место, куда бы ты мог пойти и побыть один, и делать то, что тебе захочется. Раз тебе бывает тяжело со мной.
Сережа пришел в негодование от этого плана. Как человек благородный, он считал, что все здесь принадлежит ей, все это благополучие создано не им, и ни на что здесь он не имеет права. Поэтому он категорически отказался, сказав, что если ему уж так захочется, то он снимет квартиру.
Но Оля была энергична и ненавязчиво упорна, когда хотела принести пользу своему мужу и своей любви. Поэтому она постепенно убедила его, что нет в этом ничего такого безнравственного с его стороны, что гению нужен угол для одиноких раздумий, что мало ли как складывается жизнь, что от этого их отношения станут лучше, а сами они— счастливее. Что, в конце концов, раз все здесь принадлежит ей, то, значит, она может поступать с этой квартирой так, как ей захочется. Так что Сережа со скрипом согласился. Впрочем, он все-таки морщился и чувствовал неловкость, но Оля уже с увлечением занялась разменом, убеждая его, что все будет очень хорошо.
Сережа только категорически заявил, чтобы в той квартире, которая будет записана на него, было не более одной комнаты. Оля и нашла такую однокомнатную квартиру, что я только головой качал, когда ее увидал. Мансарда в доме старой постройки. Вторая квартира была из двух комнат, тоже хорошая. Были эти квартиры расположены на расстоянии пятнадцати минут.
Я ничего об этом не знал, пока меня не позвали помочь с переездом. Дело в том, что Сережа все-таки стеснялся этой затеи, а Оля, хотя и не стеснялась, потому что уверила себя в том, что так лучше всего, но все же боялась говорить, потому что видела Сережину неловкость.
Хотя Сережа и сопротивлялся, и морщился, но однокомнатную квартиру Оля полностью обставила и перевезла туда половину библиотеки. Я помню, когда снаряжали машину в эту квартиру, Сережа сказал жене:
–Не надо ничего этого.
–Сережа, ты же мне говорил, что это моя квартира, только на тебя оформленная?
–Ну да, разумеется.
–Могу я в свою квартиру везти, что хочу? – спросила Оля.
Сереже возразить было нечего.
Вечером мы расплатились с грузчиками и сели среди еще беспорядочно расставленных вещей в большой квартире и отпраздновали новоселье.
Настроение у всех было хорошее, несмотря на некоторую странность этого размена. Отчасти, потому что Оля была весела и даже счастлива.
Она была уверена, что теперь все в жизни пойдет хорошо.
Я уже говорил, что при первом знакомстве она казалась некрасивой. Но в тот день, когда я знал ее уже несколько лет, и видел ее оживленной и счастливой, я даже удивлялся, как она могла казаться некрасивой, так она была хороша. И я тоже от этого был весел и думал, что все должно пойти хорошо, потому что теперь наконец Сережа обязан понять что-то в жизни.
Может быть, в моем рассказе прозвучали нотки раздражения и разочарования в Сереже, но тогда этого еще не было. Вообще люди относились к нему гораздо лучше, чем он это себе представлял.
Ну так вот, в этой однокомнатной квартире они все привели в порядок, но долгое время там никто не появлялся. Потому что Оля вначале даже ключи от нее иметь отказывалась, сказав, что эта квартира для Сережиных уединений. Сережа ей не пользовался, потому что испытывал всплеск нежности к жене. Так что мне показалось, что Оля добилась своей цели и все же приручила Сережу.
Этой квартирой Сережа начал пользоваться совершенно случайно. Как-то раз, выйдя в субботу с дежурства, Сережа с Колей решили выпить. Коля, который тоже помогая в переезде, предложил пойти в эту квартиру.
Друзья немедленно привели этот план в исполнение.
