Розалин Майлз
Кто готовил Тайную вечерю? Женская история мира

Женщины притязали на полную свободу

Физическая независимость, проявлявшаяся в занятиях спортом и войной, свидетельствует и о более глубокой свободе – той, к которой последующие эпохи были всего нетерпимее, так что у нас она даже не имеет адекватного названия. Обычаи менялись от страны к стране, от культуры к культуре; но очевидно, что при рождении цивилизации женщины в целом пользовались куда большей свободой от ограничений «скромности» или даже целомудрия, чем в любую последующую эпоху. Например, многие общества совершенно не стеснялись женской наготы – и речь не только о нагом теле юной спортсменки или гимнастки. Взрослые женщины также регулярно раздевались на публике в культовых целях, практикуя в обнаженном виде важные церемонии и ритуалы, как юмористического, так и серьезного характера. Свидетельства аттических ваз, датируемых IX–VIII вв. до н. э., неоднократно показывают, как за погребальной процессией афинского гражданина идут обнаженные плакальщицы, а с ними обычно и сама вдова.

Рука об руку с физической свободой шли и ключевые сексуальные свободы такого рода, какого можно ожидать от матриархального общества. Там, где женщины правят, женщины проявляют инициативу и в любовных делах: из двадцати любовно-эротических песен, дошедших до нас из Египта XIII века до н. э., шестнадцать принадлежат женщинам. Одна из них без всякого стыда сообщает: «Я влезла в окно, нашла брата моего в постели – и сердце мое преисполнилось радости». Другая еще более откровенна: «Мой милый, мой красавец! Я умираю от желания стать твоей супругой и хозяйкой всего, что у тебя есть!»^[75] Из других частей света до нас дошли не столь цветистые, более приземленные обычаи. Когда Юлия Августа, жена римского императора Севера, стала расспрашивать пленную шотландку о сексуальной свободе, которой, по рассказам, пользовались британские женщины, та ответила ей таким упреком: «Мы исполняем требования природы куда лучше, чем вы, римлянки, ибо открыто сожительствуем с лучшим из мужчин, в то время как вы втайне позволяете себя растлевать самому порочному»^[76]. И это «исполнение требований природы» относилось не только к людям, как показывает Элиза Боулдинг:

Свобода, с которой кельтские женщины пользовались сексом, очевидна из рассказов о королеве Медб, которая предложила «дружбу чресел» хозяину быка в обмен на сдачу животного в аренду [для покрытия ее коров]. «Дружбу чресел» предлагала она и за помощь в рейдах и битвах. Судя по всему, все стороны, включая и ее мужа, считали такую сделку вполне благоразумной^[77].

Не менее благоразумными, судя по всему, считались те права и обязанности, на которые женщины претендовали не ради собственного удовольствия, а во славу Великой Богини. Они были обширны и разнообразны: от ритуального обнажения до гораздо более темных мистерий, рассказ о которых грозил предательнице смертью. Даже на самом базовом уровне служение Богине, по-видимому, требовало наготы или полуобнаженности: на пещерной росписи из муниципалитета Когуль близ Лериды в Каталонии мы видим, как девять женщин с тяжелыми отвисшими грудями, в одних лишь шапках и колоколообразных юбках, исполняют ритуальный танец плодородия вокруг маленькой мужской фигурки с непропорционально крупным пенисом. Плиний также рассказывает, что женщины в древней Британии совершали свои ритуалы, раздевшись и выкрасив себя коричневой краской^[78]. Ключевым элементом поклонения Богине был священный, часто оргиастический танец, стандартной практикой – употребление опьяняющих веществ или галлюциногенов: Богиня требовала полного самозабвения.

