bannerbannerbanner
полная версияЕсли мой самолет не взлетит

Руслан Исаев
Если мой самолет не взлетит

Полная версия

–Сам бог велел нам ободрать это общежитие.

Тут же за столом были оговорены приемы, приводящие к беспроигрышной игре.

Вообще Ваня был человеком даже очень интересным. Как и Сережа, он пришел в институт после службы в армии. Учился он плохо, но, как мне кажется, был из тех студентов, которые каждую сессии сдают еле—еле, но все же, к всеобщему, и даже своему, удивлению, институт заканчивают. Но он был старостой группы, и впоследствии это обстоятельстве неожиданно сыграло роковую роль в его ученых занятиях.

Ваня был человеком разносторонних способностей. Помимо карт он умел играть на нескольких музыкальных инструментах. Физически он был очень развит и имел разряды по нескольким видам спорта. Был он высокого роста и напоминал рабочего с выцветшего плаката «Выполним и перевыполним» эпохи социализма. Всякие веселые словечки и прибаутки так и сыпались из него.

Подружился он с Сережей до того, что они дня друг без друга прожить не могли. В присутствии такого веселого и легкомысленного человека, как Ваня, Сережа забывал тяготившие его мысли. А Ваня, как все такие яркие личности, очень ценил тех, кто его искренне любил.

В первое время после вышеупомянутого сговора дела у шайки шли отлично. Вскоре все, кто поигрывал в карты в общежитиях института, оказались должны Ване и Сереже. Кроме нескольких таких же, как эти два друга, команд мастеров.

Но, неожиданно для Сережи, их слишком успешная деятельность на этом поприще стала подрывать материальную основу его существования, дело в том, что Ванины и Сережины партнеры все чаще стали играть в долг вводу того, что скорость, с которой Ваня и Сережа их обдирали, превышала скорость поступления денег к этим самым партнерам. Поэтому Ванины и Сережины должники садились играть с целью отыграться, а отдавать не торопились. Зря Ваня взывал к их благородству, напоминая, что карточный долг— долг чести.

Друзья заметили, что уже играют на воздух, поэтому на военном совете в шашлычной было принято нелегкое для обоих решение временно прекратить занятия, ставшие настолько успешными.

А тут еще финансовый кризис усугубился тем, что один из должников, на долг которого они возлагали особенно большие надежды, отказался расплачиваться. Зря Ваня укорял его и спрашивал, есть ли у него совесть. Этот неблагородный человек только рассмеялся и сказал: "В милицию жалуйся."

–Вот как верить после этого в честность и благородство? – вопрошал Ваня за ужином в шашлычной.

Денег у обоих как раз хватало, чтобы расплатиться за ужин. Естественно, настроение было мрачное, особенно конечно, у Сережи. От этого расстройства он сразу вспомнил, что его давно уже выгнали из института, что он нигде не работает, что не знает вообще, зачем он тут, и т.д. Но, разумеется, шашлычная – это место, созданное специально для того, чтобы мрачные мысли испарялись в полчаса.

В этой карточной деятельности Сережина жизнь протекала до весны.

Я думаю, если бы не подвернулся Ваня, Сережа в эту зиму все-таки начал как-нибудь устраивать свою жизнь, все же в двадцать с небольшим лет человек еще не умеет мириться с тем, что в его жизни нет никакой цели.

С другой стороны, если бы Ване не подвернулся Сережа, может быть Ваня и окончил бы институт.

Как-то весной Сережа заехал пообедать в институт (там в столовой кормят очень дешево). Возле входа он встретил Ваню, который выходил из института.

–Ты куда? – спросил Ваня.

–В столовую.

–Не порти желудок. Пойдем пообедаем в ресторан. Я угощаю, я стипендию получил.

И друзья отправились в ресторан. Видимо, они пообедали слишком плотно, поэтому для лучшего пищеварения решили посетить пивной бар. Причем Ваня желал курить трубку, поэтому по дороге они зашли в художественный салон, где Ваня купил себе дорогую красивую трубку ручной работы.

