Алек Владимирович Рейн
Алька. Технилище
– Ну, этот чуть-чуть получше глядится, но где Вы видели такой кронштейн?
– Вот именно это я и имею в виду. А человек, глядящий на устройство, этого кронштейна и не видит, хотя он на виду. Образ для него – это устройство целиком, а в таком виде образ уже частично разрушен. А потом, чем Вам не нравится кронштейн? Функционально он точь-в-точь такой же, но, сместив вертикальное ребро на край, мы не только обозначили этим именно край устройства, оно стало более безопасным – вот у вас здесь ребро, если фаски не сделать, можно пораниться, а в моём варианте – нет.
Поговорили мы спокойно, я не хотел её ни в чём напрягать, хотел просто, чтобы она в следующий раз подумала, почему я так сделал, прежде чем исправлять, то есть глядела не на отдельно взятую деталь или узел, а постаралась видеть всю машину целиком, а лучше и всю линию.
Жила она в старинном доме на Чистых прудах в квартире с высоченными потолками, однажды она пригласила на день рожденья человек двенадцать из отдела и меня в том числе, родни у неё не было никакой, посидели, немного выпили, было весело.
Глухонемых у нас в отделе работало четыре человека: семейная пара, мужик лет сорока пяти, работавшие в группе конструирования штамповой оснастки, и молодой пацан, работавший со мной в секторе средств механизации и автоматизации у Гарри Моисеевича. Старики – мне тогда сорокапятилетние казались если не стариками, то людьми в возрасте, глядя на человека, понимали речь абсолютно точно, а паренёк разбирался ещё не очень.
Два этих «старика» были закадычными друзьями, но любили пошкодить друг над другом. У нас в сортире были деревянные кабинки, так один из них, подгадав, когда его приятель уединится в кабинке, заколотил наглухо дверь гвоздями – глухой же, не услышит. В итоге друг его просидел там часа четыре, пока кто-то не вызволил его оттуда, осерчал очень, кинулся драться – еле разняли.
Половину нашего отдела как-то ранней весной загнали на субботник, на строительство нового корпуса института в Нагатино. Возглавляла нас Нина Витальевна. Работёнку нам подобрали не тяжёлую – надо было на крыше лабораторного корпуса ровным слоем развезти и рассыпать керамзит. Забраться туда можно было по металлической вертикальной лестнице, для человека немолодого это было явно непросто. Лестница метров с трёх от земли была опоясана стальными страховочными полукольцами, и наш парторг устремилась к ней первой, наверно, чтобы исключить всякие уговоры с нашей стороны остаться внизу и сладко покемарить в машине – один из пацанов приехал на старой отцовской «Волге», за ней стали подниматься остальные, когда она преодолела трёхметровый рубеж, я решил порезвиться и начал горланить:
– Парня в гору тяни, рискни… – сверху раздался её низкий грудной смех, после чего она произнесла: – Алек, прекратите, у меня руки слабнут от смеха, брякнусь на вас – всем не поздоровиться.
Я замолчал тут же, она дама была тушистая, особенно в нижней части.
Наверху к нам подошёл прораб и попросил тех, кто не боится высоты, пойти с ним. Мы сглупа и попёрлись – трое девчонок и пяток ребят. Он подвёл нас к наклонному мостику, переброшенному на соседнее более высокое здание, и сказал:
– Давайте один со мной, а остальные по двое, не больше.
– А что, он больше не выдержит?
– Да выдержит, но лучше не пробовать.
Они осторожно двинулись, мостик раскачивался, пружинил, явно не производил впечатления надёжного сооружения. Он был оснащён хилыми перильцами. Мы поинтересовались:
– А на перила-то можно опираться?
– Можно, но лучше не опираться, вы так, слегка придерживайтесь, с двух сторон.
Всё это как-то не очень впечатляло, но деваться было некуда, забрались на соседнее здание, работа была та же, плюс надо было растаскать рулоны с рубероидом, равномерно разложить по площади крыши, но площадь была существенно меньше. Справились быстро, но решили вниз не идти – чем-нибудь ещё нагрузят. Вовка Александров предложил сгонять за водкой, сбегал, на крыше была какая-то будочка, мы спрятались от ветра за ней, выпивали, болтали о чём-то, без умолку ржали. Вовка усвистал за второй, когда снизу крикнул прораб:
– Можете спускаться, что успели сделать?