Когда они выпили, зачитали и обсудили очередную порцию Колиных стихов, то в нетрезвом Сережином мозгу появилась мысль, что не будет ничего страшного, если он сегодня заночует здесь, тем более что для этого квартиру и меняли. О чем Сережа немедленно сообщил Коле. Коля посопротивлялся, ему было неудобно перед Олей, которую он очень уважал. Но сопротивлялся недолго, так как тоже уже был нетрезв, и тоже склонятся к мысли, что хорошо бы было как следует погулять.
Сережа немедленно позвонил жене, сообщив это известие. Оля, хотя для этого и затеяла размен, вдруг страшно расстроилась, хотя нашла силы не возражать. Она даже заплакала, повесив трубку.
Сережа почувствовал угрызения совести, услышав расстроенный голос жены, но друзья тут же выпили еще по стаканчику, и все переживания как рукой сняло. Тут же побежали еще в магазин, тут же позвонили Колиному приятелю (тоже поэту), чтобы он вихрем летел к ним, что тот немедленно исполнил, только спросив разрешения прийти со своим другом, который как раз к нему зашел.
Сережа, давно не имевший практики в серьезном пьянстве, сил не рассчитал, очень быстро устал и прилег отдохнуть. Проснулся он ночью, не сразу поняв, где находится. Горели свечи в подсвечниках, отбрасывая на стены огромные пляшущие тени, орала музыка, по всей комнате были раскиданы пустые бутылки, за столом сидели незнакомые молодые люди и девушки. Все это напоминало картинки эпохи разгула с Ваней.
Сережа никого не знал, а Коля не мог представить его компании, потому что сам мирно спал на подушках, которые он снял с дивана и разложил на полу. Сережа проследовал в туалет, потом посидел, попил винца, ни с кем не разговаривая, и снова лег спать. Когда он проснулся утром, все виденное ночью казалось как бы сном, в квартире было пусто, только царил хаос, и десятки бутылок из—под пива и вина лежали на полу.
Сережа мрачно убирал все это, опохмелиться оказалось нечем, потому что гости все тщательно выпили, и жизнь ему казалась занятием бессмысленным. От этого разочарования во всем его прекрасная жена казалась Сереже единственным, что чего-нибудь стоит в его жизни, и он чувствовал к нем огромную нежность. Убрав все, он принял ванну, потом полежал еще часок, чтобы окончательно прийти в себя. Давно он не был так нежен с Олей, как когда увидел ее, придя домой.
Как известно, человек ко всему очень быстро привыкает. Те времена, когда Сережа думал, что никто не может его любить, прошли. Теперь он даже испытывал некоторое самодовольство от того, что вот он такой человек, что может вызывать к себе такую любовь. В начале семейной жизни он капризничал отчасти потому, что испытывал желание проверить, насколько Оля его любит и терпит. И даже выглядело это со стороны довольно мило, потому что капризничал он беззлобно и с юмором, а Оля терпела эти выходки даже, я бы сказал, с радостью. Теперь же он окончательно убедился в ее любви, отчего в нем появилась самоуверенность. Оля приучила его к мысли, какой он замечательный и привлекательный. Он даже стал замечать, что она некрасива, но тут уж она ничего поделать не могла. Ее любовь даже стала казаться ему слишком навязчивой, у него даже появились мысли, что лучше бы ему что-нибудь поспокойнее, хотя в то же время ему была приятна ее зависимость от него.
Постепенно, чтобы отдохнуть от сложностей семейной жизни, Сережа чаще стал жить денек—другой в этой своей квартире. Иногда он там пьянствовал с Колей, но чаще просто лежал, слушал музыку, читал книги, наслаждаясь тишиной и покоем.
Надо сказать, что, как и задумала Оля, некоторое время это оказывало благоприятное воздействие на их отношения.
Но выяснилось, что этот отличный Олин план имеет для нее самой один существенный недостаток. Ей было трудно и день прожить без своего Сереженьки, она всегда пугалась, когда он звонил, что останется ночевать "у себя”, как это теперь называлось.
