Роберт Льюис Стивенсон
Отлив

– А вы тоже могли бы так? – спросил, холодея, Геррик.

– О, я могу что угодно! – ответил Этуотер. – Вам это непонятно: чему быть, того не миновать.

Они приблизились к задней стороне дома. Один из туземцев хлопотал у костра, который горел ясным, сильным летучим пламенем, как горит обычно кокосовая скорлупа. В воздухе носился аромат незнакомых кушаний. По всей веранде были зажжены лампы, ярко освещавшие лесной сумрак дома и рождавшие причудливые сплетения теней.

– Заходите, помойте руки, – предложил Этуотер и провел Геррика в чистую комнату, устланную циновками, где стояли походная кровать, сейф, несколько застекленных полок с книгами и железный умывальник.

Этуотер крикнул что-то по-туземному, и в дверях на момент показалась полненькая хорошенькая молодая женщина с чистым полотенцем в руках.

– Это кто? – воскликнул Геррик, увидев наконец четвертого, кого пощадила эпидемия, и внезапно вспомнив о приказе капитана.

– Да, – сказал Этуотер, – вся колония помещается в этом доме, вернее, то, что от нее осталось. Мы, если хотите, все боимся дьявола! Поэтому Танлера и она спят в первой гостиной, а еще один – на веранде.

– Хорошенькая девушка, – заметил Геррик.

– Даже слишком, – ответил Этуотер. – Поэтому-то я выдал ее замуж. Ведь никогда не знаешь, не вздумает ли мужчина свалять дурака из-за женщины. Так что, когда нас осталось четверо, я отвел ее и Танлеру в церковь и совершил церемонию. Женщина из-за этого пустяка устроила много шума. Но я начисто не разделяю романтического взгляда на брак.

– И для вас это полная гарантия? – с изумлением спросил Геррик.

– Естественно. Я человек простой и понимаю все буквально. Если не ошибаюсь, там есть слова: «Кого соединил Господь». Вот я и поженил их и почитаю брак священным.

– Вот как! – произнес Геррик.

– Видите ли, я могу надеяться на выгодную женитьбу, когда вернусь на родину, – сказал доверительным тоном Этуотер. – Я богат. Один этот сейф, – он положил на него руку, – даст немалое состояние, когда я соберусь выставить мои жемчужины на продажу. Здесь находятся сборы из лагуны за десять лет; каждый день с утра до вечера у меня работали десять ловцов. Я забрался глубже, чем это обычно делают люди в здешних краях; у меня горы гниющих раковин, но я достиг превосходных результатов. Не хотите взглянуть?

Такое подтверждение догадки капитана тяжко поразило Геррика, и ему с трудом удалось не выдать своих чувств.

– Нет, спасибо, не хочется, – сказал он. – Жемчуг меня не интересует. Я равнодушен к подобным…

– Безделушкам? – досказал за него Этуотер. – И все-таки, я считаю, вам стоит взглянуть на мою коллекцию: она действительно уникальна, и, кроме того, она… как, впрочем, и все мы и все нас окружающее… висит на волоске. Сегодня она приумножается и процветает, завтра с ней покончено, она брошена в печь. Сегодня она здесь, нераздельна, в сейфе, завтра – даже сегодня вечером! – она рассеется. Сегодня, глупец, сегодня могут у тебя потребовать душу!

– Я вас не понимаю, – проговорил Геррик.

– Нет? – спросил Этуотер.

– Вы говорите загадками, – неуверенным голосом произнес Геррик. – Я не могу понять, что вы за человек и к чему вы клоните.

Этуотер стоял, упершись руками в бока, нагнув голову вперед.

– Я фаталист, – ответил он, – а сейчас – если вы настаиваете – еще и экспериментатор. Кстати говоря, кто вымарал название шхуны? – с издевательской вкрадчивостью добавил он. – Знаете, по-моему, следует довести дело до конца. Название частично можно прочесть. Если уж что делать, так делать хорошо. Вы согласны со мной? Как приятно это слышать! Ну а теперь перейдем на веранду? У меня есть сухой херес; мне интересно знать ваше мнение о нем.

Геррик последовал за ним на веранду, где стол, освещенный висячими лампами, сверкал белоснежной скатертью, салфетками и хрусталем. Геррик последовал за ним, как преступник следует за палачом, как овца за мясником; машинально взял рюмку с хересом, попробовал, машинально похвалил. Неожиданно опасения его приняли обратный характер: до сих пор он видел Этуотера связанным, с кляпом во рту, беспомощной жертвой; он жаждал броситься на его защиту, спасти его. Теперь тот высился перед ним, загадочный, таящий угрозу, как ангел гнева, вооруженный знанием, несущий кару. Геррик поставил назад рюмку и с удивлением увидел, что она пуста.

