Раф Гази
Семь суток самадхи
3
Между тем народу в баре прибывало – почти все столики были заняты. Стоял пьяный галдеж, две-три пары – бар, разбитый перегородками на несколько комнат, не был приспособлен для танцев – обнимались в полутьме под негромкие звуки тягучих мелодий, исполняемых музыкантами. В их репертуаре была в основном "фоновая" музыка, которая создавала нужное настроение и не мешала клиентам общаться друг с другом. Но исполнялись песни и по заказу.
Сеня прикурил сигарету, спрятал зажигалку в один из многочисленных карманов практичных армейских штанов цвета хаки и направился к маленькой сцене в углу самой большой комнаты бара, где расположились музыканты.
– Опять какой-нибудь фокус выкинет, – предположил Хасан, заметно протрезвевший после того, как Тимур с Сеней произвели в туалете оздоровительную процедуру посредством засовывания хасаниной головы под кран с холодной водой.
– Надо думать, как рассчитываться будем.
– Сеня же сказал, что за все заплачено.
– Сеня и не такое скажет.
– У меня вот тут кое-что есть, – Хасан достал бумажник из внутреннего кармана отлично пошитого в Штатах армейского кителя, – но это мелочь. Я же не знал, что мы так размахнемся, а то б со счета снял.
– И я после этого самохода на мели. Сеня кашу заварил, пусть и расхлебывает.
А их непоседливый приятель уже возвращался к столу небрежной походкой бывалого матроса, заглянувшего в портовый кабак, чтобы подцепить очередную красотку. Сеня плюхнулся на стул и, не дав никому рта раскрыть, изрыгнул фонтан клокочущих эмоций:
– Гниды, скоты! Я им говорю: плачу наличными, сыграйте, Христа ради. Не знаем, говорят, такую песню. Как это не знаете? А на хрена тогда вы здесь вааще нужны. Такая классная вещь – и не знают. Ее мой батя любил, "Комбат, батяня" называется. Вы-то хоть слышали, Тим, Хасик?
– Что ты как попугай, целый вечер долдонишь "батя да батя", зациклился, что ли? – поинтересовался Хасан с легким раздражением в голосе.
– Ты моего батю не тронь, он настоящий мужик был, – как-то неожиданно грустно, не в присущей ему усталой манере, отреагировал Сеня. – Он и Афган, и Чечню прошел, нигде даже не царапнуло… А убили его дома, на родной земле. Вот такие козлы, как эти, – Сеня в который уже раз указал на соседний столик. – Я тогда еще пацаном был, а батя решил фермером стать, не хотел больше ишачить на государство, которое ему за Афган и Чечню фигу показало. А тут эти, козлы, наехали, делиться, мол, надо. Батя конкретный у меня был – ребятишки еле ноги унесли, но затаились. А когда момент подошел, грохнули, втихую, из-за угла, cуки! Сегодня как раз годовщина.
Сеня разлил остатки водки по рюмкам:
– Помянем, мужики. Пусть, батя, земля тебе будет пухом, спи спокойно, я все равно отомщу за тебя, гадом буду, клянусь!
За столом стало тихо. Сеня уперся лбом в свои здоровенные кулаки, из которых торчала вилка с подернутым кружочком салями, и ушел в свои мысли. Тимур и Хасан, уважая чувства друга, деликатно молчали. Однако не такова была вольная казацкая душа Сени, чтобы долго предаваться грусти и печали. К жизни его пробудили звуки мелодии, когда-то очень-очень давно бывшей популярной на Британских островах, да и во всем мире тоже.
– Qirl, o qirl, – старательно выводил солист припев знаменитой некогда песни.
– Это "Beatles", – узнал Сеня. – Это я заказал, ребята. Говорю, если "Комбата" не знаете, хоть битлов сыграйте, черти, – их мой батя тоже уважал.
Услышав знакомую музыку, Сеня сразу ожил и принял свой обычный бравый вид.
– Ну я пошел, мужики, – сказал он, поправляя руками коротко остриженную под ежик прическу.
Цель его следования на сей раз оказалась совсем близко, всего в пяти шагах.