В некоторых культурах Богиня требовала и сексуального служения, которое, совершенно не понятое позднейшими историками, как следствие, получило в дальнейшем откровенно неверный ярлык. Вот как описывал этот ритуал Геродот в V веке до н. э.:

Но худший из вавилонских обычаев – тот, что принуждает каждую женщину в стране раз в жизни воссесть в Храме Любви и совершить соитие с каким-нибудь незнакомцем. Мужчины проходят мимо и выбирают, а женщина не может отказаться: отказ считается грехом. После совокупления она становится святой в глазах богини и возвращается к себе домой^[79].

Везде на Ближнем Востоке или в Средней Азии, где историки встречают эту практику, ее неизменно именуют «ритуальной проституцией». Поистине, невозможно сильнее унизить истинную функцию кадишту, священных женщин Богини! Ибо в акте любви мужчины почитали в лице этой женщины саму Богиню, восхваляли ее дар секса, столь мощный, святой и драгоценный, что в благодарность за него стоит возводить храмы и воздавать поклонение. Совокупление с незнакомцем было чистейшим выражением воли Богини и не несло на себе никакой печати позора. Напротив: этих святых женщин неизменно именовали «священными», «непорочными» или, как в шумерском Уреке, ну-гиг – «незапятнанными»^[80].

Эта антиисторическая проекция позднейших предрассудков («секс = грех, секс вне брака = проституция») противоречит историческим источникам, подтверждающим высокий статус этих женщин. Например, Кодекс Хаммурапи тщательно разграничивает пять разрядов храмовых женщин и защищает их право служить Богине так же, как служили их матери. Он также проводит четкое различие между священными женщинами и светскими проститутками; ведь в самой фразе «ритуальная проституция» заключено любопытное предположение, что обычной проституции в те времена не существовало.

Разумеется, она существовала; и характерная для всех эпох меркантильность «девушки, живущей от себя» ярко проявляется в дошедшем до нас анекдоте об одной из самых знаменитых египетских куртизанок, Архидике. Слава о ее сексуальном искусстве была столь велика, что мужчины губили себя ради ее благосклонности. Один искатель, отвергнутый, поскольку не мог заплатить требуемую цену, вернулся домой, лег спать и увидел сон о том, как занимается любовью с Архидикой. Узнав об этом, разъяренная Архидика привлекла его к суду, заявив, что он все же насладился ею и должен уплатить положенную цену. Суд признал законность этого требования, однако, после долгих обсуждений, включил в решение такой пункт: поскольку клиенту всего лишь снилось, что он наслаждается Архидикой, пусть он во сне ей и заплатит!^[81]

Поэтессы, жрицы, царицы, матери, влюбленные, спортсменки, воительницы и алчные куртизанки – отдельные женщины, чьи имена впервые звучат в истории человечества, являют собой впечатляющее зрелище. Никто еще не внушал им, что женщины физически слабы, эмоционально нестабильны или не тверды умом, так что они вошли, например, в анналы минойского Крита как купчихи, ремесленницы, мореплавательницы, крестьянки, колесничие, охотницы и служительницы Богини, явно не ведая об открытии более «цивилизованных» обществ, что женщины якобы «от природы неспособны» ко всем этим ролям. Женщины оставили о себе память на всех уровнях, во всех родах занятий: от блестящей Аспазии, куртизанки, ученой и политика, подруги Перикла в Афинах V века до н. э., до ее современницы Артемисии, первой известной нам женщины-капитана корабля, чье командование флотом в битве при Саламине было столь гибельным для греков, что афиняне объявили огромную награду за ее голову. К несчастью, Артемисия выжила в Греко-персидских войнах лишь для того, чтобы умереть от любви – броситься в море с утеса, когда ее отверг некий юноша.

Все это были реальные женщины, абсолютно живые даже в миг смерти – женщины, хорошо знавшие свою силу. Их сильные стороны признавались и утверждались множеством общественных обычаев и законных прав, о которых рассказывают многочисленные исторические свидетельства: правом на физическую и сексуальную свободу, доступ к власти, образованию, полноценное гражданство, правом распоряжаться своим состоянием и имуществом, правом на развод, на опекунство над детьми и совершение финансовых сделок.

