Роберт Льюис Стивенсон
Отлив

Глава 4
Открытая дверь

Между тем капитан и Геррик, оставив позади ярко освещенную веранду, направились прямо к пирсу.

В эту вечернюю пору остров с его плотным песчаным полом и лиственной крышей, подпертой колоннами пальм, озаренный только светом из дверей и окон дома, выглядел нереальным, словно пустой театр или общественный сад в полночь. Взгляд невольно начинал искать вокруг столики и статуи. Ни одно дуновение не колебало листьев, и тишину только подчеркивал непрерывный шум берегового прибоя, напоминавший уличный шум. Не переставая уговаривать, успокаивать своего пациента, капитан вел его все дальше, подвел наконец к самому берегу и смочил ему лицо и голову тепловатой водой из лагуны. Постепенно пароксизм^[50] утих, рыдания сделались менее судорожными, а затем и совсем прекратились; прекратился и поток успокоительных речей капитана, и двое погрузились в молчание.

Небольшие волны с тихим, как шепот, звуком разбивались у их ног; звезды всех величин любовались собственным отражением в этом огромном зеркале, а посреди лагуны виднелся воспаленный свет фонаря стоявшей на якоре «Фараллоны».

Долго они глядели на расстилавшуюся перед ними картину и с беспокойством прислушивались к шороху и плеску этого уменьшенного прибоя и к отголоскам дальнего, мощного прибоя со стороны открытого моря. Долго они молчали, утратив способность разговаривать, и когда наконец очнулись, то заговорили оба враз.

– Геррик, послушайте… – начал капитан.

Но Геррик резко обернулся к своему товарищу и заставил его замолчать, страстно крикнув:

– Снимемся с якоря, капитан, и в море!

– Куда, сынок? – спросил капитан. – Легко сказать – снимемся. Но куда?

– В море, – повторил Геррик. – Океан велик. Куда угодно – прочь от этого ужасного острова и этого… этого страшного человека!

– Ну, с ним мы еще сведем счеты, – сказал Дэвис. – Ваше дело приободриться, а с ним мы сведем счеты. Вы совсем расклеились, вот в чем беда, нервы совсем развинтились, как у Джемаймы^[51]. Вам надо приободриться как следует, а когда вы придете в себя, тогда поговорим.

– В море, – повторил Геррик, – сегодня, сейчас, сию минуту!

– Не будет этого, сынок, – твердо возразил капитан. – Никогда еще мое судно не выходило в море без провизии, так и знайте.

– Нет, вы не понимаете, – не отставал Геррик. – Все кончено, я вас уверяю. Здесь больше делать нечего – он знает все. Этот человек, сидящий там с кошкой, знает все. Неужели вы не видите?

– Что – все? – спросил капитан, немного обеспокоенный. – Принял он нас как настоящий джентльмен и обращался с нами по-рыцарски, пока вы не начали нести всю эту чепуху. Надо сказать, я видал, как в людей стреляли за меньшее, и никто о них не пожалел! Чего вы хотите?

Геррик, однако, раскачивался, сидя на песке, и тряс головой.

– Издевался, – продолжал он, – он же издевался над нами, и ничего больше. И поделом нам.

– Что мне в самом деле показалось странным, – неуверенным голосом проговорил капитан, – это насчет хереса. Провалиться мне, если я понял, к чему он клонит. Геррик, слушайте, а вы меня не выдали?

– Не выдал ли я? – раздраженно, с презрением произнес Геррик. – Да что выдавать? Нас и так видно насквозь: на нас клеймо мошенников – явные мошенники, явные! Еще прежде чем он ступил на борт «Фараллоны», ему бросилась в глаза замалеванная надпись, и он сразу все понял. Он не сомневался, что мы убьем его тут же, на месте, но он стоял и издевался над вами с Хьюишем и вызывал на убийство. И еще говорит, что он боялся! Потом он заманил меня на берег – и что я только вытерпел! «Волки» – называет он вас и Хьюиша. «А что делает овечка с двумя волками?» – спросил он. Он показал мне свой жемчуг, сказал, что еще не кончится этот день, как жемчуг может рассеяться. «Все висит на волоске», – сказал он и улыбнулся. Видели бы вы эту улыбку! Нет, все напрасно, говорю вам! Он знает все, обо всем догадывается, мы со своим притворством ему просто смешны: он смотрит на нас и смеется, как Господь Бог.