Потом он решил, что не может один курить трубку, поэтому купил еще одну (подешевле) в подарок Сереже.

В пивной они курили трубки, рассуждая на тему о том, что сказал бы Моцарт о творчестве Пола Маккартни. Решив, что да, был бы в восторге, друзья решили снова пойти в ресторан, потому что подошло время ужина. Дело в том, что Ваня был старостой, поэтому получил стипендию на всю группу.

Если Ваня и добился в жизни каких-то успехов, то не на научном поприще, потому что в тот день друзья после пивной отправились в дорогой ресторан. В каком последовательности происходили дальнейшие события, установить теперь невозможно. Сережа и Ваня сами потом долго спорили, вспоминая по кусочкам, но так и не пришли к единому мнению.

В-общем, Сережа очень удивился, когда проснулся в шикарном купе спального вагона, где он сказался впервые в жизни. В купе горели все светильники, потому что Ваня перед тем, как отойти ко сну, развлекался, изучая, что к чему в этом отличном вагоне. На столике стояла начатая бутылка коньяка, а Ваня сладко спал на противоположном диване, Сережа толкнул его кулаком в бок, но Веня только хрюкнул.

– Куда мы едем? —спросил Сережа, толкая его посильнее.

–Главное—двигаться. Жизнь не терпят застоя, – пробурчал Ваня, поворачиваясь спиной к Сереже.

Как ни было Сереже любопытно, куда они все же едут, но пойти узнать он был не в силах, поэтому снова заснул.

Утром проводница стала стучать в дверь. Поезд стоял на незнакомом вокзале.

Друзья немного пришли в себя, только оказавшись на свежем воздухе.

На здании вокзала было написано "Москва”.

–Ты зачем меня в Москву привез? – спросил Сережа.

–Я тебя привез? – возмутился Ваня, – Это ты потребовал сюда ехать.

Некоторое время они спорили, как все это получилось. Впрочем, Ваня уже совершенно пришел в себя, только был слегка опухший. А так как и Сережа подумал, что у него нет ну совершенно никаких причин, по которым он не может находиться на вокзале города Москвы, то он тоже развеселился.

–Думал ли ты, Сережа, еще вчера вечером, что утром будешь стоять на Красной площади? —спросил Ваня, обладавший философским складом ума.

–Слушай, у меня в карманах пусто, – пожаловался Сережа.

–Не печалься, —сказал Ваня и объяснил, отчего у него такая куча денег.

Сережа очень расстроился, даже немного испугался. Он предложил немедленно ехать обратно.

–Теперь уж нет большой разницы, сколько отдавать— успокоил его Ваня, – Раз уж заехали сюда, так делать нечего.

Друзья покорились судьбе и решили осмотреть достопримечательности столицы.

–В нашем положении главное – не трезветь ни на секунду, чтобы не начать думать, – весьма мудро рассудил Ваня, и друзья немедленно допили коньяк на скамеечке на площади трех вокзалов.

–Обратно, я чувствую, мы не так шикарно поедем, – дальновидно заметил Сережа.

Ваня уже бывал в Москве и сказался хорошим гидом. Друзья сразу же осмотрели собор Василия Блаженного из окна бара напротив. Снова Сережа пришел в себя в общежитии химико—технического института, где они пьянствовали с Ваниным школьным другом, еще с какими—то болгарином и негром. И болгарин, и негр весьма сносно разговаривали по—русски, особенно негр. Можно сказать, что в тот момент они владели русским языком даже лучше, чем Сережа, потому что когда Сережа говорил, то Ваня поворачивался к нему и спрашивал:

–Ты что-то хочешь сказать?

Друзья провели несколько незабываемых дней в Москве, строго следуя Ваниному решению не трезветь. Даже в Третьяковку они разок заскочили, где осмотрели сокровища мировой культуры, хотя несколько устало и равнодушно. Обратно они возвращались, как и предсказывал Сережа, в сидячем вагоне.

Вернувшись, Ваня немедленно обежал свою группу и сообщил, что деньги у него украли, и просил подождать.

