Рене Декарт
Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)
Все это я в подробности изложил в сочинении, которое имел намерение напечатать.
Далее, я перешел к устройству нервов и мускулов, дающему возможность животным газам приводить в движение члены, как это замечают в недавно отрубленных головах, имеющих движение и грызущих землю, хотя они бывают уже неодушевленны. Я указал на те изменения в мозгу, от которых происходят бодрствование, сон и сны, а также – каким образом свет, звуки, запах, вкус, тепло и все другие качества материальных предметов могут порождать, при посредстве чувств, различные понятия в мозгу и каким образом голод, жажда и другие внутренние страсти также вносят свои идеи в мозг. Я изъяснил, что должно считать здравым смыслом, принимающим все первоначальные идеи, что должно признавать за память, сохраняющую эти идеи, и за фантазию, могущую изменять идеи и создавать новые, или, распределяя животные газы по мускулам, приводить в движение члены тела разнообразнейшим образом, как по поводу внешних впечатлений, так и по поводу внутренних движений в теле, настолько, насколько члены наши могут двигаться независимо от нашей воли. Все эти объяснения не должны удивлять того, кто, сравнив автоматы, делаемые механиками из ограниченного числа материалов и тем не менее выполняющие многие движения, с животными, устроенными так многосложно из костей, мускулов, нервов, артерий, вен и других частей, будет смотреть на последних, а также и на тело человека, как на машины, превосходящие по совершенству своему всякую человеческую изобретательность. Но это потому, что они созданы Богом.
Здесь я остановился особенно на таком соображении, что если бы нашлись машины, снабженные органами и внешним видом обезьян или других животных неразумных, то мы никак не могли бы отличить машины от настоящих животных. Напротив того, если бы имелись автоматы, подобные людям по устройству тела и действиям, чего нельзя считать невозможным, то у нас всегда было бы два верных способа для различения одних от других. Первый из этих способов: открытие в автомате недостатка в даре слова или в способности какими-нибудь знаками передавать свои мысли другим. Можно еще вообразить себе столь искусно сделанный автомат, который бы произносил слова, даже произносил бы их по поводу каких-нибудь внешних на него действий, как, например, спрашивал бы, чего от него хотят, когда к нему прикоснулись, или бы кричал, что ему больно, и тому подобное, но нельзя представить себе автомат, способный соединять слова так разнообразно, чтобы отвечать на всякие вопросы, как это могут делать и глупейшие люди. Второй способ для различения состоит в сравнении действий автомата и человека: как бы хорошо (даже лучше человека) и как бы разнообразно ни действовал автомат, всегда найдутся действия, вовсе не имеющиеся у автомата, которые и покажут, что движения его происходят без сознания и вследствие одного расположения его органов.
Тогда как у нас разум служит нам всеобщим двигателем во всех случаях жизни, для автомата необходимо особое возбуждающее к действию устройство органов для каждой случайности, откуда очевидно, что в одной машине невозможно совместить столько двигающих органов, чтобы их достало на все случайности жизни.
Указанными двумя способами можно найти также различие между людьми и животными. В самом деле, нельзя не обратить особенного внимания на то обстоятельство, что нет столь глупых и бессмысленных людей, не исключая и сумасшедших, которые не были бы в состоянии связать свои слова в речь для передачи своих мыслей другим, тогда как, напротив того, нет животного столь совершенного или способного, которое могло бы это сделать. Происходит подобное никак не от недостатка в органах, потому что мы видим сорок и попугаев, способных произносить слова так же, как и мы, и тем не менее неспособных говорить так же, как мы, т. е. выказывать, что они понимают то, что говорят. Напротив того, люди, рожденные глухонемыми и потому лишенные настолько же или более чем животные способности говорить, обыкновенно придумывают различные знаки, посредством которых сообщают свои мысли другим людям, живущим с ними и имеющим время изучить их особый язык. И это доказывает не только то, что у животных менее разума, чем у человека, но то, что у животных вовсе нет разума, потому что из предыдущего видно, как мало нужно разума для того, чтобы уметь говорить. Замечая неравенство способностей между животными одного рода, так же как и между людьми, мы не можем, однако ж, ожидать, что какая-нибудь обезьяна или попугай, совершеннейшие в своем роде, поравняются в способности говорить с глупейшим или вовсе с помешанным ребенком, что происходит от совершенно другой природы души животных в сравнении с нашей. При этом не должно смешивать слов с естественными телодвижениями, выражающими страсти, которые могут делать животные и машины, не должно также предполагать, по примеру древних, что животные говорят, но мы не понимаем только их языка. Предположение древних несправедливо, потому что животные, имея многие органы, подобные нашим, могли бы так же сообщить свои мысли нам, как и подобным себе. Достойно внимания еще то обстоятельство, что хотя есть много животных, показывающих в некоторых своих действиях больше ловкости, чем мы, однако мы видим в то же время этих животных вовсе лишенных искусства в остальных действиях, так что их особые способности не доказывают присутствия в них ума. Имей животные ума более нашего – они лучше бы нас делали все, но они ума вовсе не имеют и ими действует просто природа сообразно с устройством их органов, подобно тому как часы, составленные из одних колес и пружин, с большей точностью измеряют время, чем мы можем измерять его со всем нашим разумом.
