Раф Гази
Семь суток самадхи
5
Громко звякнул засов на двери камеры. На пороге появились два дюжих сержанта с короткими автоматами "Узи", небрежно перекинутыми через плечо.
– Встать! – рявкнул тот, что был пониже ростом, но коренастее.
Один из контрактников – светловолосый паренек с голубыми глазами – мгновенно выполнил команду. Остальные узники камеры предварительного заключения – это были Сеня, Хасан и Тимур – нехотя поднялись с каменных лавок, перекидываясь друг с другом недоуменными взглядами. Не успели они вытянуться по стойке "Смирно", как последовала другая команда:
– Лечь!
Голубоглазый тут же растянулся во весь рост на холодном бетонном полу, а его сокамерники вновь очень медленно, по-стариковски опускаясь на колени, улеглись рядом с ним.
– Встать!.. Лечь!.. Встать!.. Лечь!.. – команды раздавались через равные интервалы четко и ясно, как автоматный выстрел.
И вдруг наступила пауза. Холод от бетонного пола стал пронизывать грудь и бедра, и когда арестанты уже стали терять надежду услышать следующую команду, вновь донесся этот лающий, наполненный ненавистью и злобой голос:
– Вы, что, сынки, спать сюда пришли!
Заключенные с готовностью вскочили.
– Этой тройкой надо заняться персонально, – коренастый не то давал указания своему товарищу, не то делился с ним своими соображениями. – Чтоб служба медом не казалась.
Первое знакомство с порядками гарнизонной гауптвахты, которая имела в Объединенной Армии дурную славу, состоялось. Ходили слухи, что на этой "губе", куда заключались особо злостные нарушители армейской дисциплины и военные преступники со всей Западной зоны, то ли какие-то зловещие эксперименты проводят над проштрафившимися контрактниками, то ли делают из них зомби.
Причина, из-за которой наша троица оказалась здесь – та самая драка в "Lion", закончившаяся весьма плачевно. Кто-то вызвал армейский патруль, свидетели показали, что зачинщиками потасовки были военные. Их быстренько загрузили в БМП и привезли сюда, бросив отсыпаться до утра в камеру предварительного заключения.
Ребята выглядели неважно. Под левым глазом у Хасана красовался здоровенный синяк, у Сени были разбиты костяшки пальцев, пораненные о золоченную оправу Очкарика, Тимур массировал ушибленную голень… Но все эти болячки – ерунда, они быстро заживут. Друзей пугало другое – их будущее вырисовывалось довольно в мрачном свете. "Lion" наверняка выставит счет, увеличив вдвое-втрое стоимость заказа, который они так и не успели съесть и присовокупит к нему материальный ущерб, нанесенный дракой. Просчитав ситуацию, затребуют компенсацию и нувориши. Короче, все их накопления, отложенные на персональные счета за два года трудной службы, пойдут коту под хвост. Да и это бы ничего – неизвестно еще, как на их подвиги посмотрит военный трибунал, куда наверняка обратится пострадавшая сторона. Их действия могут быть квалифицированы, как оскорбление чести и достоинства гражданского населения… В общем, дело пахло керосином.
Однако долго предаваться праздным мыслям им не позволили. Пришел знакомый коренастый охранник и повел в каптерку.
– Снимайте свое обмундирование и переодевайтесь в то, что здесь найдете, – приказал сержант, открывая дверь каптерки. – Даю вам на это пять минут. Время пошло!.. Не слышу ответа.
– Yes, сэр, – вразнобой протянули заключенные.
– Не слышу!
– Yes, сэр!!! – раздался дружный рев из четырех молодых здоровых глоток.
– Вот это другое дело, – удовлетворился сержант.
На стеллажах каптерки аккуратными стопочками были сложены заношенные гимнастерки и брюки-галифе времен советской, а может, и царской армии. Вместо удобных американских ботинок пришлось облачиться в тяжеленные кирзовые сапоги. Арестанты с удивлением осматривали друг друга – непривычная форма изменила их до неузнаваемости, они явно чувствовали себя не в своей тарелке.
– Ха-ха-ха, – вдруг громко рассмеялся Сеня. – Ушастик, ха-ха-ха, натуральный ушастик, посмотрите, мужики!
