Александр Прозоров
Жребий брошен
Подарок русалки
Прекрасная пора – середина лета. Не нужно кутаться в тяжелые меха, тереть замерзающий нос, не приходится выть от голода, по какой-то причине оказавшись в лесу без припасов. Лето всегда прокормит путника грибами, ягодами да орехами, выстелет постель из мягкой травы, согреет солнечными лучами. А коли даже косоворотка и полотняные штаны слишком жаркими покажутся, или пояс с саблей вспотеть заставит – всегда можно в прохладной реке обмакнуться, пропитаться свежестью так, что потом на солнце поваляться только в удовольствие будет.
Хорошо летом. И как-то забывается о том, что по злой прихоти судьбы остался он беден, как церковная крыса, что все товары, которые купил на скопленное за несколько лет серебро, остались гнить на речном дне вместе с ладьями, а из доброй сотни славных крепких молодцев в живых остались только он с невольницей, беглый холоп Муромского князя да купец Любовод с одним из своих кормчих.
– Ну, да ладно, – негромко буркнул себе под нос Олег. – Начинал я свой путь таким же нищим. Да еще и не знал, куда колдовством собственным заброшен. Не пропадем.
– Чего молвишь, друже? – поднял от воды курчавую голову Любовод.
– Спрашиваю, готово ли?
– Да, все уже, затянул, – вместо купца ответил с плота Ксандр, накручивая ивовые ветки на рогатину над грубо выстроганным веслом. – Подсохнуть бы им, да уж ладно. Ветвей по берегам много – коли что, подлатаем.
Плот по размерам лишь ненамного превосходил крохотную хозяйскую каморку на ладье. Несколько сосновых бревен, связанных вместе в два слоя, два весла – на корме и на носу, да брошенные поверх этого для мягкости охапки травы. Шедевром кораблестроения назвать это было нельзя – но многого от плота и не требовалось. Всего-то скатиться вниз по течению до Каспийского моря, которое в нынешние времена называли кто Хазарским, кто Персидским, да как-нибудь добраться до устья Волги. А там ладьи русские часто ходят. Кто-нибудь да подберет невезучих соотечественников. Ксандр утверждал, что плот этот путь выдержит, что впятером они с изделием своим управятся. А он кормчий, ему виднее.
Александр Коршунов дернул покрепче черенок ветки, заправил его под другие, попробовал, свободно ли ходит в импровизированной уключине выстроганное из березового стволика весло, облегченно выдохнул и перекрестился:
– Слава Богу. Кажись, управились. Весла есть, рогатины стоят прочно, плот тоже, чую, не гуляет. Сделали, хозяин. Грузиться нам нечем, посему хоть сей час отправляться можем.
– Слыхал, ведун? – Любовод еще раз ополоснул лицо и выпрямился. – Плыть пора. А где девка твоя, холоп куды убег? Торопишь, а людишек не собрал.
– Урсула за мной шла, вот-вот нагонит. Ветки для веревок помогала резать. Видать, много набрала, не унести. – Середин сладко потянулся. – А Будута и вовсе не мой, а княжеский. Грибы, небось, собирает. Те самые, что мы все вместе кушать изволим. Так что не серчай на него. Чем больше соберет, тем дольше переход первый удастся сделать, пока брюхо не подведет.
– Разве ж я серчаю? – Купец поднялся выше на берег, уселся на траву возле ног Олега. – Ныне мы с ним ровней стали. Он уха куньего не стоит – да и я не больше. Меч дедовский да имя доброе – вот и все теперь мое богатство.
– Не грусти, друже, – опустился Середин рядом с ним. – Имя доброе и меч вострый тоже немалого стоят. Помнишь, как меня первый раз встретил? Даже ложки у меня тогда не имелось. А нынешней весной ты меня сам же в сотоварищи взял. Пусть и не на равных, ан близок я стал с тобой, купцом потомственным. Ну, не повезло нам в сей раз. Ништо, года за два-три отобьем назад потери свои. Невозможно же все время барыши грести! Проигрывать тоже нужно уметь.