Я помню, Сережа валялся на кровати, заложив руки за голову, когда явился Ваня, не скрывавший мрачного расположения духа, и сказал:

–Все. Надо срочно работу искать. Деньги—то надо отдавать.

Отношения этих двух людей были построены так, что получалось само собой, что Сережа должен половину. Хотя если бы такой прискорбным случай произошел с Сережей, то вполне возможно, что так же само собой вышло, что Ваня никому ничего не должен.

Поэтому друзья начали искать работу, где можно быстро заработать кучу денег. Теперь почти каждый день с утра они уезжали на эти поиски и возвращались к вечеру, пахнущие пивом.

Так прошло около месяца. Я, честно говоря, думал, что так и будет все это бесконечно продолжаться без всякого результата, но тут они приткнулись к какой-то бригаде, которая красила высотные здания. Заработки там оказались бешеные. Достаточно сказать, что весь долг они отдали с первой же получки, Ваня решил, что в институте учиться не обязательно, раз идут такие деньги, и учебу забросил. Ваню выгнали из его общежития, он тоже переехал жить в мою комнату.

Ваня с Сережей вали шикарный образ жизни. На работу они ездили на такси, ужинали в ресторане, в выходные коньяк лился рекой. Но, конечно, зарабатываемых денег еле хватало на такую жизнь. Тем более, что Ваня был человеком беспокойным и не мог сидеть на месте, когда выпьет, поэтому они тут же хватали такси и летели к каким—то друзьям и подругам. Причем сколько Ваня ни выпивал, он все равно не терял соображения и координации движений, в отличие от Сережи. Но Сережа был ему необходим, и Ваня всегда таскал его за собой, даже если Сережу приходилось тащить в буквальном смысле.

Когда по утрам в воскресенье Сережа валялся на кровати, очень плохо себя чувствуя, я видел, что он считает жизнь занятием совершенно бессмысленным. Но тут просыпался Ваня, как всегда свежий и только немного опухший, и весело говорил: «Чего приуныл? Приходится выбирать: или хорошее утро воскресенья, или веселый вечер субботы». И они начинали торопливо натягивать штаны, летели куда-то, и снова закручивалась эта шарманка, не оставляя Сереже времени задуматься, да он и не хотел задумываться.

Но тут летом Ваня решил съездить домой повидать родителей (родом он был из небольшого города в Сибири). Вернулся он только для того, чтобы сообщить совершенно неожиданное известие, что женится. Он сказал, что надоели ему все эти столицы, все эти институты, вся эта беспорядочная жизнь, и пора устраиваться. Рассуждал он очень трезво и просто неузнаваемо изменился. Даже с Сережей он пил умеренно.

 

Интересно мне было бы взглянуть на женщину, которая так повлияла на этого Ваню.

Он очень серьезно распрощался с нами, Сережу расцеловал со слезами и посоветовал ему задуматься. И уехал. И больше никогда ничего мы о нем не слышали.

Мне кажется, с отъездом Вани в жизни Сережи образовалась некоторая пустота. Но он быстро привык и даже начал чувствовать облегчение.

Дело в том, что, в отличие от Вани, Сережа не имел склонности к разгулу. Поэтому он очень уставал от всей этой веселой жизни. К тому же, хотя жизнь Сережи сложилась так, что он много пил, по натуре своей он был трезвенником. Кроме того, он был из тех людей, которым не нравится атмосфера дорогих ресторанов, которые не видят большой разницы между такси и метро. То есть Ваня вносил в Сережину жизнь массу мелких неудобств, в чем, конечно, Сережа не хотел признаваться даже себе.

Кстати, в карты он почти перестал играть и даже относился теперь к этому занятию с отвращением. Мне кажется, он занимался этим, отчасти потому, что существовал на деньги от игры, а главное – потому что карты заполняли время его жизни.

Итак, с отъездом Вани его жизнь изменилась. Сережа продолжал работать в этой бригаде. Пить он стал намного меньше. Расходы его сильно сократились. А так как зарабатывал он много, то у него появились деньги.