– Да всё, осталось чуть-чуть, сейчас всё закончим и спустимся.
Прораб повернулся и ушёл. Пришёл Володька, выпили ещё, собрались обратно, народ шёл, посмеиваясь, а у меня всё внутри похолодело. Проверенных бойцов – я да Вовка, мы практически трезвые, а как остальные пойдут по этому хилому мостику – все под хмельком. Но, как говорится, пьяному море по колено, прошли как по бульвару, я со спокойной душой прошёл последним.
Спустившись, по дороге к метро Коломенская одна девчонка рассказала, что её дом прямо по пути, и предложила зайти отдохнуть и закрепить успешное окончание субботника, народ дружно поддержал эту идею, и я, хотя и не очень-то хотелось, тоже поплёлся со всеми. Взяли винца, дома у неё Мишка Кислаков не стал раздеваться, сказал, что очень замёрз, присел на диван. Разлили по стаканчику вина, он выпил и, сказав:
– Вздремну чуть-чуть, – завалился на бок и заснул.
Посидев с полчаса, народ, включая хозяйку дома, решил продолжить веселье в кафе, я собрался домой, стали будить Михаила, но он отверг все попытки его пробуждения, спал, паразит, глубоким счастливым сном. Хозяйка сказала:
– Да наплевать, пусть спит. Закроем его и всё.
– А если родители придут?
– Как проснётся, всё объяснит.
– Да ты представь, приходят люди к себе домой, а там на диване здоровый пьяный мужик дрыхнет. Они с ума сойдут или милицию вызовут.
– Значит, ему не повезёт.
– А если он буйный при пьяном пробуждении?
– Значит, им не повезёт.
Я понял, что сегодня Кислаков – мой крест. Хмель с меня слетел, весёлая гоп-компания выкатилась за двери, я открыл форточку настежь, чтобы Мишка побыстрее проветрился, накинул свою телогреечку и стал дожидаться, чем закончится наш субботник.
Часа через полтора дверь попытались открыть, потом позвонили. Я открыл её, передо мной стояли немолодые мужчина и женщина, изрядно седые, глядели на меня не просто с удивлением, а скорее с испугом. Я пригласил их пройти, они шагнули, но не прошли дальше прихожей, я рассказал свою версию событий. Они разделись, сели за стол, но глядели всё же на меня с каким-то недоверием, хотя я назвал и имя, и фамилию их дочери, и место её работы, видно, им эта история казалась слишком фантастичной, потом, они явно не предполагали, что у их восемнадцатилетней дочери такая компаниях на производстве, два ярких представителя которой засели в их квартире, – у одного на голове седых волос было больше, чем тёмных, второй дрыхнет в телогрейке на их тахте. Никогда ни до, ни после я не был в такой дурацкой ситуации, мы просидели около часа, я пытался развлекать их рассказами из жизни института, периодически не забывая посыпать свою голову пеплом, в какой-то момент женщина сказала:
– Ну что Вы себя-то всё ругаете, Вы же в порядке, вы-то в чём виноваты?
Наверно, был в чём-то виноват, всё ж таки постарше был ребят, хоть ненамного, но постарше. Так и было, Михаила я был старше на три года, а их дочери – на шесть. К счастью, Мишка проснулся, проснулся так же, как и заснул. Вдруг сел столбиком, посмотрел на всех со счастливой улыбкой и сказал родителям:
– Здрасте, – потом потрогал диван там, где только что лежал, и произнёс: – Мокровато тут у вас.
Я уже не знал, куда деваться, неужто, думаю, обмочился, глаза у родителей нашей коллеги стали размером с чайные блюдца. Мишка пощупал свой бок, затем сунул руку в карман и вытащил оттуда расплющенную упаковку от мороженого, глаза родителей уменьшились до размера кофейных блюдец, я понял – пора валить. Сказав:
– Ну, ещё раз простите нас, – схватил Мишку под руку, и мы потащились к выходу.
