Рене Декарт
Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)
Я не думаю, чтобы мою «Диоптрику» можно было признать дурной за то только, что ремесленники не могут тотчас привести в исполнение изобретения, которое в ней изложено. Нужно иметь навык и знание, чтобы сделать и уладить машину совершенно согласно с моим описанием, так что если бы ремесленники имели с первого разу удачу, то я не менее бы удивился этому, как и тому, что кто-нибудь в один день выучился играть на лютне вследствие того только, что ему дали хорошие ноты. Наконец, меня осуждают за употребление в своих сочинениях народного языка французского, а не языка моих учителей – латинского. Но я делаю так потому, что надеюсь лучшего суда относительно моих идей от тех людей, которые руководствуются исключительно своим здравым смыслом, чем от тех, которые верят одним книгам древних; люди же, соединяющие в себе здравый смысл с познаниями, единственные судьи, которых бы я желал иметь, наверное не настолько пристрастны в латыни, чтобы отвергнуть мои доказательства за одно изложение их на народном языке.
Впрочем, не желая в этом сочинении похваляться чем-нибудь не вполне верным относительно моих надежд на открытия в науках, я позволю себе только объяснить обществу, что решился посвятить весь остаток моей жизни на такие исследования природы, которые доставили бы для медицины более верные основания, чем те, какими она пользуется. Кроме того, объясню, что мои природные наклонности настолько отвращают меня от всяких других ученых трудов, в особенности от тех, которые не могут принести пользы одним людям, не повредив другим, что если бы случай наставил меня работать в этом последнем роде, то, полагаю, я оказался бы к делу не способен. Обо всем этом торжественно заявляю, сознавая вполне, что это не придаст мне значения в свете, чего, впрочем, и не желаю. Я всегда буду считать себя более обязанным тем, которые обеспечат свободу моих занятий, чем тем, которые доставили бы мне самые почетные должности на земном шаре.
Начала философии
Письмо автора к французскому переводчику[25] «Начал философии», уместное здесь как предисловие
Перевод моих «Начал», над обработкой которого ты потрудился, столь гладок и совершен, что я не без основания надеюсь, что «Начала» большинством будут прочтены и усвоены по-французски, а не по-латыни. Я опасаюсь единственно того, как бы заголовок не отпугнул многих из тех, кто не вскормлен наукой, или тех, у кого философия не в почете, поскольку, при их учености, она не удовлетворила их души. По этой причине я убежден, что будет полезно присоединить сюда предисловие, которое указало бы им, каково содержание этой книги, что за цель ставил я себе, когда писал ее, и какую пользу можно изо всего этого извлечь. Но хотя такое предисловие должно было бы быть предпослано мною, так как я должен находиться в большей известности относительно данного предмета, чем кто-либо другой, я тем не менее не в состоянии решиться на это и предлагаю в сжатом виде единственно основные пункты, которые, полагал бы, следовало трактовать в предисловии, при этом поручаю на твое разумное усмотрение, что из последующего ты найдешь пригодным для опубликования.
Прежде всего я хотел бы пояснить читателям, что такое философия, начав с наиболее обычного, с того, например, что слово «философия» обозначает занятие мудростью и что под мудростью понимается не только благоразумие в делах, но также и совершенное знание всего того, что может познавать человек; это же знание направляет самую жизнь и оказывает услуги сохранению здоровья, а также открытиям во всех науках. И чтобы философия выполнила все подобное, она необходимо должна быть выведена из первых причин так, чтобы тот, кто старается овладеть ею (что и значит, собственно, философствовать), начинал с исследования этих первых причин, именуемых «началами». Для этих «начал» существует два требования. Во-первых, они должны быть насколько возможно более ясны и очевидны, чтобы при внимательном рассмотрении человеческий ум не мог усомниться в их истинности; во‐вторых, познание остального должно зависеть от них так, что хотя «начала» и могли бы быть познаны помимо познания остального, однако это последнее, наоборот, не могло бы быть познано без знания «начал». При этом должно вникнуть в то, что здесь познание вещей из начал, от которых они зависят, выводится так, что во всем ряду выводов не обнаруживается ничего, что не было бы неяснейшим. Вполне мудр, в действительности, один Бог, ибо Ему свойственно совершенное знание всего; но и люди могут быть названы более или менее мудрыми, сообразно тому, как много или как мало они знают истин о важнейших предметах. С этим, я полагаю, согласятся все знающие люди.