Каждый раз Оле казалось, что он больше не придет, что с ним случится что-нибудь плохое. Даже, что он найдет другую женщину. Но на этот счет я ее успокаивал. Для другой женщины он был слишком ленив. Но ведь ей он казался таким замечательным, поэтому она думала, что все его должны любить.
Если же он и на следующий день звонил, что не придет, то она совсем теряла голову. Хотя старалась не показывать это Сереже.
Тогда она пускалась на разные мелкие хитрости, например, звонила и говорила, что как раз приготовила что-нибудь вкусненькое, что купила билеты на очень интересный фильм и т.д. Все это она старалась проделывать как бы случайно, но Сережа, конечно же, насквозь ее видел, а эти хитрости раздражали его, но в то же время были приятны. Иногда она не выдерживала и просто говорила ему, что очень хочет, чтобы он пришел.
Человек нелюбящий всегда искренне не понимает, что наносит раны человеку любящему, даже сам того не желая. И Сережа не понимал, что она зовет его потому, что ей кажется, что она умрет или сойдет с ума, если его не увидит, это казалось ему Олиными капризами и глупостями.
Я помню, как однажды Сережа заехал за мной после работы и увез "к себе" играть в шахматы. Мы пили чай и играли, когда в дверь позвонили. Сережа пошел открывать, и я услышал Олин голос. С минуту они разговаривали тихо, я не слышал, о чем, потом Оля сказала:
–Милый мой, любимый! Ну пожалуйста! Мне скучно без тебя.
Надо было слышать, как она это сказала. Мне захотелось исчезнуть или спрятаться. Сережа, повысив голос, стал ее успокаивать и объяснять, что здесь еще я. В конце кондов он вздохнул и сказал: «Ну ладно». Оля ушла, мы доиграли партию. И я тоже ушел, потому что играть расхотелось.
Я шел домой в каком-то странном настроении. То есть мне было тяжело от того, что Оле плохо. И, с другой стороны, мне было немного радостно и грустно. Я все вспоминая, как она это сказала, и мне становилось грустно, что я уже какой-то другой, и вспоминались те времена, когда и я мог, наверное, так сказать. Я человек не слишком сентиментальный, но я вспоминал тех женщин, с которыми сводила меня жизнь, и было немного горько думать, что ни одна из них не смогла сказать мне это. Вернее, они что-то там говорили, но совсем не так, как это произнесла Оля. В то же время мне было как-то радостно, что есть все-таки что-то такое в жизни. Все мы стремимся быть гордыми и не зависеть ни от кого, а так ли уж это важно?
В то время моя жена уже довольно редко виделась с Сережей и Олей. Дело в том, что моя жена—человек довольно резкий, поэтому стало хорошо заметно, что Сережа совершенно упал в ее глазах. До того, что ей было неприятно с ним видеться. С присущей ей резкостью она пыталась наставлять Олю на путь истинный и раскрывать ей глаза на Сережу. Оле это не нравилось. Поэтому отношения между Олей и моей женой охладели, хотя они и оставались самого лучшего мнения друг о друге.
Я же виделся с Олей и Сережей довольно часто. Я все же надеялся, что они переживут этот кризис (в какой семье этого не бывает), и все у них наладится.
Надо отдать Сереже должное, свою жену он ни в чем не обвинял, и во всем видел только свою вину. Он жаловался мне, что все понимает, но вот поделать ничего не может. Ему было тяжело с женой, но и без нее было плохо. Он винил себя, и в то же время раздражался на нее. А понимая, что раздражаться не на что, он злился на себя и на жизнь вообще. Он очень хотел, чтобы как-то кончились эти сложности, но выхода не видел.
Оля очень мучилась, что все идет так нелепо. Она старалась понять причину его метаний, но не могла. Она искала свою вину, но в то же время чувствовала, что никакой ее вины нет.