– Ты меня с собою не равняй, – болезненно поморщился Любовод. – Ты колдун, твое богатство – в знании тайном, в травах собранных, в зельях хитрых. Пока голова твоя на плечах, то и сила всегда с тобой, и удача, и прибыток. А купцу серебро важнее головы и рук будет. Токмо серебром он хлеб свой промышляет, токмо ладья ему прибыток везет. Ныне же я и без мошны, и без ладей остался. Как дело делать стану, чем барыш добывать? С лотком по весям феней ходить? А Зориславе что скажу, отцу ее? Они ведь с богатым купцом новгородским роднились, а не с голью перекатной! Как любой своей в глаза гляну? Я ведь ей подарки дорогие обещал. Украшенья заморские, шелка китайские, злато-серебро. А ныне чем хвалиться стану? Травой морской да речною тиной?
– Ну, положим не совсем уж ты без штанов остался, – попытался утешить его ведун. – Я так понимаю, угол свой у тебя в Новгороде есть, да и отец в беде не бросит, нищенствовать не заставит.
– То-то и оно, что угол, – громко хмыкнул Любовод. – Угол свой, да дом отцовский. Мне, как купцу зажиточному, мужу взрослому, женатому, хоромы новые артельщики справить обещались, двор обширный огородить, с амбарами да хлевами. Ну, и что теперича? Куда жену молодую вести, как в глаза людям смотреть? Улетал соколом гордым, а вернулся воробьем щипаным? В приказчиках на побегушках ходить да ждать, пока доля от отца останется? Да и оставит ли он долю в хозяйстве, коли добра беречь да приумножать не умею… И-и-и-эх!
– Может, мать поможет? – понизил голос Середин, глядя в сторону Ксандра. Кормчий вполне мог и не знать, что мать купца – русалка. – Материнское сердце доброе – сжалится, поможет, чем сумеет. По рекам да омутам, по морям да отмелям добра много всякого лежит… Кстати, ты посылку русалочью сохранил? Ну, помнишь? Тот кусочек зеленого малахита, что я тебе из омута принес, когда сюда плыли? Ну, еще перед поворотом, перед самым устьем Урала? В смысле, реки этой?
– Да, точно… – Купец рывком поднялся. – Камень с ладонь размером. На нем руны какие-то были неведомые. Мы еще гадали, что он нам принести должен – удачу или хлопоты лишние?
– Он самый. – Ведун выпрямился рядом, отряхнул штаны. – Отдать бы его надо твоей матушке. Глядишь, в ответ спросить чего можно будет.
– Я так мыслю, нельзя нам отправляться, – начал нервно кусать губу купец. – Некуда. Чего матери скажу? Сберег, не сберег… Видать, отринулись от меня боги. И Похвист, и Стрибог, а уж Макошь и вовсе прогневалась. Ни отцу нельзя показаться, ни невесте любой, ни матери кровной.
– Ты о чем, Любовод? – не понял Середин.
– О посылке той, осколке каменном, – чуть не зарычал купец. – Не в кошеле же мне его носить, не за пазухой! Тяжел больно, неудобен, да и нужды не было.
– Ты яснее выражаться умеешь?
– Да уж чего яснее?! – передернул плечами Любовод. – Не держал я его при себе! В конуре моей он на ладье остался. В сундуке с серебром да прочим добром. Грамотами, списками, дозволениями. На дне ныне покоится. На дне!
– Дык… – кашлянул Олег. – Дык, достать, стало быть, нужно. Чего же ты молчал? О нищете плачешься, а про сундук с серебром молчишь.
– Ну, какое там серебро, – отмахнулся купец. – Растратились мы перед дорогой. Осталось несколько гривен на случай внезапной надобности, вот и все добро. Токмо как его достанешь?
– А чего не достать? – не понял ведун. – Медный воин, как я понимаю, ушел. Раз он нас убивать не стал, чего ему тут торчать? А уж у твоей ладьи – тем более. Лежит она на самой стремнине. Где утонула – кроме нас и медного воина, никто не знает, разграбить не могли. Эта чушка днище ладьи мечом пропорола. Стояла она на дне – стало быть, больше трех саженей глубина никак не будет. Достанем.
– Как? – Любовод, в свою очередь, оглянулся на кормчего, который продолжал колдовать с веслом, и понизил голос: – Здешние реки от наших далеко больно. Маму тут могут и не знать вовсе. Мыслю так, помощи у водяных, навок и русалок здешних мне не выпросить. Да и защиты тоже.