Ценность, которую придают женщине законы и обычаи тех времен, восходит к особому женскому статусу; а он, в свою очередь, исходит напрямую из восприятия женщины как воплощения Великой Богини. Разумеется, у каждой страны, племени, города и даже деревни была своя версия «Госпожи»: однако эта фигура универсальна. Своим почитателям она казалась вечной:

Я Исида, повелительница всех земель. Я установила законы для всех, назначила то, чего никто не может изменить… Я та, кого среди женщин именуют божественной: я отделила землю от неба, сделала ясными пути звезд, предписала путь солнцу и луне… Я свела вместе мужчин и женщин… То, что я предписала как закон, ни одному мужчине не разрушить^[82].

Что побудило мужчину принять этот вызов? Или сперва следует спросить: какова была роль мужчины в изначальной драме поклонения Великой Матери? Временный любовник, жертвенный царь, легко заменяемое орудие. Женщина была всем, он – ничем. Не слишком ли это? В огромной и все расширяющейся вселенной человеческого сознания необходимо было какое-то место, какое-то значение и для мужчины. Однако, когда борьба за осмысление жизни вошла в свою следующую стадию, люди сочли, что единственный выход – перевернуть существующее вероучение вверх тормашками. Мужская гордость восстала, бросила вызов женской власти и начала войну полов, разделившую человечество на грядущие тысячелетия; мужчина принялся утверждать свою мужественность через смерть и разрушение всего, что делало женщину Великой Матерью, Богиней, воительницей, возлюбленной и царицей.

3. Восстание фаллоса

 
Святой Шива, Божественный Линганавт,
Небесный Корень, Надмирный Пенис,
Господин Фаллос, твой сияющий лингам
Столь велик, что ни Брахма,
Ни Вишну не в силах измерить его протяженность.
 

Индуистская молитва

 
Он пустил стрелу, и она пронзила ее чрево,
Он распластал ее внутренности, рассек ей сердце,
Он погубил ее жизнь,
Он поверг ее тело и встал над ним, как победитель.
 

Царь Мардук побеждает Великую Мать в вавилонском эпосе о сотворении мира, около 2000 года до н. э.

Мужчины стремятся уничтожить в женщине все свойства, придающие ей мужскую силу, ибо в их глазах она уже вооружена ни с чем не сравнимой силой – способностью приводить их в мир.

Норман Мейлер

«В начале, – пишет Мэрилин Френч, – была Мать». Эта мать, какой видели ее «дети», остается с нами и по сей день: ее великанские груди, выпирающий живот и ягодицы, широко раскрытая вульва и толстые, как бревна, ноги дошли до нас в знакомых статуэтках, которых в одной только Европе находят десятки тысяч. Рядом с этой мощной стихийной силой человеческий мужчина и впрямь выглядит довольно жалко. Каждый миф, каждая хвалебная песнь Великой Богине по контрасту подчеркивает незначительность мужчины, часто в едко сатирических тонах: так, иллюстрированный Папирус Тамениу времен XXI египетской династии (1102–952 гг. до н. э.) изображает нагую Богиню накрывающей собой весь мир: ее усеянные звездами груди, живот и промежность сияют в небесах, а бог-мальчик Геб, распростертый под ней на земле, тщетно старается достать до нее воздетым фаллосом; хоть он и изображен преувеличенно крупным, но для такой задачи явно не подходит. И этим сексуальные унижения со стороны Великой Матери не ограничивались. У канадских виннебаго храбрец, хоть однажды увидевший во сне Богиню, знал, что отныне ему предназначена ужасная судьба кинэда: его принуждали носить женскую одежду и во всем подчиняться сексуальным желаниям других мужчин. Подобных примеров страшной и неоспоримой власти Богини известно бесчисленное множество, в самых разных культурах; как объясняет Роберт Грейвз, «под властью Великой Матери господствующим полом была женщина, а мужчина – ее запуганной жертвой»^[83].

