Роберт Льюис Стивенсон
Билль с мельницы
– Вы, значит, желаете обладать ими, – сказал Билль, – чтобы потом уже и не думать о них; это походит на то, как один человек зарезал курицу, несущую золотые яйца, чтобы сразу завладеть всеми ее золотыми яйцами, – помните, как о том говорится в басне? А еще это напоминает мне несколько то, что я всегда хотел сделать, когда был еще маленьким мальчиком. Меня всегда прельщал вид на равнину, и я хотел непременно спуститься в нее, а там я, конечно, был бы лишен возможности любоваться видом на нее. Боже мой, Боже мой! Если бы только все люди постоянно думали об этом, то, вероятно, все поступали бы так, как я, и вы тоже, вероятно, оставили бы эти бедные цветы расти на своем месте, так, как я остался здесь, в своей горной долине… – Вдруг он остановился, не договорив свою мысль. – Клянусь Богом! Да ведь это!.. – воскликнул он и опять замолчал, а когда Марджери стала спрашивать его, что такое ему пришло в голову, он уклонился от ответа и пошел в дом, а на лице у него появилось какое-то странное выражение, удивившее девушку.
За столом он против обыкновения был молчалив, а когда стемнело, и звезды зажглись на небе, он в продолжение нескольких часов, не переставая, ходил взад и вперед по двору и саду неровными шагами, видимо, чем-то сильно взволнованный и озабоченный. Весь дом уже давно спал, но в окне комнаты, занимаемой Марджери, еще был огонь; одно небольшое, продолговатое, оранжево-красное пятно среди целого моря темно-голубоватой мглы спящей долины и серебристого трепетного света звезд в безлунной ночи. Мысли Билля очень часто возвращались к этому окну, но это были вовсе не мысли влюбленного.
– Там за окном, в комнатке, где горит свеча, там она, – думал он, – а здесь у меня над головой бесчисленные звезды, благослови, Господь, и ее, и их!
Как эта девушка, так и звезды имели на него благотворное влияние; и она, и звезды размягчали его душу, пробуждали в нем лучшие чувства и способствовали его сладостному довольству жизнью и всем окружающим миром. Чего еще больше мог он желать или ожидать от них?.. И в этот момент молодой толстяк и его мудрые наставления так живо припомнились Биллю, так ярко ожили в его памяти, что он невольно закинул голову назад, как тогда, в ту столь памятную для него ночь, и, приложив обе ладони ко рту, он громко крикнул вверх к далекому небу, усеянному мириадами звезд. Вследствие ли неудобного положения слишком закинутой головы, или же вследствие непривычного усилия от напряжения голоса, ему вдруг показалось, что в этот момент звезды внезапно дрогнули, заколебались и как будто сшиблись друг с другом и рассыпали по небу целый дождь холодных, леденящих лучей. В тот же миг один уголок занавески в окне на мгновение приподнялся, свет в окне дрогнул, и занавеска снова опустилась. Билль громко рассмеялся.
– Ха-ха-ха!.. И они, и она!.. – подумал он, – Задрожали звезды, задрожал и свет в окне! Бог свидетель, какой я великий маг и волшебник!.. Будь я глупец, как бы я теперь, голубчик, попался!.. а будь я глупцом…
И он пошел ложиться, тихонько посмеиваясь про себя.
На другой день рано утром он увидел Марджери в саду и поспешил к ней.
– Я вчера, да и все это время, много думал о женитьбе, – сказал Билль, приступая к делу без дальнейших околичностей. – Обсудив этот вопрос со всех сторон, я пришел к убеждению, что это дело не стоящее, то есть, что нам жениться положительно не стоит.
Девушка на одно мгновение подняла на него глаза, но его добродушный, сияющий вид смутил бы в данном случае даже ангела, и Марджери поспешила опустить глаза в землю, не вымолвив ни единого слова. Но он видел, что она вздрогнула.
