Роман Воронов
Ответы
Веточка пальмы
Страж у ворот: – Эй, путник, стой
И назовись, чтобы вопрос стал ясен,
Пустить тебя мне на постой
Или отправить восвояси.
Усталый путник: – Я – святой,
Желудок пуст мой, вид ужасен,
Путь за плечами не простой,
Я ради сна на все согласен.
Страж у ворот, давно глухой
К мольбам, надерганным из басен:
– Святой, а крестик золотой
Немалым весом выю красит.
Усталый путник, сам не свой,
Нательный крест сорвать не убояси,
Вскричал: – Из древ смолистых хвой
Был струган он, и стал прекрасен.
Страж у ворот, не чуя под собой
Земной твердыни, так его потрясе,
Пал на колени: – Крест отдай мне свой
И проходи, хоть в рубище, хоть в рясе.
Усталый путник: – На, теперь он твой. –
Крест отдает и робу подпоясе
За створками из древ смолистых хвой
Скрывается в комическом приплясе.
Страж у ворот глядит в свою ладонь,
А там, как помнится из басен,
Не золотом «горит» огонь,
Но тлеет веточкой обычный ясень.
Курносый обладатель взъерошенной, словно ее навощили амброй и дали хорошенько высохнуть под палящим иерусалимским солнцем, шевелюры, прислонившись к шершавым камням Золотых Ворот, разглядывал «пляшущие» в знойном мареве пустынные склоны Елеонской горы. Пальмовая веточка в его руке, как и у большинства горожан сегодня (все-таки Пальмовое воскресение), безжизненно покачивалась в такт заунывной мелодии, которую мальчик сочинил сам и, дабы не навлечь на голову свою справедливый гнев многочисленных «критиков», исполнял ее про себя. Наличие в мире новоявленного музыкального «шедевра» подтверждали только беззвучно шевелящиеся губы, вышеупомянутая ветка пальмы и притоптывающие по песку босые пятки. Юный композитор постепенно погружался в собственное творение, прищуривая глаза, уставшие от яркого света, и млея от жара нагретых стен и ласк сухого восточного ветра. Сопротивляться подобной неге, особенно на голодный желудок, было невозможно, он расслабил мышцы, тело, едва прикрытое лоскутами старой, посеревшей от пыли ткани, безвольно опустилось вниз, на четвереньки. Мальчик закрыл глаза.
– Зачем ты здесь? – прозвучал голос над ним.
На самой границе яви и сна, когда сознание еще не определилось, где оно, любой вопрос – откровение, а ответ на него – истина. Раскрыв сонные глаза, не задумываясь, мальчик сказал, не глядя на вопрошающего:
– Я жду Мессию.
После чего поднял взор. Возле него, нахмурив брови и подбоченившись, стоял римский легионер в сверкающем на солнце нагруднике, отполированном наверняка с особым усердием.
– И когда же придет твой Мессия? – ухмыльнулся солдат, пальцем показывая, чтобы его собеседник поднялся на ноги.
– Сегодня, – ответил мальчик, поправляя лохмотья на худом плече.
– Уж не сам ли Мессия сказал тебе об этом? – захохотал легионер, но тут же сбился на кашель и сплюнул на землю проступившую на губах кровь – кусок холстины, обмотанный вокруг шеи, скрывал, видимо, следы ранения.
– Женщина, из тех, что носят корзины с финиками на базар, поведала мне, – не отрывая глаз от пыльного сгустка кровавой слюны под ногами, промолвил мальчик.
– Ну? – едва справляясь с клокочущим в груди ураганом, прохрипел солдат.
Мальчик посмотрел в глаза римлянина:
– Царь иудейский войдет в Иерусалим как Спаситель своего народа в Пальмовое воскресенье, а это сегодня.
Успокоив гортань глотком воды, легионер выругался и, придвинувшись к допрашиваемому бедняге вплотную, прошипел, обдав мальчугана зловонным дыханием:
– Спасать от кого?
Сморщившись, юный пленник тихонько прошептал:
– От иноземцев.
– То есть римлян, – закончил мысль солдат и растянулся в отвратительной улыбке. Одной рукой он выхватил у испуганного ребенка пальмовую ветвь, другой уцепился за лохмотья, наброшенные на дрожащее тело: – Покажешь ее?
Выросший в нищете городских лабиринтов, не раз плененный торговцами на базаре и беспощадно побиваемый, легонько крутанул торсом – полусгнившие нитки бесшумно лопнули, ткань разошлась и, оставив легионера с веткой пальмы и куском материи, мальчик исчез в шумной толпе, успев крикнуть на прощание:
– Ни за что!