Затем я предложил бы обсуждение полезности этой философии и вместе с тем доказал бы важность убеждения, что философия (поскольку она распространяется на все доступное для человеческого познания) одна только отличает нас от дикарей и варваров и что каждый народ тем более гражданствен и культурен, чем лучше в нем философствуют; поэтому нет большего блага дли государства, как наличность в нем истинных философов. Сверх того, для отдельных людей хорошо не только пользоваться близостью тех, кто предан душою этой науке, но поистине много лучше самим посвящать себя ей же, подобно тому как несомненно предпочтительнее при ходьбе пользоваться собственными глазами и благодаря им получать наслаждение от красок и цвета, нежели закрывать глаза и следовать на поводу у другого; однако и это все же лучше, чем, закрыв глаза, отказываться от всякого постороннего руководительства. Действительно, те, кто проводит жизнь без изучения философии, совершенно сомкнули глаза и не заботятся открыть их: а удовольствие, которое мы получаем при созерцании вещей, видимых нашему глазу, отнюдь не сравнимо с тем удовольствием, какое доставляет нам познание того, что мы находим философствуя. К тому же для формирования наших нравов и для жизненного уклада эта наука более необходима, чем пользование глазами для руководства при ходьбе. Неразумные животные, у которых кроме тела нет ничего, о чем бы им нужно было заботиться, в поисках пищи беспрерывно движут только это тело; для человека же, главной частью которого является ум (mens), на первом месте должна стоять забота искать свою истинную пищу – мудрость. Я твердо убежден, что очень многие не испытывали бы в этом отношении недостатка, если бы только надеялись сами достаточно удачно двигаться вперед и знали бы, как это осуществить. Нет столь потерянного и презренного человека, который был бы так привязан к объектам чувств, что когда-нибудь не обратился бы от них к ожиданию чего-то лучшего, хотя бы часто и не знал, в чем последнее состоит. К кому судьба наиболее благосклонна, кто в избытке обладает здоровьем, почетом и богатством, те не менее других искушены этими желаниями; я даже убежден, что они сильнее прочих тоскуют по благам более значительным и совершенным, чем те, какими они обладают. А такое Высшее благо, как показывает даже и помимо света веры один природный разум, есть не что иное, как познание истины по ее первопричинам, то есть мудрость: занятие последней и есть философия. Так как все это вполне верно, то нетрудно в том убедиться, лишь бы дано было хорошее разъяснение.
Но поскольку этому убеждению противоречит опыт, показывающий, что люди, более всего занимающиеся философией, часто менее мудры и не столь правильно пользуются своим рассудком, как те, кто никогда не посвящал себя этому занятию, я желал бы здесь кратко изложить, из чего состоят те науки, которые мы теперь имеем, и какой ступени мудрости эти науки достигают. Первая ступень содержит только те понятия, которые благодаря собственному свету настолько ясны, что могут быть приобретены и без размышления. Вторая ступень охватывает все то, что диктует нам чувственный опыт. Третья— то, чему учит общение с другими людьми. Сюда можно присоединить, на четвертом месте, чтение книг, конечно, не всех, но преимущественно тех, которые написаны людьми, способными наделить нас хорошими наставлениями; это как бы вид общения с их творцами. Вся мудрость, какой обычно обладают, приобретена, на мой взгляд, этими четырьмя способами. Я не причисляю сюда божественное откровение, ибо оно не постепенно, а разом поднимает нас до безошибочной веры. Во все времена бывали великие люди, пытавшиеся присоединять пятую ступень мудрости, гораздо более возвышенную и верную, чем предыдущие четыре; по-видимому, они делали это исключительно так, что изыскивали первые причины и истинные начала, из которых выводили объяснения всего доступного для познания. И те, кто старался об этом, получили имя философов по преимуществу. Никому, однако, насколько я знаю, не удалось счастливое разрешение этой задачи. Первыми выдающимися из писателей, сочинения которых дошли до нас, были Платон и Аристотель. Между ними существовала та разница, что первый, блистательно следуя по пути своего предшественника Сократа, был убежден, что он не может найти ничего достоверного, и довольствовался изложением того, что ему казалось вероятным; с этой целью он принимал известные начала, посредством которых и пытался давать объяснения прочим вещам. Аристотель же обладал меньшим благородством мысли. Хотя Аристотель и был в течение двадцати лет учеником Платона и имел те же начала, что и последний, однако он совершенно изменил способ их объяснения и за верное и правильное