Ибо, когда весь смысл, вся магия, вся жизнь принадлежали женщине, в жизни мужчины вовсе не оставалось ни значения, ни цели. «Младенец, кровь, крик, танец – все это дело женщины, – говорил один австралийский абориген. – Мужчинам остается только совокупляться». По мере того как пробуждалось и углублялось сознание человека, на место этой пустоты приходила зависть – «зависть к матке, протест мужчины, пораженного, по-видимому, эксклюзивной властью женщины создавать новую жизнь». Оскорбленные монополией женщин на все природные ритмы, мужчины начали изобретать свои собственные. Однако поначалу эти мужские ритуалы были всего лишь попытками подражать биологической работе женского тела – что многие ныне существующие первобытные культуры открыто признают: «В начале у нас не было ничего… все это мы взяли у женщин»^[84].

Подобных имитаций множество по всему миру: типичный случай – отвратительный ацтекский ритуал, при котором жрец, совершающий жертвоприношение, надевает содранную кожу жертвы. Затем он «разрывает кровоточащую человеческую кожу и является из нее, как росток из зерна», становясь одновременно и самой новой жизнью, и тем, кто дарует новую жизнь силой своей магии^[85]. Еще более ужасное испытание ждало каждого мальчика, проходящего инициацию, в австралийском племени аранда:

…ритуальный «хирург» берет пенис мальчика, вводит глубоко в уретру длинную тонкую кость, а затем снова и снова рассекает пенис заостренным кремнем, используемым как скальпель. Он прорезает слои плоти, пока не достигнет кости, а рассеченный пенис не вскроется, словно вареная сосиска^[86].

Эта отвратительная церемония, которую белые поселенцы окрестили «подрезанием», не давала покоя их цивилизованным умам: зачем такое творить? Если бы они понимали язык аранда, им все стало бы ясно. Слово, означающее «рассеченный пенис», у аборигенов происходит от слова, означающего вагину, а все мальчики, прошедшие это испытание, получают почетный титул «обладатель вульвы». Последующие ритуалы включали в себя также регулярное открытие ран, дабы показать, что инициированный способен «менструировать»^[87].

Говоря словами Маргарет Мид: «Как будто мужчины могут стать мужчинами, лишь принимая на себя те функции, которые женщинам даются от природы»^[88]. Для Юнга секрет всех мужских ритуалов инициации в том, чтобы «снова пройти через мать», ощутить страх, боль, кровь – и родиться заново, уже не как младенец, а как мужчина и герой. Однако это «через мать» не означает какого-либо эмпатического отождествления с женщиной. Напротив, ключевой элемент здесь в том, что таинство рождения отнимается у женщин и становится мужской мистерией, первым «оружием в борьбе мужчин против оков женского владычества, установленного матриархатом»^[89]. Мужчины стремились не просто имитировать и превзойти, но и отобрать у женщин способность создавать новую жизнь. Эта борьба происходила на всех уровнях: не случайно Зевс порождает из своей головы Афину – «перевертыш» изначального мифа о творении, находящий себе параллели и во многих других мифологиях. Это настоящая революция: бунт слабых против сильных, угнетенных против угнетателей, переворот ценностных структур и интеллектуальных привычек.

И сама человеческая мысль в своем развитии двигалась путем, облегчающим переход к господству мужчин. Едва люди пересекли ментальный порог, отделяющий символическое и магическое мышление от понимания причин и следствий, стала ясна роль мужчины в появлении детей. Женские ритмы теперь виделись не божественными, а человеческими, а понимание, что именно мужчина становится причиной беременности, завершило революцию, уже начатую его обидой и сопротивлением. Вот как пишет об этом историк Джин Маркдейл:

Когда мужчина начал понимать, что играет ключевую роль в оплодотворении, прежнее понимание мира внезапно рухнуло. Это была важнейшая революция в истории человечества, и поразительно, что ее не рассматривают на одном уровне с изобретением колеса, сельского хозяйства или использования металла… Много веков мужчину дурачили… так что равенства теперь было недостаточно. Теперь он ясно сознавал свою власть – и желал господства^[90].