После этого злосчастного субботника я, подстыв, немного прихворнул. Не сильно, не бюллетенил, но нос совсем отказался дышать. У меня всю жизнь какие-то проблемы с носом, как похолодает, сразу насморк, потеплеет – всё проходит без всякого лечения. Решив избавиться от этой напасти, я обратился в нашу районную поликлинику к отоларингологу. Но увы, все предпринимаемые действия и прописываемые мне лекарства и процедуры не дали никаких положительных результатов. Как она только ни пыталась меня вылечить, даже проколола и промыла мне гайморовы пазухи, хотя никаких показаний, свидетельствующих о наличии у меня гайморита, не было.
Поняв тщетность своих потуг, она решила показать консультирующему профессору. В те годы в поликлиниках была такая практика – консультировали один-два раза в неделю доценты или профессора из профильных клиник. В один из дней в нашей же поликлинике я сидел напротив пожилого, лет шестидесяти, мужчины, который детально расспросил меня о том, как и когда у меня возникает насморк и каковы по виду мои выделения. Расспросив, он попросил мой носовой платок и долго изучал то, что попадает туда из моего носа. Надо сказать, это был единственный в моей жизни врач-отоларинголог, который заинтересовался содержанием моего носового платка, а врачей этих я повидал немало. После этого он просмотрел мою медицинскую карту, повернулся к моей врачихе и сказал: «Ну, рассказывай, как ты его лечила». Врачиха моя подробно перечислила все капли, пилюли и процедуры, которые я безропотно принимал, глотал и терпел. Выслушав всё это, профессор произнёс каким-то упавшим голосом: «Как же я тебя учил-то», – и принялся объяснять ей, что происходит с моим носом. Объяснив, стал меня врачевать, для чего затребовал, если мне не изменяет память, раствор какой-то кислоты, впрочем, здесь я могу и ошибаться. Получив склянку с требуемым, он взял из стоящей на столе баночки металлическую спицу, скрученную из двух проволочек, примотал на её конце малюсенький тампончик, чуть обмакнул его в кислоту, запрокинул мне голову, аккуратно засунул эту спицу мне в нос почти до половины и что-то там прижёг. Потом он повторил все эти действия со второй моей ноздрёй. Все свои действия он комментировал вслух для врачихи, чтобы она поняла суть и смысл происходящего. Проделав всё это, сказал мне: «Ну, приходи через неделю». Лечили меня он, а потом врачиха таким же образом, повторяя все эти действия, месяца полтора. После чего у меня не было насморка лет пятнадцать.
Уже в зрелом возрасте я пришёл в ту же районную поликлинику снова с той же проблемой. Врач, женщина моего возраста, выслушав меня, бойко стала выписывать препараты, которые не помогли мне полтора десятка лет назад. Я стал рассказывать, что имел сходный опыт лечения у её предшественницы, что это бесполезный труд, что-де профессор, который у вас тут консультировал, меня лечил, прижигая что-то в носу, но она отвергла все мои басни, заявив: в носу прижигать или мазать вообще нечего, никаких профессоров у нас сроду не было, моё дело – поменьше рассуждать и смиренно принимать всё, что врач назначил. Тогда я поинтересовался, как она может рекомендовать мне какое-то лечение, не заглянув в мой носовой платок. Последнее вызвало её неподдельное возмущение – что, я должна ещё Ваши сопли разглядывать?! Я встал и ушёл, не прощаясь, очень хотелось сказать ей: вы, голубушка, дура набитая, – да как-то не решился, подумал, что нехорошо доценту так себя вести с женщиной – её ведь тоже какой-то доцент учил, да не научил, а может быть, и тот самый седенький профессор.
Больше в нашу девяносто восьмую поликлинику я не ходил, нет смысла – нет врачей.
***
Летом сестра с Жорой, приехав в отпуск, арендовали первый этаж большого каменного дома в Купавне и пригласили Милку с Мишкой пожить с ними. Жили они там, как правило, впятером: мама Георгия Нина Григорьевна с моими племянниками Ольгой и Олежкой, родившимся в Японии в семьдесят первом году, и Людмила с Мишанькой. Жора с Катькой и я приезжали, как правило, по выходным. После работы по будням я кочумал у тёщи с тестем.