выдавал то, что, вероятнее всего, сам никогда не считал таковым. Этими двумя богато одаренными и мудрыми людьми четыре указанных ступени были вполне достигнуты, и в силу этого они стяжали столь великую славу, что потомки более предпочитали успокаиваться на их мнениях, нежели отыскивать лучшие. Главный спор среди их учеников шел, прежде всего, о том, следует ли во всем сомневаться или же должно что-либо принимать за достоверное. Этот предмет поверг тех и других в страшные заблуждения. Некоторые из тех, кто отстаивал сомнение, распространяли его и на житейские поступки, так что пренебрегали пользоваться благоразумием в качестве необходимого житейского руководства, тогда как другие, защитники достоверности, предполагая, что эта последняя зависит от чувств, принимали достоверное прямо на веру. Это доходило до того, что, по преданию, Эпикур, выслушав все доводы астрономов, серьезно утверждал, будто Солнце не больше по величине, чем каким оно кажется. Здесь в большинстве споров можно подметить одну ошибку: в то время как истина лежит между двумя защищаемыми воззрениями, каждое из последних тем дальше отходит от нее, чем больше стремится впасть в крайность противоречия. Но заблуждение тех, кто излишне предавался сомнению, долго не имело последователей, а заблуждение других было несколько исправлено, когда узнали, что чувства в весьма многих случаях обманывают нас. Но, насколько мне известно, с корнем ошибка не была устранена, а именно: не было высказано, что правота присуща не чувству, а одному лишь разуму, отчетливо воспринимающему вещи. И так как лишь разуму мы обязаны знанием, достигаемым на первых четырех ступенях мудрости, то не должно сомневаться в том, что кажется истинным относительно нашего житейского поведения; однако не должно полагать это за непреложное, чтобы не отвергать составленных нами о чем-либо мнений там, где того требует от нас разумная очевидность. Не зная истинности этого положения или зная, но пренебрегая ею, многие из тех, кто желал быть философами для своего и последующих веков, слепо следовали Аристотелю и часто, нарушая дух его писаний, приписывали ему множество мнений, которых он, вернувшись к жизни, не признал бы за свои. А те, кто ему и не следовал (в числе таких было много превосходнейших умов), ничуть не менее проникались его воззрениями еще в юности, так как в школах только его взгляды и изучались;
поэтому их умы настолько были заполнены последними, что перейти к познанию истинных начал они не были в состоянии. И хотя я их всех ценю и не желаю навлекать на себя чужой гнев, порицая их, однако могу привести для своего утверждения некоторое доказательство, которому, полагаю, никто из них не стал бы прекословить. Именно, почти все они полагали за начало нечто такое, чего сами вполне не знали. Вот примеры. Никто не отрицает, что земным телам присуща тяжесть. Но если опыт даже ясно показывает, что тела, называемые тяжелыми, падают к центру Земли, мы из этого все-таки не знаем, какова природа того, что выступает под именем тяжести, то есть какова причина или каково начало падения тел, а должны узнавать об этом как-либо иначе. То же можно сказать о пустоте и об атомах, о теплом и холодном, о сухом и влажном, о соли, о сере, о ртути и обо всех подобных вещах, которые принимаются некоторыми за начала. Но ни одно заключение, выведенное из неясного начала, не может быть очевидным, хотя бы это заключение выводилось отсюда самым очевиднейшим образом. Откуда следует, что ни одно умозаключение (ratiocinio), основанное на подобных началах, не приводит к достоверному знанию хоть чего-нибудь и что, следовательно, оно ни на один шаг не может подвинуть далее в изыскании мудрости; если же что истинное и находят, то это делается не иначе как при помощи одного из четырех вышеуказанных способов. Однако я не хочу умалить чести, которую каждый из тех авторов приписывает себе как должное; для тех же, кто не занимается наукой, я в виде небольшого утешения должен посоветовать лишь одно: идти тем же способом, как и при путешествии. Ведь как путники, в случае если они обратятся спиной к тому месту, куда стремятся, отделяются от последнего тем больше, чем дольше и быстрее шагают, так что хотя и повернут затем на правильную дорогу, но не так скоро достигнут желанного места, как если бы находились в покое, – так точно случается с теми, кто пользуется ложными началами: чем более заботятся о последних и чем больше стараются о выведении из них различных следствий, считая себя хорошими философами, тем дальше уходят от познания истины и мудрости. Отсюда должно заключить, что всего меньше учившиеся тому, что до сей поры обыкновенно обозначали именем философии, наиболее способны к верному пониманию.