– Я надеюсь, что вы ничего не имеете против этого, – продолжал он, несколько смущенный ее отношением к его словам, – и, конечно, не сердитесь на меня за то, что я вам сейчас высказал; право, вы не должны на это обижаться; я все это основательно обдумал и обсудил, и даю вам слово, честью заверяю вас, что мы ничего от этого брака не выиграем. Мы не станем от него ни на йоту ближе друг другу, чем теперь, и никогда не будем так счастливы, как сейчас!
– Вы напрасно тратите со мной так много слов, – сказала она, – это совершенно лишнее; я прекрасно помню, что вы сказали тогда, что не смеете утверждать с полной уверенностью, что любите меня, что, может быть, вы ошибаетесь, – и теперь, когда я вижу, что вы действительно ошибались и что вы, по-видимому, никогда не любили меня, я могу только сожалеть о том, что я была введена вами в заблуждение в этом отношении.
– Прошу извинения! Вы вовсе не так поняли смысл и значение моих слов, вы сильно заблуждаетесь на этот раз, – энергично запротестовал Билль. – Что касается того, насколько я вас любил и любил ли я вас или нет, об этом вы судить не можете, об этом луше знать другим, но, во всяком случае, мое чувство ничуть не изменилось, и вы смело можете похвалиться, что изменили всю мою жизнь и меня самого сделали совсем другим человеком, не похожим на то, чем я был раньше. Я искренне думаю все, что я вам теперь говорю, и ничего не преувеличиваю в моих словах; я не думаю, чтобы нам стоило жениться, и, право, я предпочел бы, чтобы вы продолжали жить с вашим добрым отцом, а я имел бы возможность раз или два в неделю ходить к вам, как люди ходят в церковь, а в промежутки между этими свиданиями мы оба были бы счастивы от ожидания новой встречи и нового свидания. Таково мое представление, но если вы почему-либо непременно хотите этого, то я женюсь на вас, – добавил он.
– Неужели вы не понимаете, что вы оскорбляете меня?! – воскликнула она с невольным упреком.
– Я вас оскорбляю! Нет, Марджери, нет! Как вы можете допустить, что-нибудь подобное!.. Кто хотите, только не я! Говорю вам это от всей души. Мне вас оскорблять! Мне, который предлагает вам лучшую привязанность своего сердца, самую искреннюю, самую чистую и святую любовь. Примите ее или пренебрегите ею, как хотите, но только, я так полагаю, что не в вашей власти, а также и не в моей, изменить то, что раз случилось, и вы теперь, если бы даже вы того желали, не в состоянии освободить меня от этой любви! Я женюсь на вас, если хотите, повторяю вам это, но вместе с тем еще раз говорю вам, что не стоит, что мы ровно ничего через это не выиграем и что нам гораздо лучше остаться друзьями. Хотя я тихий, нерасторопный человек, но в своей жизни я успел многое заметить, успел увидеть многое такое, чего не видят другие, и успел многому научиться; поверьте мне, Марджери, вы ничего не прогадаете, если согласитесь на мое предложение. Если же оно вам не нравится, скажите только одно слово, и я сейчас же женюсь на вас.
Наступило довольно продолжительное молчание; Билль стал чувствовать какую-то неловкость и вследствие этого начал раздражаться.
– Как я вижу, вы слишком горды и не хотите высказать мне прямо ваше мнение. Очень жаль, – сказал он. – Поверьте, куда легче живется, когда все делается начистоту! Скажите, может ли человек поступить более прямодушно, более честно и чистосердечно по отношению к женщине, чем я поступил в данном случае? Я высказал вам честно свое убеждение, а выбор и решение предоставил вам; хотите вы, чтобы я на вас женился, или предпочитаете принять мою дружбу, как я вам предлагаю, потому что считаю это за лучшее? Или, быть может, я вам просто надоел? Выскажитесь, прошу вас! Помните, что сказал ваш батюшка? Он сказал, что в таких случаях девушка должна сказать, что у нее на душе!