Возвращаясь в Японию, они оставили свою детвору на попечение – дочурку Ольгу – нам с мамой, а сына Олега – родителям Георгия. Эта пиратская тройка (сынок наш Мишаня вошёл туда весьма органично) творила полное беззаконие, когда объединялась у нас на квартирке, я любил, когда было время, с ними повозиться.
***
В начале осени в отдел пришло задание на проектирование межоперационных транспортёров для передачи длинномерных заготовок между позициями штамповки. Особенностью передаваемых заготовок было то, что при малом сечении они были изрядной длины, около трёх метров, а перемещать их от пресса к прессу надо было в направлении, перпендикулярном длине. Стандартный ленточный транспортёр не годился, заготовка крутилась бы на нём, было непонятно, как закладывать их в штампы при такой длине, необходимо было на каждой операции держать двух операторов.
Розен решил организовать мини-конкурс и дал задание мне и Славке Шабанову подготовить эскизные предложения. Славка стал лепить привычный ленточный транспортёр, мне эта идея никак не покатила, и я стал придумывать возможные варианты транспортёров, в которых лента заменяется тросом, цепью, другими несущими элементами, наваял рулон эскизов. В конце недели Розен с Миньковым, осмотрев то, что каждый из нас нарисовал, сняли Славку с забега, поручив заканчивать тему мне. После размышлений и прорисовок пришёл к выводу, что идеальным вариантом будет заменить ленту клиновыми ремнями, поставив их четыре по ширине, Гарри Моисеевич меня поддержал. Использование четырёх узких ремней в качестве транспортирующих элементов снимало проблему разворота детали при транспортировке, за счёт разной натяжки ремней можно было обеспечить поддержку заготовок в четырёх точках, проблема была только в варианте механизма скрепления концов ремня. Я нарисовал несколько вариантов и позвал Минькова обсудить их надёжность. Обсудив предложенное, мы выбрали самый, по нашему разумению, надёжный, но при этом Гарри Моисеевич предложил:
– А ты покопайся в номенклатуре выпускаемых ремней, может быть, подберёшь что-нибудь нужной длины и не придётся их разрезать.
Старик был прав – ремней этих выпускалось такое количество, что подобрать их на нужный размер не составило никакой проблемы. Надо сказать, что использование ремней этого типа для транспортёров весьма эффективно, ремни эти силовые, при использовании их для транспортировки груза они почти не нагружаются и могут служить без замены весь срок использования транспортёра, кроме того, это позволило встроить в транспортёр досылатель – устройство, позволяющее в момент, когда заготовка приходит в конец транспортёра, додвинуть её по специальным направляющим в рабочую зону штампа. Оператору оставалось только позиционировать её в штампе, необходимость во втором операторе у каждого пресса отпала.
Когда деталь проходила две трети транспортёра, срабатывал датчик, дающий команду на включение муфты привода досылателя, который догонял деталь и задвигал её в штамп, после чего возвращался в исходное положение и муфта отключалась.
Двигатель, да и редуктор, подобрали из стандартно выпускаемых промышленностью, а вот муфту пришлось спроектировать, с ней пришлось повозиться.
Обычно я не обращал внимания на то, как ко мне приходят решения, которые не дались мне сразу, а работая над этими объектами, заметил. Когда я долго не могу найти решение, ну не приходит, хоть ты тресни, я просто прекращаю думать над этой проблемой, начинаю заниматься чем-нибудь другим. Интересно устроены человеческие мозги, они исподволь жуют себе потихоньку, и решение всплывает неожиданно и очень ясно. Ко мне они всегда приходили, когда, возвращаясь с работы, я спускался на эскалаторе метро Новокузнецкой вниз и всегда в одном и том же месте.
К концу работы у меня образовалась небольшая собственная группа, с ней мы закончили работу над первым транспортёром и спроектировали ещё пару для других типоразмеров деталей. Так как основные узлы были готовы, работу эту сделали очень быстро.