Хорошо показав это, я хотел бы представить здесь доводы, которые свидетельствовали бы, что начала, какие я предлагаю в этой книге, суть те самые истинные начала, по которым переходят к высшей ступени мудрости (а в ней и состоит высшее благо человеческой жизни). Два основания достаточны для подтверждения этого: первое, что начала эти ясны, и второе, что из них всё можно вывести; кроме этих двух условий никакие иные для начал нежелательны. А что они (начала) вполне ясны, легко показать, во‐первых, из того способа, каким начала находятся: а именно, должно отбросить все то, в чем мне мог бы представиться случай хоть сколько-нибудь усомниться; ибо достоверно, что все, чего нельзя подобным образом отбросить, после того как оно достаточно обсуждалось, и есть самое яснейшее и очевиднейшее изо всего доступного для человеческого познания. Так, должно понять, что для того, кто стал сомневаться во всем, невозможно, однако, усомниться, что он сам существует в то время, как сомневается; кто так рассуждает и не может сомневаться в самом себе, хотя сомневается во всем остальном, не представляет собою того, что мы называем нашим телом, а есть то, что мы именуем нашей душой или сознанием (cogitatio). Существование этого сознания я принял за первое начало, из которого вывел наиболее ясное следствие, а именно, что существует Бог и Творец всего находящегося в мире; а так как Он есть источник всех истин, то Он не создал нашего рассудка таким по природе, чтобы последний мог обманываться в суждениях о вещах, воспринятых им яснейшим и отчетливейшим образом. Таковы все мои принципы, которыми я пользуюсь в отношении к нематериальным, то есть метафизическим вещам; из этих принципов я вывожу самым ясным образом начала вещей телесных, то есть физических; а именно, что даны тела, протяженные в длину, ширину и глубину, наделенные различными фигурами и различным образом движимые. Здесь ты имеешь суммарно все те начала, из которых я вывожу истину о других вещах. Второе основание, свидетельствующее очевидность начал, таково: они были известны во все времена и считались даже всеми людьми за истинные и несомненные, исключая лишь существование Бога, которое некоторыми приводилось к сомнению, так как люди слишком многое приписывали чувственным восприятиям, а Бога нельзя ни видеть, ни касаться. Хотя все эти истины, принятые мною за начала, всегда всеми мыслились, никого, однако, сколько мне известно, до сих пор не было, кто принял бы их за начала философии, то есть кто понял бы, что из них можно вынести знание обо всем, существующем в мире. Поэтому мне остается засвидетельствовать здесь, что именно таковы эти начала: мне кажется, что невозможно представить это лучше, чем засвидетельствовав опытом, а именно призвав читателей к прочтению этой книги. Ведь, хотя я и не веду в ней речи обо всем, да и невозможно это, все-таки, мне кажется, вопросы, обсуждать которые мне довелось, изложены здесь так, что лица, прочитавшие со вниманием эту книгу, поймут, что для собственной убежденности нет нужды искать иных начал, помимо изложенных мною; тем самым эти лица дойдут до высших знаний, каким причастен человеческий ум: особенно если, прочтя написанное мною, они сочтут достойным обсуждать, сколь различные вопросы здесь были изложены, и, бегло пробежав то, что сказано другими, заметят, как мало вероятия можно было бы дать решению этих вопросов по началам, отличным от моих. Если они приступят к этому более охотно, то я буду в состоянии сказать, что те, кто примкнул к моим мнениям, с гораздо меньшей трудностью поймут писания других и установят их истинную цену, нежели те, кто не примкнул к моим мнениям; и наоборот, как выше я сказал, если случится прочесть мою книгу тем, кто берет за начало древнюю философию, то чем больше трудились они над последней, тем обыкновенно оказываются менее способными к истинному пониманию.