– А просто нырять ты никогда не пробовал? – укоризненно хмыкнул Середин.
– Зачем? – не понял купец. – Там же нежить по дну таится. А ну, попадешься? У нас многие из Волхова не выплывают…
– Ладно, – прекращая пустой спор, махнул рукой Олег. – Я нырну. Если не больше трех саженей, то достану. А коли глубже… Ну, тогда думать станем. Размышлять.
– Ксандр! – окликнул кормчего Любовод. – Место, где Мамка утонула, ты приметил?
– А чего там примечать? – обернулся плечистый молодец. – Река одна, с русла никуда не денется.
– Значится, не запомнил, – понял купец.
Середина забывчивость кормчего ничуть не удивила. Когда тебя преследует по пятам неуязвимое чудовище, выкованное из красной меди, когда судно с пробитым дном уходит из-под ног, а течение захлестывает палубу, снося людей и припасы, – тут морякам, само собой, не до того, чтобы по сторонам приглядываться да приметы запоминать. Живым бы остаться…
– Плот не лодка, супротив течения не подымется, – невозмутимо сообщил кормчий. – Пешими идти придется. Да на себе опосля тащить, что найти сможем.
– Ништо, своя ноша не тянет, – отмахнулся купец. – Хоть чего бы спасти…
– Отстань, охальник! – совсем рядом, чуть не в самое ухо, выкрикнула Урсула.
От неожиданности Олег вздрогнул, а Любовод и вовсе присел, закрутив головой. Затрещали ветки, к берег сквозь лещину продралась невольница, сжимающая перед собой охапку ивовых прутьев, сзади показался тощий, лохматый Будута. Завидев хозяина, девушка притормозила и закричала с новой силой:
– Куда руки тянет, охальник! Пока ты, господин, не видишь, он за задницу меня хватает, недоросль!
– Неправда сие, боярин! – обошел ее беглый холоп и стало видно, что обеими руками он держит за края подол рубахи, полный лисичек, подберезовиков и белых грибов. – Мне и прихватить-то ее нечем. Видать, веткой задело, а она и вопит.
– Не ври, подлая душонка! Нечто я ветки от пятерни не отличу?
– Да видишь же, заняты руки!
– Коли у тебя обе руки заняты, – поинтересовался ведун, – каким местом ты грибы собирал?
– Дык, боярин, пока собирал, одной рукой кое-как удерживал. А как невмоготу стало, обеими ухватил да назад пошел.
– Врет! – Урсула бросила прутья и провела ладонями по краям головы, поправляя выбившиеся золотистые пряди, потом одернула войлочную курточку, подтянула на талии завязки мягких свободных шаровар. – Лапал, охальник! Лапал!
– Нечто мне это надо – о пигалицу колоться? Да я стороной лучше пройду! – Холоп опустился на колени возле кострища, в котором еще теплились несколько угольков, высыпал добычу на траву и начал торопливо подкладывать щепочки. – Да я в Муроме во сто крат ее краше найду!
Рабыня вспыхнула, повернулась к Олегу, возмущенно хлопая ртом, как вытащенная на воздух рыба.
– Ты говори, да не заговаривайся, – заступился за девушку ведун. – Как бы в Муроме заместо красных девок тебя кат с клещами не встретил. Язычок слишком длинный не подкоротил.
– Че язык-то, че язык? – обиделся холоп. – Нетто я языком загулял? Ну, побродил малость без спросу. Может, плетей дадут. Али и простят. В походе-то на торков я как отличился. Рубился знатно, не бегал. Отчего язык резать?
Тут Будута был почти прав. За побег от клятвы князь Муромский вполне мог и запороть его насмерть – себе в утешение, другим для острастки. Мог и спрос на дыбе учинить, дабы возможных сообщников выведать. Мог загнать на какие-нибудь работы гнилые – уголь в лесных ямах пережигать, погреба сырые вычерпывать, ходы тайные копать. Холоп – это ведь не смерд вольный, не ремесленник слободской. Холоп за звонкое серебро добровольно свою душу и тело князю продает, а потому и спроса за него ни по «Правде», ни по совести никакого не будет. Хотя, с другой стороны – мог и помиловать. Вот только язык беглецу вырывать – и впрямь никакого резона. Он ведь речей зловредных не вел, князя не порочил, слов обидных не говорил.