Розен, разглядывая спроектированную машину, сказал:
– А красивая машина получилась, работать будет как часы.
Я поинтересовался:
– А откуда такая уверенность?
– Опыт большой – красивые машины работают лучше.
Так и получилось. Изготавливали эти машины, всего их сделали штук двенадцать, на экспериментальном заводе НИИТавтопрома, машины получились очень надёжными и простыми в эксплуатации, установили и запустили их на КАМАЗе без нашего участия – оно не потребовалось, прислали по нашей просьбе фотографии участков.
Два технических решения, предложенных мной, были признаны изобретениями, я получил на них авторские свидетельства, помнится, что меня с этой работой направили на конкурс технического творчества молодёжи, где наградили почётным знаком ЦК ВЛКСМ и какими-то грамотами, было приятно. Мой доклад как победителя конкурса был оформлен в виде статьи и опубликован в журнале «Технология автомобилестроения» как пример одного из перспективных направлений развития межоперационных средств перемещения деталей.
С проектированием линий для КАМАЗа мы выбивались из графика и конструкторам приходилось задерживаться иногда после работы или трудиться по субботам, уставали и требовалась разрядка, поэтому мы иногда шкодили, один раз своей шкодой чуть дорогого нашему сердцу Григория Дмитриевича до инфаркта не довели.
К торцевой стене отдела, в том месте, где в углу сидел начальник отдела, было прикреплено с десяток чертёжных досок, над которыми была закреплена направляющая, по которой ходили две каретки кульманов координатного типа. Обычно на этих досках вешали десяток склеенных между собой листов ватмана, на которых два конструктора одновременно рисовали общие виды уже спроектированных линий, которые потом предъявлялись приёмной комиссии.
Вдоль этой чертёжной доски стоял стол такой же длины, под которым хранился всякий хлам, на стол обычно выкладывался общий вид. После принятия проекта члены комиссии оставляли на нём свои автографы.
Работа по рисованию общих видов была довольно нудной, привлекали к ней старших техников, техников или чертёжников, так как она не требовала никакой квалификации, нужно было только в уменьшенном масштабе перенести в должном порядке уже спроектированные устройства, между которыми врисовать пресса, габариты и изображения которых необходимо было взять из каталогов.
Из-за нашего общего отставания техники не успели врисовать изображения прессов, и Розен поручил это препротивнейшее занятие мне. Все пресса линии были одинаковыми, и я под то место, где на чертеже располагался первый пресс, подсунул лист ватмана. Скопировав пресс из каталога, я проколол чертёж пресса во всех угловых точках всех изображений. После этого этот листок с проколотым изображением использовал как шаблон на всех позициях, просто прокалывал лист по дыркам шаблона, а потом соединял эти точки линиями. Ничего нового в этом приёме не было, его знает каждый первокурсник, только ленится народ, вот и возятся над всякой ерундой по неделе. Часа через три, уже заканчивая, услышал за спиной довольный шёпот Гарри Моисеевича:
– Я же тебе говорил, это пулемёт-автомат, – оглянулся и увидел Минькова и Розена, рассматривающих с удивлением готовые чертежи общего вида.
Спалил меня, понял, Гарри Моисеевич Розену, подписав на эту работёнку, понял я, что теперь меня будут регулярно привлекать к этой работе, размышляя об этом, решил устроить что-нибудь весёлое, чтобы протрясло наших стариков не по детски, подстроить шкоду, для чего создали мы преступную группу в составе трёх человек: Мишки, Вовки Александрова и меня. Вовка раздобыл пузырёк чёрной туши, которую мы разбавили вполовину канцелярским силикатным клеем. За день до сдачи на полу под моим письменным столом у стены положили лист ватмана, на котором живописной кляксой разлили свою адскую смесь клея и туши, поместив с краю кляксы лежащий на боку пузырёк с кисточкой. Расчёт был на то, чтобы создать полный эффект только что разлитой туши.
