Ролан Быков
Я побит – начну сначала! Дневники

09.07.80 г

Кажется, удалось Гере сделать квартиру! Ему остается эта, на Пятницкой – 42 метра, три комнаты. Мама может остаться с ним.

12.07.80 г

Из земли рождаются цветы и злаки, деревья и травы. И растет все тем лучше, чем больше удобрена почва, чем более насыщен перегной, чем лучше земля удобрена навозом. И никто не удивляется тому, что из перегноя не растет перегной, что чем больше вонючего навоза, тем ароматнее цветы. Земля, почва, перегной, навоз – это питательная среда для произрастания всей флоры.

Психика человека – это не только механизм организма, в ней отражается реальная жизнь, в ней эта реальная жизнь постигается и соотносится с человеческой структурой, в ней тайны и явь, в ней мечта и действительность. В ней рождается духовность человека и ее плоды – произведения искусства и т. д. Однако психическая жизнь человека очень сложным образом соотносится с его творчеством, ибо творчество совсем не просто соотносится с окружающей действительностью и особенно с историей и фактом духовной жизни человечества.

В русском средневековье, среди насилия и рабства, распрей и заговоров, невежества и иноземного ига, творил Андрей Рублев, и его «Троица» – гений смирения, милосердия, грусти, доброты и нравственной гармонии. Не мрак, но свет произошел из мрака средневековой Руси. И родилась «Троица» как чуть ли не единственный выход, как высшая мудрость ответа живого духа человека на живую практику его жизни. Она родилась как исход, как прогноз, как гипотеза, как открытие на долгие времена. Мы не знаем личности Андрея Рублева, не знаем, был ли он мудрецом и философом, был ли схимником или светским человеком, не знаем, был ли лично здоров или страдал физическими (а может, и психическими) недугами, но могучее духовное здоровье «Троицы», здоровье народного духа вне сомнений и подозрений. Это взрыв духовного могущества и художественного прозрения, и волны этого духовного взрыва разошлись на века, обусловив движение и жизнь национальной культуры.

Триединство, одно лицо – отражение религиозной борьбы; сейчас это только некая конкретность типа подробности в истории жизни иконы. Духовное содержание осталось главным итогом. Оно – отражение постижения реального мира Людьми, Народом. И субъективные истоки произведения сегодня неизвестны, да и не так уж важны.

Что есть больная психика? И отчего надо думать, что больная психика – это нечто от больного воображения и рождает она в обязательном порядке только больное искусство? Тогда здоровая психика, надо понимать, должна рождать только здоровое искусство. И что такое вообще больное (или здоровое) искусство? Что входит в понятие – «искусство болеет»? Это искусство упадка? Отрицания? Пессимизма? Но отрицание в искусстве чаще всего имеет общее позитивное значение! И так ли уж психическая болезнь диктует упадок и именно упадок? И что есть упадок: тема или направление воздействия? Слова о смерти, трагические ноты в ранних стихах юной Ахматовой никак не могут быть истолкованы личным опытом, как и «Демон» юного Лермонтова. Это опыт художнический и личный только в этом смысле. Ахматова или юный Лермонтов настроены были на трагическую ноту оттого, что обладали слухом гениальных художников, наследников развития культуры, которая входила в них через мир их фантазий, через индивидуальность творческой сути их личности. У Гоголя гораздо больше связей с Пушкиным и с фольклором, нежели с собственными недугами, если говорить о Гоголе как о писателе. Тут связь прямая, очевидная, ясная, закономерная, как у растения и климата.

Пушкин и фольклор, все развитие русской культуры, вся логика развития жизни духа – вот что, во-первых, определяет творчество Гоголя, его путь, и тут больше прямых связей, нежели с его недугами. Его произведения – результат его исполинского творческого труда, а вовсе не его недугов, которые (по фрейдистам) и продиктовали его взлеты, падения и гибель. Нет! Это уж дудки!

Отчего это в сумрачности психики Гоголя и Мережковский, и фрейдисты, и Синявский-Терц, и даже Игорь Золотусский находят сумрачность «Петербургских повестей»? Не легче ли, не правильней ли искать сумрачность их в самом петербургском сумраке? Зачем в «Избранной переписке» видеть болезнь, а не факт толстовского ухода и желание уравнять свое авторское «Я» и свое «Я» живое или, скажем, житейское (свое «Я» духовное и «Я» мирское)? Не бред ли видеть в «Вие» и прочих фантастических повестях Гоголя структуру его личности – ведь Гоголь тут выступает только как интерпретатор самых известных народных сказок?