Внешне его облик изменился к лучшему. За последний год он сильно опустился и износился. Теперь от физической работы на воздухе он подтянулся и закалился. К тому же оказалось, что он любит красиво одеваться, а теперь, впервые в жизни, у него появилась такая возможность.

Мне кажется, была еще одна причина, по которой так круто изменился его образ жизни. Как я уже сказал, он был очень серьезным человеком. Он очень серьезно занимался науками, потом серьезно играл в карты, даже к пьянству с Ваней он относился так же серьезно, как и ко всему остальному в жизни. Теперь он так же серьезно зарабатывал деньги.

Он мог бы легко снять квартиру, но продолжал жить у меня в комнате, отчасти по привычке, а отчасти, потому что жизнь в студенческом общежития гораздо интереснее.

Таким образом его жизнь совершенно устроилась.

Так прошел следующий год. Мы все уже чувствовали скончание учебы, все строили какие-то планы. В этот период Сережа опять почувствовал некоторое раздражение от того, что его жизнь устроена так, что вот мы все оканчиваем институт, а он, такой талантливый, красит стены. К тому же все мы, как я припоминаю, были людьми счастливыми, хоть и не вполне представляли, что нас ждет дальше. А Сережа себя счастливым не чувствовал, хоть и был хорошо устроен в жизни.

Ну, мы кончили институт. Получилось само собой, что и Сережа вместе с нами окончил студенческую жизнь, то есть в том смысле, что в студенческом общежитии ему стало незачем жить, и он снял комнату.

Сережа переехал на край света, снял квартиру в Металлострое, так что я несколько потерял его из вида. Но как-то раз в субботу я собрался поехал. Это было целое путешествие. Хотя он рассказывал, как добраться, я искал очень долго. Я бродил не меньше часа, пока нашел нужный адрес.

Сережа оказался в своей комнате. Он мне заметно обрадовался, да и я почувствовал, что очень рад его видеть. Он тут же с жаром стал убеждать меня купить бутылочку по поводу встречи, как будто бы я сопротивлялся. Заметно было, что он много пил в последнее время. Он вообще был из тех людей, по которым это сразу заметно.

А когда мы выпили немного, то он заговорил с акцентом алкоголика, но после стаканчика почувствовал заметное облегчение.

Интересно, что насколько трезвый Сережа был умным и интересным собеседником, настолько с ним было трудно разговаривать, когда он выпьет, он быстро начинал нести какую-то чепуху, а его разум кружил вокруг тех двух—трех основных мыслей, которые тревожили его в то время.

Но мы все же успели поговорить до того, как он напился (что, правда, произошло очень быстро).

Он сообщил, что бросил ту денежную работу. «Почему?» – спросил я.

–Понимаешь, я не люблю деньги. А там приходилось работать. Такие деньги так просто не даются, а зачем это? Я подумал, что дали мне эти деньги? Вот я жил среди вас, и денег у меня было больше, чем у вас у всех. А все же вы были счастливее меня. Да и потом, деньги иногда даже мешают. Когда я так хорошо зарабатывал, я замечал, что женщины начинают как-то приветливей относиться, когда узнают, что я такой богатый. Хотя я их не виню, это у них непроизвольно получалось. А друзья ждут, что раз я такой богатый и хороший, то начну деньги бросать на их развлечения. И непроизвольно обижаются, если этого не происходит. Вот и получается, что и любовь, и дружба у человека, имеющего деньги, начинает носить этот денежный оттенок. Даже если он сам деньги ни во что ни ставит. Я это хорошо почувствовал. Это, конечно, не новое наблюдение. Но дело в том, что человек ничему не верит, пока на себе не испытает.

–Но все же деньги дают человеку возможность быть более свободным, жить более разнообразно.

Сережа поморщился:

– Это иллюзия—что деньги дают свободу. Наоборот. Единственное, что они дают – это возможность покупать. Я с Ваней попробовал все, что можно купить за деньги. И понял, что ничего этого я не хочу.

–Где же ты сейчас работаешь?

–В том же управлении, только в другой бригаде. Правда, получаю в четыре раза меньше, так и работаю меньше раз в сто. От той работы горбатым можно было стать.