А какое орудие господства лучше фаллоса – который к тому же всегда под рукой? Мужчина восстал против вечного, прирожденного могущества женщины, начал отвоевывать собственный смысл и значение: что здесь могло послужить ему эффективнее, чем лучший друг каждого мужчины, его пенис? В своей реальной ипостаси, хрупкий и капризный, подверженный то нежеланному возбуждению, то упрямым отказам и непредсказуемым падениям, пенис не смог бы состязаться с непоколебимой и надежной мощью женской матки. Но, вознесенный над реальностью и превращенный в символ, ставший «фаллосом», навеки запечатленный в материалах, доказавших свою стойкость перед лицом времени – в металле и камне, – он отлично сыграл свою роль.

Свершился переворот, и сила оказалась на стороне мужчины. Из жалкого последыша творения, в чьей мужественности никто, кроме него самого, никакой магии не видел, он превратился в тайну и источник жизненной силы Великой Матери. Теперь власть принадлежала не ей, а ему. Он владел священным органом, порождающим новую жизнь: фаллос, а не матка, стал теперь источником всего живого. Власть фаллоса сделалась императивом: все, что существует – из него, от него, через него, ради него. Так родилась новая религия.

Это не означает, что пенис и его символический эквивалент фаллос были неизвестны ранним человеческим обществам до того, как в начале железного века – приблизительно 3500 лет назад – по миру распространилось понимание биологической роли отцовства. Фаллические эмблемы появляются уже на древнейших стоянках человека, а со времен «Неолитической революции» (на Ближнем Востоке около 9000–8000 лет до н. э.) начинают впечатлять как своей распространенностью, так и размерами. Например, на алтаре, обнаруженном в Граймс-Грейвс в Норфолке, Англия, во чреве заброшенной неолитической каменной шахты, стояла чаша, семь пар оленьих рогов и мощный фаллос, высеченный из мелового камня – все в качестве приношений Великой Богине, фигура которой высилась перед алтарем. Так что, каковы бы ни были их пропорции (а иные из этих любовно изготовленных каменных или глиняных моделей явно отражают самые смелые мужские фантазии!), эти эмблемы создавались лишь как элемент поклонения Богине, и сами по себе священными не были.

Да, как ни парадоксально, культ фаллоса изначально ввела сама Великая Богиня. В мифе об Исиде, поклонение которой распространилось с Ближнего Востока по всей Азии и даже по Европе, Богиня приказывает воздвигнуть в своем храме в Фивах деревянный лингам Осириса. Следовательно, поклонение Богине включало в себя изготовление приношений в виде фаллических символов или эмблем: египетские женщины в своих священных процессиях носили изображения Осириса, и каждое было снабжено подвижным фаллосом «непропорциональной величины», по замечанию одного недовольного наблюдателя; схожую модель поклонения Богине мы встречаем и у греческих женщин, использовавших в своих ритуалах фаллос на веревочках. В экстатическом воодушевлении бога вносили в храм, где самые почтенные городские дамы увенчивали фаллос цветами и покрывали поцелуями во славу Великой Богини, как знак, что она принимает это приношение^[91].

Однако, пойдя на повышение – из необязательного дополнения превратившись в ведущего актера изначальной драмы – пенис оказался на удивление жаден до фимиама и рева толпы. В Греции фаллосы начали вырастать повсюду, словно зубы дракона: гермы-хранители (колонны-фаллосы) демонстрировали свою мощь на каждом углу, а Делос в III веке до н. э. хвалился целой аллеей исполинских пенисов, воздвигнутых на таких же гигантских тестикулах, словно тяжелая артиллерия, грозящая небесам. На другом берегу Адриатического моря, в Италии, бог Фаллес был знаком каждой семье как одно из обычных домашних божеств, а многие города, как Помпеи, были всецело преданы поклонению богу-фаллосу Приапу – факт, которым суровые позднейшие мудрецы поспешили объяснить гибель Помпей в 79 году н. э. от извержения Везувия. В Дорсете, Англия, древние бритты воплотили гордость своей созидательной силой в исполинской фигуре «Великана из Серн-Эббас»: сорока футов ростом, с эрекцией до груди, гордо вздымает он массивную фаллическую дубину, наглядно демонстрируя, кто круче всех в истории человечества.