Не тупость ли объяснять фантастическое в фольклоре структурой личности, ее болезненных явлений? Что вообще делать психоаналитикам с фактом фольклора? Структурой чьей личности они будут объяснять «Калевалу», Муромца, Буслаева? Чья болезнь выразилась в образах страшных чудищ, змеев, оживающих покойников, чертей и ведьм, Кащеев, вампиров, оборотней?.. (Бедная фантазия шизофреников и параноиков – куда ей до художественных фантазий народов.)

Ведь говорим же мы, что в фольклоре отражается дух народа. Но ведь и в искусстве то же, то же самое! Отчего это коробочка, склеенная шизофреником, всего-навсего коробочка? Да потому, что из картона он ее делает, всего-навсего из картона, а не из бреда и болезни. Произведения «делаются» из образов и образных систем, из слов и фраз, из страниц и глав, а не из болезни автора. Но влияют ли болезни? Конечно! Да еще как! И еще как мощно. Но только на то, на что могут влиять: на состояние организма, на настроение, на темперамент, на возможности и т. д. Но образ Татьяны не кашлял от простуды Пушкина, и Онегин не умер, когда Александра Сергеевича застрелили. Больной бегун даже с температурой бежит по беговой дорожке, актер играет даже тогда, когда ему слышатся голоса и он готов к самоубийству.

Поскандалив и огорчившись, я выходил на сцену. Я выходил больным, разбитым, усталым, с температурой, или отдохнувшим, веселым. Это влияло, но это амортизировалось на 99 процентов внутри меня! Тем более что часто именно болезнь раскрепощала творчески, освобождала от скованности, помогала идти по сути ситуации, когда не хватало сил себя контролировать. Естественно, это вовсе не система и не постоянно. Тут все верно, именно при этом слове «часто», в значении «иногда». Но то или иное произведение, сделанное, как «Айболит-66» в 1966 году, начало делаться внутри меня в 1956 году!

Когда-то меня лечили от язвы. Профессор, доктор наук, женщина (не помню ее фамилии), поставила мне диагноз – гипогликемия. Профессор Коган осмотрел меня, хитро ухмыльнулся и сказал: «Конечно! Как у тебя может не быть гипогликемии? У тебя гипогликемия! Ведь она диссертацию на эту тему защитила!»

Психоаналитики кинулись изучать искусство, честное слово: инженеры, конструкторы, географы, историки могут это делать с большим основанием.

Но, возвращаясь к теме, попробую подытожить. Структура личности автора, душевное его устройство, конечно же, имеют большое значение для его жизни. Однако достоинства и недостатки, здоровье и болезнь, знания и заблуждения имеют самое разное и неожиданное значение в психологических манипуляциях процесса творчества. Утверждать, что больной автор порождает больное искусство, так же по́шло, как статья Кречетовой^[42] в журнале «Театр», где понятию «художник и время» вдруг придано толкование «организм и время суток». Кречетова медицинскую проблему стала разбирать как художественную.

Природа создала творческую систему с бесконечной (почти) степенью прочности, связав творчество с объективным миром в первую очередь, переводя идеальное в материальное, субъективное в объективное. Оттого и говорится о таланте «Дар Божий», что талант по сути как бы освобождается от власти субъективного. Тут сложная и воистину совершенная система взаимосвязей.

Процесс творчества сугубо зависим от структуры личности, произведение как результат – зависимо очень косвенно. Гений немыслим ни без своих достоинств, ни без своих недостатков. Ибо в его творчестве и достоинство, и недостаток превращаются в одно сплошное достоинство – правду художественного отражения действительности. И эта правда оттого достоинство, что она полезна человечеству в целом.

Искусство если воспитывает и лечит, то лишь одним способом – способом показа правды жизни! Правдой искусство и воспитывает, и перевоспитывает, и лечит, и воюет, и защищает, и познает, и исследует. Художественной правдой, художественной! Уланова – Джульетта, Чабукиани – Отелло – самые правдивые, самые шекспировские образы, но они, извините, все время танцуют! (Чего явно не было «в жизни» ни с Отелло, ни с Джульеттой.) Танец – только язык!