После всего этого я описал разумную душу и показал, что она отнюдь не имеет своим источником силы материи, подобно другим вещам, о которых я говорил, но что она именно была особо сотворена. Затем указал, как недостаточно того, чтобы душа помещалась в теле, подобно кормчему в корабле, как бы для управления членами тела, но необходимо, чтобы она была связана с телом теснейшим образом, получила бы, сверх того, чувства и желания, подобные нашим, и таким образом составила бы настоящего человека. Впрочем, в этой части моего сочинения я распространился несколько насчет души, как об одном из важнейших вопросов, принимая во внимание, после заблуждения тех, которые отрицают бытие Божие (заблуждение, достаточно, полагаю, мною опровергнутое), нет заблуждения более совращающего слабые умы с пути истины, как ложное приписывание животным души, подобной нашей, и убеждение, вследствие того, в отсутствии для нас, точно так, как для мух или муравьев, каких-либо надежд или опасений по окончании этой жизни. Напротив того, когда нам известно различие между теми и другими душами, тогда нам понятны доказательства того, что душа имеет состав совершенно независимый от тела, почему и не подвержена смерти, как тело, и за тем, при неизвестности других причин, кроме смерти, могущих уничтожить душу, мы естественно должны прийти к заключению о бессмертии души.
Часть VI
Что необходимо, чтобы продвинуться вперед в исследовании природы
Прошло три года с того времени, как я окончил сочинение, которого содержание изложено выше, и я начал уже его пересматривать для отдачи в типографию, когда я узнал, что некоторые уважаемые мною лица, которые имеют не менее влияния на мои действия, как и мой разум на мои мысли, не одобрили одного мнения из физики, взятого мною от другого. Хотя нельзя сказать, чтобы я придерживался этого мнения, но и ничего не находил в нем, прежде вышеозначенного неодобрения, предосудительного по отношению к религии или к государству, ни вообще такого, что бы воспрепятствовало мне писать о нем. Этот случай возбудил во мне опасения насчет того, нет ли в числе собственных моих суждений ошибочных, хотя я и особенно заботился о том, чтобы не допускать в свое сочинение мнений не совершенно доказанных или для кого-либо вредных. Опасения было достаточно, чтобы изменить мое намерение относительно печатания книги, потому, хотя основания, заставлявшие меня прежде предавать свое сочинение печати, были сильны, но природное мое нерасположение к ремеслу сочинительства вызвало другие основания, побудившие отказаться от печатания. Основания как за, так и против печатания таковы, что не только мне самому интересно их высказать, но может быть и для читателей небезынтересно будет их узнать.