Однако ни одна страна мира не предавалась поклонению фаллосу с таким энтузиазмом, как Индия. Здесь, как настаивают творцы ее мифов, можно найти «величайший в мире фаллос», «небесный жезл» бога Шивы, который рос, пока не пронзил все нижние миры и не уперся в небеса. Это зрелище так потрясло двух других основных богов индуистского пантеона, Брахму и Вишну, что они пали ниц и поклонились ему и приказали всем мужчинам и женщинам поступать так же. О том, как неукоснительно выполнялась эта заповедь на протяжении многих тысячелетий, можно судить по изумленным рассказам западных путешественников о местном старинном обычае. Купцы, миссионеры и колониальные захватчики сообщали, что каждый день жрец Шивы нагим выходит из храма и проходит по улицам, звоня в колокольчик: по этому сигналу все женщины выходят на улицу и целуют его святые гениталии, представляющие лингам бога^[92]. Как мог воспринимать это средний англичанин викторианской эпохи? Да это какая-то страна чудес!

Завоевав себе священный статус, фаллос возрос в значении, размере и святости. Начиная с этой эпохи, мужское превосходство выражается именно через этот орган, неотступно напоминающий о мужской силе и власти. В расширенном (до бесконечности) восприятии фаллос становится источником не только силы, но и всякого культурного строя и смысла. Обращение к пенису для мужчин подкрепляет все приветствия, все обещания: за словом testament [завет, завещание (англ.). – Прим. пер.] стоит римское testes [мужские гениталии (лат.). – Прим. пер.], а арабы восклицали: «О Отец Мужских Органов, будь свидетелем моей клятвы!» и в качестве знака уважения разрешали шейху или главе рода при встрече осмотреть свои гениталии^[93].

Все сильнее и все разнообразнее начала ощущаться власть священного фаллоса над женщинами. В храмах Шивы «священному пенису» посвящали девушку-рабыню, специально выбранную за ее «подобную лотосу красоту»: на груди и на выбритом лобке ей татуировали эмблему бога. Как письменные источники, так и археологические свидетельства по всему миру подтверждают, что женщины массово взывали к «господу фаллосу», прикасались к священным деревянным или металлическим фаллосам, целовали и даже садились на них в надежде излечиться от бесплодия; вполне возможно также, что в некоторых случаях эти фаллосы лишали их девственности. В отдаленных деревнях Южной Франции, к большому смущению и недовольству Католической Церкви, еще в XVII веке процветал во всем своем приапическом величии провансальский культ «святого» Футена. Статуе «святого» не давали покоя женщины, стремившиеся отколоть от его деревянной части щепочку, сварить в кипятке и выпить воду в надежде, что это поможет им зачать; однако священники постоянно его подновляли, поддерживая репутацию «неистощимого пениса»^[94]. Быть может, самым извращенным был кельтский ритуал, соблюдаемый в Уэльсе еще в правление Хивела Да ап Каделла (Хивела Доброго), в 909–950 гг. н. э. Здесь, если женщина хотела привлечь мужчину к ответу за изнасилование, она должна была поклясться в правдивости своего обвинения, положив одну руку на святые мощи, а другой взявшись за «согрешивший член» своего обидчика^[95] – быть может, чтобы возбудить в нем совесть? Это напоминание о том, что мужской орган может быть не только инструментом любви, но и оружием войны, как нельзя лучше иллюстрирует монументальный фаллос из Карнака, воздвигнутый в XIII столетии до н. э. фараоном Египта Мернептахом: надпись на нем гласит, что после боя царь отсек пенисы у всех побежденных врагов и привез домой в общей сложности 13 240 штук.