Больше ничего о его нынешней жизни я узнать не успел, потому что вскоре он совершенно напился. Основной идеей, вокруг которой кружил разговор, была идея о том, что человеку «в наше время», если он порядочный и имеет способности, есть только один путь—спиться. Отсюда происходила идея, что человеку нужно пить, чтобы остаться человеком.

Раньше я никогда не замечал в нем зависти. Но в тот раз в его речах прозвучало раздражение на нас, его друзей, что мы—то институт окончили, хотя и не имели таких способностей. Я чувствовал, что за этим проходит невысказанная глубинная мысль о том, что так произошло потому, что все мы—люди менее порядочные, чем Сережа. Причем он почему—то считал, что только он один глубоко несчастен из-за своей порядочности, а мы все невероятно счастливы, и в нашем счастье есть что-то нечестное.

Эти его речи были почти монологом, мне только изредка удавалось вставить свою реплику.

Ушел я от него уже вечером с тяжелым чувством, потому что оставил его глубоко несчастным. А я его любил, хотя он и был вот таким. И хоть он сам даже иногда не верил, что его кто-то может любить.

К тому же я совсем по—другому представлял себе нашу встречу. Я ведь тоже шел к нему отвести душу, посидеть, спокойно поговорить, а получилось, что только слушал его лихорадочные речи.

И тяжело было видеть, что стало с человеком, который в новогоднюю ночь на первом курсе сидел на кухне и решал задачи по математическому анализу.

Слишком, слишком он ко всему серьезно относился. И я думал, что с такой серьезностью если уж он решил спиться, то это произойдет непременно.

Все же мои с ним дружеские отношения после этой встречи вновь вспыхнули. Мы виделись довольно часто.

Как я уже сказал, моя жизнь была сложной в то время. Мы с женой жили у ее родителей. Мои с ними отношения складывались натянуто, что было тем более неприятно от того, что мы все добросовестно делали усилия, чтобы эта натянутость исчезла, но от этих попыток сближения становилось только хуже. Моя жена вдруг стала все время ссориться с матерью, а так как раньше они жили прекрасно, то само собой получалось, что я— причина этого. И от этого мои отношения с женой стали усложняться, ну вы и сами знаете, как четыре вполне хороших человека могут отравить жизнь друг—другу всего лишь из-за того, что желают друг другу добра.

Я с удовольствием встречался с Сережей. Я успокаивался, глядя на человека, у которого в жизни были всего две причины для поступков: люблю или не люблю. Причем он всегда как-то удивительно легко решал, любит он или не любит.

Я вот не могу так жить. И даже не потому, что не нахожу в себе мужества делать только то, что люблю, а потому что часто не могу разобраться, что я люблю, а что—нет.

Но, правда, из-за появившейся в нем раздражительности и мнительности Сережа начал становиться тяжелым человеком, так, например, однажды он сказал:

–Ты встречаешься со мной для того, чтобы порадоваться, какой ты успешный, и как у тебя все удачно по сравнению с таким, как я.

Если уж он такие вещи мне в лицо высказывал, то можно только догадываться, насколько мрачными были его мысли в то время.

Впрочем, я не обращал на это внимания, ведь все же он был очень рад нашим встречам, а значит, все же любил меня несмотря на все эти идеи.

Впрочем, наши встречи обычно кончались бутылочкой и его лихорадочными речами.

У Сережи появились свойственные алкоголикам сложные рассуждения, кого можно назвать алкоголиком, а кого нет. Те, кто пьют водку, утверждают, что алкоголики – это те, кто пьет вино, те, кто пьют вино, утверждают наоборот, запойные утверждают, что алкоголики—это те, кто каждый дел по чуть—чуть, и т.д. То есть каждый пьющий выводит при помощи этих рассуждений, что сам он все же еще не совсем алкоголик.

Тут в Сережиной жизни наступал период, который неизбежно должен был наступить, то есть он начал менять работы, и везде либо ему что-то не нравилось, либо его просили уйти. Работал он то контролером, то инспектором, то дежурным, то есть на таких работах, от которых кони не дохнут.