В их чувствах царил хаос, и от этого возникали такие ссоры, когда оба не понимали, что же все-таки они хотят сказать, и говорили только для того, чтобы выговориться. Потом вдруг возникал всплеск нежности, потом опять ссора и т. д.
Я очень жалел Олю. Честно говоря, в это время я уже переживал за нее гораздо больше, чем за Сережу. Мне стало казаться, что было большим несчастьем для нее встретить Сережу. Однажды, когда я пришел к ним, а Сережа оказался "у себя”, я случайно проговорился об этой своей мысли.
–Ну что ты, – и Оля вдруг посмотрела на меня счастливыми глазами, – Если бы я его не встретила…, да я даже и представить этого не могу, – она передернула плечами, – Так бы я и прожила жизнь среди бумажек в своем архиве. Так бы я ничего и не знала. Что бы было у меня в жизни, если бы я его не встретила?
–Но ведь все так плохо.
–Нет, совсем нет. Это просто ты видишь все это. А ведь у нас столько хорошего.
Тут я с ней согласился. Действительно, плохое в жизни мужа и жены видно всем, хорошее происходит, в—основном, между ними и известно только им двоим.
–Мне иногда бывает тяжело, – сказала Оля, – но когда он рядом, я всегда счастлива. С ним я не могу быть несчастна. Я чувствую себя счастливой даже когда плачу, и когда он несправедлив, и когда мы ссоримся. Мне плохо только когда его нет. И я всегда боюсь, когда его нет.
Она подумала немного.
–Да у меня просто нет ничего в жизни, да и не было ничего, что можно с этим сравнить. Ничего, ничего.
Я слушал ее довольно долго в тот вечер, потому что о своей любви и о своем Сереженьке она могла говорить часами, и это ей не надоедало. И она становилась даже счастливой, когда все это рассказывала. Может быть даже все, что она говорила, было очень наивным, но мне так не казалось, потому что она ничего не выдумывала, и все это действительно чувствовала, а я слушал ее очень внимательно, потому что очень дорожил ее откровенностью и доверием.
С Сережей я тоже очень часто встречался. Он тоже был со мной вполне искренним. Он действительно очень переживал, очень хотел, чтобы Оля была счастлива.
Но по своему складу он, конечно, был совершенно другим человеком. То есть от всех этих сложных переживаний у него родилось множество интересных теорий и красивых идей. Он размышлял о свободе и несвободе, о трагической несовместимости долга перед другими людьми и долга перед самим собой. Он говорил многое, что само по себе было интересно и умно.
Но мое отношение к его теориям сильно изменилось по сравнению с теми временами, когда он жил один. Тогда я приезжал к счастливому Сереже, и он мне излагал свои любопытные идеи. Я отдыхал с ним, слушая его идеи о том, что нужно стремиться жить по любви, что свобода— это главное в жизни, что нужно жить так, как будто живешь последний день, и т. д.
Его идеи были мне интересны, тем более что просто висели в воздухе, никому от них не было ни холодно, ни жарко, даже была от них польза, потому что Сережа благодаря им был счастливым и приятным человеком. Но теперь из этих теорий сама по себе вытекала невозможность счастья Оли. Причем получалось это как бы не по умыслу, а как бы в соответствии с теорией, то есть что же поделаешь, если так устроена жизнь.
–Я понимаю, что я должен был бы любить ее и быть с ней счастливым, – говорил мне Сережа, – но я не могу. Не виноват же я в том, что не могу любить ее так, как любит она.
–А как ты можешь не думать о ее счастье?
–Я думаю. Но я не могу дать ей этого счастья. Нельзя построить счастье одного человека на несчастье другого. А я с ней несчастлив. И хотя я стараюсь выполнить свой долг перед ней, но не могу. Потому что я несчастлив с ней, и от этого не могу сделать так, чтобы ей было хорошо со мной. Зачем мы только встретились? Но, понимаешь, я был влюблен.