– Чертов щенок, – просипел римлянин и брезгливо отбросил лоскуток в сторону, словно держал в руках гадюку: – Впрочем, как и весь этот дрянной народец, – добавил он и занял свой пост у Золотых Ворот. – Авось и я дождусь Мессию, посмотрю, кто таков.
Иерусалим – город шумный, крикливый. Рим не назовешь тихим, но этих, – думал легионер, рассматривая говорливую толпу, текущую через ворота по каменным ступеням внутрь, – не перекричать столичным жителям империи.
Солдат незаметно для себя погрузился в состояние безразличия к происходящему, первоначальное внимание к лицам, набегавшим бесконечной волной на него, размылось, все чаще мелькающие среди людского моря ветки пальм расслабляли глаза, а «прыгающие» интонации местного говора отключали разум от неустанного контроля за произносимыми фразами. К полудню римлянин, осоловевший на своем посту от жары и бесконечных иудеев, полностью растеряв бравый вид, стоял, прислонившись к стене Золотых Ворот, и обмахивался отобранным у мальчика трофеем.
Вдруг картина мира изменилась. Людской поток, ровным дыханием загонявший крестьян и ремесленников в город на праздник, внезапно остановил свою волну, и, словно ударившись о берег, она откатилась от ворот и застыла. Легионер очнулся и вытянулся во весь рост, пытаясь разглядеть, что (или кого) окружили люди, и без того возбужденные, начав при этом орать еще громче. Это стихийно возникшее «ядро» стало приближаться к воротам, но солдат, к слову сказать, обладавший немалым ростом, никак не мог разобрать причины столь странного поведения иудеев или того, кто создал такой ажиотаж. Кругом слышались радостные крики: «Осанна Сыну Давидову, Мессия здесь!»
Римлянин попытался отлепиться от стены и подобраться поближе, но людское море охнуло, пошатнулось и телами детей израилевых впечатало иноземца обратно в кладку Золотых ворот. Он потерял сознание.
Опытный сластолюбец безошибочно отделил бы язык блудницы на своих устах от «шершавой лопаты» животного, но солдат, возвращающийся к «жизни» под страстные лобзания осла, был менее разборчив в искусстве ласк и не торопился расставаться с этим чувством, чтобы открыть глаза. Когда же терпкие «поцелуи» переросли в настойчивое облизывание подбородка, ланит и, наконец, перекинулись на раненую шею, легионер застонал от боли и разлепил веки. Ослиная морда, растянувшаяся в «бесконечной» улыбке, изрыгала в лицо невыносимую смесь запахов дорожной пыли, сена и еще бог знает чего, что побывало в желудке радушной животины. Легионер вскочил на ноги, будто за шиворот ему вылили кипящей смолы, а в пятку, подобно славному Ахиллесу, вонзилась стрела, и уперся взглядом в спокойное, доброжелательное лицо молодого мужчины, который, встретившись глазами с солдатом, спросил:
– Нужно ли было прогонять ждущего, чтобы стать ждущим самому?
– Не улавливаю разницы, – пробормотал легионер.
– Ожидающий не подле силка добычи, не у смертного одра наследства, не чуда из любопытства, но любви с открытым сердцем – свят. Оттолкнув такого, отпихиваешь Бога от себя, ибо в нем (ожидающем) Бог есть, и в тебе был, но вышел со словами и деяниями, оставив место в душе твоей пустым, как раз для бесов.
– Почему, иудей, восседающий на осле, поверить речам твоим должен я?
– Ты сам, ожидая меня, как охотник зверя на лесной тропе, попал в силки, а теперь еще и невольно требуешь чуда, подтверждающего истину Слова Божьего, ибо говорю устами своими, но не от себя, а от Отца Небесного.
Сказав это, Мессия коснулся дланью своей окровавленной тряпицы на горле римлянина и промолвил:
– Скинь все, отягощающее тебя, ты исцелен.
Солдат недоверчиво потрогал горло, не ощутив привычной боли, он медленно размотал лоскутину, кожа на шее была чиста и не имела следов ранения.
«Осанна! – взревела толпа. – Ликуй, народ иудейский!»
– Я не дал ребенку встретить тебя, – ошарашенно произнес римлянин, – а ты вылечил меня.
Мессия лучезарно улыбнулся:
– Он никуда не уходил, а был все время и есть сейчас за твоей спиной.
Солдат резко обернулся, и только шлем спас его лоб от встречи с Золотыми Воротами.
– Образно говоря, – рассмеялся Мессия, когда легионер повернулся обратно, окончательно сбитый с толку.