Я никогда не считал важным то, что вырабатывал своим умом, пользуясь своим методом для решения некоторых затруднительных вопросов из умозрительных наук, а также для отыскания правил, которыми бы я мог руководствоваться в нравственном отношении. Я никогда не признавал для себя обязательным что-либо писать обо всем этом. Основанием для такого взгляда послужило то, что относительно нравственности у каждого человека столько имеется сведений, что на свете нашлось бы столько же реформаторов, сколько есть голов, лишь бы позволено было каждому, кроме поставленных от Бога владык народов или вдохновенных им пророков, делать изменения в правилах нравственности. Поэтому, как ни нравились мне мои умозаключения, я согласился, однако ж, с тем, что у других людей могли быть иные умозаключения, которые им нравились более моих. Но, как скоро я приобрел некоторые общие сведения в физике и, прилагая на опыте эти сведения, заметил, как далеко они могут повести и насколько отличаются от тех принципов, которыми до сего времени руководились, то признал молчание о новых истинах за прямое преступление против нравственного закона, обязывающего каждого из нас по мере сил содействовать благополучию всех людей. Я признал, что истины естественных наук могут доставить знание, полезное в жизни, и что вместо этой умозрительной философии, которая преподается в школах, можно найти философию практическую, с помощью которой, изучив силу и действие огня, воды, воздуха, звезд, атмосферы и других окружающих нас тел, так же твердо, как мы изучали наши простые ремесла, мы могли бы пользоваться всеми предметами на свете и сделались бы господами и обладателями природы. Желать этого обладания можно не только потому, что знание законов природы поведет к множеству изобретений, посредством которых мы будем без труда пользоваться всеми произведениями и удобствами Земли, но в особенности для сохранения нашего здоровья, которое есть, без сомнения, первое благо и основание всех других благ в этой жизни. Последнее верно, так как самый ум наш настолько зависит от темперамента и расположения органов тела, что если может существовать средство для увеличения ума и способностей в людях, то его надобно искать нигде более, как в медицине.
Правда, что известная ныне медицина содержит в себе очень мало такого, что бы соответствовало пользе, ожидаемой от этой науки, но, не имея в виду выказывать презрения к медицине, замечу о ней вместе со всеми медиками, что известное в означенной науке – ничто в сравнении с вопросами, требующими разъяснения, и что можно было бы избежать множества болезней тела и души, даже упадка сил в старости, если бы знать причины болезней и все те лекарства, которыми нас снабдила природа. Так как я посвятил всю мою жизнь на отыскание столь необходимой науки и, как мне кажется, нашел притом путь для изысканий, который должен непременно привести к успеху, то счел необходимым, для устранения препятствий к этому успеху, передавать публике в точности все сделанные мною открытия. Вместе с тем я хотел пригласить способных людей к продолжению моего труда и содействию успехам науки посредством произведения опытов и сообщения публике всех своих открытий, так, чтобы позднейшие в деле начинали там, где оканчивали работу их предшественники. Таким образом, я надеялся, что вследствие соединения жизни и трудов многих людей мы пойдем все вместе гораздо далее, чем каждый из нас поодиночке.
Относительно опытов я вообще заметил, что в них тем более является надобности, чем более мы подвигаемся в познании науки. Это происходит от того, что в начале науки полезно всегда руководствоваться опытами само собою являющимися перед нами и не могущими не быть нам известными (лишь бы принимать эти опыты с рассуждением), чем отыскивать явления редкие или делать опыты искусственно, так как все редкое и искусственное, при неизвестности для нас причин обыкновенных явлений, часто вводит нас в заблуждение. Причины особенных явлений бывают настолько скрыты и конкретны, что очень трудно их разыскивать. Ввиду этих замечаний, я держался такого порядка в исследованиях: во‐первых, я старался отыскивать общие начала или первые причины всего, что существует или может существовать на свете, не извлекая их при этом ни из какого другого источника, кроме Бога, сотворившего мир, и не руководствуясь иными соображениями, кроме естественно присущих нашей душе. Затем я рассматривал, каковы могли быть ближайшие и неизбежные последствия первых причин, и этим путем нашел происхождение неба, звезд, Земли и на Земле воды, воздуха, огня, минералов и некоторых элементов, простейших и обыкновенных, а потому легче других познаваемых.