При этих последних словах Мэдж как будто очнулась. Не сказав ни слова, она повернулась и быстрыми шагами пошла через весь сад по направлению к дому и вскоре скрылась в нем, оставив Билля в сильном смущении и в полной неизвестности относительно ее решения. Он стал ходить взад и вперед по саду, тихонько насвистывая про себя. По временам он останавливался и смотрел на небо и на вершины гор или же шел и садился на краю обрывистого берега реки и смотрел на воду тупым, бессознательным взглядом. Все эти недоумения, сомнения, волнения были так чужды его рассудительной натуре, его привычкам и всему избранному им с твердой решимостью, спокойному и уравновешенному укладу жизни, что он начинал уже сожалеть о том, что Марджери вошла в его жизнь.
– В сущности, – думал он, – я был счастлив, как только может быть счастлив человек на земле. Чего мне недоставало? Я мог во всякое время приходить сюда и наблюдать моих рыбок по целым дням, если я хотел, и мог любоваться небом и звездами, и утренней и вечерней зарей, и никто не мог мне помешать в этом; я был и спокоен, и доволен своим положением, как вот эта моя старая мельница над рекой. Чего же мне еще было надо!..
К обеду Марджери пришла нарядная и спокойная, и едва только они все трое сели за стол, как она обратилась к своему отцу с такой речью:
– Батюшка, мы основательно переговорили обо всем с мистером Вилли и пришли к такому решению: мы видим, что оба мы ошиблись в наших чувствах, и он согласился на мою просьбу отказаться от всякой мысли о браке между нами; он согласился быть для меня не более как моим добрым другом, как раньше. Как вы видите, батюшка, – продолжала она все также спокойно, но не подымая глаз от своей тарелки, причем, однако, не проявляла никаких других признаков смущения или огорчения, – между нами нет и тени ссор или неудовольствия, и я серьезно надеюсь, что мы очень часто будем видеть его в будущем у себя, и его посещения будут мне всегда особенно приятны, и он во всякое время будет желанным гостем в нашем доме. Тебе, конечно, лучше знать, отец, как нам поступить, но мне кажется, что нам было бы лучше покинуть теперь гостеприимный кров мистера Билля, по крайней мере на некоторое время, потому что, я думаю, что после того, что произошло, мы едва ли можем быть для него приятными гостями; во всяком случае, в эти первые дни.
Билль, который с трудом сдерживал себя с самого первого момента ее речи, после этих последних слов шумно выкрикнул что-то невнятное и поднял руку, как бы энергично протестуя этим жестом против всего сказанного. При этом весь вид его выражал какое-то растерянное возмущение и досаду, по-видимому, он был готов вмешаться и протестовать, но она сразу осадила его, устремив на него строгий взгляд и вспыхнув на мгновение гневным румянцем.
– Может быть, вы будете столь любезны, что позволите мне объяснить все это дело отцу, – сказала она таким тоном, что Билль совершенно растерялся.
Он был окончательно выбит из колеи ее манерой держать себя и тоном ее голоса. Он не посмел раскрыть рта, решив, что в этой девушке есть нечто такое, что свыше его понимания, и в этом он действительно был прав.