Расчёт полностью оправдался, любой знал в те годы: советское – самое лучшее, а что уж говорить о силикатном клее, не подвёл, он придал засохшей туши такой глянцевый блеск, как будто она была разлита на наших глазах. В обед, обрезав всё это великолепие самым аккуратным образом по периметру, мы водрузили его на общий лист линии, лежащий на столе, и стали ждать развязки – надеялись, что до прихода комиссии Миньков придёт глянуть на общий вид ещё разок.
Тут мы чуток промахнулись, первым, придя с обеда, пришёл глянуть на чертежи общего вида заведующий отделом Григорий Дмитриевич Скворцов. В такой ярости я его не видел ни до, ни после, единственное, чего мы не дождались, – богатого русского мата, всё было хуже. На его бешеный рёв сбежался весь на наш отдел и половина соседнего (в нашем зале работало два отдела, всего сидело около ста человек). Женщины держали Скворцова, он то ли был готов кому-то бить морду, не мог только определиться с адресом, то ли был близок к сердечному приступу. Розен с Миньковым со скорбными лицами стояли, рассматривая изуродованный каким-то поганцем общий вид линии штамповки длинномеров на КАМАЗе, склонив головы как у гроба покойника. Почему-то все грешили на уборщицу, странные люди – что, уборщица расхаживает по отделу с пузырьком туши? Мы делили горе со всеми, я скорбел со всеми, пытался сдерживать слёзы, еле держался, но не плакал – в конце концов, мужик я или где? Володька делал какие-то конвульсивные движения руками, остальные давали советы, например, приподнять чертежи за край и слить тушь. Эту глупость отвергли – ещё хуже всё изгваздаем. Наконец Нина Витальевна, как выяснилось, единственная, не потерявшая способность рационально мыслить, сказала:
– Григорий Дмитриевич, ну что тут такого страшного произошло, пропал всего один лист А4, сейчас мы марлей тушь соберём и поглядим, может, даже больше спасём, а нет – так всей группой нарисуем его минут за двадцать, ну, максимум за полчаса.
Женщины моментально натащили тряпья, толпа раздвинулась, Нина Витальевна склонилась над чертежом и озабоченно произнесла:
– Что-то плохо впитывает, – потом распрямилась и с удивлением сказала: – Это не тушь.
– Как не тушь? – сразу несколько вблизи стоявших наклонились над чертежом, и кто-то попытался осторожно приподнять опрокинутый пузырёк с клеем, когда вместе с пузырьком поднялся лист, под которым показался нетронутый чертёж, выдохнуло сразу человек двадцать. Гарри Моисеевич схватил нашу прелесть и, с остервенением скомкав её, сунул в корзину, стоящую под столом, – какое отсутствие вкуса – это, между прочим, инсталляция, а не как-либо что, нет бы сохранить для памяти. Мы, можно сказать, были близки к вершине сюрреализма, а какие эмоции вызвало наше произведение!? Да Дали бы обзавидывался. Вандалы.
Бледный, как полотно, Григорий Дмитриевич молчал, потихоньку приходя в себя, видно, подумал – пронесло.
Комиссия приняла наш проект без единого замечания, видно, прочитали в глазах нашего начальника желание кого-нибудь убить.
После ухода комиссии Григорий Дмитриевич громко, голосом, в котором звенела высоколегированная углеродистая сталь, закалённая на твёрдость 70 HRC, произнёс:
– Ну, шутники, узнаю кто – квартальной не видать.
Вот публика, а?! Даже пошутить нельзя.
Мы продолжали шкодить, но не так масштабно – себе дороже. Однажды, работая в субботу, заменили Минькову грифель в механическом карандаше на кусок проволоки. Нет, ну такой классный кусок проволоки попался – вылитый грифель, ну как тут не заменить, ну а шефу-то – это вообще праздник, не со зла же, так, по приколу. Но тут промашка вышла – у грифелей бывал такой недостаток: какие-то мелкие частицы попадались – проводишь по бумаге, а он, зараза, не чертит. Тогда надо чуть сильнее нажать – он и сдирается, вот Моисеевич и решил нажать посильнее, чтобы он содрался, а как он сдерётся? Он же проволока. Не содрался, а разодрал Моисеевичу общий вид пополам, да ещё кусок из неё углом выдрал, ну, проволока же, дура, чего с неё взять, а он расстроился, побежал к Розену жаловаться. Розен тоже – нет другу посочувствовать – хихикать начал.