Относительно чтения этой книги я присоединю сюда коротенько один совет: я желал бы, чтобы ее просмотрели в один прием, как роман, чтобы не утомлять своего внимания и не задерживать себя трудностями, какие случайно встретятся. Но на тот случай, если лишь смутно будет познана суть того, о чем я трактовал, то позднее, коль скоро предмет покажется читателю достойным тщательного исследования и будет желание познать причины всего этого, пусть он вторично прочтет книгу с целью проследить связность моих доводов; однако если он недостаточно воспримет доводы или не все их поймет, то ему не следует унывать, но, подчеркнув только места, представляющие затруднения, пусть он продолжает чтение книги до конца без всякой задержки. Наконец, если читатель не затруднится взять книгу в третий раз, он найдет в ней разрешение многих из прежде отмеченных трудностей; а если некоторые из последних останутся и на сей раз, то при дальнейшем чтении, я верю, они будут устранены.
Всякий раз, приступая к обозрению душевных сил человека, я замечал, что едва ли существуют настолько глупые и несуразные люди, которые не были бы способны ни усваивать хороших мнений, ни подниматься до высших знаний, раз они направлены по должному пути. И это можно подтвердить. Если только начала ясны и из них ничего не выводится иначе как при посредстве очевиднейших рассуждений, то никто не лишен настолько разума, чтобы этого ему было недостаточно для понимания того, что вытекает отсюда. Ведь и помимо препятствий со стороны предрассудков, от которых вполне никто не огражден, тем, кто придает важность неверному знанию, часто наносится большой вред: почти всегда случается, что одни из людей, одаренные умеренными духовными силами, отчаявшись в своих способностях, не хотят погружаться в науки, другие же, более пылкие, слишком спешат и часто допускают начала не очевидные или же выводят из них неправильные следствия. Поэтому я и желал бы поставить в известность тех, кто излишне недоверчив к своим силам, что в моих произведениях нет ничего непонятного, если только они не уклонятся от труда убедиться в том. Вместе с тем другим я хотел бы напомнить, что даже для выдающихся умов было необходимо долгое время и величайшее внимание, чтобы исследовать все, что я желал охватить в своей книге.
