Роман Воронов
Берега
Чудо
Презрен металл, входящий в мою плоть,
Бессмертием души, над ней парящей.
-– Чудотворче, а правду ли глаголят, что спас ты от смерти неповинного, схвативши меч палача за самое лезвие?
–– Истинно, правду.
–– И не обрезамши ладоней?
–– Да вот же она, длань-то, целая.
–– Так, можа, меч был не заточен и ржавел без дела?
–– Нет, был он востр, и шелковый лоскут, подброшенный над ним, от поцелуя стали разошелся на два.
–– Быть может, ты не брался за него, а токмо делал вид?
–– Я крепко взялся за него, палач не собирался уступать мне.
–– Но уступил.
–– В том не моя заслуга, Господь водил и им, и мною. Господь его остановил ладонь и пощадил от горьких ран мою.
–– А истинно ли, Чудотворче, то, что у римеев заходил ты к зверю в амфитеатры и зверь тебя не трогал, ласкался, как котенок, хоть был рожден гривастым львом.
–– Все истинно, мой друг, но снова се не чудо, а Божий промысел, и нет моей заслуги никакой опять, что зверь когтистой лапой или клыком своим вреда не причинил.
–– Тогда скажи мне, Чудотворче, будь меч, что рассекает шелк и взламывает сталь доспеха легко и незаметно для держащего его, в мой руке сейчас и, взявшись за опаснейшее жало, ты длань свою не окропил бы кровью снова? Или, положим, разъяренная потерей малыша тигрица приблизилась к тебе, раскрывши пасть клыкастую свою, не убоишься ты и устоишь, обняв ее за шею и приласкав, при этом ран не получив и жив оставшись?
–– Не искушай, но не меня, а Бога, прося чудес в хотении своем. Всему, что называют человеки чудом, есть Место точное и Время определено. В бессмысленном хватании точеного железа есть пораженье тканей и пускание кровей, бахвальство глупое, незнание природы. Сей список длинен, нет в нем только Бога, а значит, и страдание, и смерть. И зверь не ляжет просто так к ногам твоим, коли не скажешь ты об этом Богу, а он уж передаст и льву, и тигру, и медведю, всякой твари, ибо знаком Ему язык любой и сам Он есть Язык.
–– Так что же, Чудотворче, ты не защитишь себя, когда захочешь?
–– Когда захочет Бог, и не иначе, не удивляйся, вспомни о Христе. Спасению, как чуду, есть Место точное и Время определено.
–– Тогда все это страшно: видеть зверя с раскрытой пастью иль оголенный злобой меч над головой, не ведая при сем, здесь Место или нет, и Время подошло ли?
–– Не беспокойся, юное создание, и Место то, и Время то есть там, где Бог, а Бог с тобой всегда, когда ты пожелаешь сам.
–– Кто ж не желает, Чудотворче, Бога подле себя? Найдутся ли такие?
–– Найдутся, и премного. Вот ты, к примеру.
–– Я желаю и очень.
–– Ты желаешь разумением, а разумение твое ищет выгод, но Бог не выгода. Ты желаешь словами, а они, едва слетев с губ твоих, падают наземь подлетышами. Нет в них силы долететь до ушей Господа, ибо разум не рождает птиц свободных, но только аспидов, извивающихся во лжи и злословии, и место им в грязи болотной. Яичко же небесно-голубое, из коего вылупится Слово крылатое, что вознесется до пределов вышних, высиживается сердцем, к тому приспособленным Создателем нашим.
–– И как же жить, Чудотворче, в Сиянии Его и защите, ежели со слов твоих яснее ясного, что стать подле зверя убоюсь и не трону лезвия востреного ни в жисть, хоть режь меня им самым?
–– Все, что сказал я, не услышал ты, либо глагол мой неведом тебе. Бог входит и в ладонь, и в лезвие – вот когда нет ранения и меч отведен, Бог говорит и с тобой, и со зверем – вот когда и сильный, и слабый, оба становятся сильными. Пустили бы человеки Бога в сердца свои, не распяли бы Христа. Чудо сотворяется Богом, когда кругом Бог. О сем глаголил Иисус, о том же был и наш разговор.