Но когда я после того хотел перейти к подразделениям элементов, то они представлялись мне в таком множестве и разнообразии, что казалось невозможным для человеческого ума отличить известные виды от неизвестных, может быть и существующих по воле Божией на Земле, а также показалось мне немыслимым обратить эти предметы на пользу человека, если только мы не станем исследовать явления прежде причин и не сделаем множества особых опытов. Вследствие этого, хотя при рассмотрении всех встречавшихся мне предметов я всегда мог довольно удачно определять эти предметы, руководствуясь найденными мною принципами, но должен признаться в то же время, что область природы так многосложна и пространна, а принципы так просты и общи, что каждое частное явление выводилось у меня из общих начал различным образом и затруднение состояло именно в избрании способа, которым должно было делать выводы, и против этого затруднения я не вижу другого средства, как произведение опытов, имеющих различное действие на предмет, которые и покажут нам, каким путем должен быть определен предмет. Впрочем, в этой работе я успел понять настолько, что, как мне кажется, могу указать для большей части необходимых опытов те вопросы, которыми должно задаваться при производстве испытаний, хотя вместе с тем убедился и в том, что опытов нужно сделать великое множество и на производство их не хватит моих сил, ни доходов, если бы последние и в тысячу раз увеличились. Таким образом, я решился, подвигаясь вперед в познании природы, по мере успеха в производстве опытов, сообщать все сделанные мною открытия публике посредством моего сочинения, стараясь притом настолько убедить общество в пользе изучения природы, чтобы побудить всех людей, желающих добра себе подобным, т. е. людей в самом деле добродетельных, а не лицемеров, добродетельных только на словах, сообщать мне делаемые ими наблюдения или помочь мне в производстве новых опытов.
В последствие времени, однако ж, явились причины, заставившие меня изменить первоначальные мои предположения. Я решился поступить таким образом: продолжать писать обо всем достойном внимания по мере делаемых мною открытий; последние излагать с таким же старанием, как если бы сочинение готовилось для печати, на том основании, что все составляемое для других тщательнее просматривается, чем составляемое для себя только, и что нередко идеи, которые кажутся нам верными при мысленном обсуждении их, являются ложными, когда мы начнем их излагать на письме. Затем я рассудил, что если сочинения мои чего-нибудь стоят, то по смерти моей их употребят на пользу те, у которых они будут в руках. От печатания же сочинения при жизни моей я решительно отказался, имея в виду избежать потери времени, предназначенного мною на обучение самого себя, потери, которая могла последовать как от полемики, так и от панегирика по поводу моего сочинения. Хотя и справедливо, что каждый должен содействовать благополучию других людей и что тот ничего не стоит, кто никому не полезен, тем не менее справедливо и то, что мы должны заботиться о будущем и имеем полное право отказываться от доставления некоторых выгод нашим современникам ввиду доставления еще больших выгод нашим потомкам. Говорю таким образом потому, что должен заявить читателям о ничтожестве изученного уже мною в сравнении с тем, чего не знаю, но что надеюсь познать. Все открыватели истин в науках находятся в положении богатеющих людей, легче делающих большие приращения к большому состоянию, чем прежде этим же людям удавалось делать малые приращения к малому состоянию. Можно также сравнивать изыскателей истины с полководцами, у которых обыкновенно силы возрастают вместе с победами и которым нужно гораздо более употребить усилий для исправления последствий проигранного сражения, чем для того, чтобы воспользоваться плодами одержанной победы, забирая города и области. Потому усилия, необходимые для преодоления трудностей и заблуждений при изыскании истины, в самом деле похожи на сражения, и сражения проигранные, когда допускается ложное мнение относительно вопроса несколько общего и достойного внимания. И гораздо более требуется в таком случае искусство для того, чтобы стать в первоначальное положение, чем для продолжения быстрого движения вперед, на основании верных, уже приобретенных данных. Если я нашел кое-какие истины в науке (а я надеюсь, что изложенное в этом томике дает понятие читателю о том, что, действительно, я кое-что нашел), то все эти открытия признаю последствиями пяти или шести главных вопросов, мною разрешенных, которые и считаю за столько же выигранных сражений. Позволю себе сказать даже, что мне нужно еще выиграть таких же баталий две или три, чтобы достигнуть совершенно предположенной мною цели, и что я не так еще стар, чтобы опасаться недостатка времени на окончание труда. Но тем более считаю себя обязанным беречь время, которое мне остается, чем более имею надежды на полезное его употребление, а много бы без сомнения я имел случаев терять его, если бы сделал общеизвестными основания моей физики. Это потому, что хотя по очевидности оснований моих довольно прочесть их, чтобы согласиться с ними, притом же я могу каждое из них доказать, тем не менее, по невозможности согласить их с различными мнениями других людей, предвижу, что часто буду отвлекаем от дела по поводу возражений на мои начала.