Значит, и страдать должно не то место, которым Будута говорит, а то, которым думает. Седалище, то есть.
– Хватит трепаться, – отмахнулся Олег. – Перекусим давайте, плот припрячем, да вверх по реке пойдем. Если повезет, до ночи к ладье потонувшей выйдем. Ксандр, как мыслишь? Найдем до темноты?
– Нет, не найдем, – мотнул головой кормчий. – Вниз по течению два дня на веслах… Коли по прямой – так верст тридцать, не менее. А вдоль реки и вовсе дня два идти придется. Погорячился ты, ведун, про темноту…
Однако даже Александр Коршунов дал слишком оптимистичный прогноз: до места крушения первой ладьи путники добирались целых пять дней. Правда, и шли они не от рассвета до заката, как обычно в походе, а от силы по полдня. Слишком много времени уходило на поиски пропитания, на приготовление грибов и бесполезные попытки наесться лесными ягодами. К тому же, нехоженый берег – это не ямской тракт. Где кустарник на откосах так нарос, что вдоль него по пояс в воде пробираться надо; где излучина реки так холм подмыла, что омут прямо под многосаженным обрывом начинается, и приходится через верх холма, сквозь смородину и шиповник саблями и мечами путь прорубать. Лишь когда наступил пятый полдень, кормчий, чавкая по воде под низко склонившейся ивой, вдруг остановился и вытянул руку, указывая на противоположный берег:
– Смотрите!
– Что там? – подошел ближе Любовод.
– Вон, меж камней бревно ошкуренное лежит. Не иначе, мачта наша выглядывает, а? И место тут такое… Вроде как на то похожее.
– Если это оно, следы медного стража остаться должны, – напомнил Олег. – Иди, не задерживайся. И так все ноги промокли.
Путники двинулись дальше по направлению к отмели и уже через полсотни шагов наткнулись на просеку в ивовом кустарнике, проломанную от берега до берега. Местами гибкие ветви уже поднялись, закрывая брешь в своих рядах, местами, наоборот, засохли, переломанные и вдавленные во влажный песок огромной тяжестью.
– Ну, что теперь скажешь, ведун? – поинтересовался купец.
– Скажу, что все хорошо, нашли. – Середин прищурился на солнце. – Тогда вам задание: кустики здесь посечь, лагерь разбить да дрова приготовить, и побольше. Лето летом, но чует мое сердце – продрогну я нынче до костей. Урсула, отвернись.
Невольница хмыкнула: можно подумать, она голым хозяина не видела! Но отвечать не стала, послушно отошла в кустарник и начала неторопливо надламывать ветки возле самых корней. Будута двинулся было за ней, но вдруг остановился, оглянулся на Олега и, повернув в другую сторону, тоже принялся расчищать место.
Ведун скинул рубаху, шаровары. Снял с ремня полный поясной набор: саблю, серебряную ложку в замшевом чехле, сумочку с несколькими монетками и туесками с самыми необходимыми зельями, один из двух ножей. Опоясался снова. Ремень сразу стал непривычно легким – он уже не тянул вниз, а будто рвался кверху, как воздушный шарик. Середин потер тряпицу на левом запястье, проверяя, на месте ли примотанный к руке православный крестик, потом хлопнул друга по плечу:
– Тут меня подожди, Любовод, не отходи никуда. Мало ли что…
– Не бойся, Олег, не оставлю, – пообещал купец и тоже начал раздеваться. – Коли что, враз выручать кинусь.
– Это хорошо…
Ведун повернулся к реке, плавно вошел по песчаному берегу в воду – по колено, по пояс, потом оттолкнулся и сразу нырнул, не закрывая глаза и крутя головой во все стороны.
Несколько лет, проведенных в этом мире, приучили его к тому, что, стоит хоть ненадолго сунуться в воду – обязательно рядом появится какая-нибудь нежить, привлеченная теплом живого тела, светом человеческой ауры. Кто из водяных обитателей ласки и любви ищет, кто согреться хочет, кровушки горячей испив, а кто и душу из тела высосать не прочь, дармовой энергией напитаться. Посему на глубине уши надобно держать востро. Разумеется, заговоры от водной нежити ему известны, знакомцы даже имеются среди холодного племени – но все равно, лучше не зевать. А то ведь в утопленники можно раньше перескочить, чем первое слово произнести успеешь.