В этот период я редко к нему ездил. Он сам иногда звонил мне, и мы ехали к нему, или еще куда-нибудь, потому что принимать такого человека в таком приличном доме, как дом родителей моей жены, было, конечно, невозможно. Впрочем, вид у него был еще не совсем опустившийся, то есть даже трудно так сразу сказать, какие в нем произошли внешние изменения от пьянства, но все-таки это становилось заметно уже при первом взгляде.

Этот период в его жизни продолжался года два. Трудно рассказывать о том, каким был человек в ранней молодости. В этом возрасте, возле двадцати лет, все в личности очень зыбко, неверно, необъяснимо. Часто основой характера человека кажется то, что не только не является основой, но просто нанесено обстоятельствами, влиянием других людей. А из-за того, что в этом возрасте человек еще плохо понимает себя, свои истинные стремления, то даже его главные черты изменяются до неузнаваемости под действием его незрелых мыслей. То хорошее, что в нем есть, может служить причиной плохих поступков и т.д.

Но с годами все наносное уходит, человек приучается быть самим собой и понимать себя. У человека появляются устойчивые взгляды, он вырабатывает свою жизненную философию. Счастлив тот, кто находит счастливую философию.

Все это в полной мере относится к Сереже, потому что постепенно и сам он, и его образ жизни изменились до неузнаваемости по сравнению с периодом его метаний и неудовлетворенности.

Как-то раз мы встретились с ним после довольно долгого перерыва.

–Как у тебя дела? – спросил Сережа.

Я немного подумал прежде чей ответить. С одном стороны, пожаловаться было вроде не на что. Я начал делать карьеру, и мое положение в компании было очень хорошим. Мы, наконец, разменяли квартиру родителей, и теперь у меня с женой была своя однокомнатная квартира. К тому же у меня родилась дочь.

–Хорошо, – сказал я, рассказав обо всем этом.

–Вот и видно по тебе, что ничего не хорошо, —сказал Сережа, – ты просто считаешь себя обязанным думать, что все у тебя хорошо, а на самом деле ничего этого тебе не нужно, и совсем даже тебе все это не нравится.

–Ну а что делать? Если бы я стал расстраиваться, то стало бы только хуже.

–Я вот над чем иногда думаю, – сказал Сережа, – а вот если бы тебе сказали, что ты смертельно болен, и у тебя осталось, скажем, шесть месяцев. Как бы ты их прожил?

Это, конечно, представить трудно и даже страшновато. Но я подумал, что, пожалуй, не хотел бы прожить их так, как живу сейчас. Но, к счастью, у меня есть в запасе неопределенный срок.

–Я вот читал повесть, – сказал Сережа, – где автор рассказывает о человеке, среднем человеке, достигшим среднего достатка, считающего, что все у него есть. И вот он узнает, что смертельно болен. По мысли автора, от этого сознания он тут же начинает испытывать необходимость прожить по-настоящему хотя бы этот остаток. То есть оставляет старую жизнь и пытается найти настоящих людей и настоящие чувства. Тут, естественно, все у него начинает идти как по маслу, он возобновляет дружбу с настоящими друзьями, которых он растерял в ежедневной суете, женится на своей школьной любви, которая была очень несчастна, бросает нелюбимую работу, и вдруг обнаруживает в себе талант художника. Ну а когда от этого срока не остается ничего, кроме последних месяцев мучений и беспомощности, он принимает яд и отходит в лучший мир, оставив несколько гениальных полотен, женщину, которая наконец поверила, что есть в жизни настоящее, верных друзей, потрясенных и ободренных его мужеством.

 

–Ну и что? – спросил я, еще не понимая, куда он клонит.

–А то, что я знал человека, который оказался в такой ситуации. Он знал, что ему остался год или немного больше. Так вот он не любил жену, работу, вообще, можно сказать, ничего не любил в своей жизни, и, между прочим, он хорошо знал, чего хочет. То есть у него была женщина, которую он любил, но он был человеком очень порядочным и любил ее только на расстоянии. Но она об этом знала и тоже его любила. К тому же, прямо как в той повести, в свободное от своей тяжелой, нудной работы время он резал по дереву и мечтал посвятить себя этому занятию. И, между прочим, талант у него был.