– Вы всегда носите при себе оружие? – спросил он и тут же готов был вырвать себе язык.

– Всегда, – ответил Этуотер. – Мне довелось здесь пережить бунт – одно из приключений моей миссионерской жизни.

В ту же минуту до них донеслись голоса, и сквозь переплет веранды они увидели приближающихся Хьюиша и капитана.

Глава 3
Званый обед

Они принялись за обед, примечательный своим разнообразием и изысканностью: черепаховый суп, жаркое, рыба, птица, молочный поросенок, салат из листьев кокосовой пальмы и на десерт – жареные побеги кокоса. Никаких консервов; даже приправы, кроме масла и уксуса в салате и нескольких перышек зеленого лука, собственноручно выращенного Этуотером, не были европейскими. Херес, рейнвейн, кларет сменяли друг друга, а завершило обед поданное к десерту шампанское с «Фараллоны».

Очевидно было, что Этуотеру, подобно многим глубоко религиозным людям, в эпоху, предшествующую «сухому закону», была свойственна доля эпикурейства^[47]. Хорошая пища действует на такие натуры умиротворяюще, а тем более когда превосходная трапеза задумана и приготовлена, чтобы угостить других. Поэтому манеры хозяина в этот вечер оказались приятным образом смягчены. Громадных размеров кот сидел у него на плече, мурлыча и время от времени ловко подхватывая лапкой брошенный ему кусочек. Этуотера и самого можно было уподобить коту, когда он сидел во главе стола, оделяя гостей то знаками внимания, то ядовитыми намеками, пуская в ход без разбора то бархатные лапки, то когти. И Хьюиш и капитан постепенно попали под обаяние его небрежно-гостеприимного обращения. Для третьего гостя события обеда долгое время протекали незамеченными. Геррик принимал все, что ему подавали, ел и пил, не разбирая вкуса, и слушал, не вникая в смысл. Разум его существовал сам по себе и был занят созерцанием ужасного положения, в котором обладатель его очутился. Что известно Этуотеру, что замышляет капитан, с какой стороны ожидать предательского нападения – вот были главные темы размышлений Геррика. Порой ему хотелось выскочить из-за стола и бежать в темноту. Но даже это было для него исключено: любой поступок, любое слово, какое бы то ни было движение могли лишь ускорить жестокую трагедию. И он сидел замерев и ел бескровными губами. Двое из его сотрапезников внимательно наблюдали за ним: Этуотер искоса бросал зоркие взгляды, не прерывая беседы, капитан – мрачно и озабоченно.

– Ну, я вам доложу, это всем хересам херес, – объявил Хьюиш. – Сколько он вам стоит, если не секрет?

– Сто двенадцать шиллингов в Лондоне да перевозка в Вальпараисо и дальше, – отвечал Этуотер. – Он действительно производит впечатление недурного питья.

– Сто двенадцать! – пробормотал клерк, смакуя вино и цифру с откровенным восторгом. – Мать честная!

– Очень рад, что вам нравится, – продолжал Этуотер. – Наливайте еще, мистер Хювиш, держите бутылку около себя.

– Моего приятеля зовут Хьюиш, а не Хювиш, сэр, – сказал, покраснев, капитан.

– О, конечно, прошу простить меня, Хьюиш, а не Хювиш, разумеется. Я собирался сказать, что у меня есть еще восемь дюжин, – добавил он, бросая пронзительный взгляд на капитана.

– Восемь дюжин чего? – спросил Дэвис.

– Хереса, – последовал ответ. – Восемь дюжин превосходного хереса. Пожалуй, уже один херес стоит того, чтобы… для человека, любящего выпить…

Двусмысленные слова попали в цель. Хьюиш с капитаном застыли на месте и с испугом уставились на говорящего.

– Стоит чего? – спросил Дэвис.

– Стоит ста двенадцати шиллингов, естественно, – ответил Этуотер.

Капитан запыхтел, поискал было связь между всеми намеками Этуотера, затем неуклюже переменил тему разговора.

– Сдается мне, сэр, что на этом острове мы почти что первые белые, – сказал он.