– Пальмовая веточка, – продолжил странный всадник, – которую он принес мне, все равно ляжет туда, где ей место, и он, даже незримый, проследит за этим.
Римлянин горделиво тряхнул головой:
– Отчего, иудей, пусть даже ты и маг, исцеливший мою рану, решил, что я брошу под ноги твои ветку пальмы, как Великому Императору, победителю народов?
Людское море, секунду назад бушевавшее в восторге и обожании, погрузилось в штиль, стоило Мессии поднять правую руку.
– Душа, оставившая земное тело, в Небесном Царствии приходит к таким же вот Золотым Воротам, как и эти, желая попасть в Небесный Иерусалим.
– Не о рае ли ты говоришь, Учитель? – спросил Мессию один из сопровождающих его.
Рассказчик согласно кивнул головой и продолжил:
– У каждых врат есть свой страж, у райских – в том числе.
– Это архангелы, нет, все ангельское воинство, – послышались голоса из толпы.
Мессия отрицательно покачал головой.
– Уж не Отец ли Небесный сам стоит у Врат? – спросил еще один из сопровождающих учеников.
– Нет, – был ответ.
Снова пошли догадки: демоны, бесы, души висельников и самоубийц.
Мессия продолжал несогласно качать головой.
Легионер так же подбирал в голове подходящие кандидатуры, наконец, решившись, он выкрикнул:
– Геракл!
– Нет, – рассмеялся Мессия, – не буду мучить вас, братия, это внутренний страж, вы сами. Вход в рай свободен, он никем не охраняется, но войти туда – дать разрешение самому себе.
– Учитель, – обратился к Мессии хмурый чернобородый сопровождающий, тот, что держал осла за веревку, – отчего не входим в Рай, не бросаемся в объятия к Отцу Небесному?
– Он и не выпускал нас из объятий своих никогда, брат Петр, – не переставая улыбаться, ответил Спаситель иудеев. – Он и сейчас держит тебя за руку, через поводок.
– Не ослом ли ты назвал божество свое, странный человек? – возмутился римлянин. – За слова такие достоин ты побиения камнями.
– Всяк достоин той судьбы, что даровал ему Бог, а Он себя поместил и в осла, и в ветку, что держишь в руке своей, но более себя Он отразил в человеческой душе, от того и трудно войти в открытые двери Иерусалима Небесного, когда знаешь, что не достоин его.
Мессия посмотрел на солдата, затем прикрыл веки, словно видение утомляло его, и сказал:
– Ты, страж Золотых Ворот, пустишь ли меня в Иерусалим?
Собравшиеся возле ворот, все, до единого, кто слышал произнесенное Иисусом, с мольбой обратили взоры свои к легионеру.
– Не вижу причины отказать тебе в этом, – произнес солдат и бросил пальмовую ветвь к ослиным ногам. – Входи, добрый человек.
Люди в очередной раз взорвались криками: «Осанна Сыну Давидову, Спасающий и кроткий идет к тебе, Иерусалим!» – и восторженная волна внесла в ворота Мессию, верхом на осле, испуганно ступающим на мостовую, усыпанную пальмовыми веточками. Римлянин со смешанным чувством провожал взглядом этот дышащий радостью человеческий вал, ликующий, танцующий, наполненный жизнью и надеждой.
– Он прекрасен, правда? – прозвучал за спиной знакомый голос.
– Ну, и где же ты прятался? – почти радостно спросил легионер, поворачиваясь к своему утреннему знакомцу.
– Тут, неподалеку, – весело подмигнул маленький сорванец, показывая грязным пальцем на грудь солдата.
– Да, да, – закивал тот головой, – внутренний страж, так, кажется, назвал тебя Царь Иудейский.
– Так что, позволишь себе войти в Рай? – мальчик заулыбался во весь рот.
Римлянин улыбнулся вослед за ним:
– Пожалуй, если ты не против.
Мальчик счастливо покачал головой, грохнули о камни натертые до блеска нагрудник и шлем, бывший солдат поднял с мостовой пальмовую веточку и, помахав рукой, вошел в Золотые Ворота.
Лекция
– Доктор!! – в кабинет, дверь которого обычно открывалась медленно и бесшумно, с грохотом ворвался детина в белом халате, сшитом из двух, самого большого размера, найденных в наличии и с трудом отвоеванных у вечно ворчливой усатой кастелянши, сопроводившей свое вынужденное фиаско фразой «Жрать надо меньше» и громкими проклятиями в адрес главврача, громадных яловых сапогах со смятыми голенищами и красной распухшей физиономией, здорово смахивающей на воинственный Марс, хорошо просматриваемый ясными апрельскими ночами в подбрюшье созвездия Льва.