Так вот он, зная, что скоро умрет, благополучно работал на своей очень вредной при его болезни работе, пока мог. Только стал пить, отчего его болезнь быстро прогрессировала. После чего умирал, очень тяжело и медленно, в состоянии полной беспомощности в течение полугода, чем очень замучил своих близких, которые и раньше—то относились к нему с раздражением. Кстати, эти свои художественные упражнения он совершенно оставил, когда узнал диагноз. И ты думаешь, что его кто-то заставлял так жить? Да его жена и до этого сотни раз предлагала ему убраться. А он все же тянул этот воз своих обязанностей, которые ненавидел, более того, которые были не так уж нужны тем, для кого он это делал.

–Ну, видимо, мужества у него не было, – сказал я, – или слишком у него были развиты представления о своем долге. Поэтому он и не мог, не нашел в себе сил поступить так, как герой этой повести.

–Нет, дело не в этом. Пока он был еще в силах, мы много времени проводили вместе. Я почему—то действовал на него успокаивающе, как он мне говорил. Но, правда, свободного времени у него было немного, потому что он доделывал капитальный ремонт в квартире, успел закончить как раз к тому моменту, когда слег окончательно. Так вот совсем не в мужестве дело. Просто близость смерти, как мне кажется, отняла у него последние силы, а не прибавила, как это следует до мысли автора повести. Мой знакомый увидел тщетность человеческих усилий, понимаешь? И просто катился по инерции по своим рельсам.

–Мне кажется, мы несколько запутываемся и теряем нить, – сказал я, – начали мы с разговора о моей жизни.

–А теперь подумай, что все мы, люди, неизлечимо больны. Разница только в сроке. Ты не любишь ту жизнь, жить которой считаешь себя обязанным, и так же, как тот мой знакомый, катишься по рельсам обязанностей, которыми тебя опутала жизнь. И иногда мечтаешь, что вот все как-то чудом изменится, и заживешь ты по-настоящему. Скажи по—честному, ты ведь искренне уверен, что преуспел по сравнению со мной?

–Откровенно говоря, да.

–А теперь подумай, чем твоя жизнь отличается от моей. Только тем, что ты приложил все силы к тому, чтобы приобрести эти рельсы, ты кропотливо трудился над тем, чтобы заиметь профессию, которую ты не слишком любишь, приобрел семью, которая тебя уже тяготит. И сейчас ты продолжаешь делать все, чтобы этот воз стал еще тяжелее, а сам ты стал еще более несвободным. А я отличаюсь от тебя только тем, что у меня нет ни этих рельсов, по которым я обязан катиться, ни этого воза мелочей, который я обязан тащить, и кто же из нас более преуспел?

–Все равно я.

Сережа рассмеялся:

–Просто ты не находишь в себе мужества не только делать то, что ты любишь, но ты даже не находишь в себе сил разобраться, что ты любишь, а что не любишь. Понимаешь, я не могу делать то, чего не люблю, то есть я не буду приобретать то, что может сделать меня несчастным.

–Ты просто не понимаешь, что в любой вещи есть две стороны. То есть, например, в семейной жизни есть много хорошего, хоть и бывает скучно, так же и в работе, во всем остальном.

–На счет двух сторон ты совершенно прав. Но есть такое свойство жизни, что сначала следует хорошая сторона, а затем начинается плохая. Согласись, что, например, в отношениях с женщиной сначала идет все хорошее, потом все больше становится плохого, а хорошее постепенно исчезает. То есть то, что человек любит в данным момент, может через некоторое время стать просто еще одним камнем на его жизненный воз.

–Ну а что же тут, по—твоему, можно сделать? Что же теперь, не иметь ничего?

–А я в своем жизни уже и делаю. Я поклялся делать только то, что люблю. И только до тех пор, пока люблю.