Этуотер с готовностью и с полной серьезностью подхватил новую тему:

– Если не считать меня и доктора Саймондса, можно сказать – единственные. Но кто может знать наверное? За эти долгие века, возможно, кто-нибудь и жил здесь; порой даже кажется, что так оно и есть. Кокосовые пальмы опоясывают весь остров, и не похоже, чтобы они выросли так естественным путем. Кроме того, когда мы здесь высадились впервые, мы обнаружили на берегу пирамиду неизвестного назначения, сложенную из камней явно человеческими руками: вероятно, ее воздвигли какие-нибудь тупоумные людишки, чьи кости давно истлели, в надежде умилостивить какого-нибудь мамба-джумбо, чье имя давно забыто. Об острове сообщалось дважды – обратитесь к справочнику, – а за время моего владения дважды у наших берегов выбрасывало корабли, оба раза покинутые командой. Остальное – догадки.

– Доктор Саймондс – ваш компаньон, так я полагаю? – спросил Дэвис.

– Старина Саймондс! Как он пожалел бы, если бы знал, что вы здесь без него!

– Он, видать, на «Тринити Холл»? – осведомился Хьюиш.

– Ах, мистер Хювиш, если бы вы могли сказать мне, где сейчас «Тринити Холл», вы оказали бы мне большую услугу!

– На ней, верно, туземная команда? – задал вопрос Дэвис.

– Надо думать, раз секрет оставался секретом в течение десяти лет.

– Слушайте-ка, – сказал Хьюиш. – Тут у вас сплошной шик, спору нет, но это, я вам доложу, не по мне. Слишком уж тут тихая заводь, слишком пусто. Мне подавай городские колокола!

– Не думайте, что так было всегда, – возразил Этуотер. – Когда-то здесь кипела деятельность, хотя теперь – увы! – сами слышите, какая тишина. Меня она вдохновляет. Кстати говоря, о колоколах: будьте любезны, посидите тихо, я проделаю маленький эксперимент.

По правую руку от него на столе стоял серебряный колокольчик, которым вызывают слуг; сделав знак замолчать, он с силой тряхнул колокольчик и жадно прислушался. Раздался чистый и сильный звон; он разнесся далеко во мраке над пустынным островом, постепенно затихая вдали, пока от него осталось в ушной раковине только колебание воздуха, которое уже нельзя было назвать звуком.

– Пустые дома, пустой океан, пустынные берега! – промолвил Этуотер. – Но Господь-то слышит этот звон! Мы сидим на веранде, как на освещенной сцене, и небеса взирают на нас с вышины! И это вы называете уединенностью?

Повисло тяжелое молчание. Капитан сидел как загипнотизированный.

Затем Этуотер тихонько засмеялся.

– Развлечения одинокого человека, – заключил он, – и, вероятно, не совсем хорошего вкуса. Тешу себя такими сказочками от скуки. А вдруг и вправду в легендах что-то есть, мистер Хэй! А вот и кларет. Не предлагаю вам лафита, капитан, так как, по моим сведениям, им набиты все вагоны-рестораны вашей великой страны, но вот этот бран-мутон почтенного возраста, и мистер Хювиш должен дать мне о нем отзыв.

– Ну и странную вы придумали штуку! – воскликнул капитан, со вздохом освобождаясь от сковывавших его чар. – Значит, вы сидите себе здесь вечерами и звоните… да, звоните ангелам… совсем один?

– Если уж вы так прямо ставите вопрос, то, придерживаясь исторической правды, нет, не звоню, – ответил Этуотер. – Зачем, если внутри во мне и во всем вокруг звучит столь прекрасная тишина? Если любое биение моего сердца, любая мысль отдаются эхом в вечности и не умолкают никогда?

– Эй, слушайте, – вмешался Хьюиш, – вы еще свет потушите! Здесь вам не спиритический сеанс!

– Легенды – не для мистера Хювиша. Прошу прощения, капитан, разумеется, Хьюиша, а не Хювиша.

В то время как слуга наливал Хьюишу вино, бутылка выскользнула у него из руки, разбилась вдребезги, и вино залило пол веранды. Мгновенно зловещее, как смерть, выражение появилось на лице Этуотера. Он властно потряс колокольчиком, и оба туземца застыли в выжидающих позах, безмолвные и дрожащие. Сперва последовала тишина и суровый взгляд, потом – несколько туземных слов, сказанных взбешенным тоном, затем Этуотер отпустил слуг жестом, и они продолжали прислуживать гостям, как прежде. Только теперь гости обратили внимание на то, как прекрасно вышколены слуги. Они были темнокожие, низкорослые, но отлично сложенные, ступали бесшумно, ожидали безмолвно, подавали вино и блюда по одному взгляду хозяина и не спускали с него преданных глаз.

– Где вы добываете себе рабочие руки, интересно узнать? – спросил Дэвис.

– Где их нет?.. – ответил Этуотер.

