Рита Мурз
Марсианское пламя
– Не работает, – подтвердила Альба. – Я завтра Михееву позвоню и всё узнаю.
Михеев толком ничего не говорил: эпидемия, причины выясняют. Антон не приезжал, один раз звонил:
– Никуда не ходи, ни с кем не разговаривай, – умолял он.
– Неужели всё так плохо? – переживала Альба, но он тоже отмахнулся. Значит и правда было плохо.
Как-то утром Альба с группой своих воспитанников и их родителей возвращалась из столовой.
– Чего это они там копошатся? – спросил молодой учитель математики, которого дети ласково называли Пи – Пётр Иванович Великочислов.
Альба посмотрела на группу людей, они загружали коробки в машины, кто-то подписывал документы, распределяли какие-то бумаги. И тут из кабины дальнего транспортёра выпрыгнул Антон.
– Антон! – закричала Альба и бросилась к нему.
– Стоять! – её тут же схватил крепкий мужчина из патруля. – К ним нельзя подходить.
– Антон! – настаивала Альба, но больше не сделала ни шагу.
Антон подбежал к ним, остановился метрах в двух. Бледный, уставший, с синяками под глазами, он похудел, и даже казался ниже.
– Не подходи, – попросил он Альбу.
– Что происходит?
– Всё серьезно, – коротко ответил Антон.
– Это не радиация? – спросила Альба, внутри что-то защемило, ноги онемели.
– Нет, это что-то пострашнее. Береги себя.
– А как же ты? – еле сдерживая слёзы, спросила Альба.
– Со мной всё будет хорошо.
Но вспомнились слова Лизы, и Альба прошипела сквозь стиснутые зубы:
– Врёшь?
– Нет, – Антон чуть улыбнулся. – Нас обследуют каждый день, и живём мы отдельно в новых корпусах. Да и скафандры пока не подводили.
– Ты знаешь семью Петренко? – спросила Альба.
– Коля шахтер, а жена его бухгалтером работала.
– Что с ними?
– Не знаю. Но выясню и позвоню.
– А если нет?
– Я постараюсь звонить, но…
– Я буду ждать, – в голосе Альбы прозвучал упрёк и даже обида. Антон улыбнулся и признался:
– Я скучаю.
– Я тоже, – и лицо девушки озарилось, больше ничего не нужно было говорить.
***
Прошло три недели, больных становилось всё больше. Сегодня Антон вёз четыре тела в крематорий, рядом сидел Бор и молчал. Как Михеев не возмущался, а прятаться лучший конструктор космоса не стал.
– Когда же это кончиться, – вздохнул Антон.
– Когда люди кончатся, а их ещё много. Поэтому живём, – ответил Бор.
Они уже столько рейсов сделали, стольких людей увезли в крематорий, и кажется, дело уже стало привычным, но всё же какая-то дрожь пробивала каждый раз, когда они грузили тела в машину. Да и первый рейс ещё долго будет сниться Антону. Тогда он так же ехал по дороге к больнице вместе с Бором.
– Михеев мне уши надерёт, если узнает про тебя, – возмущался Антон, но позволил Бору ехать.
– Я просто разведаю обстановку, если действительно всё так плохо, обещаю, что запрусь в своей комнате, – Бор даже поднял руку для убедительности.
– Что-то мне плохо в это вериться, – Антон хорошо знал Бора, и понимал, что сидеть он не будет.
– Будь ты на мом месте, ты бы тоже не прятался.
– Хорошо, что я не на твоём месте, и у меня нет возможности спасти свой гениальный мозг.
– Люди с гениальными мозгами рождаются каждое десятилетние, а обычные люди погибают каждый день, ради того, что бы мне было над чем работать. Так скажи, кто дороже простой водитель, исколесивший все меридианы Марса, или конструктор, который построил машину для этого водителя?
– Вот только не нужно сравнивать яблоки с атомами меди. Мы тут все на равных правах…
– Вот то-то же, – довольный Бор откинулся на спинку сидения. – Жизнь любого человека ценность, но цену своей позвольте устанавливать мне самому. Я не хочу стоить десятков ваших жизней.
– А ты и не стоишь, раз поехал, – усмехнулся Антон, но тут же стал серьезным, они въехали во двор больницы. – Да и не время сейчас о цене человеческих жизней рассуждать, их спасать надо. Обидно только то, то не в наших это силах.
– Ну, кто знает, может ты завтра всех нас спасёшь. Жизнь она, брат, такая многогранная, и такая сложная, что не один философ ещё не справился со всеми её загадками.
Транспортёр остановился, мужчины вышли, сняли шлемы. Под куполом было тихо и необычайно спокойно. Казалось не было болезни, просто пациенты спали, врачи тихо сидели за своими столами, не было нужды бегать по коридорам, никто не кричал и не стонал. Мир замер в моменте невозмутимого спокойствия. Только на крыльце стоял человек с грустными глазами и курил.
– Здравствуйте, – сказал он. – Я – Мидас, сотрудничать будете со мной, дальше приёмной не заходить. И наденьте скафандры.
– Серьезно, – выдохнул Бор, но спорить не стал и надел шлем.
Тяжёлая больничная дверь пропустила мужчин в совершенно иной мир. Из палат слышались стоны и крики, врачи носились по коридорам с лекарствами в руках, здесь царил хаос, здесь жила беда. В приёмной на каталках лежали чёрные пакеты с трупами, три штуки. Мидас поставил подпись в журнале и протянул его Антону.
– И какие у нас перспективы? – спросил водитель, выводя закорючку подписи на бумаги.
– Плачевные, есть нехорошие подозрения, но вам о них знать не положено, грузите трупы, в крематории уже разожгли печи, – и Мидас ушёл, закрыв за собой прозрачную дверь на ключ.
– Взяли, – сказал Бор, он схватился за один край пакета, Антон за другой. – Три.
Мужчины подняли пакет. Замерли. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
– Вот это да, – протянул Бор. – Он ведь не должен быть таким лёгким?
– Это, видимо, причина нехороших подозрений.
Все пакеты оказались лёгкими, будто уже прошли через крематорий. Дальше ехали молча, пока Бор не открыл одно из личных дел. Он прочел содержимое чёрной папки, потом осмотрел пакеты и тяжело вздохнул, стиснув зубы.
– Говори, – потребовал Антон.
– Эдик, – коротко ответил Бор.
Это была первая жертва марсианского пожара. Это была та самая страшная минута, когда люди осознали свою беспомощность. Впереди была только неизвестность, а вокруг невидимый пожар.
***
Альба взяла трубку телефона:
– Слушаю.
– Привет, – прозвучал усталый голос Антона. – У меня плохие новости. Помнишь, ты спрашивала про семью Петренко, у вас там дочка их?
– Да, они в больнице?
– Мать пока в больнице, отца я сегодня с утра увёз в крематорий.
Альба тяжело вздохнула, стараясь унять слёзы, как теперь об этом сказать Лизе, она ведь ждёт, каждый день спрашивает, а мать уже несколько дней не звонила.
– Как ты? – спросила Альба, не придумав ничего другого.
– Нормально, устаём сильно, но жить можно. Врачи пока молчат. Но вот санитар проговорился, что начали испытания препарата.
– Будем надеяться, нам здесь только это и остаётся. Нас совсем закрыли, даже в столовую не пускают, еду привозят два раза в день. Но привозят много, всем хватает. Правда и есть не хочется.