–Ну и что ты приобрел в результате по сравнению, скажем, со мной? Эту койку в съемной квартире?

–Я приобрел свободу.

–Ну а вот когда мы жили вместе в общежитии. Ведь все же ты испытывал неудовлетворенность своей жизнью.

–Я был тогда несформировавшимся человеком. Я не понимал, чего я хочу. Но и тогда уже, как я помню, я не умел делать то, чего я не люблю. Поэтому меня и мотало из стороны в сторону. Занялся познанием мира и понял, что это суета. Играл в карты— тоже суета. Предавался удовольствиям— суета. Зарабатывал деньги— так из всех сует это самое суетное занятие. Все суета сует.

–И чего же ты теперь хочешь?

–Ничего. Я счастлив. Я не делаю ничего такого, чтобы мне не нравилось. Поэтому у меня нет ни малейшего повода, чтобы быть несчастным.

И я оставил вполне счастливого человека лежащим на скрипучей кровати и поехал домой. Все эти мысли я примерял к себе и со страхом думал, что и в моей жизни может наступить момент, когда я разочаруюсь во всех своих стремлениях.

Кстати, Сережа как-то сказал по поводу этих моих страхов:

–Просто тот, кто не понял, что все суета, с некоторым страхом смотрит на человека вроде меня. Но на самом деле только с этого момента человек и может быть по-настоящему счастлив.

Итак, Сережа пришел к выводу, что для счастья совершенно необходимо быть свободным. А свободным человек может быть только когда не имеет ничего. Ни хорошего, ни плохого.

–Причем то, что кажется человеку хорошим и приятным, делает его особенно несвободным, —сказал как-то Сережа. Потому что от плохого он зависит меньше. Нет ничего трудного, чтобы делать то, что не нравится жене, которую человек не любит. А вот для того, чтобы поступать как ему хочется, и как требует его совесть, когда это может принести несчастье жене, которую он обожает, нужна сила.

Посте этого мне опять некоторое время было не до Сережи. Потому что я разводится со своей первой женой, женился второй раз, перешел на другое место работы и т. д.

–Ну и зачем ты все это проделывал? – спросил Сережа, когда мы с ним встретились.

–Понимаешь, – объяснил я то, что для меня в объяснениях не нуждалось, – с женой мы были несчастливы, и поэтому решили разойтись. А с этой женщиной я буду счастлив.

–Бедняга, —пожалел меня Сережа, —накидал в свой жизненный воз очередную порцию камней и надеется быть счастливым. Мне кажется, что в своем кажущемся движении к счастью ты от него только отдаляешься.

–Почему это?

–А вот ты развелся с женой. Теперь у тебя появились новые сложные отношения с бывшей женой и дочерью. К тому же ты будешь платить алименты и уже создал новую семью, то есть теперь тебе придется больше думать о том, сколько денег дает тебе работа, чем о том, сколько она тебе приносит удовольствия. К тому же через пару лет ты убедишься, что новая жена не лучше прежней, и начнешь сожалеть. Будешь не любить детей от новой жены, а любить будешь дочь. И если что-то в жизни дочери сложится плохо, то будешь мучить себя мыслями, что в этом виноват ты. Я тебе обещаю, что от этого всего твоя жизнь станет сложнее и несчастливее.

–Иди к черту, —сказал я, а Сережа засмеялся.

То есть в это время Сережа создал такую жизненную философию, которая ему подходила. То есть приобрел систему взглядов, из которых вытекало, что он счастлив и вполне имеет право быть таким, как он есть. И все объяснилось до того хорошо и понятно для него, что неудовлетворенность почти совсем его покинула. Я написал “почти”, потому что, конечно, даже человек настолько счастливый, каким был Сережа в то время, все же чувствует, что что-то в жизни не так. Конечно, он имел зародыши (очень ничтожные) таких качеств, как честолюбие, стремление к материальной обеспеченности, которые не были удовлетворены. Но и в этом Сережа нашел своеобразное удовольствие от того, что может подавлять в себе суетные стремления.

Рейтинг@Mail.ru