Действительно, вид у их товарища по несчастью – голубоглазого контрактника – был довольно нелеп и забавен. Он выбрал обмундирование по крайней мере на два размера больше, чем следовало и оно болталось на нем как на вешалке, к тому же на коротко остриженной белобрысой голове смешно торчали огромные уши. Эта кличка теперь наверняка будет за ним закреплена до окончания срока. Незнакомец не обиделся, а только смотрел на всех какой-то рассеянно-спокойной полуулыбкой.
– Что за шум, а драки нет! – ворвался в каптерку разъяренный сержант. – Кто смеялся?
Ответом ему была тишина.
– Кто смеялся, я спрашиваю.
– Я, ну…
– Головки гну! Это что? – сержант выкинул перед сениным лицом два пальца, таким жестом обычно изображают "Викторию".
– Победа, – неуверенно пробормотал Сеня.
– Я тебе покажу победу! Сколько это будет, я спрашиваю?
– Два.
– Это по по-арабски, а по по-римски пять. Пять суток дополнительного ареста!… Не слышу ответа!
– Yes, сэр.
– Выходи строиться!
Их провели через узкий длинный коридор, вывели без шинелей на декабрьский мороз. Проведя через небольшой плац, расположенный во внутреннем дворике гауптвахты, заключенных доставили в штаб.
В небольшом уютном кабинете, стены которого были заняты книжными полками с множеством фолиантов толстенных томов, их принимал начальник гауптвахты полковник Круп. Над его антикварным креслом с вычурно изогнутыми ручками из красного дерева висела табличка с надписью:
Мы должны расстаться со всеми своими надеждами и желаниями
и всякого рода стремлениями, когда мы входим в ворота ада.
Данте. "Божественная комедия".
Заключенные невольно поежились от липкого чувства страха, холодом обдавшего низ живота. Однако в отличие от сержантов, имевших откровенно зверский вид, полковник был вежлив и обходителен. Несмотря на офицерскую форму, он благодаря своим интеллигентным манерам, больше походил не на военного, а на респектабельного университетского профессора. Хотя начальник гауптвахты был американцем, судя по-фамилии, немецкого происхождения, он безупречно говорил по-русски, видимо, его родители были эмигрантами из России.
В тот момент, когда к нему привели арестованных, мистер Круп изучал компьютерную распечатку.
– Да, господа, знатно погуляли, ничего не скажешь. Ага, тут и счетик имеется. Ого! не слабо, не слабо. Ну прямо гусары, орлы! – полковник оторвал свою породистую, чуть убеленную седыми висками, голову от документов и ястребиным взглядом из под кустистых бровей изучающе оглядел прибывших. – А вы, значит, философией изволите интересоваться, – обратился он к Ушастику. – Похвально, молодой человек, весьма похвально.
Четверка контрактников стояла навытяжку перед начальником гауптвахты и не знала, насколько можно доверять этому ласково-вкрадчивому голосу, похожему на милое мурлыканье затаившейся пантеры.
– Да вы присаживайтесь, – как будто спохватился полковник. – Не стесняйтесь, господа, чувствуйте себя как дома. Сейчас мы с вами проведем небольшой тестик, – начальник гаупвахты любил уменьшительно-ласкательные словечки.
– Прошу не напрягаться, расслабьтесь, можно выпить водички, бутылочки перед вами на столе… Начнем, пожалуй. От вас требуется только одно – быстрая реакция. Я вам задам вопросик, а вы тут же, не задумываясь ни на мгновение, должны написать ответик на листочке бумаге, который лежит перед вами. Дело очень простое: всего один вопросик – вы отвечаете, и мы расходимся, вполне довольные друг другом.
Арестованные ошарашенные таким неожиданным приемом, стали напряженно ждать продолжения спектакля.
– Итак, начали, возьмите карандашики. Я прошу вас, господа, быстро, не задумываясь ни на секунду, написать любую нечетную, я повторяю, нечетную цифру до десяти. Итак, быстро пишем – раз, два, три… Все, сержант заберите листочки!
Сержант подскочил к столу, сгреб листки в одну стопку и отнес полковнику.