Наступило молчание. Дэвис, нахмурившись, уставился в темноту.

– Жемчуг? – спросил он вдруг. – Он вам его показывал? Значит, он тут!

– Нет, не показывал, но я видел сейф, где хранятся жемчужины. Вам до них никогда не добраться!

– Это еще бабушка надвое сказала, – возразил капитан.

– Думаете, он вел бы себя за столом так свободно, если бы не подготовился? – вскричал Геррик. – Двое слуг вооружены. Он тоже вооружен и не расстается с оружием. Он сам мне сказал. Вам его бдительность не усыпить, Дэвис, я знаю! Всему конец, я вам повторяю и доказываю. Всему конец, всему! Ничего не осталось, ничего нельзя поделать, все ушло – жизнь, честь, любовь. Господи, зачем я родился на свет?

За этим взрывом опять последовало молчание.

Капитан приложил руки ко лбу.

– Еще загадка! – воскликнул он. – Зачем он вам все раскрыл? Прямо сумасшествие какое-то!

Геррик с мрачным видом снова покачал головой.

– Вам не понять, если я и скажу, – ответил он.

– Ерунда, я все могу понять, что вы мне скажете.

– Хорошо, пожалуйста. Он – фаталист.

– Это что еще за штука такая – фаталист? – спросил Дэвис.

– Ну, это человек, который верит в судьбу. Верит, что его пули всегда попадут в цель, верит, что все случится так, как захочет Господь, и человек тут бессилен. И так далее.

– Так ведь и я в это же, пожалуй, верю, – проговорил Дэвис.

– Неужели? – иронически спросил Геррик.

– Будьте уверены! – ответил Дэвис.

Геррик пожал плечами.

– Ну и глупо, – сказал он и уткнул голову в колени.

Капитан продолжал стоять, покусывая пальцы.

– Одно я знаю твердо, – сказал он наконец. – Надо убрать оттуда Хьюиша. Ему этот человек не по зубам, если он таков, каким вы его расписываете.

И он повернулся, чтобы идти. Слова его были просты, но иным был тон, и Геррик сразу уловил его.

– Дэвис! – закричал он. – Не надо, не делайте этого! Пощадите себя – бросьте это! Ради бога, ради ваших детей!

Голос его прозвучал страстно и пронзительно; его могла услышать будущая жертва, находившаяся не так далеко. Дэвис обернулся к Геррику с грубой бранью и бешено замахнулся на него. Несчастный молодой человек перекатился на живот и остался так лежать, лицом в песок, безмолвный и беспомощный.

А капитан быстро зашагал к дому Этуотера. На ходу он торопливо обдумывал услышанное, мысли его мчались неудержимо, обгоняя друг друга. Тот человек все понял, он с самого начала насмехался над ним; он, Джон Дэвис, покажет ему, как над ним насмехаться! Геррик считает его чуть ли не Богом – дайте ему секунду, чтобы прицелиться, и Бог будет повержен. Он радостно засмеялся, нащупав рукоять револьвера. Надо действовать прямо сейчас, как только он вернется. Со спины? Нет, сзади подобраться трудно. За столом? Нет, удобнее стрелять стоя, руке ловчее держать револьвер. Лучше всего позвать Хьюиша, а когда Этуотер встанет и повернется… Ага, именно в этот момент. Усердно прикидывая и так и этак, погруженный в свои мысли, капитан шел к дому, опустив голову.

– Руки вверх! Стой! – услышал он голос Этуотера.

И капитан, не успев даже сообразить, что делает, повиновался. Неожиданность была полной, положение непоправимым. В самый разгар своих кровавых замыслов он угодил в засаду и теперь стоял, бессильно подняв руки кверху, устремив взгляд на веранду.