В этом смысле письменность еще более условна, нежели танец. Никто, посмотрев на письменные или печатные знаки, не станет искать в них сходства с оригиналом – Джульеттой, например! Жанры, виды направления в искусстве – это только разный инструментарий, разная метода, каждая из которой имеет свои, только свои ей присущие стороны открытия жизни и т. д., и т. п.

От страшной сказки еще никто из детей не начинал заикаться, но если в темноте гукнуть ребенку на ухо «Гу!» – он ведь заикаться начнет.

Художественный страх – это пистолет, заряженный холостым патроном. Точнее, художественный страх – это разговор вообще, а не конкретно, разговор в области игры, а не действительности. Все как бы по-настоящему, но только как бы, а вовсе не по-настоящему. Оттого-то произведение искусства – всегда наслаждение чудом сходства, чудом творчества, чудом совершенства. Оттого-то искусство – область прекрасного! Искусство – область заглазной победы духа!

Как относиться к искусству упадка – тоже еще вопрос. Большой вопрос. «Чернение и грязнение» действительности в психологическом плане совсем не то, что в художественном. Но самое главное состоит в том, что здоровье вовсе не главная цель человечества. Его значение измеряется только длиною жизни. Для жизни духа это не измерение. И неужели «Как закалялась сталь» Н. Островского, при любом отношении к художественным достоинствам книги, ничего не объяснила?

Сама талантливость произведения – это сила, которая и воспитывает, и борется, и лечит – это прана! Это жизненная сила, это пример победы. Победы духа. Это духовное поле положительного заряда.

16.07.80 г. Среда

Я всю жизнь не только не мог понять способность человеческого мышления, но даже представить себе не мог этого феномена материи. Способность нервных клеток производить работу мысли всегда была для меня чем-то мистическим. Легче поверить в таинство чего-то высшего, нежели понять это свойство материи. А сегодня как током ударило: это ведь вовсе не феномен мозга, это феномен духа! Как я ранее не понимал этого?! Мозг, точно такой же по устройству мозг, со всеми своими долями и полушариями и мириадами клеток, есть и у Эйнштейна и, скажем, у Свистодырочкина, у Пушкина и у любого кретина, любого ублюдка или сумасшедшего! Да у самого, допустим, Николая Васильевича Гоголя при одном и том же мозге, при одних и тех же извилинах и долях есть дни, когда была написана поэма о Гансе на немецкий лад; есть дни, когда писались «Арабески» и «Петербургские повести». Боже мой, Боже мой! При чем тут сам мозг!

Мозг – это возможность, а феномен мышления и чувства – это уже сфера человеческой деятельности, которая как-то кодируется в генах, но в основном развивается как жизнь духа, который, в отличие от духа, который можно «испустить», вполне можно назвать Дух Святой. Назвать! Назвать! Зашифровать в слове «Святой» сверхъестественность феномена мышления и духовной жизни, образно выразить восхищение человека невиданным чудом природы и ее детища, открыть тайну бытия как тайное и назвать эту тайну, как она может быть объяснима – объяснима именно как необъяснимое! Бог – Дух Святой – третье!

Я материалист, когда думаю об истории Вселенной, я, конечно же, идеалист, когда думаю о вселенской истории. Это совсем не игра словами: материя не существует вне взаимосвязей, не может существовать без взаимной обусловленности (отсутствие связи – тоже взаимосвязь), эта взаимосвязь и есть закономерность. Мозг, развитый мозг, любой мозг обладает энергией – он обеспечивает зрение, слух, осязание и обоняние. Эти потоки отражений, вступая во взаимодействие между собой, соединяясь в суммарное отражение – мысль, родили новую форму жизни – духовную. Ибо мысли в процессе жизнедеятельности человека, в слове и деле, в общении и т. д. тоже стали структурами и начали жить! Точно так же, как начала сейчас жить промышленность, города, экономика, финансы, политика – все, что становится структурой, начинает жить и саморазвиваться.

Все рождает проблемы, проблемы рождают необходимости – жизнь! Жизнь! Жизнь! И тогда рождается понятие идеального, необходимого, прекрасного, и тогда, родившись, развивается жизнь духа и сталкивается она с вечными законами природы, и жаждет совершенствования уже рожденной структуры.

И всякая структура, которая складывается непроизвольно, в какой-то момент обретает степень обязательного саморазвития, и выпускается джинн из бутылки, и ничего уже нельзя поделать: дочерняя структура обретает самостоятельность.