– Так, посмотрим, посмотрим, – удовлетворенно прохмыкал мистер Круп. – Так, девять, еще одна девятка – о, какая пассионарность! М-м, любопытно – три. А это вроде как исправлено, – полковник перевернул листок и, прочитав фамилию, обратился к Ушастику. – Я что-то не разберу, господин философ, кажется, тут сначала была написана единица, а потом исправлена на семерку.
– Нет, сэр, это цифра семь, просто от волнения руку повело.
– Ну что ж, замечательно. Введите эти данные в компьютер, – отдал распоряжение полковник оператору ЭВМ. – А вы, сержант, приведете в порядок форму ваших подопечных.
– Yes, сэр, – вытянулся охранник и увел заключенных в большую операторскую комнату, отделенную от кабинета стеклянной перегородкой. Там их подвели к копировальному аппарату, с помощью которого сзади на гимнастерках большими белыми буквами быстро приписали какие-то знаки.
– Запоминайте свои новые имена, – сказал сержант. – Ты, – ткнул пальцем в Тимура. – повернись спиной, видели? Т-9. Ты, – сержант указал на Сеню, – S-9. Ты – Х-3 и ты – U-7. Всем все понятно?
– Yes, сэр!
Но на этом испытания для заключенных не закончились – в одной из комнат им предложили поправить прически. Делалось это так: на голову надевали пилотку и начинали стричь. В результате покрытой волосами оставалась только крохотная макушка, а остальная часть черепа блестела наготой, как бильярдный шар. В затылок вживляли ка-кой-то металлический предмет размером в пуговицу – операция не то что бы болезненная, но крайне неприятная.
В нелепой форме, с большими белыми буквами на спине, с обезображенной внешностью арестованных повели обратно в камеры.
6
Мало сказать, что жизнь на гарнизонной гауптвахте не казалась медом, если где-нибудь на грешной земле и был ад, то это было именно то место, куда попали Тимур, Хасан и Сеня. Во всяком случае, "губари" в этом не сомневались.
Жизнь в аду начиналась в четыре утра по команде "Губа подъем!" За шесть секунд нужно было успеть проснуться, выскочить из камеры в коридор и занять свое место в строю. Спали под открытой форточкой в декабрьский мороз, естественно, одетыми на деревянной лежанке, которая называлась вертолетом. Вертолеты заносили в камеры в 00.00 часов после отбоя из холодного сарая. Деревянные доски за день успевали по-крыться ледяной коркой, но выбора не оставалось – бетонный пол был еще холоднее. Спали в гимнастерках – шинели запирались на ночь в шкафу в коридоре. Больше всего при подъеме было возни с сапогами, но арестанты приспосабливались спать, засунув ноги в голенища, чтобы при команде "Подъем" вскакивать уже обутыми. На "губе" были заведены порядки, бытовавшие некогда в Красной Армии при Советах. Говорят, сначала заключенным выдавали портянки, но как их наматывать, никто толком не знал – видимо, это было одним из военных секретов старого режима, который уже никогда не будет раскрыт, – поэтому начальство было вынуждено пойти на поблажки и разрешить пользоваться носками.
После подъема – времени на бритье, умывание и даже туалет не предусматривалось – начиналась влажная уборка камер. Производилась она так называемым палубным способом.
Губарей вооружали пластмассовыми тазиками, которые нужно было наполнить водой в туалете (где попутно, кстати, справлялась и малая нужда, а потребности в большой как-то не возникало), расположенном в конце коридора и залить ею камеры. Все это выполнялось бегом – за работой внимательно следили два сменных выводных охранника. Немного легче было, когда заступал американский наряд. Янки строго следовали инструкциям и не добавляли ничего личного в свои отношения с арестантами. Россияне же любили пофантазировать.
Когда заключенный выбегал из туалета с наполненным водой тазиком, его встречал выводной с автоматом. По правилам полагалось остановиться и сказать:
– Сэр, разрешите пройти?
Если выводным был американец, то он кратко командовал "Come alonq!". Российский же сержант деланно удивлялся:
– Пройти? Пробежать!
Губарь срывался с места в карьер, пока не натыкался в конце коридора на следующего выводного. Наученный горьким опытом, он уже обращался к нему иначе:
– Сэр, разрешите пробежать?