Званый обед окончился, Этуотер, прислонившись к столбу, целился в Дэвиса из винчестера. Неподалеку один из слуг также держал перед собой винчестер, пригнувшись вперед, широко раскрыв глаза в нетерпеливом ожидании. На верхней ступеньке в дверном проеме второй туземец поддерживал Хьюиша; лицо у Хьюиша расплылось в бессмысленней улыбке; он был, очевидно, целиком погружен в созерцание незажженной сигары, которую держал в руке.

– Ну-с, – сказал Этуотер, – и дешевый же вы пиратишка!

Капитан издал горлом звук, определить который нет возможности: его душила ярость.

– Сейчас я намерен выдать вам мистера Хювиша, вернее, подонки, которые от него остались, – продолжал Этуотер. – Когда он пьет, он очень много говорит, капитан Дэвис с «Морского скитальца». Больше он мне не нужен, и я его с благодарностью возвращаю. Ну-ну! – угрожающе крикнул он вдруг. – Еще одно такое движение – и вашей семье придется оплакивать гибель бесценного папаши. Не вздумайте больше шевелиться, Дэвис!

Этуотер произнес какое-то слово на местном наречии, не сводя взгляда с капитана, и слуга ловко спихнул Хьюиша с верхней ступеньки. С достойной удивления одновременностью раскинув руки и ноги, этот джентльмен ринулся в пространство, ударился об землю, рикошетом отлетел в сторону и замер, обняв пальму. Разум его в происходящих событиях начисто не участвовал, и выражение страдания, исказившее его черты в момент прыжка, было, вероятно, бессознательным; он перенес свой неприятный полет молча, нежно прильнул к пальме и, судя по жестам, воображал, будто сбивает ради своего удовольствия яблоки с яблони. Кто-нибудь более сочувственно настроенный или более наблюдательный заметил бы на песке перед ним, на недосягаемом для него расстоянии, незажженную сигару.

– Получайте вашу падаль! – проговорил Этуотер. – Вы, естественно, вправе поинтересоваться, почему я не покончил с вами сейчас, тут же, как вы того заслуживаете. Я отвечу вам, Дэвис. Потому что я не имею ничего общего ни с «Морским скитальцем» и людьми, которых вы потопили, ни с «Фараллоной» и шампанским, которое вы украли. Рассчитывайтесь с Господом сами: он ведет счет и потребует расплаты, когда пробьет час. Я могу только подозревать о ваших замыслах относительно меня, а чтобы убить человека, даже такого хищника, как вы, мне одних подозрений мало. Но имейте в виду: если я еще раз увижу кого-нибудь из вас здесь, разговор пойдет другой, тогда уж вы схлопочете пулю. Теперь убирайтесь. Марш! И если вам дорога ваша так называемая жизнь, не опускайте рук!

Капитан продолжал стоять неподвижно, подняв руки вверх, приоткрыв рот, загипнотизированный собственной яростью.

– Марш! – повторил Этуотер. – Раз-два-три!

Дэвис повернулся и медленно двинулся прочь. Но, шагая с поднятыми руками, он обдумывал план быстрой контратаки. Он вдруг молниеносно отпрыгнул за дерево и скорчился там, оскалив зубы, с револьвером в руке, выглядывая то с одной, то с другой стороны, – змея, приготовившаяся ужалить. Но он опоздал: Этуотер и его слуга уже исчезли. Только лампы продолжали освещать покинутый стол и яркий песок вокруг дома, да во всех направлениях от веранды во мрак уходили длинные черные тени пальм. Дэвис сжал зубы. Куда они подевались, трусы? В какую дыру забились? Бесполезно и пытаться что-нибудь предпринять одному, со старым револьвером, против троих вооруженных винчестерами людей, которых как будто и нет в освещенном притихшем доме. Кто-то из них мог уже выскользнуть с заднего хода и сейчас целиться в него из темного подвала, хранилища пустых бутылок и черепков. Нет, ничего нельзя поделать, остается лишь отвести (если это еще возможно) свои разбитые, деморализованные войска.

– Хьюиш, – скомандовал он, – пошли!

– П-трял сига-ay, – пролепетал Хьюиш, шаря по воздуху руками.

Капитан грубо выругался.

– Сию минуту иди сюда, – сказал он.

– Тут так хр-шо. Стаюсь спать у Туота. Утром врнусь на крабль, – отвечал гуляка.