Как показывает датировка этого эпизода, восстание фаллоса не означало немедленного свержения Великой Богини. Напротив, очень интересно наблюдать за тем, как мифы, сюжеты и ритуалы, связанные с ее почитанием, в течение значительного временного периода адаптировались и приспособлялись к потребностям рвущегося к власти мужского принципа. Этот переход власти от Богини к Богу, от Царицы к Царю, от Матери к Отцу происходил ступенчато, и стадии его запечатлены в мировой мифологии, словно геологические формации в скале. На первой стадии Великая Мать одна творит мир – или же она и есть мир: у нее множество детей, бывают случайные любовники, но она первична и не знает себе равных. На второй стадии рядом с ней описывают или изображают спутника – возможно, сына, младшего брата или юного возлюбленного: изначально он намного ее младше, но затем возрастает в силе и становится ее супругом. На третьей стадии Бог-Царь-Супруг правит с Богиней на равных – эта стадия готовит ее свержение: и наконец Мужчина-Бог царствует в одиночестве, а Богиня, мать и женщина, низвергнута, всего лишена, заперта в ловушке нисходящей спирали, по которой начало спускаться человечество – и путь этот будет долог, очень долог!^[96]

Мифологии никогда не бывают статичными; даже разделяя этот процесс на стадии, мы вносим в него организационную логику, которой исторические процессы обычно не обладают. Различные изменения в разных местах происходили в разное время; и даже сделавшись царями, подчинив себе и богов, и богинь, мужчины порой считали разумным почитать старые обычаи и отдавать Великой Матери должное. «Богиня Иштар возлюбила меня – так я стал царем», – объявлял в VIII веке до н. э. Саргон Ассирийский^[97].

И другие сообщения о религиозных и политических ритуалах в этих ранних мужских царствах обильно свидетельствуют, что власть царя была хоть и велика, но не абсолютна: так, король кельтской Ирландии, чтобы народ признал его королем, должен был совершить banfheis rigi – «священный брак» с «Великой Королевой», духом Ирландии. Для царей Вавилона этот долг был не символическим, а вполне буквальным. Их право на престол требовалось обновлять каждый год, и лишь тогда власть царя считалась подтвержденной, когда на публичной церемонии, на возвышении перед всем народом, царственное воплощение священного фаллоса совершало «божественный брак» с верховной жрицей Великой Матери^[98].

Таким образом, Великая Богиня все еще обладала некоторой властью, и источники свидетельствуют, что правители, пренебрегавшие своим долгом перед ней, обычно плохо кончали. Однако уже готовилась серия глубоких социальных перемен, которым предстояло потрясти эти ранние цивилизации до основания, и сила этих событий придала агрессивному фаллическому культу новую мощь, позволившую скинуть остаточные элементы власти Богини и связанное с ними «материнское право». В целом эти перемены были связаны с ростом населения, который обеспечила первая в истории успешная социальная организация. Исходили они из самого настойчивого императива – потребности в пище. Найджел Колдер так рассказывает о сущности перемен, которые помогли сбросить женщин с центрального места в жизни и оттеснить к краям:

Из Южного Египта 18-тысячелетней давности исходят древнейшие свидетельства о выращивании в речной долине ячменя и пшеницы… несомненно, женский смех вспугивал речных птиц, когда женщины явились сюда с мешочками зерен, чтобы изобрести земледелие. Быть может, они даже не стали рассказывать об этом мужчинам – в конце концов, что из этого может выйти, кроме потери хорошей еды? Всего несколько минут потребовалось им, чтобы бросить зерна в трещины в грязи… Женщины мало знали о генетике растений, однако зерно проросло, и посевы заколосились прежде, чем солнце иссушило эту землю; и, возвращаясь с каменными серпами на свое поле, женщины, должно быть, чувствовали себя богинями^[99].