Духовность обретает особое измерение во времени – она факт истории жизни людей и обществ, она же – факт обретаемых или теряемых позиций в душе человека. В истории она живет уже самостоятельно, отдельно от конкретного человека, или, скажем, отдельно от отдельного человека. Дитя природы – духовность – вступает во взаимодействие с нею, с нею вообще и с природой человека в частности, и она, рожденная корыстным интересом человека, более не подвластная ему, сама становится условием жизни.

Были земные существа, были существа, жившие в воде, были земноводные. Сейчас человек еще во многом зверо-духовен, отсюда его борьба, его духовная драма и т. д. Феномен мышления сегодня в огромной степени, в решающем смысле – феномен культуры, точнее, жизни духа! Бог-отец – это ясно, я сам отец, Бог-сын понятно – я сам сын, Бог-Дух святой – это третье! Это мое прошлое, это «Я» и это новая реальность, обретающая себя в науках и искусствах, в культуре и деятельности, в жизни души и тела! Душа живет, обретает органы чувств, становится зрячей, слышащей, осязающей, обоняющей и… страждущей! О! Это уже иное! Это постижение прекрасного!

Дух живет и нуждается в пище – духовной пище! Наслаждение духа не меньше полового и всякого прочего телесного. Только дух вдруг объединил мир, проявил его как мир, придал ему силуэт и очертания, открыл в нем факт, открыл во вселенной – вселенную, в животном – животное, в растении – растение.

22.07.80 г

Пишу сценарий для Минска («Андрей – всех добрей»). Пишу себе всерьез. Жаль, времени мало. (А может, и к лучшему, что времени мало.)

– Завидуешь? / – Завидую! Завидую! Завидую! / Цветам завидую – цветут, / Людям завидую – живут, / Воде завидую – течет, / Печи завидую – печет. / Кто ходит иль скачет, / Летает, ползет – / Завидую! / Кто слова не вымолвит, / Кто поет – / Завидую! / Покойникам – и тем я / Завидую! / Особенно, когда полкварты выдую, / Завидую! Завидую! Завидую!

В Беловежской Пуще, / В самой чаще, в самой гуще, / На великой грязи, / Под горой, в болотах тощих, / Ходит-бродит кот у дуба, / У него губа не дура, / Охраняет он святые мощи.

Ведьма – а ничего не ведает!

Там три книги есть самые главные: одна книга, самая главная – неправильная, другая – давно потеряна, а третья – еще не написана. Пишут эту книгу многие, да сами не знают – ее или нет. Может, кто страницу написал, может, две, может, три, а из той ли книги – никому не ведомо…

Как можно сон подсмотреть? И что может, чего не может Цмок? А может, он все может, но собраться не может: то откладывает… как я.

23.07.80 г

Бабы! Это все будет о бабах, женщинах, женщинках! Ведьма, Кикимора и Русалка – их выгнали мужья. Цмок на женской доле сыграл и женские хитрости пустил против людей. Да! Против женщины не устоять никому.

Он был прав – они женщины, – но оттого и потерпел поражение. Андрей их «расколол» – они вывели его в победители, они, женщины.

Они и есть сюжет. А Андрей и их пожалел. (Когда человек ведьму жалеет – это еще не факт: может, он дурак-фраер. А когда такой пригожий – он… благородный… От «благо рожденный», благого рода-племени, или рожденный на благо…)

Мужья их потом приспособились. Домовой свою по суб-ботам учил… С Андреем поладили, а чего сами безобразничали?

«Иначе нам нельзя, мы на это поставлены».

Жаб – дурак, оттого слывет за подлеца. Бабы его трактуют – он получается и мудрый, и хитрый.

Цмок из зависти решил, чтобы Путеводная Звезда ему светила. Клад ему тоже нужен. Вот и весь секрет. Гордыня одолела.

Бабы против этой Звезды и завели козни. А Цмок просто влюбился. Перед ней чудеса выказюливал… Но на «бис», как говорится, мог своему же делу навредить.

В светской жизни, в городе, он Аптекарь… У него девушки яд покупают и снадобья от хвори. Но у него не только аптека – он там пиявок продает. Лягушек отправляет во Хранцию партиями. Философский камень изобретает. У него вроде бы есть эти три главные книги. (А их нет.)

Он часто говорит, что «вчера мог, и завтра может, а сегодня что-то не в голосе».