– Разрешите пригласить вас на танец, – галантно обратился Сеня к даме, сидящей за соседним столиком.
Хасан и Тимур разом повернулись на своих стульях и стали внимательно следить за происходящим. Девушка подняла на нежданного кавалера выразительные глаза, она была в явном замешательстве и, не зная, как поступить, перевела взгляд на своих спутников. Нельзя сказать, чтобы девушка была очень красивой, но ее едва заметный испуг, робкий и вместе с тем грациозный поворот головы, какая-то незаконченность и легкая неуклюжесть в движениях, предавали ей особое очарование, свойственное цветку в момент начала его распускания.
– Девушка не танцует, – вежливо, но твердо сказал мужчина в дорогом твидовом пиджаке и очках с золоченной оправой.
Такой ответ Сеню не устроил:
– Пусть она сама об этом скажет.
– Девушка не танцует, – еще раз, но с большим металлом в голосе, повторил мужчина.
– Молчи, козел, тебя не спрашивают, – Сеня полез буром, не думая о последствиях.
Девушка вскричала:
– Ребята, не ссорьтесь, прошу вас! Я на самом деле не танцую.
Но Очкарик не смог спустить нанесенного ему оскорбления.
– Та-ак, – протянул он удивленно, но вместе с тем очень спокойно, как будто констатировал какой-то банальный, давно известный ему факт. – Это уже становится интересным.
В тот же миг рядом с хозяином оказались два выдрессированных бульдога-телохранителя, готовые разорвать Сеню на мелкие части. Но Очкарик остановил их взглядом. Не заставили себя долго ждать и Тимур с Хасаном – будучи наготове, они в два прыжка подскочили к соседнему столику.
Если бы нечто подобное произошло несколько лет назад, от Сени уже осталось бы только мокрое место, в дело могли пойти даже "пушки". Но после установления Нового режима ношение оружия каралось самым строжайшем образом, за чем строго следили патрули Объединенной Армии. К тому же нуворишей смущала армейская форма – связываться с мощным военным институтом (дело бы немедленно передали в военную прокуратуру) было себе накладно. Поэтому Очкарик, поднаторевший в различных разборках, повел затяжную словесную атаку, вынуждая противников первыми совершить ошибку. Пошла психологическая игра, победитель которой выигрывал и всю партию.
Силы были неравны. В середине, почти упершись друг в друга лбами, стояли Сеня и Очкарик, справа от них – Хасан и невысокий, но пружинистый молодчик китайского вида, слева – Тимур и шкаф под два метра ростом с "железной маской" вместо человеческого лица. Угроза в первую очередь исходила именно от него, потому что Китаец был отделен стулом, и ему нужно было совершить несколько лишних движений, чтобы дотянуться до Сени. Напружинив тело и чуть развернув корпус вправо, Тимур смотрел в глаза своему врагу и был почти уверен, что эту Железную маску пробить можно разве только ломом. Очкарик втюлял Сени что-то про законность, порядок, права человека и прочую ахинею. Сеня делал вид, что внимательно слушает, но по вздувшейся синей жилке на его шее Тимур боковым зрением угадал, что он вот-вот взорвется. Опытный боец, страховавший своего хозяина от правого сениного кулака, не учел, что Сеня левша. Эта ошибка обошлась ему дорого.
– Ладно, извини, кореш, погорячился, с кем не бывает, – миролюбиво сказал Сеня и поворачиваясь через левое плечо, сделал вид, что собирается уходить.
Но тут же с разворота нанес левой мощный удар по переносице Очкарика. Почти в ту же секунду кулак Тимура вошел в соприкосновение с квадратной челюстью телохранителя, что и спасло Сеню от ответного удара. Боец лишь слегка зашатался, но второй удар в подбородок толстой подошвой американского ботинка за-валил его на богато сервированный стол. Девица завизжала, Хасан отбивался от яростных атак Китайца, Сеня вцепился в горло Очкарику…
4
В мозгу засела колючка. И потому – все болит. Нужно вытащить колючку, выбросить ее прочь, иначе не заснуть…
Как же Она могла на такое пойти, как же Она не поняла, что этот разрыв, эта разлука были необходимы! Испытание было запрограммировано свыше. Кем? А бес его знает! Еще чуть-чуть нужно было подождать – и тогда все было бы по-другому, тогда…
Нет, это нужно прекращать, с этим нужно справляться немедленно, иначе эта колючка будет сидеть в мозгу всю оставшуюся жизнь.