–– Правильно ли я уразумел, Чудотворче, чудо – когда Бог во мне и окрест меня?
–– Истинно правильно. От того и редки чудеса, но начав искать Бога в себе, сделаешь первый шаг к настоящему Чуду.
Гордыня
Что составляет суть греха?
Одно отличие от Бога.
Всего одно, совсем немного?
Да, но хватает на века.
Ноги мои помнили обтягивающую, липкую, зловонную слизь Дна. Именно ноги, ибо тело, пусть и чесалось непрерывно от раскрытия гниющих мокнущих язв, но при этом было лишено омерзительных объятий холодно-паточной субстанции, покрывающей самый низ того плана, откуда я начал свой подъем. Тягучие миазмы, отравляющие сознание, расплавляющие ткани, обжигающие сетчатку глаз и высушивающие полость рта, не отпечатались в памяти тела, как брезгливо-ужасающее ощущение стоп, вынужденных попирать само Дно.
Изъеденные червием, истерзанные железом, исколотые иглами ржавыми и клыками ядовитыми, сдираемые с отвратительным шипением клацающих челюстей кого-то неведомого и невидимого, ноги записали весь этот ужас в память клеток таким страхом, что начав восхождение со Дна, пронесли его до самого верха.
Частично вернув Вселенной то, что забрал при падении, я смог сделать первый шаг и выдернуть из Слизи сначала одну, а затем и вторую стопу. Представьте себе, что вы плясали голыми ногами на битом стекле, а случилась возможность, выскочили на плато соляного озера. Как думаете, что я испытал? Нет, не угадали. Не болевой шок от прикосновения соли к открытой ране, но облегчение, истинное облегчение – я покинул Дно. Слизь выпустила меня со злобным хлюпаньем кипящей смолы и выбросом столба своей неимоверной дряни, от запаха которой кружилась голова и слезились глаза. Я, не желая задерживаться ни на секунду, лихорадочно шагнул вверх по ступеням и тут же уперся макушкой в раскаленное, как чугунная сковорода, «небо». Лестница уходила под понижающийся чугунный «небосвод», превращаясь в тоннель, кишащий аспидами и пауками. Каждый новый шаг сгибал мою спину все ниже и ниже. Через пять ступеней я опустился на четвереньки. Отвратительные, мохнатолапые создания с дьявольской радостью встретили приближение моего лица к их вызывающим тошноту телам. Аспиды, ранее обвивавшие мои ноги, теперь вольготно расположились на спине и, свешиваясь вниз, затевали злобные перепалки с друзьями-арахнами, хватая их раздвоенными языками за лапки и подбрасывая вверх. Те же, в свою очередь, ожидали, когда их жертва, ваш покорный слуга, уляжется на живот, придавленный днищем «неба», и полностью поступит в их распоряжение. Волосы вздыбились на голове от подобной перспективы, но память ног о Слизи Дна гнала меня вперед. Еще три ступени и моя обнаженная, не защищенная и клочком ткани плоть, коснулась животом отвратительного двигающегося ковра. «Господи! – в первый раз промелькнуло в сознании, – дай сил!» Там, на Дне, произнести имя Господа невероятно сложно: великий страх обмораживает, обездвиживает и члены, и разум. Мошка, застывшая в капле смолы, более свободна, чем душа, достигшая Дна. Здесь же, в адском тоннеле, хоть и заполненном не лучшей компанией, душе хватило смелости (или отчаяния) на Слово, поелику место это хоть и было внизу, но вело наверх.
Гады всех мастей пытались влезть в ноздри, заползти в рот, расцарапать глаза и забраться в уши. Я двигался на ощупь и верил, верил в окончание этого кошмара. Чугунный потолок больше не снижался и давал возможность ползти вперед, пусть пока только на животе. Я задумался в попытке отвлечься от укусов, прикосновений и шипения моих нынешних спутников, почему Слизь ослабила свои объятия? В какой момент ее терпкие оковы пали? Тогда, почти обессилив, я представил Дно своим домом навечно и перестал сопротивляться ему. Вот оно! Я прекратил ненавидеть Слизь, и она разжалась. Место, созданное ненавистью, отрыгнуло меня, отрицающего саму ее суть, как инородное тело. Это цена моей свободы.