– Спокойнее, голубчик, – врач-психиатр, уже в годах, едва успел убрать графин с края стола, как тут же в это место невероятных размеров пятерня бухнула листок бумаги.
– Взгляните, доктор, я снял это с палаты номер восемь.
Не торопясь нацепив на нос пенсне, врач взял листок и поднес к глазам.
– Любопытно, – выдавил он из себя через некоторое время, – очень любопытно.
Текст, выведенный пляшущими каракулями, гласил: Сего дня, в восемнадцать часов, в палате номер восемь состоится лекция на тему «Что есть мозг». Докладчик – Сократ. При себе иметь предмет обсуждения и справку о психическом здоровье.
Врач еще раз внимательно пробежался по строкам и, удивленно заметил:
– За справкой ко мне никто не приходил, а ведь уже без четверти шесть.
Медбрат, расправив и без того бесконечные плечи, поиграл бочкоподобными бицепсами, отчего швы на рукавах возмущенно затрещали:
– Что будем делать, доктор?
Старик, сняв пенсне, задумчиво поковырял карандашом в ухе:
– А ничего, пусть развлекаются.
Детина, словно «Титаник», неохотно отворачивающий от айсберга прямо по курсу, повернулся к дверям.
– Впрочем, – врач вынул карандаш их ушной раковины, – сходите, голубчик, послушайте, вам будет полезно.
«Титаник» согласно клюнул носом и, не без труда протиснув корму в дверной проем, отправился по коридору больницы в сторону нужной «аудитории». По пути следования ему встретилась небезызвестная кастелянша, припомнившая проигранное сражение за два халата и вернувшаяся к обсуждению физиологических особенностей слонов, гиппопотамов и, на худой конец, орангутанов, но никак не людей, отчего медбрату стало скучно и одиноко и он, дабы поскорее отвязаться от назойливой хранительницы склянок, шприцов и треклятых халатов, слегка прижал ее своим плечом к стене, погрузив возбужденную даму в спокойное, полуобморочное состояние.
Эта незапланированная войсковая операция отняла драгоценное время, и медбрат опоздал к началу лекции. Дверь палаты номер восемь была заперта изнутри, конечно, не составляло особого труда просто войти в лекционный зал сквозь нее, но стоило ли мешать Сократу, уже начавшему вещать на тему: «Что есть мозг».
Медбрат присел на корточки, перегородив весь коридор, глубоко вдохнул и прислонил ухо к замочной скважине.
– История строительства Вавилонской Башни, – монотонно гнусавил Сократ, – это зеркальное отражение тонкоплановой Идеи Создателя эманировать себя многократно во имя самопознания. Люди, частицы Бога, в процессе познания самих себя, объединенные единым Языком Адама (сознанием Бога), устремляются к Истоку (строят Башню до Небес), но, достигнув определенных высот (уровни самости), разваливают начатое, будучи лишенными объединяющего их начала (Адамова языка), разбредаясь в качестве не понимающих друг друга народов.
Возникла пауза, звук наливаемой в стакан воды, и через секунду Сократ продолжил:
– Переверните эту историю вверх ногами (сделайте зеркальное отражение), это и будет Идея Творца, Самопознающего себя.
Башня, собственно Абсолют, раскладывает тело свое на кирпичики, дробит собственное сознание на составные части, отдельные слова, буквы и звуки, и рассеивает обитателей Башни по миру в Великом Законе Притяжения к единому частей его по принципу подобия. Обитатели становятся строителями (объединяются, достигнув определенного уровня сознания) и начинают возведение Башни (процесс совершенствования себя на пути становления человека Богом). Строительство Башни завершается на высоте (этапе), определяемой балансом Божественного в себе и самостью.
Превалирующее эго включает программу разрушения возведенного разъединением Адамова языка, далее начинается новый этап эволюционного развития человечества (строительство Башни).
– Попроще, Сократ, голова болеть начинает, – крикнул кто-то из психов, сидевших возле двери.
Не обратив внимания на реплику, Сократ продолжил:
– А теперь представьте, что мы имеем в виду не просто сообщество душ, частиц Божьих, посеянных для своей продуктивной деятельности в плотных планах на отдельно взятой планете, а всю Башню целиком, то есть Вселенную Абсолюта. Масштаб описываемого сокрушает человеческое воображение и даже пробовать представить что-то подобное себе не стоит, человеку просто нечем этого сделать.
– А мы попробуем, – раздались голоса, – кому, как не нам.