Мягкий матрац, аккуратно расстеленный на полу заботливыми хозяевами, жег спину, словно был начинен не мягкой и податливой ватой, а раскаленными углями. Тимур вслушался в тихое дыхание девушки, спящей в противоположном углу комнаты на софе хозяев квартиры. Он попытался перевести свои воспаленные мысли на девушку. Как ее зовут? Кажется, Тома. Да, Тома, не мог же он так быстро забыть, ведь только сегодня, нет, уже наверняка вчера, вечером он с ней разговаривал, шутил, и даже, кажется, успел немножко влюбиться.
Тома – какое томное имя, а какие у нее мягкие, белые, как вата, нет, как облако, руки и как она по-женски заботливо, словно жена, стелила Тимуру постель, что ему показалось, что стоит только прикоснуться головой к подушке, взбитой ее мягкими и теплыми руками, как он сразу, измученный жесткой армейской койкой, окажется в объятиях Морфея.
Комната была окутана мраком. Тимур перевернулся на левый бок, чтобы попытаться разглядеть очертания, спрятанные под толстым ватным одеялом. Ночь – подруга фантазии. Мерное, почти неслышное дыхание спящей девушки успокаивало, но сон не приходил. Чтобы окончательно перестроить свои мысли, Тимур стал тихо, почти про себя, проговаривать строчки, которые ему приходили на ум: "Я грустный пес, коричневый и добрый, лежу в твоих ногах, но я не сплю, твой легкий сон от страшных сновидений большущими ушами стерегу…"
Днем, при свете ясного дня, в общении с Томой и хозяином квартиры он как-то еще держался и вроде бы ничем не выдал своих чувств. Тимур сказал, что в их город он приехал в армейскую командировку и по-приятельски зашел в гости к хозяйке, с которой знаком был еще со школьной скамьи.
Когда Тимур позвонил и хозяин квартиры открыл дверь, он почему-то решил, что это Ее племянник, уж таким тщедушным и невзрачным этот паренек показался, что ни на какую другую роль не подходил. Тимур принял его за племянника, потому что он жил с Ней в одной квартире, кто еще кроме близких родственников могут жить вместе с Ней в одной квартире?
А Тома, кто тогда она? Девушка представилась Её подругой по институту. Странные люди…
Но сначала все шло хорошо. Паренек оказался обходительным, накормил Тимура яичницей с кетчупом, предложил принять ванну. Конечно, ему крупно не повезло, что Она уехала после зимней сессии на каникулы к своей матери в Восточную зону, куда Тимуру, как контрактнику Объединенной Армии, без специального разрешения допуск был закрыт. Однако комфорт домашнего уюта после холодной и суровой армейской казармы действовал умиротворяюще. "Племянник" – Тимур все еще продолжал пребывать в неведении относительно его степени родства с Ней – сразу понравился своей вежливостью и врожденным чувством такта. И даже его смешно оттопыренные уши с большими розоватыми мочками, свисающими как круглые сережки, не вызывали потребности в насмешке, а лишь располагали к доверию и сочувствию.
Тимур не винил Ее за отъезд к матери, поскольку его самоволка была неожиданной даже для него самого. Но после Ее последнего письма Тимур не мог ни приехать – это было не письмо, а исповедальня молитва.
Впрочем, все Ее письма к нему были такими, он читал их взахлеб, как наркоман после мучительной ломки, жадно вдыхает сладостный дым конопли. Тимур знал, что такие письма может писать только безумно любящая его женщина, с которой соединиться ему предначертано на небесах. Когда это произойдет, не так уж и важно, – может, через пять лет, десять, а может, и через год, – главное такая женщина есть, и Она ждет его. И их мнимый разрыв, который произошел по его инициативе перед вербовкой в Объединенную Армию, ничего не значил.