Попробую скопировать успех. Я напряг воображение и представил себя пауком (понятно, не хватало пар конечностей и мохнатости), тоннель тут же отреагировал. Змеи обхватили мои ноги и руки намертво, а арахны сотворили плотину из своих тел перед моей головой, полностью запечатав проход. Нет, не то, тоннель уже не был Дном и существовал по иным законам. Я объявил себя (естественно мысленно) грешной душой и аспиды ослабили хватку, а членистоногие разобрали плотину. Медленно продвигаясь по ступеням, я перебирал в памяти пороки, присущие воплощенным душам, но всякий раз, выбрав какой-либо, сопровождающие меня змеи тут же опутывали члены, а паучья команда выстраивала неодолимую преграду. Спина страшно ныла, позвоночнику не хватало сил терпеть не присущее ему в природе положение, подбородок бился о ступени, рассекая, словно киль судна, мохнатые волны.
–– Чему же ты учишь, Господи, склонив меня подобным образом? – промычал я сомкнутыми губами, и тут меня осенило: ползающие под ногами создания – первые, над кем хочется возвыситься, а продолжением становится равный тебе, заканчивается же падение возвышением над Богом.
Тоннель резко расширился, жар над головой ослаб – чугунная крышка потянулась дугой вверх от моей макушки. Через две ступени я смог присесть, и не то чтобы увидел свет в конце, нет, но сбежавшие вниз арахны в обнимку с аспидами придали моему духу некую, пока еще тонкую, как паутинка (брр, опять вспомнил), надежду.
Черно-фиолетовый окрас Дна, сменившийся багровыми стенами тоннеля и остававшийся лишь в блеске паучьих глаз, окончательно исчез с холста открывшегося мне пространства, уступив место сине-оранжевому свечению. Еще три ступеньки, и спина моя расправилась полностью, ознаменовав сие событие дружным хрустом позвонков. Я обернулся на зияющую внизу инфернальную щель тоннеля, бурлящую у входа своими беспокойными обитателями, передернулся от отвращения и сделал шаг наверх с твердым намерением разобраться со своей гордыней, приводящей меня в подобные места.
Взору моему открылась странная картина: ступени, поднимавшиеся вверх, пересекались мутным, бледно-розовым потоком. Он казался спокойным, дружелюбным и безопасным, об акулах и пираньях думать не хотелось. Я остановился перед ним в легком раздумье. Плавное течение незнакомых вод гипнотизировало, завораживало, но от чего-то не успокаивало.
–– Что же это? – спросил я и непроизвольно поднял глаза вверх, к отсутствующим здесь Небесам, – Господи!
Ответ возник в голове сразу же: это кровь, пролитая тобой, и слезы, пролитые из-за тебя.
–– Что-то многовато, – решил я, оценивая полноводный поток, берегов которого, кстати, не наблюдалось.
–– И каплей крови можно захлебнуться, а одна слезинка способна сравниться с цунами, в некоторых случаях, – отозвалось внутри.
Я шагнул в слезо-кровавую смесь, и ступень ушла вниз из-под ноги, воды моего «творчества», одарив тело «щелчком хлыста», оказались у подбородка. «Хлыст» состоял из раскаленных кристаллов горьких слез и остывшей до состояния льда крови. Я охнул. Туловище превратилось в губку, вобравшую свою долю горечи и страданий. Я не чувствовал костей, каркасом губчатого тела стали вены, принявшие всю кровь, что была на моих руках. На этом венозном древе, удерживающем ветвями соленую крону печали, торчала моя голова, испуганно созерцая изменения, происходящие под ней. О том, чтобы попытаться сделать следующий шаг на своих ватных ногах, не могло быть и речи. Страх разложения тканей, разрушения костей, потери органов, страх полного растворения в этом потоке, так напоминавшем темные воды Ахерона, обезличивал меня, превращая в риф, в коралл, ждущий своих прожорливых соседей. Они и не замедлили появиться, потому что мысль в тех краях, о которых повествует автор, материальна мгновенно.