Ведун проплыл несколько саженей вдоль самого дна, поглядывая по сторонам – однако хозяев реки не приметил. Он всплыл, нырнул снова, заскользил над перекатывающимся по дну крупнозернистым песком. Нет, никого. Ни шаловливых русалок, ни навок угрюмых, ни болотниц, ни даже мелкой какой нежити. И на глаза не попадаются, и крест у запястья не греется, присутствия магии не ощущает. Так оно, может, и спокойнее – но странно, очень странно. Это как озеро, в котором ни рыбка не плещется, ни комары по берегам не летают. Пусть и красивое – но воду из такого лучше не пить. И самому не следует купаться.
Середин устремился наверх, к поверхности, распугав стайку стремительных серебристых уклеек, вырвался на воздух, мотнул головой, вглядываясь в берега, и, уже не сильно беспокоясь за местные нравы, короткими саженками поплыл к застрявшему между камнями бревну. В крайнем случае, крест о приближении нежити предупредит, нечего голову раньше времени забивать.
Белый стволик, уходивший от крутого берега в глубину, и вправду оказался верхушкой мачты. Струйки прозрачной воды, играя пузырьками воздуха, перебирали привязанные чуть ниже поверхности веревки; крупные, торчащие в стороны, щепы указывали место, куда совсем недавно крепилась рейка впередсмотрящего и блоки для поднятия балки с парусом. Вырвало, видать, от удара. Но, если веревки уцелели наверху, так, может, и внизу, у бортов, на своих местах привязаны остались?
Олег взялся за одну из них, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и ринулся в глубину, быстро перебирая веревку руками. Погружение получилось стремительным – почти мгновенно заболели барабанные перепонки, защипало в носу и в глазах. Зато он легко добрался до судна, упокоившегося аккурат на самой стремнине, посередине реки, на глубине метра в четыре. С борта ладьи мелко дрожащая от волн поверхность казалась совсем рядом, ведун даже различил силуэт стоящего на берегу Любовода.
Отпустив веревку и цепляясь за борт, ведун пробрался на корму, увидел капитанскую хибарку, благополучно уцелевшую несмотря на катастрофу – но тут грудь начала гореть, и он, отпустив штыри для щитов, устремился наверх. Громко фыркая, отдышался, вернулся к камням. Вынул нож, срезал у верха одну из веревок, снова нырнул, перебирая по ней руками, добрался до борта, обрезал внизу, всплыл. Отделив от мачты вторую веревку, он привязал к ней первую и, крепко ухватив зубами, переплыл реку. Протянул конец купцу:
– Держи, друг, – а сам устало рухнул на песок.
– Что там? Как? Что это за конец? Ты нашел ладью?
– Нашел, – перевернулся на спину ведун. – Дай отдышаться. До нее что отсюда, что оттуда нырять одинаково. Но по веревке быстрее получится. Сейчас, согреюсь немного, да голова гудеть перестанет. Тогда и осмотрюсь внизу подробнее. Ты, кстати, как дверь в каморку свою запирал?
– Засов там обычный. Иногда я замок вешал, но токмо в портах. Ныне открыто должно быть.
– Сейчас, проверю… – Ведун нагреб себе на грудь немного теплого, прокаленного летним полуденным солнцем песка и закрыл глаза.
– Как же ты проверишь, если спишь, Олег?
– Не шуми. Я же не подводная лодка, чтобы сутками под водой сидеть. Дай продышаться.
– Дыши, дыши, друже, – дозволил купец. – А сундук с камнем, как войдешь, по правую руку вторым, попрек стоит. Ручки у него еще по бокам. Там свитки внутри, списки, грамоты. Не так серебро дорого, как они. За каждую полную цену платил, все новые, с поправками от купцов, в дальние края ходивших. На дне, в тряпицу завернутое, зеркало схоронено. То, что в подарок Зориславе готовил. Коли добудешь, хоть не так стыдно вертаться будет. Сам, может, и бос, да подношения драгоценные. Его спутать трудно, сундук этот. У всех рукояти большие и обычные, а у этого вычурные, и размером он меньше…
– Да иду, иду, – сломался Середин. Поднялся, стряхнул песок, забрал у Любовода веревку, сделал несколько глубоких вдохов и нырнул, быстро перебирая руками «путеводную нить».