Можно бы сказать против всего этого, что возражения должны принести пользу как тем, что указали бы на мои ошибки, так и тем, что побудили бы других принять все хорошее из моих сочинений, а это последнее повело бы к усилению знания и привлекло бы людей к содействию моим трудам со стороны сочувствующих мне, столь важному для успеха. Но, хотя я и признаю себя очень способным ошибаться и никогда не останавливаюсь на первых мыслях, которые мне приходят в голову, тем не менее опыт научил меня не надеяться на какую-нибудь пользу от возражений, которых могу ожидать. Я уже не раз пробовал пользоваться суждениями как тех людей, которых считал своими друзьями, как тех, которые ко мне относятся беспристрастно, так и тех, наконец, от зложелательства и зависти которых ожидал полного старания открыть недостатки, укрывавшиеся от моих друзей, но редко случалось мне слышать возражения, мною совершенно не предвиденные, разве бы они были очень отдалены от моего предмета, и потому не случалось мне встречать критика для своих мнений более строгого и придирчивого, чем я сам. Равным образом, мне не удавалось видеть, чтобы посредством диспутов, производящихся в школах, когда-либо открывалась истина, прежде неизвестная, что происходит от стремления в каждом из диспутантов победить своих противников и от усилий их придать силу правдоподобным доказательствам, вместо того чтобы определять истинное достоинство доказательств. Те, которые долго были хорошими адвокатами, не делаются через это впоследствии хорошими судьями.
Что касается до пользы, которую другие люди могли бы получить от сообщения им моих мнений, то ее нельзя ставить высоко, так как эти мнения далеко не законченные и требуют значительных пополнений, прежде чем дать им практическое приложение. И позволю себе сказать без увлечения, что лучше меня самого никто не может определить их приложения, не потому чтобы не было на свете умов много выше моего, но потому, что невозможно так ясно постигнуть и усвоить себе понятие, полученное от другого, как свое собственное. Справедливость этого замечания для меня доказана тем, что часто, передавая некоторые из своих мнений очень умным людям, я оставался в полном убеждении полного понимания этих мнений со стороны моих слушателей, но когда приходилось после проверять понимание, то я находил свои мнения настолько измененными, что не мог уже признавать их за свои. По поводу этого обстоятельства я позволяю себе даже просить наших внуков из всех мнений, которые мне будут в последствие времени приписываться, признавать за принадлежащие мне только те мнения, которые я сам сделаю известными публике. Не удивляюсь тому, что древним философам, не оставившим нам своих сочинений, приписывают столько глупостей, и не верю всем рассказам о странностях этих умнейших людей своего времени – потому что считаю все сведения о них искаженными. Притом едва ли был пример того, чтобы последователи превзошли своего учителя, и потому полагаю, что самые страстные почитатели Аристотеля сочли бы себя счастливыми иметь такое же знание естественных законов, какое имел этот философ, и это даже при условии, что никогда не будут знать ничего более. Последователи подобны плющу, который не только не стремится подняться выше поддерживающего его дерева, но часто даже опять спускается вниз, после того как достигнул вершины, т. е. господа последователи теряют в познаниях оттого, что продолжают изучать то, что бестолково изложено их учителем, и отыскивают в его творениях то, о чем их великий учитель никогда и не помышлял. Во всяком случае, способ философствования этих господ очень удобен для ограниченных умов, потому что темнота различий и принципов, полагаемых ими в основание суждений, дает возможность говорить смело обо всем, как бы им совершенно известном, и упорно спорить, не склоняясь ни на какие убеждения умнейших и способнейших людей. Последователи подобны в этом случае слепому, который для того, чтобы подраться при выгоднейших условиях с человеком зрячим, пригласил бы последнего в совершенно темный погреб, и я