Сократ явно игнорировал аудиторию:
– Но когда мы имеем в виду Адамов язык, некий Единый изначальный принцип, одинаковый для всех (формы и содержание плотных материй в разных условиях пребывания сильно отличаются друг от друга), то понимаем под этим что-то особенное, заложенное Создателем в каждую часть себя. И это «особенное» в плотных материях реализовано органом, известным нам, дорогие слушатели, как мозг. Да, друзья, мозг одинаков у всех Богоподобных существ во Вселенной.
Раздались громкие аплодисменты и крики «ура!». Медбрат так и представлял себе самодовольную физиономию Сократа, впрочем, последний не стал долго упиваться славой и продолжил лекцию.
– Тонкоматериальная ткань мозга, эфирный двойник физического органа, отдаленно напоминает морскую губку, но в форме додекаэдра, способную пропускать через себя огромное количество воды (в нашем случае, информации), питая себя и очищаясь от токсинов, то есть самопознавая и избавляясь от негативных вибраций эволюционного развития.
Божественное творение, обладающее мозгом, способно, будучи погруженным в «Океан Божественного Все Уже Есть» воспринимать суть Идеи Творца, впитывая ее через окружающие образы и пропускать через собственную фильтрационную систему, создавая произведения искусства.
– Хватит, голова болит, – захныкал псих у двери, но Сократ был непреклонен.
– Искажения истины, выраженные в различиях между задуманной Творцом идеей и проявленным пониманием Человека (или иного обладателя мозга) воспринимается Создателем как процесс самопознания, то есть способностью «отступать» от Луча Изначальности, раскрывая его в Сферу Бесконечности Возможностей. Мозг «начального Человека» (нынешней земной цивилизации), продолжая аналогию с губкой, хоть и погружен в Океан полностью, но «вжат» в дно одиннадцатью гранями и для восприятия «Все Уже Есть» открыта всего одна грань додекаэдра, от этого и «работает» мозг на одну двенадцатую своих возможностей.
– Я думал, у меня больше, – раздался голос из зала, «я тоже», – подумал медбрат, почесав затылок.
– Более развитые цивилизации, – не останавливался лектор, – используют большее количество граней восприятия «Все Уже Есть», освобождение которых от донного притяжения определяется не интеллектом, а духовностью. Сердце – ключ к дверям Мозга, вот формула Творца, Мозг – гробовщик Сердца – теза антимира.
– Ну, наконец-то, поговорим о делах сердечных, – проворковала женщина-псих (таких в клинике было довольно много).
Голос лектора повеселел:
– Сердце, дорогуша, на тонком плане есть слезинка Творца, «линза», через которую, о нет, не Он, но ты сама можешь следить за собой. Это Кристалл Самооценки, Око Господа.
– Как романтично, – всхлипнула чокнутая дамочка.
– Сердце сообщается с Мозгом через кровь, снимая с «губки» увиденное и расшифрованное, оно оценивает и отправляет обратно «мнение» Творца. Мозг либо соглашается, духовно развивая обладателя (растут крылья за спиной), либо «закрывается» перед Сердцем, духовно регрессируя личность (покрывается чешуей).
Как правило, повернуться в скважине ключу не дает Эго-программа, стоящая на защите интересов обладателя, часто подвергаемых сомнению со стороны Сердца.
Психопатка снова всхлипнула.
– Если антимиру удается с помощью Эго полностью заржавить скважину, канал передачи информации от Сердца блокируется, остается только физиологическая составляющая кровеносного потока, но и она, обедненная (не одухотворенная), приносит скорее вред, хоть и отложенный, чем пользу. Всяк, страдающий сердечными недугами, задумайся об этом.
В зале послышались охи, вздохи и тихие причитания.
Сократ выдержал небольшую паузу:
– С другой стороны, оторванный от Сердца Мозг подобен окруженной со всех сторон врагом крепости. Истощенная запасами воды, провианта и подвергаемая ежедневными штурмами и обстрелами, рано или поздно она капитулирует. В случае с человеком это приводит к сумасшествию, с чем всех нас, присутствующих здесь, я и поздравляю.
За дверью раздались дружные хлопки, послышались крики «Браво!», «Спасибо, профессор» и шум расставляемых по местам стульев.
«Идиоты», – усмехнулся медбрат, потирая раскрасневшееся ухо и разгибая занывшую от неудобной позы спину. Он поднялся, похрустел костяшками пальцев и, бросив взгляд на коридорные часы, поплелся в раздевалку, раздумывая о том, как же все-таки здорово быть нормальным человеком.
