Rimma Snou
Соль 2. Обещана тебе
Печально – не печально, но мы вовсе не обязаны быть одинаковыми. Поначалу обеспечивал семью я, теперь вот Тома имеет возможность зарабатывать. В столице, конечно же, хочется и выглядеть не хуже других, и бывать на мероприятиях каких-то. Тома у меня интересная, с хорошей фигурой и ухоженным лицом, поэтому и понятно ее желание не засиживаться дома у плиты.
Я же задумчиво разглядываю золотистые листья березы. И бед никаких нет, и тревожно на сердце. Как предчувствие чего-то нехорошего. Слишком довольная Маришка, слишком спокойная Тома. В чем подвох?
Глава 2
Дон
Набираю Олега прямо из машины по громкой. Терпеть не могу откладывать разговор из-за времени или обстоятельств.
– Утро доброе, Олег. Везу рации на производство. У тебя появиться?
– Если только по Архипенко.
– Ты все же надумал? – спрашиваю, предвидя огромный пласт работы по обеспечению серьезной сделки.
– Да, Ванин. Я надумал. Выгодный вариант. Не вижу смысла отказываться. Пробей его, не изменилось ли чего, чтобы я со спокойной душой его подвязывал.
– Сделаю.
– Как сам? Как семейство?
– Нормально. – напрягаюсь всегда, когда даже Олег спрашивает о семье.
Семья – это очень много. Дом, тыл, надежная стена. Для нормального мужика – это в принципе все. Остальное – мишура и блажь, за исключением, пожалуй, крепкой дружбы.
– Тогда с днем варенья тебя! Мои поздравления на дебетовке, и радуйся, что плюсом три! У меня вот уже четыре, и это не так комфортно! Вечер посвяти себе. – посмеиваясь, заключает Олег.
– Как бабе, а? На маникюр что ли сбегать? – иронизирую, коверкая голос.
– Ну, можешь и туда! – раскатисто смеется Горыныч.
Долго привыкал я называть его официально. Для меня он все тот же Горыныч, что и раньше, только старше, с заросшим подбородком и в очках. Олег Робертович… Посмеиваюсь. Горыныч, бляха! Жизнью Маринки обязан ему!
– Понял. На связи.
Улыбаюсь, но быстро возвращаюсь в привычное состояние полной тревожности. Недаром очередной сон дергал меня полночи. Обычно такие сны считают вещими, а я уверен, что это проекция на реальность. Если полжизни пребывать в готовности «служебной овчарки», то немудрено, что во сне бежишь, непонятно от кого и куда, задыхаясь от ужаса. Причина все же банальна – те полгода, что отслужил в первую чеченскую. Олег отправился домой, а я решил «поднять» немного на контракте. «Поднял», но окрестности Хасавюрта так и приходят ко мне по ночам. Бегу, бывает, по политой кровью бетонке, и на утро лишь понимаю, что моя война осталась только в голове. Вовремя уехал, иначе поехал бы всей кукухой, но отголоски остались.
Бросаю злобный взгляд в зеркало заднего вида и не обнаруживаю коробку с рациями. Вот черт! Вчера прихватил из машины, чтобы не вскрыли, видя наживу. Постоянные передвижения на двух служебных авто с сопровождением и собственный BMW рано или поздно привели бы к тому, что такой педант, как я, забыл какую-то вещь дома. Грохая ладонью по бедняге-рулю, перестраиваюсь, ухожу на разворот и плетусь в пробке обратно к дому.
Еще в лифте открываю входную дверь с электронного ключа и мобильного, чтобы не терять время. Оказавшись в прихожей, подхватываю забытую коробку, но слышу в кухне голоса. Странно, все должны быть на работах-учебах…
– Давай дождемся твою маму, иначе я потеряю причиндалы на раз-два! Марин, ну, не плачь!
Очень интересно… Хмурясь, распахиваю дверь кухни, наблюдая зареванную дочку с утренним рыжим парнем.
– И с чего я должен буду проявить интерес к твоим причиндалам? – громыхаю, подозревая самое ужасное для отца едва подросшей дочурки.