Чьи-то тупые морды стали тыкать в меня, царапать жесткими плавниками, щипать беззубыми ртами и трогать нетерпеливыми хвостами. Воображение, подстегиваемое шпорами страха, рисовало душераздирающие образы обитателей кровавых глубин.
–– То обиженные и убиенные, – снова прозвучал таинственный Голос, – они пришли за утраченным. Выплакавшие заберут то, что выплакали, умершие – потерянную кровь.
–– О Господи, как?
–– Лишенные тобой жизни, как пиявки, прильнут к твоему телу в тех местах, через которые сами приняли смерть, а когда, обессиливший, погрузишься в воды потока с головой, обиженные возьмут слезы…
–– Через глаза? – прервал я Голос.
–– Да, через глаза. Муки их повторишь ты, изживая перекосы Мира, учиненные тобой.
–– Господи, Господи! – зашептал я, лихорадочно ища выхода из потока, чувствуя, как начинают присасываться к разным частям тела крепкие упругие губы.
–– Я каюсь, Господи, в содеянном! – вдруг вырвалось у меня, – я прошу прощения у всех, кому причинил боль и страдания, и у тебя, Господи также! Я готов.
Чистые слезы брызнули из глаз, поток схлынул и обнажил ступени.
–– Они приняли покаяние, – прозвучал Голос, и мне показалось, гораздо мягче, чем ранее. Я вспомнил о своих ногах, ощутив их прежнюю упругость, ноги же вспомнили о Слизи, но уже не страх, а подобие спокойствия позволило мне сделать новый шаг…
Вокруг меня висело марево молочного цвета, негустое, имеющее приятный запах и, самое главное, подсвеченное. Свет наполнял пространство отовсюду мягким ровным сиянием, не напрягающим ни глаз, ни ума. Ступень под ногами была широкая, даже просторная, но будто смазанная щедрой рукой поварихи излишним количеством масла и напоминавшая по структуре пудинг. Иначе говоря, ступень была очень скользкой и тряслась подо мной. Я прикладывал неимоверные усилия, чтобы просто устоять на ней, сделать шаг в этих условиях казалось невозможным.
Знакомый Голос расставил точки над «i»:
–– Ты между небом и землей, ни в Раю, ни в Аду.
–– И что же это за место?
–– Точка равновесия, – абсолютно уравновешенно ответил мне Голос.
–– Меня не будут здесь грызть, кусать и душить? – поинтересовался я.
–– Нет, тебе нужно только одно.
–– Звучит пугающе.
–– Не пугайся. Тебе нужно сделать шаг, просто один шаг, и все.
–– Да я еле дышу и боюсь пошевелиться, не то что…
–– Все правильно, это Ступень Равновесия, Уровень Нейтральности, Зона Тишины, Центр Вселенной, названий много.
–– Центр Вселенной?
Голос повеселел:
–– Пока только твоей. Шаг с этой ступени важнее всех, уже сделанных тобой.
Я балансировал, затаив дыхание и прислушиваясь к телу. Тело стонало, как стонет ленивый работник, глядя на пашню, упирающуюся в горизонт. Мышцы, пребывающие в величайшем напряжении, возмущенно апеллировали к ногам, а те, в свою очередь, не желали вспоминать прошлые воплощения, возможно, в теле канатоходца или балерины, на худой конец – караульного, блокируя свою память устойчивой (в отличие от моей позы) картиной склизкого Дна.
–– Господи! – в который раз и со все усиливающимся удовольствием прошептал я.
–– Не поминай всуе, а уж тем более в неопределенности! – тут же нравоучительно откликнулся Голос.
–– В неопределенности? – повторил я.