Далее, чтобы цель, которую я имел при обнародовании этой книги, была правильно понята, я хотел бы указать здесь и порядок, который, как мне кажется, должен соблюдаться для собственного образования. Во-первых, тот, кто владеет только обычным и несовершенным знанием, которое можно приобрести посредством четырех вышеуказанных способов, нуждается прежде всего в том, чтобы придумать какую-либо этику, которая служила бы в качестве жизненного правила, ибо это и не терпит замедления, и должно быть первой заботой, дабы хорошо жить. Затем должно заняться логикой; но не той, какую изучают в школах: эта, собственно говоря, есть лишь некоторого рода диалектика, которая учит только передавать другим уже известное нам и даже учит говорить, не рассуждая, о многом, чего мы не знаем; благодаря этому она скорее портит, а не улучшает хороший ум. Нет, сказанное относится к той логике, которая правильно учит управлять разумом для приобретения познания еще неизвестных нам истин; так как эта логика особенно зависит от подготовки, то для того, чтобы ввести в употребление присущие ей правила, полезно долго практиковаться в более легких вопросах, например в вопросах математики. После того как будет приобретена известная легкость в правильном разрешении этих вопросов, должно серьезно отдаться истинам философии, первой частью которой является метафизика, где содержатся начала познания. Среди них встречается объяснение главных атрибутов Бога, нематериальности нашей души, равно и всех остальных ясных и простых понятий, какими мы обладаем. Вторая часть – физика; в ней, после того как найдены истинные начала материальных вещей, исследуется вообще, как образован весь мир, затем, особо, какова природа земли и всех остальных тел, находящихся около земли, таких как, например, воздух, вода, огонь, магнит и иные минералы. Далее должно по отдельности исследовать природу планет, животных, а особенно людей, чтобы удобнее было обратиться к открытию прочих полезных истин. Вся философия подобна как бы дереву, корни которого – метафизика, стволы – физика, а ветви из растущих на стволе почек – все прочие науки, сводящиеся к трем главным: медицине, механике и этике. Под последней я разумею высочайшую и совершеннейшую науку о нравах; она предполагает полное знание других наук и есть последняя ступень к Высшей мудрости. Подобно тому как плоды собирают не с корней и не со ствола дерева, а только с концов его ветвей, так и особенная полезность философии зависит от ее частей, которые могут быть изучены только под конец. Но хотя я даже почти ни одной из них не знал, всегдашнее мое рвение увеличить общее благо побудило меня десять или двенадцать лет тому назад позаботиться издать некоторые «Опыты» относительно того, что, как мне казалось, я изучил.
Первой частью этих «Опытов» было рассуждение о методе верного управления рассудком и изыскания истины в знаниях; там я кратко передал особые правила логики и несовершенной этики, которая могла быть только временной, ибо не было известно иной. Остальные части содержали три трактата: один о диоптрике, другой о метеорах и последний о геометрии. В «Диоптрике» мне хотелось доказать, что мы достаточно далеко можем идти в философии, чтобы с ее помощью приблизиться к познанию наук, полезных в жизни, так как изобретение телескопов, о чем я там говорил, было одним из труднейших изобретений, какие когда-либо были сделаны. Посредством трактата о метеорах я хотел отметить, насколько философия, разрабатываемая мною, отличается от философии, изучаемой в школах, где обычно сообщают о том же предмете. Наконец, через посредство трактата о геометрии я хотел показать, как много неизвестных дотоле вещей я открыл, и я воспользовался случаем убедить других, что можно открыть и много иного, чтобы таким образом направить всех к исследованию истины. Позднее, предвидя для многих трудности в понимании начал метафизики, я попытался изложить особенно затруднительные места в книге «Размышлений»; последняя хотя и не велика, однако содержит массу вопросов, и то, что я в ней излагал, получает большее освещение от возражений, присланных мне по этому поводу различными знаменитыми в науке людьми, и от моих ответов им. Наконец, после того как мне показалось, что умы читателей достаточно подготовлены предшествующими трудами для понимания «Начал философии», я выпустил в свет и последние и разделил эту книгу на четыре части; первая из них содержит начала человеческого познания и представляет из себя то, что может быть названо первой философией или даже метафизикой; полезно для правильного понимания ее предпослать ей чтение «Размышлений», касающихся того же предмета. Остальные три части содержат все наиболее общее в физике: сюда относится изложение первых законов или начал природы; дано описание того, как образованы небесный свод, неподвижные звезды, планеты, кометы и вообще вся Вселенная; затем особо описание природы нашей земли, воздуха, воды, огня, магнита – тел, которые обычно чаще всего встречаются на земле, и всех качеств, замечаемых в этих телах, таких как свет, теплота, тяжесть и прочее. На этом основании я, думается, начал изложение всеобщей философии таким образом, что ничего не упустил из того, что должно предшествовать описываемому в заключении. Однако, чтобы прийти таким образом к концу, я должен был бы подобным образом отдельно изложить природу более частных тел, находящихся на земле, а именно: минералов, растений, животных и особенно человека; наконец, должны были бы тщательно быть трактованы медицина, этика и механические науки. Это мне оставалось бы сделать, чтобы дать роду человеческому законченный свод философии. И я чувствую себя не настолько старым, не так уж не доверяю собственным силам и вижу себя не столь далеким от познания того, что желательно, чтобы не осмеливаться приняться за выполнение этого труда, имей я только удобство произвести все те опыты, какие мне необходимы для подтверждения и проверки моих рассуждений. Но, видя, что это потребовало бы значительных издержек, которые невозможны для частного лица, каким являюсь я, вне общественной поддержки, и видя, что нет оснований ожидать такой помощи, я полагаю, что в дальнейшем с меня достаточно будет постараться о личном моем деле, и пусть потомство мне извинит, если я впоследствии не стану себя утомлять ради него никакими особенными трудами.