– Нелегкое это, верно, дело? – продолжал капитан.

– Скажите мне: где легко добывать рабочие руки? – Этуотер пожал плечами. – А в нашем случае назвать координаты мы, естественно, не могли, поэтому нам пришлось изрядно поездить и потрудиться. Мы забрались на запад, до самого Кингсмилза, и на юг, до самого Рапаити. Какая жалость, что с нами нет Саймондса! Он бы порассказал вам историй. Это его было дело – добывать рабочих. Потом настала моя очередь – воспитывать их.

– То есть управлять ими? – вставил Дэвис.

– То есть управлять ими.

– Погодите-ка, – сказал Дэвис, – у меня что-то голова плохо варит. Как это? Вы что же, справлялись с ними в одиночку?

– Справлялся в одиночку, ибо помощников не было.

– Черт побери, вы, должно быть, сущий дьявол! – с жаром вскричал восхищенный капитан.

– Стараюсь по мере сил, – последовал ответ.

– Ну и ну! – не успокаивался Дэвис. – Много я видел на своем веку муштры, сам, считалось, недурно муштровал. Я начал третьим помощником и обогнул мыс Горн с бандой таких отъявленных головорезов, что они дьявола вышибли бы из ада и заперли за ним дверь. Но я скажу, что мне далеко до мистера Этуотера. На судне – что ж, там управляться нехитро: на твоей стороне закон, он за тебя все сделает. Но высадите меня одного на этот треклятый остров без ничего, только с кнутом и запасом скверных слов, и заставьте… Ну нет, сэр! Ничего у меня не выйдет! Пороху не хватит! Легко, когда закон за спиной, – заключил он, – закон всегда вывозит.

– Ну, не так уж страшен черт… – насмешливо протянул Хьюиш.

– Со мной тоже в некотором роде закон, – сказал Этуотер. – Приходилось брать на себя самые разные роли. Порой это бывало несколько утомительно.

– Можно себе представить! – отозвался Дэвис. – Солоно небось приходилось?

– Именно это я и имел в виду, – сказал Этуотер. – Так или иначе, удалось вбить им в головы, что они должны трудиться, и они трудились, пока Господь их не призвал!

– Они у вас небось изрядно попотели, – заметил Хьюиш.

– Они у меня попотели, мистер Хювиш, когда это было необходимо.

– Уж будьте уверены! – воскликнул капитан. Он порядком разгорячился, но не столько от вина, сколько от восхищения. Он с упоением пожирал глазами хозяина. – Бьюсь об заклад, что оно так и было, я так и вижу, как вы это делаете! Ей-ей, вы настоящий мужчина. Запомните, пожалуйста, что это я так сказал.

– Вы слишком любезны, – заметил Этуотер.

– А у вас… у вас тут случалось когда-нибудь преступление? – спросил Геррик, резко нарушив наконец свое молчание.

– Да, случалось, – ответил Этуотер.

– И как вы с ним справились, сэр? – воскликнул с нетерпением капитан.

– Видите ли, случай был особенный, – ответил Этуотер. – Такой случай озадачил бы самого Соломона^[48]. Рассказать вам его? Хотите?

Капитан восторженно согласился.