Но и такая форма обращения не устраивала охранника. Он вносил свою поправку:
– Пробежать? Пролететь, скотина! – выводной выбивал ногой тазик из рук "губаря", и того с ног до головы обдавало ледяной водой. Заключенный только крепче сжимал зубы – любой конфликт на губе расценивался в пользу выводных, которым в крайних случаях разрешалось применять оружие – и бежал снова в туалет наполнять тазик водой.
Когда все камеры – их было пять или семь – заливались примерно по щиколотку водой, выводные приносили махонькие салфеточки, которыми обычно стирают пыль с экрана компьютера. И снова начиналась беготня – только уже в обратном направлении. Тряпочки окунались в воду, а выжимать ее надо было бежать в туалетную комнату, останавливаясь при этом каждый раз перед выводными, чтобы получить разрешение на дальнейшее продвижение. Это то же самое, что носить воду решетом – изощренней издевательства не придумать!
Через час-полтора, камеры, наконец, были насухо протерты и бетонные полы блестели ослепительной чистотой. Замотанные "губари", в мокрых, от собственного пота и опрокинутой на них воды, гимнастерках, надеются получить передышку. Но не тут-то было! Выводные снова приносят тазики – и влажная уборка палубным способом повторяется. И так каждое утро не менее двух-трех раз. Уже сама эта двухчасовая беготня изнуряет неимоверно, но давят не столько физические нагрузки, сколько моральные. Нет наказания страшнее, чем наказание Сизифовым трудом. Когда человек видит, что выполняет бесполезную работу, его сознание сначала бунтует, он внутренне сопротивляется, но потом тупо и послушно, словно робот, начинает подчиняться любой команде.
В семь утра на "губе" завтрак, если его, конечно, так можно назвать. Заключенных строем подводят к специальной комнате, где на один большой стол, как свиньям, выбрасывают кусочки хлеба, подается какая-то баланда в мисках и в алюминиевых кружках – холодный чай без сахара. Раздается команда:
– "Губа", завтрак! Уложится в две минуты. Время пошло!
"Губари" залетают в "столовую" и бросаются на еду: кто смел, тот и съел. Одни успевают залить в глотку несколько тарелок мутной бурды, а другие остаются голодными. Те же две минуты даются на обед и ужин, меню – прежнее.
Но как ни странно, на "губе" тяжко бывает только первые три дня, а потом, если выдержишь – некоторых увозят прямиком в госпиталь, попробуйте побегать не пивши, не жравши по 20 часов в сутки! – наступает какая-то физическая легкость и умственное равнодушие ко всему, что происходит вокруг.
Это случилось на третий или четвертый день отсидки. Наряд заступил американский: один из выводных был белым, другой черным. Нигеру не понравилось, как у Тимура застегнут на шинели солдатский ремень советской эпохи с изображением пятиконечной звезды Соломона на металлической бляхе. Охранник подошел к арестованному, схватился за бляху и стал накручивать ремень на руку, считая при этом каждый оборот:
– 1, 2, 3…
По правилам, между шинелью и ремнем едва должна входить рука, у Тимура же ремень был ослаблен и висел ниже пупа, за что и прицепился к нему выводной.
– How manu? – выкинул два пальца Нигер.
– Five, – ответил Тимур, припоминая урок, который преподал им коренастый сержант в первый день в каптерке.
– No, two! – удивился Нигер.
Но и двое дополнительных суток ареста вместо ожидаемых пяти – Тимуру, Сене и Хасану до сих пор еще не объявили окончательный срок – не способствовали улучшению настроения.
К Нигеру подошел его белый товарищ, отстегнул ремень, укоротил длину пояса сантиметров на 15 и, бросив на пол, ногой сплющил ограничительную скобу. Ремень настолько укоротился, что Тимур не мог его застегнуть. Тогда арестованного поставили к стенке на цыпочки, приказали сделать выдох – и два американских ботинка уперлись в тощий живот, выдавливая из него все кишки. У Тимура помутнело в глазах, а выводные – белый с одной стороны, черный с другой, – что есть мочи стали тянуть за концы ремня. Когда наконец защелка застегнулась, Тимур почувствовал, что с такой талией смело может участвовать в конкурсе "Мисс Объединенная Армия".