Парень снова белый, ну, это я уже видел, а вот Маринка, обычно не теряющая голову ни в каком случае, не роняющая зря слез и вообще самая позитивная в нашей семье, сидит на стуле и рыдает.
– Мариш… – склоняюсь над ней, гладя по голове, но вдруг парень ошарашивает.
– У нас будет ребенок. – ляпнул и замолк.
Устремляю на него глаза, закипая и дурея одновременно.
– Чего? – мгновение, и мои руки поднимают в воздух щенка за грудки.
Побелевшие костяшки скрипят, но Марина повисает на мне в слезах.
– Папа! Не надоооо… Пожалуйста! Это я виноватааа… – опускается в рыданиях на пол.
Бросаю парня и подхватываю ее за подмышки, обнимая и прижимая к себе. Как же так? Какой ребенок? Она сама еще ребенок! Мой! Любимый! Как ни странно, но, видимо, именно ее проблемное рождение двинуло по мне так, что я идеализирую ее всю жизнь. Знаю, что обычная девчонка, пухленькая, сочная, при этом энергичная, с легким нравом, она – лучшее, что со мной случилось в принципе!
– Вы оба с ума посходили… Как? К-какой ребенок? – лопочу, заикаясь, а внутри уже рвется что-то, горит, будто углей проглотил.
– Это моя вина, Михаил Николаевич! – встревает «камикадзе», не успокаиваясь, и даже с вызовом.
– Николай… – мяукает Маринка, всхлипывая.
– Простите… – бубнит, моргая.
– Молчи лучше… – скрежечу ему сквозь зубы, отсрочивая расправу.
– Марин, не плачь, пожалуйста, тебе вредно волноваться. – парень пытается гладить ее по руке, но так это выглядит по-идиотски!
– Ей с тобой вредно видеться, идиот! – не выдерживаю, грохоча хриплым басом.
– Пап…
– Мариш, скажи нормально, а? Ты залетела от этого… Но вы же… Да, бляха… – бормочу, не отпуская дочку из объятий.
– Папуль… Уже два месяца, – поднимает на меня свои огромные темные глазищи, полные слез, и все, я потек.
Больно за нее невыносимо. Как же так? Она же только жить начала. Какой ребенок? Да еще от такого же ребенка!
– Что мне сделать? Мать знает? – спрашиваю ее, испуганную и дрожащую.
– Не знает, пап. Мы-то узнали только утром, и вот… думали, кому сказать первому. – она всхлипывает, судорожно растирая слезы по лицу.
– Николай Михайлович… Марина не виновата…
– Ты можешь заткнуться, сопляк? Виноват-не виноват, сейчас это какое имеет значение? Я догадываюсь, КАК делают детей, прикинь? И виноваты вы оба! – выдыхаю. – Только ты парень, мог бы и озаботиться!
– Я пробовал…
– Ой, все! Даун, твою мать! – на мою реплику Маринка снова заходиться в рыданиях.
– Послушайте, – не унимается малец. – Только на аборт ее не ведите. Я… Я продам бабкину хату, я заплачу… только не…
– Чего? – кажется, я подвихнусь умом сегодня. – Чего ты несешь?
– … Он же живой уже. Он же мой… – в прозрачных глазах тоже собирается сырость, и пухлые губы мальчишки дрожат.
– Пааап… Вадиииик…
Я закрываю рот, потому что сил спорить больше нет. Двое малолеток пускают слюни, и единственным взрослым здесь являюсь я, на которого эти двое вывалили свои грешки. И не особо-то они ужасные, эти грешки, так, всего-то дети собрались родить детей. Никакой катастрофы, собственно…
– Значит, так. Матери сказать придется. Сядем спокойно и решим, что дальше делать, идет?
Маришка кивает, а Вадик этот явно ищет смерти.
– Я заплачу, слышите. Это подло! Он даже ответить не может… Мы…
Отпускаю дочку, усаживая обратно за стол и хватаю за шкирку парня, утаскивая его в комнату.
– Не бойся, не убью! – бросаю ей, закрывая дверь. – Слушай сюда, недоразумение! Засунь себе свои деньги… Чтобы я больше этого не слышал, ясно? Натворили дел, так хоть в руках себя держите! Твоих соплей мне еще не хватает! Ты мужчина или где?