скажу, что господа такого сорта одобрят мою решимость не печатать своих произведений, так как, ввиду малоумия означенных господ, печатая мои сочинения, я походил бы на человека, открывающего окна в том темном подвале, где они сражаются со зрячими. Но не только такие господа, и люди поумнее их не имеют надобности знакомиться с моими сочинениями, потому что если кто желает научиться говорить обо всем и приобрести название ученого, тому удобнее ограничиться изучением правдоподобного, легко отыскиваемого по всем вопросам, чем трудиться над немногими нелегко достигаемыми истинами, чтобы вместе с тем, когда дело доходит до неразобранных еще вопросов, сознаваться в своем невежестве. Если же, напротив того, умные люди предпочтут познание немногих истин всестороннему мнимому знанию (что, впрочем, и справедливо) и захотят добиваться тех же целей, каких и я, то для таких людей довольно и высказанного мною в настоящем рассуждении. Умные люди, способные пройти в науках далее меня, легко найдут все то, что мною найдено (или предполагается найденным), так как при последовательности моих изысканий надобно считать все еще неоткрытое мною более трудным и скрытым, чем то, что уже мною открыто. Этим людям менее было бы удовольствия узнать начала от меня, чем самим их открыть, и кроме того, они, переходя от понятий легких к более трудным, приобретут навык делать открытия более полезные, чем все мои наставления. Так я думаю про себя, что если бы все те истины, над доказательством которых столько потрудился, были переданы мне в юношестве и приобретены мною без особенного труда, то я, вероятно, ничего бы более не узнал или, по крайней мере, не приобрел бы того навыка в отыскании новых истин, который, как мне кажется, я теперь имею. Одним словом – если есть на свете произведение такого рода, которое удобнее всего приводится к окончанию тем же лицом, которым и начато, так это то, над которым я тружусь.
Что касается до опытов, необходимых для развития познаний, то надобно согласиться с тем, что для этого недостаточно сил одного человека. Но при производстве опытов ученый должен или действовать сам, или поручить опыты ремесленникам, т. е. вообще людям, которым можно заплатить за труд, так как ожидание награды скорее всего заставит исполнителей точно следовать указаниям ученого. Напротив того, любители, которые из любопытства или желания научиться могут предложить свои услуги, вовсе не надежны, так как они обыкновенно более обещают, чем исполняют, или составляют неудобоисполнимые проекты, кроме того, что этим господам надобно во всяком случае платить за хлопоты истолкованием каких-либо трудностей, или похвалами, или бесполезными разговорами, составляющими для ученого невознаградимую потерю времени. Притом если любители и захотят сообщить ученому результаты своих опытов (чего не сделают все те, которые считают научные данные за секреты), то ученый найдет в большей части любительских трудов столько лишнего и бесполезного, что не скоро извлечет из них какое-нибудь полезное сведение, не считая того, что самое изложение результатов обыкновенно оказывается настолько темным или даже ложным (вследствие стремления производящих опыты подвести результаты их под свою собственную систему), что выбор полезного из хаоса данных не будет стоить потраченного на то времени. Таким образом, если бы нашелся человек на свете, относительно которого все были бы уверены, что он способен сделать самые важные и полезные открытия для общества, то, желая доставить такому человеку возможное содействие, общество не нашло бы для того иного средства, как приняв на себя издержки, необходимые на производство опытов, и обеспечив спокойствие ученого от докучливых людей. Переходя к самому себе, скажу, что я никогда не думал о себе так высоко, чтобы обещать обществу что-либо особенное, и никогда не был настолько тщеславен, чтобы ожидать особенного внимания публики к своим предприятиям, а потому, как человек не низкой души, никогда не приму от общества подобных милостей, так как в заслуженности их можно сомневаться.