– Если ты не пойдешь сейчас же, клянусь Богом, я тебя застрелю! – закричал капитан.

Не нужно думать, что смысл угрозы каким-нибудь образом проник в сознание Хьюиша. Скорее всего, сделав новую попытку поднять сигару, он потерял равновесие и нежданно-негаданно полетел вперед по некоей траектории, которая и привела его в объятия Дэвиса.

– А ну, шагай прямо, – рявкнул капитан, подхватив его, – а не то я не знаю, что с тобой сделаю!

– Я п-трял сига-ay, – вместо ответа пролепетал опять Хьюиш.

Долго сдерживаемое бешенство капитана прорвалось наконец наружу. Он рывком повернул Хьюиша, схватил его за шиворот, довел, толкая перед собой, до пирса и грубо пихнул так, что тот шлепнулся физиономией об землю.

– Ищи теперь свою сигару, свинья! – сказал капитан и с такой яростью принялся дуть в боцманский свисток, что горошина в нем застряла и перестала прыгать.

На борту «Фараллоны» немедленно поднялась возня: по воде донеслись отдаленные голоса, плеск весел, и одновременно невдалеке с песка поднялся Геррик и медленно побрел к ним. Он склонился над щуплой фигуркой Хьюиша, в бесчувственном состоянии валявшегося у подножия корабельной статуи.

– Мертвый? – спросил он.

– Никакой он не мертвый, – буркнул Дэвис.

– А Этуотер?

– Да заткнитесь вы наконец? – зарычал Дэвис. – Сумеете сами или показать вам, как это делается, черт вас задави? Довольно с меня вашего нытья!

После этого им оставалось только молча ждать, когда лодка уткнется в дальние столбы пирса. Тогда они подняли Хьюиша за плечи и за ноги, сволокли в шлюпку и без церемоний бросили на дно. Дорогой можно было разобрать, что тот горюет об утраченной сигаре, а когда его подали снизу на борт шхуны, точно груз, и оставили проспаться в проходе, последним высказыванием его было: «Вклепнычеектуот?» Люди опытные истолковали это как «великолепный человек Этуотер!» – столько наивности и простодушия вынес сей великий ум из событий прошедшего вечера?

Капитан принялся мерить шкафут короткими гневными шагами; Геррик облокотился на гакаборт; команда улеглась спать. Судно легонько и убаюкивающе покачивалось, порой какой-нибудь блок попискивал, как сонная птица. На берегу сквозь колоннаду стволов дом Этуотера продолжал сиять огнями. И больше ни в небе, ни в лагуне не было ничего, кроме звезд и их отражений. Может быть, протекли минуты, может быть, часы, а Геррик все стоял, глядя на величавую воду и наслаждаясь покоем. «Звездная купель», – подумалось ему, и вдруг он почувствовал на своем плече руку.

– Геррик, – произнес капитан, – я проветрился, и мне полегчало.

Нервная дрожь пробежала по телу молодого человека, он промолчал и даже не повернул головы.

– Я вам, понятно, нагрубил на берегу, – не отступал капитан, – но я тогда, право, здорово разозлился. Теперь все прошло, нам с вами надо хорошенько подумать и все обмозговать.

– Мне думать нечего, – ответил Геррик.

– Послушайте, дружище, – ласково продолжал Дэвис, – так не годится, вы сами знаете! Вы должны взбодриться и помочь мне поправить дела. Ведь вы не измените своему другу? На вас это не похоже, Геррик!

– Отчего же, очень похоже, – отвечал Геррик.

– Полно, полно, – произнес капитан и замолчал в растерянности. – Слушайте, – воскликнул он, – выпейте-ка шампанского! Я-то до него не дотронусь, чтоб вы поняли, что на меня можно положиться. Но вас оно укрепит, вы мигом воспрянете духом.

– Ах, да оставьте вы меня в покое! – крикнул Геррик и отвернулся.

Капитан ухватил его за рукав, но Геррик сбросил руку капитана и стремительно как одержимый повернулся к нему.

– Проваливайте в ад сами, как знаете! – крикнул он опять.

И он снова рванулся прочь, на этот раз беспрепятственно, и очутился над тем местом, где внизу шлюпка терлась о борт, покачиваясь на волнах.