– Хорошо, – процедил Этуотер, – слушайте же. Полагаю, вам известны два типа туземцев: послушный и строптивый? Так вот, у меня были оба, оба – воплощение этих типов. Послушание струилось из одного, как вино из бутылки, другого переполняла строптивость. Послушный весь состоял из улыбок, он забегал вперед, чтобы уловить ваш взгляд, он любил болтать, он располагал десятком жаргонных английских слов, прижившихся в Полинезии, и восьмой долей дюйма налета христианства. Строптивый был трудолюбив, этакая громадная угрюмая пчела. Когда к нему обращались, он отвечал хмурым взглядом и дергал плечом, но дело делал. Я не выдаю его за образец хороших манер, ничего показного у строптивого не было, но он был сильный и надежный и хотя нелюбезно, но повиновался. И вдруг строптивый провинился, не важно как, но он нарушил установленные правила и соответственно был наказан – наказание не подействовало. То же повторилось на следующий день, и еще на следующий, и так далее, пока мне не надоела вся эта история, а строптивому, как я догадываюсь, еще больше. Настал день, когда он снова провинился, вероятно, уже в тридцатый раз, и тут он скосил на меня свои упрямые глаза, в которых на сей раз ярко вспыхнуло желание заговорить. А надо сказать, что наши правила особенно строго соблюдаются в одном пункте: объяснения у нас исключаются, их не принимают и давать их запрещено. Поэтому я немедленно его остановил, однако это обстоятельство про себя отметил. На следующий день он исчез из поселка Это было как нельзя более досадно: если рабочие примутся убегать, промысел погиб. Остров тянется на шестьдесят миль, он длинен, как королевская дорога^[49]. Преследовать беглеца в наших зарослях было бы наивным ребячеством – я сразу же отверг эту идею. Два дня спустя я сделал открытие: меня вдруг осенило, что строптивого с начала до конца наказывали несправедливо, а истинным виновником все это время был послушный. Стоит туземцу заговорить, и он, как женщина, которая заколебалась, погиб. Стоит дать ему возможность говорить и лгать, и он говорит и лжет и следит за вашим лицом – угодил ли он вам, и наконец правда выплывает наружу! Правда выплыла из послушного. Я ничего ему не сказал, отпустил его и, несмотря на поздний час (уже наступила ночь), отправился на поиски строптивого. Далеко мне идти не пришлось: примерно в двухстах ярдах от дома его осветила луна. Он висел на кокосовой пальме. Я не ботаник, не берусь объяснить, на чем он там висел, но в девяти случаях из десяти именно так кончают с собой туземцы. Язык у него вывалился наружу, птицы основательно поклевали беднягу. Избавлю вас, однако, от подробностей: он представлял собой неприглядное зрелище! Добрых шесть часов я просидел здесь, на веранде, ломая себе голову, как поступить. Из моего правосудия было сделано посмешище; мне кажется, я никогда не был обозлен сильнее. На следующее утро, еще до восхода солнца, я велел бить в раковину и созвать всех рабочих. Потом взял винтовку и пошел впереди вместе с послушным. Он был в то утро очень разговорчив; мерзавец полагал, что теперь, когда он сознался, все позади, и он, по школьной терминологии, попросту ко мне «подлизывался», не переставая заверял в лучших намерениях и давал обещания хорошо вести себя. Не помню уж, что я ему отвечал. Вскоре показались то дерево и висящий на нем. Все принялись оплакивать своего товарища на туземный лад, и послушный вопил громче всех. И он был совершенно искренен, безнравственное существо, без малейшего сознания своей вины. Тут, короче говоря, я приказал ему лезть на дерево. Он насторожился, с испуганной улыбкой уставился на меня, но полез. Он слушался до конца, у него была куча добродетелей, но правдивости среди них не было. Как только он взобрался наверх, он глянул вниз – и увидел направленное на него дуло ружья. Тогда он заскулил, как пес. После этого стало так тихо, что было бы слышно, как иголка упадет. Причитания оборвались. Внизу все припали к земле с выпученными от страха глазами, наверху сидел он, свинцово-серый, а в воздухе болтался труп. Послушный слушался до конца, покаялся в содеянном, поручил свою душу Богу, а затем…

Этуотер умолк, и Геррик, напряженно слушавший, сделал судорожное движение и опрокинул рюмку.

– А затем? – произнес капитан, который внимал, затаив дыхание.

– Я выстрелил, – ответил Этуотер. – Они свалились на землю вместе.

Геррик вскочил с пронзительным криком, бессмысленно взмахнув руками.

– Это же убийство! – истерически выкрикнул он. – Хладнокровное, жестокое убийство! Вы чудовище! Убийца и лицемер, убийца и лицемер!.. – повторял он заплетающимся языком.

Капитан в одно мгновение очутился возле него.

– Геррик! – воскликнул он. – Опомнитесь! Да ну же, не стройте из себя дурака!

Геррик бился в его руках как обезумевший и вдруг, закрыв лицо руками, задохнулся в рыданиях; тело его тихо сотрясалось, у него вырывались странные, бессмысленные звуки.

– Ваш друг, кажется, несколько разволновался, – заметил Этуотер, продолжая неподвижно и напряженно сидеть за столом.

– Это все от вина, – сказал капитан. – Он человек непьющий. Я… я, пожалуй, уведу его отсюда. Авось прогулка его протрезвит.

Он вывел Геррика с веранды, тот не сопротивлялся, и скоро они растворились во мраке. Но еще некоторое время слышалось, как капитан спокойным голосом уговаривает и увещевает Геррика и как тот прерывает его истерическими вскриками.

– Ишь раскудахтался, точно на птичьем дворе! – заметил Хьюиш, подливая себе вина с истинно светской непринужденностью (и при этом порядком проливая на стол). – Нужно уметь вести себя за столом, – добавил он.

– Дурные манеры, не правда ли? – подхватил Этуотер. – Так-так, вот мы и остались наконец тет-а-тет! Выпьем, мистер Хювиш?!