Нехорошо над горем товарища подсмеиваться, неправильно это.
Мы тогда, чтобы ему жизнь сахаром не казалась, слепили из зелёного пластилина прямоугольничек, у него ластик был зелёный фирменный, вот ему точь-в-точь такой же и замастырили и заменили его родной ластик пластилиновым. За кульманом работал он азартно, решил что-то стереть, схватил наш ластичек – и ррраз по листу. Ну, дальше понятно – пластилин – плохая замена ластику, да хрен бы с ним, что не стирает, так ещё на листе зелёная полоса. Розен чертыхнулся, а потом негромко, но отчётливо произнёс:
– Всех премии лишу.
Далась им эта премия. И премии-то у нас в НИИТавтопроме, надо сказать, пустяшные были. Обошлось – оттаял.
На КАМАЗе мне побывать не довелось, но наши разработчики больших штампов ездили туда на их отладку. Володька Александров рассказывал, что транспортёры мои в цеху хвалили за безотказность.
***
По окончании работы над транспортёрами поручили мне спроектировать устройство для подачи заготовок металлопластмассовых втулок в штамп. Технологически это довольно просто: в соответствии с техническим заданием предлагалось штамповать в двух штампах, проблема была в том, что штамповать их надо было миллионов по десять каждого типоразмера и их было четыре или пять. На первой операции заготовку сгибали пополам, и она падала в корзину, откуда её было сложно извлечь. Шеф мой что-то нервничал – механизировать процесс сложно из-за формы заготовки после первой операции, вручную штамповать западло, мы ж передовая держава. Да и где место для такого количества штамповщиков? Поговорили, я сказал:
– Да плюнуть и растереть, сделаем линию автоматизированную.
– А как ты вилку из корзины первого перехода извлекать будешь?
– А я её туда и класть не буду.
– И знаешь, как подать её во второй штамп?
– Знаю.
– Тогда рисуй.
Я не знал, конечно, как это будет выглядеть, но знал, что придумаю. Тоже муть какая. Люди в космос летают, а мы какую-то сраную втулку вручную собрались штамповать, да ни в жисть.
Я покумекал недельку и предложил для обозрения эскизное предложение полностью автоматизированной линии штамповки металлопластмассовых втулок, состоящей из правильно разматывающего устройства металлопластмассовой ленты, шиберной подачи ленты, кривошипно-шатунного пресса первой операции, автопитателя заготовок, пошагового лепесткового транспортёра, устройства подачи заготовок и кривошипно-шатунного пресса второй операции. Втулки штамповались в два перехода в штампах, установленных на прессах первой и второй операций.
После загрузки рулона ленты в правильно разматывающее устройство и заправки её в шиберную подачу штамповка втулок происходила автоматически, без участия операторов, до полной выработки ленты. По существу, каждую линию должен был обслуживать один оператор.
В первом штампе заготовка отрезалась, предварительно сгибалась и перемещалась на промежуточную позицию, откуда она автопитателем перемещалась на пошаговый транспортёр, который был установлен под углом к горизонту. Заготовки как бы забирались в гору по транспортёру, а в его конце под собственным весом съезжали вниз, попадая в бункер загрузки, откуда они по одной подавались устройством подачи в штамп второго перехода. Окончательно отштампованная втулка падала в корзину.
В целом схема возражения не вызвала, но поскольку чёрт зарыт в деталях, мне предложили детально прорисовать все тонкие моменты, касающиеся передачи заготовки с позиции на позицию. Я прорисовал, шефы мои в целом всё одобрили, за исключением поведения заготовки в бункере загрузки, были сомнения: а вдруг заготовки начнут цепляться друг за друга? Решили в целом всё одобрить, и я приступил к проектированию отдельных устройств, а для понимания поведения заготовки в бункере на нашем экспериментальном заводе заказали загрузочный короб бункера в натуральную величину. После изготовления провели натурный эксперимент – заготовки вели себя как мама велела, толпились, но не цеплялись и строго по одной, поскольку в коробе был предусмотрен отсекатель, попадали в рабочую зону.