Факты – вещь упрямая, так? А упрямый – это в переводе с языка вежливого «дурак». А байки – это вранье, но… добрым молодцам урок! А уроки с детства учить надо. Кто не учит – сечь! Высечь!

Жаб – дурак набитый, но всех победил – превозмог – демагог.

– Самое страшное дело на свете – подлец, еще страшнее – раздобревший подлец, но нет страшнее подлеца подобревшего.

– Добрей становлюсь… Есть хочется. Подобреть не подобрел, но… раздобрел – точно.

Своих мужиков ругали: хамы, пни неотесанные, некультурные, необразованные.

Сон Андрея. Это странные живые картины. Странен монтаж. Все невероятно.

В ночь на Ивана Купала / Ведьма по лесу Летала / В ночь на Ивана Купала / Леший приходит С сумой / В ночь на Ивана Купала / Девушка в омут Упала (пропала) / Девушка тихо Шептала: / Милый мой, Милый мой!

26.07.80 г. Суббота

В четверг умер Володя Высоцкий. Смерть, как всегда, не вовремя, смерть, как всегда, должна была быть, смерть, как всегда, выбирает самого-самого.

Значение и значимость Володи я понимал давно. Пока факт его смерти в меня не вмещается. Не думаю о нем как о мертвом, как о прошлом. Но, думаю, после смерти Шукшина – удар по нашему искусству самый мощный. Володя будет энциклопедическим словарем нашего времени. Так сказать, краткий энциклопедический словарь. Если от А до Я составить темы его песен, то встанет время во всей своей красе и неприглядности. При этом, как ни странно, картина жизни при всей своей обличительности не будет картиной уныния: Высоцкий – победитель во всех темах, у него очень высок и даже романтичен его нравственный идеал. И тут он наш современник.

Вот Володю не назовешь инакомыслящим. Он мыслил так, как подобает. Все остальные именно инакомыслят. Его творчество сугубо нравственно, сугубо гуманно, оно сугубо рыцарское. И это – в наш век глобальной безнравственности, антигуманности, антирыцарства – не оторвано от жизни, а наоборот. Ибо в наши дни безнравственный плачет о нравственности, подонок – о рыцарстве, злодей печалится о гуманности. Володя народен, народен, народен!

Высоцкий весь фольклорен – по сути, по смыслу, по факту. Если бы у фольклорных произведений был определенный осадок, который можно было бы «выпарить», вдруг оказалось бы, что 80 процентов содержания его песен выпало бы в этот осадок. А некоторые произведения оказались бы на поверку самородками фольклора. «Изо рта у него самородки падали!»

Володя фольклорен не только в «Лукоморье» – тут он внешне пародиен. Но только внешне. Володя фольклорен в «хулиганском» цикле, в военном, в спортивном, в бытовом. Герой, отсутствие официального ханжества, сюжет, язык, живость темы, подход – все демократично, все свято, все нужно людям. Высоцкий защищает, Высоцкий нападает и Высоцкий благородно защищается! Его борьба со злом ведется им с рыцарских позиций – это подвиг! Рублев в ужасах средневековья открыл Троицу, Милосердие. Живая нравственность Высоцкого в век демагогических достоинств – подвиг среди литераторов и людей. Володя из тех поэтов, которые похожи на себя… Да еще и актер! Очень хороший актер.

Володю жаль, и жаль всех, кто не прочтет и не услышит его новых произведений, всего, что он не написал и не напишет. Вот уж действительно осиротели мы без нашего барда, без друга сердечного, без защитника. Его стихи не вопили, не истеричничали по поводу прав человеков – они эти права исповедовали. Он прожил жизнь в «своей» деревне и прошел своей «колеей». Это самый большой художник из всех, с которыми мне пришлось сталкиваться, это художник, значение которого еще скажется, и творчество его еще скажется.

Ему было сорок три года! О его смерти передал «Голос Америки». Исполнили три его песни на концерте в Штатах и сообщили, что он умер от сердечного приступа.

Позвонили – слух подтвердился. У него вечером были и врач, и соседи. Действительно был приступ. Стало лучше. Заснул. Ночью умер. (Приступы были часто, думали – как обычно обойдется. Смерть усыпила бдительность.)

Володя – еще одна жертва наркологов.

Надо собрать все, что написал Высоцкий, надо попытаться проанализировать то, что написано, как фольклор и как светская литература.