Тогда, два года назад, во время прощальной вечеринки, которую он устроил для своих друзей в ресторане, Она сказала ему: "Я не могу без тебя жить!" Тимур промолчал. Может, Она ждала, чтобы он ответил: "Я – тоже!" Но это же подразумевалось само собой, и Тимур знал об этом с тех пор, как однажды в школе на каком-то уроке, бросив на Нее случайный взгляд и, увидев, как на Ее лице заиграли солнечные блики, вдруг понял: "Эта моя единственная женщина". Не девочка и даже не девушка, а именно женщина, хотя им тогда было всего по 12 лет. Но вместо того, чтобы Ей обо всем этом рассказать, Тимур лишь небрежно буркнул: "Если хочешь, пиши мне".
Он настолько верил в свою судьбу, в незыблемость и прочность их отношений в будущем, – почему-то Тимур думал, что она чувствует тоже самое, – что мог даже позволить себе на какое-то время и вовсе забыть о Ней и разрешить Ей сделать тоже самое по отношению к себе. Он был уверен, что Она будет ждать столько, сколько ему нужно будет обходиться без Нее, чтобы в будущем у него был опыт отдельной от Нее жизни и чтобы потом уже никогда не терзаться какими-то упущенными возможностями, пусть и иллюзорными.
Однако Ее последнее письмо не на шутку встревожило Тимура. Напряженное отчаяние сменялось отчаянной надеждой. У Нее к тому же плохо шли дела в институте. Тимур почувствовал – пришла пора окончательно объясниться. Но условия армейского контракта, заканчивающегося лишь через год, были очень жесткими и ему пришлось частично ввести в курс дела свое непосредственное начальство – сержанта Джона, которому он показал небольшой отрывок из Ее письма, где Она рассказывала о своих институтских проблемах. Сержант заключил по-армейски грубо:
– Наверняка какой-нибудь задрипанный доцент хочет трахнуть твою подружку, поэтому она и не может сдать сессию.
Тимур полез было в драку, но здоровенный янки – среди них тоже попадаются люди – сразу свернул на мировую:
– O'keu, раз такое дело – поезжай, приятель. Я скажу, что отправил тебя в госпиталь, у тебя открылся понос, не плохо придумано, а? Но имей в виду: если попадешься, меня в это дерьмо не впутывай.
– Yes, сэр!
… Колючка в мозгу продолжала свербеть. Надо спать, нужно обязательно заснуть, уговаривал себя Тимур, чтобы быть свежим завтра, или уже сегодня, когда придется отправиться в обратный путь. Тимур не спал четвертые сутки: сначала были дивизионные учения, потом две бессонные ночи с пересадками на людных вокзалах и переполненных поездах, и наконец бдение в этой чужой, покрытой черной безмолвной тьмой квартире, которая грозила стать ему могилой.
Мир рухнул, когда пришла Тома и села с хозяином пить чай на кухне, а Тимур зашел в спальную комнату, чтобы выбрать какое-нибудь легкое чтиво на сон грядущий из книжной полки, приспособленной над письменным столом. И тут Тимур увидел эту фотографию в рамке, которая преспокойно расположилась прямо на середине стола. На фото была изображена Она, улыбающаяся и счастливая, в подвенечном платье, а рядом с Ней, в строгом костюме, с бабочкой Ее … "Племянник". В первую секунду Тимур опешил, не умея ничего понять, его сознание отказывалось усваивать этот очевидный и банальный факт, что его единственная женщина – законная жена другого человека. Может, это просто глупая шутка? В поисках каких-то более существенных доказательств – хотя, что может быть более доказательным, чем свадебная фотография! – руки Тимура стали лихорадочно шарить в ящике письменного стола. Он машинально взял какую-то тетрадь, открыл ее на первой попавшейся странице и прочитал слова, написанные до боли знакомой ему рукой: "Этой ночью он снова не пришел ко мне, так я стану фригидной".
Это был Ее интимный дневник. Тимур, едва успев дочитать фразу до конца, тут же захлопнул тетрадь и осторожно, как гранату с выдернутой чекой, положил ее обратно в стол.
Сомнений больше не оставалось. Мир окончательно рухнул.