Между тем, чтобы выяснить, в чем, на мой взгляд, состоит моя заслуга, я скажу здесь, какие, по моему мнению, плоды могут быть собраны с моих «Начал». Первый – удовольствие, испытываемое тем, кто здесь найдет много до сих пор неизвестных истин; ведь хотя истины часто не столь сильно действуют на наше воображение, как ложь и выдумки, ибо истина кажется менее изумительной и более простой, однако радость, приносимая ею, длительнее и основательнее. Второй плод – это то, что усвоение данных «Начал» понемногу приучит нас правильнее судить обо всем встречающемся и таким образом становиться более рассудительными: результат – прямо противоположный тому, какой производит обычная (vulgaris) философия. Легко подметить в так называемых педантах, что они столь мало делают себя причастными здравому рассудку, как если бы никогда с ним не соприкасались. Третийплод – тот, что истины, содержащиеся в «Началах», наиболее очевидны и верны и устраняют всякое основание для споров, тем самым располагая умы к кротости и согласию; совершенно обратное вызывают школьные контроверсии, так как они мало-помалу делают учащихся бессмысленными спорщиками и упрямцами и, понятно, становятся первыми причинами ересей и разногласий, какие теперь повсюду в ходу. Последний и главный плод этих «Начал» состоит в том, что, разрабатывая их, можно открыть великое множество истин, которых я сам не излагал, и таким образом, переходя степенно от одной к другой, со временем прийти к полному познанию всей философии и к высшей ступени мудрости. Ибо, как видим во всех науках, хотя вначале последние грубы и несовершенны, однако благодаря тому, что содержат в себе нечто истинное, удостоверяемое результатами опыта, они постепенно совершенствуются; точно так же и в философии, раз мы имеем истинные начала, не может статься, чтобы при проведении их мы не напали бы когда-нибудь на другие истины. И всего лучше можно засвидетельствовать ложность Аристотелевых принципов, если указать, что благодаря им в течение многих веков, когда ими пользовались, нельзя было произвести никакого поступательного движения в познании вещей. От меня не скрыто, конечно, что существуют люди столь стремительные и сверх того столь мало осмотрительные в своих поступках, что, имея даже основательнейший фундамент, они не в состоянии построить на нем ничего достоверного. А так как они обычно склонны к писанию книг, то могут в скором времени разрушить весь проложенный мною путь и ввести в мой философский метод недостоверность и сомнительность (с изгнания чего я с величайшею заботой и начал), если их писания будут принимать за мои или за такие, которые якобы полны моих убеждений. Недавно я испытал это от одного из тех, о ком говорят как о моем ближайшем последователе; о нем я даже где-то писал, будто настолько разделяю его умонастроение, что не думаю, чтобы он держался какого-либо мнения, которое я не пожелал бы признать за свое собственное. Между тем в прошлом году он издал книгу под заголовком «Основания физики»[26]. Хотя, по-видимому, в ней нет ничего касающегося физики и медицины, чего он не взял бы из моих обнародованных трудов, а также из незаконченной еще работы о «О природе животных», попавшей к нему в руки, однако в силу того, что он плохо переписал, изменил порядок изложения и пренебрег некоторыми метафизическими истинами, которыми должна быть проникнута вся физика, я намереваюсь совершенно отторгнуть его от себя и просить читателей никогда не приписывать мне какого-либо мнения, если не найдут его выраженным в моих произведениях; и пусть читатели не принимают за верное никакого мнения ни в моих, ни в чужих произведениях, если не увидят, что эти мнения яснейшим образом выводятся из истинных начал.