–– Из этой точки, из Собственного Центра Равновесия душа решает, куда ей направиться: туда, откуда ты, или туда, куда ты. Свободный Выбор происходит Здесь.
–– Но я шел вверх, я знал, куда иду! – отозвалось в голове.
–– А страх в ногах? – Голос неумолимо бил в цель, легко расщепляя стрелу оппонента стрелой своего аргумента.
–– Но я хочу к тебе, Господи, – твердо произнес я, сразу же ощутив твердость под ногами.
–– Я жду – ответил Голос.
«Пудинг» превратился в камень, масло – в мелкий, приятный песок. Ступни моих ног отдыхали под его расслабляющим массажем. Я сделал шаг…
…Песок постепенно скрывал ступени, шаг, второй, третий, и лестница полностью исчезла под песчаным покрывалом. Кругом сколько хватало глаз лежала песчано-каменистая равнина, освещенная желто-оранжевым солнцем.
–– Да ведь это пустыня! – вырвалось у меня.
–– Пустыня Христа, – торжественно произнес Голос.
–– Здесь никого, я один?
–– Соскучился по паукам?
Юмор был излюбленным приемом моего невидимого собеседника.
–– По людям, – вздохнул я.
–– Христос ходил среди людей, но был один, тебе же ходить среди камней, но быть с Ним.
–– Я встречу Христа?
–– Это труд. Может, и не встретишь.
–– А если не встречу?
–– Христос провел сорок дней в пустыне в поисках Бога, у тебя тот же срок.
–– Но в пустыне Христа искушал сам дьявол.
–– Так помни и об этом.
–– Если у меня не получится? – память ног моих начала просыпаться на перинах прежнего страха.
–– Тогда тебя ждет «пудинг», покрытый маслом, и новый Выбор, а каков он будет после сорока дней мытарств? – Голос умел «ободрять».
Я в нерешительности стоял на месте и не двигался. Не было пугающей Слизи, вызывающих отвращение тварей, дрожащей под ногами субстанции, не было внешней принуждающей силы. То, что толкнуло бы в спину, следовало поискать внутри себя.
Голос молчал. Солнце висело над головой, ни на градус не поменяв своего положения с того самого момента, как я оказался в Пустыне. Интересно, сколько же здесь длится день?
–– Вечность, – обозначился Голос легким смешком.
–– А сорок дней – сорок вечностей? – съязвил я.
–– В точку! – невозмутимо парировал Голос.
–– Христа можно искать сорок Вечностей?
–– Ты только что открыл для себя одну из тайн Вселенной.
Эта короткая беседа, я и не заметил как, проходила уже в движении.
–– Что же мне дает эта открывшаяся истина?
Вместо ответа Голос резко сказал:
–– Стой!
Я замер на месте.
–– Посмотри под ноги.
Опустив глаза, я увидел перед собой следы на песке, уходящие вдаль.
–– Это следы Христа! – завопил я на всю, ну ладно, не на всю, Пустыню.
–– Это твои следы, ты начал свое путешествие к Христу с этого самого места и сделал первый круг Откровения.
–– А я решил, что это отпечатки Его ног и по ним найду Его, – разочарованно протянул я и шагнул след в след.
–– Быть может, это все-таки Христовы отпечатки? – вопросительно проговорил Голос.
И тут до меня дошло.
–– Я понял, Господи, я все понял! Христа нужно искать в себе, и тогда твои следы становятся следами Христа. Господи, как же это просто, почему мы не додумываемся до этого, зачем тратим Вечность?
–– Некоторые и сорок Вечностей, – удовлетворенно сообщил Голос. – Я рад за тебя.
Пустыня исчезла, песчаный ковер сменился изумрудно-травяным, камни обернулись деревами удивительной красоты, сухой воздух наполнился прохладой и пением птиц, солнце над головой перекрасилось в желто-белое, не поменялось только его положение, ни на градус, ни на секунду. Я стоял у Врат Рая. Пульсирующая световая петля в виде символа бесконечности, излучающая ощущение Любви и источающая ароматы цветов, призывающая и одновременно предостерегающая – таким предстал передо мной вход в Райские Кущи.