Все вышеизложенные основания вместе были причиной того, что я назад тому три года не только решительно отказался от печатания своего совсем уже оконченного трактата, но не хотел даже, чтобы известно было, пока я жив, что-нибудь или из моих общих суждений, или из моих особенных воззрений на начала физики. Но потом нашлись две причины, заставившие меня набросать в настоящем сочинении очерк моих трудов и предположений. Первой причиной было то, что из моего молчания все те люди, которым известно было мое прежнее намерение печатать свои сочинения, могли бы ошибочно вывести заключения, невыгодные для меня. Хотя я не одержим чрезмерным славолюбием, или даже не терплю славы, как скоро она нарушает мой покой, ценимый мною выше всего, тем не менее я никогда не старался скрывать своих действий, как будто преступлений, не принимал особенных мер, чтобы оставаться в неизвестности, потому что и это последнее обстоятельство, как не совсем справедливое по отношению ко мне, тоже могло нарушать мое душевное спокойствие. Принимая затем во внимание, что при всем равнодушии моем к славе я успел так приобрести некоторую известность, что счел себя вправе позаботиться о том, чтобы эта известность была не дурного свойства.
Другая причина, заставившая меня написать настоящее сочинение, была та: все более и более убеждаясь в необходимости помощи со стороны других для производства тех опытов, без которых дальнейшие успехи в науках невозможны, я не захотел, при всей неуверенности моей относительно сочувствия общества к моим трудам, остаться перед самим собою виноватым и даже дать право другим упрекать себя в том, что мог бы далее подвинуть науку, если бы не пренебрег сообщить другим о том, в какой именно нуждаюсь помощи.
Я подумал притом, что совершенно возможно избрать для моего очерка такие вопросы, которые, не подавая повода к большим спорам и не обязывая меня высказывать свои мнения более, чем я того желаю, покажут, однако ж, насколько могу или не могу подвинуть науку. Не знаю, успел ли я в этом, и не желаю настоящим рассуждением предупреждать чужих мнений, но очень буду доволен, если мои сочинения подвергнут разбору. Для большего же удобства в этом последнем отношении прошу всех тех, которые захотят меня почтить своими возражениями, посылать их на имя моего книгопродавца, я же, со своей стороны, не замедлю прилагать к возражениям мои ответы. Этим способом, при удобстве сличить возражения с объяснениями, читателям легко будет находить истину, тем более что длинных ответов я давать не намерен, но ограничусь или прямым сознанием в ошибке, или защитой моего мнения, не касаясь никаких посторонних вопросов, чтобы не ввязаться в бесконечные споры.
Если некоторым не нравится название предположений, данное мною известным началам в моей «Диоптрике» и «Метеорах», и то, что я как будто не желал доказывать означенные начала, то прошу дочитывать до конца означенную книгу, чтобы судить о ней вернее. В этом сочинении, как мне кажется, все данные поставлены в такой между собою связи, что последние выводы доказываются начальными данными – как причинами, а начальные данные, наоборот, доказываются последними выводами – как их последствиями. Не должно думать, чтобы при такой системе доказательств я сделал ошибку, называемую в логике кругом в доказательствах. Такой ошибки нет, потому что бóльшая часть последних выводов, т. е. явлений материальных, опытом вполне доказывается, и причины, из которых я вывожу эти явления, служат не для доказательства последних, а только для объяснения их. Причины мои ничего не доказывают, а сами доказываются явлениями, и если я их назвал предположениями, то только с целью указать на возможность вывести эти причины из вышеизложенных первоначальных истин. Почему же я не выразил ясно последнюю мою мысль, то это произошло вследствие опасений с моей стороны, чтобы люди, которые уверены в своей способности понимать в один день то, о чем другой думал двадцать лет, лишь бы им сказано было два или три слова, и которые тем более ошибаются и тем менее способны постигать истину, чем бывают поспешнее в своих суждениях, чтобы такие люди не нашли повода сочинить какую-нибудь безумную философскую систему и приписать ее мне. Я не прошу этим замечанием снисхождения к действительным своим мнениям, как к мнениям новым, потому что надеюсь, если обратят должное внимание на основания моих суждений, то их найдут самыми простыми, незатейливыми и наиболее согласными со здравым смыслом из всех встречающихся суждений по тем же вопросам; равным образом я не считаю себя первым изобретателем каких-либо мнений, но хвалюсь тем, что никогда не принимал чего-либо единственно потому, что мнение кем-нибудь высказано, или потому, что оно кем-нибудь не высказано, а принимал суждения исключительно потому, что убеждался разумом в их истине.
