Реми Эйвери
Плод
Первые признаки сумасшествия он заметил через неделю. Сидя за обеденным столом, Мириам с отрешенными видом отламывала от яблока мелкие кусочки и бросала себе под ноги, словно хотела покормить птиц. Губы ее шевелились в неизвестной ему молитве. Он не решился окликнуть ее.
– Я беременна, Джо.
Она пришла к нему на следующее утро.
– Я мечтала об этом с самого детства, – спокойно и серьезно сказала она, как в их первых день, – Я помню, что говорил доктор – моя болезнь не просто вернется, она станет много хуже, но очень тебя прошу, давай оставим этого ребенка.
От нее все еще пахло землей, теперь кладбищенской, тошнотворный аромат гнили в которой смешивался со сладковатыми нотами пророщенного семени. Джо задержал дыхание.
– Я рад, что это наконец произошло, – он поцеловал ее в лоб, – И конечно мы справимся.
В первом триместре хуже не становилось. Ничьи голоса не нашептывали тревожных вестей в голову Мириам. С запахами Джо свыкся, с нехитрыми беременными капризами тоже.
От первого шевеления ребенка с Мириам случилась истерика.
– Это случилось! Случилось! – стучала она зубами о край стакана с водой, – Я чувствовала тут под кожей, будто что-то трепетало. Сначала коротко, потом дольше.
Ночью Джо приснилось, что жена родила рыбу. Три килограмма, пятьдесят сантиметров. Гордый и счастливый, он тщательно пересчитал зазубрины на каждом плавнике. Имя было припасено давно – Дориана.
Мириам совсем поехала головой. К этому факту он относился, как к плохой погоде – прогноз еще на прошлой неделе предупреждал, что она сильно испортится, так что же теперь сетовать? Сначала вести ее к врачу казалось рано, теперь уже поздно. Джо не хотел, чтобы ее пичкали таблетками и уколами – неизвестно, как бы это отразилось на ребенке. Пусть кто-то другой верит исследованиям фармкомпаний, а потом растит урода или инвалида, размышлял он.
С женой он справлялся. Знал, если она плачет, то все в порядке, и можно отвлечься на тв-шоу или футбол. Достаточно было усадить ее в кресло, дать коробку салфеток, сказать, что все будет хорошо, а в десять вечера уложить спать. Его не трогало ни ее залитое слезами лицо, ни изредка прорывающиеся из стиснутых губ судорожные всхлипы. Режим чувствосбережения – так он называл свое отношение. Понимал, что нужно перетерпеть: ему, ей, им вместе, ради их ребенка, ради общего будущего. Да и Господь милостив, не оставит.
Хуже, если Мириам затихала. Ее глаза просыхали, рот сжимался еще больше, взгляд устремлялся внутрь себя, не с безмятежной созерцательностью, как Джо много раз видел у своих беременных сестер, но с безмерными тоской и отчаянием. Она раскачивалась взад и вперед, билась затылком, выстукивая полоумной азбукой морзе только ей понятные просьбы о помощи. Он заботливо прибивал на стены одеяла.
Казалось, случилось что-то страшное, непоправимое. Джо видел это по ее опущенным от неизвестного ему горя плечам, по положению стиснутых до синяков рук, но оставался твёрд. Два раза он вытаскивал ее из петли. На третий Мириам заговорила.