–– Впустят ли меня? – едва успел подумать я, как Врата распахнулись: двойная петля слилась в кольцо, обнажив внутри себя неописуемую картину Божественного творения, а в голове прозвучал Голос:
–– Сознание Христа открывает любые двери.
Я благодарно кивнул моему незримому сопровождающему и вступил в Рай.
Дело не в моем и без того скудном словарном запасе, и даже не в количестве слов-определений, созданных Человеком, дело в том, что для описания увиденного ни в одном земном языке не имелось достаточно ярких, качественных и полностью совпадающих с описываемым явлением слов. Я был в Раю. Прочувствуйте эмоции и интонации этой фразы, примите ее как иероглиф, за несколькими линиями которого скрывается суть целого явления. Как можно не желать оказаться Здесь и как можно захотеть покинуть это место? Адам, наш прародитель, просто не знал сравнения, иначе никогда не вкусил бы яблока. Так думал я, ошарашенно разглядывая все, что окружало меня. И речь вовсе не о том великолепии форм и цвета всего, что произрастало, благоухало, восседало и возлежало вокруг и порхало, и пело над, речь о внутренней наполненности всего этого Любовью.
–– Как тебе? – поинтересовался Голос, дав мне некоторое время на созерцание и возможность прийти в себя.
–– Рай! – только и смог я вымолвить.
–– Ты познал еще одну тайну Вселенной! – захохотал почти детским голосом мой спутник.
–– Я хочу остаться Здесь. Навсегда.
–– Ты не первый из вошедших, кто произносит эту фразу, точнее, так говорит каждый, – спокойно заметил Голос. – И Я вас понимаю.
–– И что, я могу остаться?
–– Конечно, свобода выбора все еще при тебе.
–– Много ли здесь жильцов, тех, кто остался? Я долго хожу по Саду и никого не встретил. Господи, где мне найти их?
–– Сейчас в Раю никого, кроме тебя, – ответил Голос.
–– Но ведь все хотели остаться?
–– Да, но быстро поняли, что вечного Рая не существует, любое вечное статическое состояние становится тюрьмой, не-свободой, отсутствием выбора.
–– И я могу покинуть Рай, если захочу?
–– Врата Рая открываются только внутрь. Покинуть этот план можно двумя путями: или быть изгнанным из него, или воспарить над ним. – Голос примолк, а затем доверительно добавил: – все твои предшественники выбрали второй вариант.
Я присел на краешек фонтана, опустил руку в воду и насладился прикосновением тягучей, плотной, животворящей субстанции. Лишить себя всех прелестей и удовольствий этого места – не странный ли выбор многих, сделавших его? В неспокойном зеркале моего чудесного пристанища отражалось древо, усыпанное яблоками.
–– Выход напрашивается сам собой, – усмехнулся я, взирая на прыгающие в волнах плоды.
–– Отведаешь яблока – очутишься на яблочном пудинге, – прервал мои размышления Голос.
–– Ты не можешь меня искушать, это задача Змия, – ответил я не очень любезно.
–– Змия нет в Саду, он отправился вслед за Адамом искушать его и дальше. Ты искушаешь сам себя. Преодоление собственного искушения и есть …
–– Воспарение! – угадал я.
–– Да. Змий внутри тебя. Устранение внутреннего Искусителя – вот что позволило вознестись Христу.
Я резко оторвал взгляд от воды и повернулся в другую сторону – перед глазами было другое древо с яблоками.
–– Можешь оббегать весь Сад, спрятаться не удастся, теперь Рай для тебя – это фруктовый сад, яблочная плантация, – сообщил Голос.
Я рассуждал так: у меня есть три варианта. Первый – я могу остаться в Раю, яблоневая роща при этих словах испарилась и Сад приобрел первоначальное многообразие флоры и фауны. Второй – я кусаю яблоко познания (тут же над фонтаном опустилась ветвь с великолепнейшим плодом), и третий… Я не договорил, но картина плодовой плантации вернулась пред очи мои.