Такими «богинями», повелевающими природой, женщины оставались, по оценке Колдера, от 10 до 15 тысяч лет. Но примерно восемь тысяч лет назад взрывной рост населения вынудил людей изменить методы производства продуктов. На смену женскому выращиванию и сбору съедобных растений пришло куда более тяжелое и интенсивное хлебопашество. Туда, где женщины творили своего рода симпатическую магию, воспринимая природу как свою союзницу – теперь пришел мужчина, готовый укрощать и подчинять природу, чтобы получить от нее то, что задумал. Новые методы земледелия болезненно отразились в изменении мужских/женских ролей и отношений, о чем ясно свидетельствует индуистский текст «Установления Ману» (100 г. н. э.): «Женщину закон считает полем, мужчину – зерном». Прежде Богиня была единственным источником жизни – теперь за женщиной не осталось ни семени, ни яйцеклетки: она – пассивное поле, плодородное, только если его вспахать, а мужчина, опьяненный мощью своей новооткрытой фаллоцентричности – сразу и плуг, и зерно, и сеятель.

Чем более окультуривание и одомашнивание земли заменяло случайную культивацию, тем более укреплялась и выходила на центральное место роль мужчины. Парадоксальным образом, верно это было и для тех групп, которым не удавалось питаться от земли. Племена, которых неурожай или недостаток зерна вынуждал переселяться, неизбежно начинали войны с соседями, а те группы, что обитали на плодородных территориях, сплачивались, чтобы давать отпор захватчикам^[100]. И в групповых блужданиях кочевников, и в неизбежных при этом стычках и схватках мужчины имели преимущество – они были физически сильнее и подвижнее женщин, обремененных детьми. Все добытые тяжким трудом женские навыки культивации растений теперь, когда племя перешло к кочевой жизни, оказывались бесполезными. Тем временем мужчины, ведомые темной стороной фаллического культа, брали верх в племени благодаря агрессии и военной организации. Столкновение сил неизбежно порождало победителей и побежденных, господ и рабов, создавало иерархию, встраивания в которую не могли избежать и женщины. Они оказались в ловушке между мечом и плугом: победить для них было немыслимо.

Оставался лишь один возможный исход. У всех народов, во всех обстоятельствах, во все века первого тысячелетия перед Рождеством Христовым звучит один и тот же миф: о поражении Великой Богини-Матери. В самой простой версии этой истории, как у семитов-вавилонян, бог-царь Мардук идет войной на Тиамат, Мать Всех Вещей, и рассекает ее на части. Лишь после ее смерти – из частей ее тела – ему удается создать мир таким, каким он должен быть. Удивительно, но тот же мотив повторяется в самых разных культурах. Вот, например, миф о творении центральноафриканского народа тиви:

В первый раз страну создала Пуви. Море тогда было полно пресной воды. Она создала землю, море и острова… Пурити сказала: «Не убивай нашу мать». Но Ирити вышел вперед и убил ее. Он ударил ее по голове. Дух ее улетел на небеса, а моча ее сделала море соленым^[101].

В других версиях этой истории Великая Богиня терпит поражение, но остается жива. Так, кельтский миф рассказывает о том, как Три Мудрые Старицы (Богиня в троичной форме), Эриу, Банба и Фёдла, встретились в битве с сыновьями Мила, бога войны, и после многих жестоких схваток сдались и покорились власти победителей. Но, какую бы форму ни принимал этот переход власти от женского принципа к мужскому, он отражен во всех мифологиях. У греков Аполлон захватывает священнейший оракул Богини в Дельфах; африканский народ кикуйю и по сей день рассказывает, как их предки победили женщин, сговорившись и изнасиловав их всех в один день, так что девять месяцев спустя легко смогли взять власть над беременными; у ацтеков Матерь богов Коатликуэ породила сына Уицилопочтли, который убил ее дочь, Богиню Луны, поубивал или изгнал и всех прочих ее детей и начал единолично править на небесах.