Геррик огляделся. Угол надстройки закрывал его от глаз капитана – тем лучше, никто не должен быть свидетелем его последнего поступка. Геррик бесшумно скользнул в шлюпку, оттуда – в звездную воду. Затем проплыл немного – остановиться он еще успеет.

Очутившись в воде, он сразу отрезвел, в голове прояснилось. Перед его мысленным взором, как в панораме, предстали позорные события минувшего дня, и он возблагодарил богов, все равно каких, за то, что они открыли ему дверь к самоубийству. Совсем скоро он поставит точку, с никчемной жизнью будет покончено, блудный сын вернется домой.

Прямо впереди светила очень яркая звезда, прочерчивая на воде четкую дорожку. Геррик выбрал звезду путеводной и поплыл по дорожке. Пусть звезда будет последним, на что он будет смотреть, – лучезарное пятнышко, которое незаметно превратилось в его воображении в некую Лапуту^[52], где по галереям расхаживали мужчины и женщины с уродливыми и милостивыми лицами и взирали на него со сдержанным сочувствием. Присутствие этих воображаемых зрителей, их разговоры между собой принесли ему облегчение; они беседуют о нем, решил он, о нем и его несчастной участи.

Этот полет фантазии оборвался, когда вода сделалась холоднее. Что он тянет? Сейчас, сразу, он опустит занавес, отыщет несказанный приют, ляжет вместе со всеми народами и поколениями в царстве сна. Легко сказать, легко сделать: надо только перестать двигать руками и ногами – ничего сложного, если только он сможет это сделать. Но сможет ли он? Нет! Это он понял вмиг. Тотчас же он почувствовал единодушное сопротивление всех частей организма. Они дружно, с упорством и одержимостью, цеплялись за жизнь – палец к пальцу, мускул к мускулу; сопротивление это как будто исходило от него самого и в то же время помимо него; это был он и не он, словно в мозгу его закрылся клапан, но достаточно одной мужественной мысли, чтобы его открыть.

Однако Геррик ощущал власть не зависящей от него судьбы, неотвратимой, как сила тяготения. Любой человек порой испытывает чувство, будто во все закоулки его тела проник чуждый ему дух, что разум его восстал против него самого, что кто-то завладел им и ведет туда, куда он идти не хочет. Именно такое чувство испытал сейчас Геррик, притом со всей силой откровения. Путей избавления не было. Открывшаяся дверь захлопнулась из-за его малодушия. Ему остается вернуться в мир и жить без иллюзий. До конца своих дней он будет брести, сгибаясь под бременем ответственности и бесчестия, пока болезнь, случайная милосердная пуля или столь же милосердный палач не избавят его от позора Есть люди, которые способны на самоубийство, и есть люди, которые на это не способны; он принадлежал к последним.

С минуту в душе его царила сумятица, вызванная неожиданным открытием, затем наступила безрадостная уверенность, и, с небывалой простотой покорившись неизбежному, он поплыл к берегу.

В этом решении было мужество, которого сам он в эту минуту, исполненный сознания своей постыдной трусости, оценить не мог. Он плыл вперед против течения, которое било ему в лицо, точно ветер, он боролся с ним устало, без воодушевления, однако заметно продвигался вперед, равнодушно отмечая свое продвижение по приближающимся силуэтам деревьев. Один раз у него мелькнула надежда: он услышал неподалеку, ближе к центру лагуны, тяжелый всплеск крупной рыбы, скорее всего акулы, и помедлил немного, приняв стоячее положение. «Не это ли желанный палач?» – подумал он. Но всплеск не повторился, снова наступила тишина.

И Геррик снова двинулся к берегу, проклиная свой характер. Да, конечно, он подождал бы акулу… если бы только знал наверняка, что она приближается к нему.