Бедный пастор был совершенно озадачен; он всячески старался доказать, что это не более, чем маленькая ссора влюбленных, которая пройдет бесследно, еще раньше, чем на дворе успеет стемнеть; но когда ему была доказана несостоятельность этого аргумента, тогда он стал доказывать, что если не было ссоры, то нет и основания расставаться. Добряк пастор успел привыкнуть и полюбить и своего хозяина, и его приятное общество, и все условия жизни в этой гостинице. Интересно было видеть, как молодая девушка ловко справлялась с обоими мужчинами. Она говорила мало и совершенно спокойно, и тем не менее, что называется, умела обвести их вокруг своего пальчика, и незаметно для них вела их туда, куда хотела, одним своим мягким женским тактом и умением. Все шло так, как будто не она вовсе все это устроила, а обстоятельства сами собой сложились так, что Марджери и ее отец уехали в тот же день после обеда. Сев в деревенскую бричку, они направились дальше вниз по долине, где и поселились в ближайшей деревушке, в ожидании того времени, когда постройка пасторского дома будет закончена и им можно будет опять перебраться к себе на свое старое место. Билль внимательно наблюдал за молодой девушкой все время, пока они еще оставались у него в доме. От него не укрылись ее проворство и решительность во время сборов к отъезду. Когда он остался один, у него в голове было множество странных вопросов, которые ему следовало обдумать и обсудить. Прежде всего он чувствовал себя ужасно одиноким и печальным. Как будто весь интерес к жизни разом пропал у него, и теперь он мог смотреть по целым часам, по целым ночам на звезды и почему-то не находил в них, как прежде, ни успокоения, ни утешения. Теперь он как будто совершенно утратил свое обычное душевное равновесие из-за этой Марджери. Он был и удивлен, и озадачен, и раздражен в то же время ее поведением, и все же он не мог не восхищаться ею, не удивляться ей. Ему казалось, что он узнает в тихой и всегда ровной девушке, в этой, по-видимому, спокойной женской душе, черты хитрого, развратного демона, которых он до сего времени никогда не подозревал в ней; и хотя он видел, что ее влияние шло вразрез его личным вкусам и привычкам и тому искусственно созданному им для себя спокойствию, он тем не менее не мог противостоять искушению страстно желать подчинения этому влиянию. Подобно человеку, постоянно жившему в тени и сумерках и вдруг очутившемуся на ярком солнце, он был одновременно и огорчен, и восхищен; ему было и жутко, и тяжело, и в то же время страшно приятно.
По мере того, как проходил день за днем, Билль переходил от одной крайности к другой; то он кичился своей силой воли и твердостью своих решений, то презирал свое глупое малодушие и осторожность. Первый род образа мыслей, в сущности, более соответствовал его истинным взглядам на вещи и являлся, так сказать, результатом его обычных здравых рассуждений; но время от времени его с неудержимой силой внезапного порыва охватывало негодование на самого себя и возмущение против своего, как он тогда выражался, «нелепого поведения», и тогда он гнал прочь всякое благоразумие и точно человек, мучимый угрызениями совести, бродил по целым дням в саду, по дому или по лесу, не находя себе нигде покоя. Такое состояние духа было совершенно невыносимо для человека обычно столь спокойного, уравновешенного и степенного, как Билль, и он решил во что бы то ни стало положить этому конец. Итак, в одно прекрасное, теплое утро он надел свое лучшее платье, взял в руки тросточку из прута терновника и пошел вниз по долине вдоль берега реки. Как только он принял свое решение, к нему разом вернулось его обычное спокойствие, сердечное и душевное равновесие; он радовался ясному, хорошему дню, любовался разнообразием живописной местности, и все это без малейшей примеси тревоги или какого-нибудь неприятного чувства. В сущности, ему было почти безразлично, чем окончится его вторичное сватовство; какой бы оборот ни приняло в данном случае дело, он будет одинаково доволен, – так думал он. Если она на этот раз примет его предложение, то уж ему, конечно, придется жениться на ней, что, пожалуй, будет к лучшему. Если же она откажет, то у него по крайней мере будет сознание, что он сделал все, что от него зависело, и теперь может спокойно идти дальше своим путем, с совершенно спокойной совестью. В глубине души он все-таки надеялся, что она ему откажет, но затем, когда он увидел в просвете между ветвистых ив на повороте реки коричневую кровлю, под которой она жила, он был уже наполовину склонен желать обратного и был положительно пристыжен сознанием шаткости и неустойчивости своих желаний.