Линия была одобрена целиком, типоразмеров втулок было четыре или пять, и мне поручили спроектировать автоматизированный участок штамповки. Ничего принципиально революционного в этом проекте ни для промышленности, ни для технологии листоштамповочного производства не было, но для меня, студента-вечерника второго семестра четвёртого курса, нового было много.
Каждое в отдельности устройство не вызвало никаких затруднений, а вот как втиснуть эти четыре или пять линий в предусмотренное для этого помещение, не нарушив требований по технике безопасности и охране труда? Как грамотно написать задания для отделов пневмогидравлики и электротехники, да что они из себя представляют и как они, собственно говоря, пишутся? Уйма этих вопросов возникала у меня по ходу проектирования, но я как-то не запаривался, бегал по институту, разбирался со всем потихоньку.
Поначалу начальники отделов не воспринимали меня всерьёз, когда я появлялся со своими бумагами в отделе и спрашивал, с кем мне придётся сотрудничать, происходило следующее:
– А что, разработчику трудно самому прийти?
– Нет, я пришёл.
– Понятно, Вас как зовут?
– Алек.
– Алик, хорошо, Алик, подожди чуток, – после этого начальник снимал трубку, накручивал номер и говорил:
– Григорий Дмитриевич, привет, это гидравлик (электрик, охрана труда) тебя беспокоит. Слушай, кто у тебя участком металлопластмассовых втулок занимается? Рейн, а, понял, Гарри Моисеевичу в пару, шучу, шучу. А чего, ему самому тяжело до меня дойти, пацана прислал, – затем начальник поднимал голову и спрашивал: – Как Ваша фамилия?
– Рейн, Алек Рейн.
После этого меня знакомили со специалистом, который в дальнейшем вёл работу по этой теме.
Поначалу меня водили носом по моей писанине, указывая на то, что так технические задания не составляются, объясняли, как надо, я переписывал, вникал в нюансы работы гидравлических, пневматических, электрических систем, и начиналась предметная работа.
Через полгода в очереди в столовой я услышал, как у меня за спиной шептались две девчонки: «вон, видишь, парень в чёрном свитере, он вторую по объёму тему в институте ведёт, а сам только на четвёртом курсе в институте учится». Не знаю точно, была ли эта работа второй по объёму, но то, что она была не последней, – это точно. Но скажу, не соврав: меня это вообще не занимало никак, мне думать об этом было некогда, крутился как заяц – было страшно интересно.
Из-за острой нехватки времени, скорее, даже из-за того, что постоянно думал о работе, я получил пару на экзамене по горячей объёмной штамповке – единственную двойку за все годы обучения. Читал нам курс ГОШ Владимир Григорьевич Кондратенко – блестящий специалист в этой области и отличный мужик. Я, признаться, курс его слушал вполуха – занимался холодной листовой штамповкой и менять профиль не собирался, зачем, думаю, мне голову забивать, на троечку как-нибудь да сдам. И сдал бы кому-нибудь другому, но Владимиру Григорьевичу – шалишь. Вопросы-то все, по сути, были ерундовые, помнится, один вопрос назывался так: «Выталкиватели заготовок на прессах для ГОШ». Так как я понятия не имел, как они выглядят, я напридумывал этих выталкивателей с десяток, думал, вдруг угадаю. Не угадал. Потом я из интереса глянул, что это такое – оказалось, проще гороха, на кривошипном валу пресса маленькая кулиса, при повороте вала в верхней точке она наезжает на толкатель – и привет – деталь отлипла. А тогда выслушал меня, молча взял зачётку, полистал её и поставил неуд. Что ж тут поделаешь, я не расстроился, а даже слегка загордился, всё ж таки первая пара, а то мужики смеются, говорят, какой ты студент, институт закончишь и двойки ни одной не получишь. Это был последний экзамен зимней сессии, пошли в стекляшку в Булонский лес, отметили сдачу сессии, поржали над моей первой парой.