Он горько улыбнулся. Он готов был плюнуть себе в лицо, если бы мог…

Около трех часов утра судьба, направление течения и правая рука Геррика, которая от рождения была сильнее левой, порешили между собой так, чтобы он вышел на берег как раз напротив дома Этуотера. Он сел на песок и без малейшего проблеска надежды в душе принялся размышлять о том, как жить дальше. Убогий скафандр самомнения был самым жалким образом прорван! До сих пор он обманывал и поддерживал себя в своих злоключениях мыслью о возможности самоубийства, о том, что у него всегда есть в запасе такой выход; теперь оказалось, что это всего лишь обман, небылица, легенда. Теперь он предвидел, что ему всю остальную жизнь неумолимо предстоит быть распятым и пригвожденным к кресту железными стрелами собственной трусости. Он не плакал, не тешил больше себя притчами. Его отвращение к себе было настолько полным, что у него даже исчезла потребность в аллегориях, которые он раньше придумывал в свое извинение. Геррик чувствовал себя как человек, которого сбросили с высоты и который переломал себе кости. Он лежал на песке и признавался себе во всем и даже не делал попытки подняться.

Заря забрезжила на другом конце атолла, небо просветлело, облака окрасились в роскошные тона, ночные тени исчезли. И Геррик вдруг увидел, что лагуна и деревья снова оделись в свои дневные наряды, увидел, что на «Фараллоне» Дэвис гасит фонарь, а над камбузом подымается дымок. Несомненно, Дэвис заметил и узнал фигуру на берегу, но, впрочем, не сразу: он долго всматривался из-под руки, а потом ушел в каюту и вернулся с подзорной трубой. Труба была очень сильной, Геррик сам часто пользовался ею. Поэтому стыдливым жестом он непроизвольно закрыл лицо руками.

– Так что же привело сюда мистера Геррика – Хэя или мистера Хэя – Геррика? – раздался голос Этуотера. – Вид со спины необычайно хорош, я бы не менял этого положения. Мы отлично поладим, сохранив наши позиции, а вот если вы обернетесь… Знаете, мне кажется, это создаст некоторую неловкость.

Геррик медленно поднялся, сердце его тяжело стучало, он еле стоял на ногах от страшного возбуждения, но полностью владел собой. Он медленно повернулся и увидел Этуотера и мушку направленной на него винтовки. «Почему я не сдался ему вчера вечером?» – подумал он.

– Почему же вы не стреляете? – спросил Геррик, и голос его дрогнул.

Этуотер неторопливо сунул винтовку под мышку, а потом – руки в карманы.

– Что вас привело сюда? – повторил он.

– Не знаю, – ответил Геррик. И вслед за этим вскрикнул: – Помогите мне, сделайте со мной что-нибудь!

– У вас есть оружие? – спросил Этуотер. – Я спрашиваю просто так, для соблюдения формы.

– Оружие? Нет! – ответил Геррик. – Ах да, есть! – И он швырнул на песок револьвер, с которого капала вода.

– Вы промокли, – сказал Этуотер.

– Да, я промок, – ответил Геррик. – Можете вы со мной что-нибудь сделать?

Этуотер пристально вгляделся в его лицо.

– Это в значительной степени зависит от того, что вы собой представляете, – сказал он.

– Что? Я трус!

– Это вряд ли исправимо, – возразил Этуотер. – И все же, мне кажется, характеристику нельзя назвать исчерпывающей.

– Не все ли равно? – воскликнул Геррик. – Вот я здесь, я – черепки посуды, разбитой вдребезги, я – лопнувший барабан, жизнь ушла из меня, я больше в себя не верю, я испытываю безнадежное отвращение к себе. Почему я пришел к вам? Не знаю. Вы жестокий, бессердечный, неприятный человек. Я ненавижу вас или, может быть, думаю, что ненавижу. Но вы честный, порядочный человек. Я отдаю себя, растерянного, в ваши руки. Что мне делать? Если я ни на что не годен, явите милосердие, всадите в меня пулю, считайте, что перед вами пес со сломанной лапой.

– На вашем месте я подобрал бы револьвер, пошел в дом и переоделся в сухое, – сказал Этуотер.

– Вы в самом деле так считаете? – спросил Геррик. – Вы знаете, ведь они… мы… они… Впрочем, вам известно все.

– Мне известно вполне достаточно, – заключил Этуотер. – Пойдемте в дом.

И капитан увидел с «Фараллоны», как двое скрылись под сенью пальмовой рощи.