Спустя секунд пятнадцать он оказался у борта ладьи, прошел по ней руками, увидел запертую дверь хозяйской каморки и… Воздух в легких кончился, пришлось всплывать.
– Ух, – вырвавшись на поверхность, фыркнул Олег, крутанулся и понял, что в его тактике необходимо что-то немедленно менять. Во-первых, веревка с берега, по которой так удобно было добираться до затонувшей ладьи, вела не в то место. Лишние десять шагов вдоль борта не оставляли ему времени и воздуха для обследования каморки. Во-вторых, по этой веревке было удобно добираться сюда с берега – но вот отсюда, с поверхности, куда он выскакивал за воздухом, опускаться обратно в глубину получалось не так-то просто. А в-третьих, мешало течение, что уносило его с совершенно ненужной старательностью.
– Эй, колдун! Ты куда?!
– Сам бы поплавал, – буркнул себе под нос Середин и стремительными саженками поплыл к берегу. – Что за место такое проклятое? Никакой нежити! Хочу русалку. Обычную, синюю от холода и голода русалку. Поцелуй русалки – и я бы спокойно сидел под водой, пока все до ящика наверх не перетаскаю. Да и Любовод по-родственному наверняка бы договорился… Так нет, когда нужны – даже анчутка ни один не появляется.
Выбравшись на сушу, Олег забрался по камням к могучим соснам, нашел под одной из них крупный сук толщиной в две руки, уже сухой, как порох, вернулся к мачте. Войдя в воду, срезал еще одну веревку, привязал ветку к ней, отпустил. Вода радостно зашипела, подхватывая деревяшку, вынесла на стремнину, и там сосновый сук запрыгал, то ныряя под воду, то снова выскакивая на поверхность.
– Ладно, посмотрим, что получилось на этот раз…
Ведун кинулся в реку, в несколько гребков доплыл до валежины, хватанул ртом воздух, после чего быстро ушел в глубину, пользуясь привязанной к ней веревкой – и опять оказался примерно на середине ладьи, только у другого борта. Однако на этот раз у него еще оставался в легких воздух. Олег торопливо резанул свою веревку, прошел вдоль борта до надстройки, зацепил конец за штырь для щитов, наспех сделал один узел – и устремился вверх. Второй нырок ушел на то, чтобы привязать веревку попрочнее.
У Олега появился соблазн сразу сунуться в запертую дверь дощатой хибарки, но он удержался, потратил еще три нырка на то, чтобы перевязать на новое место длинную веревку – ту, что с берега, – после чего доплыл до ожидающего на песочке купца и опять растянулся у его ног, на этот раз действительно без сил.
– Малину будешь? – поинтересовался Любовод. – Невольница твоя принесла. Сладкая, крупная.
– Мяса хочу, – тяжело дыша, ответил ведун. – Много. Согласен даже на сырое.
– Можем съесть холопа, – невозмутимо предложил купец. – Он, конечно, тощий, но на пару дней хватит.
– Не, – отказался Середин. – Как мяса, его всего на один раз хватит. А как гребца – до самой Руси. Пусть живет.
– Тогда жуй малину. – Купец сунул ему свернутый кульком лист лопуха.
Ведун сел, вытряхнул в ладонь горсть ягод, переправил в рот.
Когда он был маленьким и учился в школе, учительница утверждала, что по калорийности грибы ничуть не уступают мясу. В далеком двадцать первом веке проверить ее утверждение на практике Середину не довелось, но теперь он в очередной раз понял, что теория и практика – это две очень большие разницы. Когда нужно таскать бревна, нырять на три метра или рубить сосны – от грибной диеты только сильнее голод чувствуешь. А ягоды и вовсе лишь брюхо набивают. Пять минут прошло – и опять есть охота.
Кулек поместился в семь горстей. Вытряхнув себе в рот последнюю малинину, Олег откинул лопух, вытер о песок руки, взялся за веревку и опять пошел в воду.
Глубокий вдох – на этот раз за четверть минуты он добрался как раз до каюты, успел ощупать дверь, найти затвор, рвануть его – и тут же взметнулся наверх.
Хватанул воздуха, позволил течению протащить себя несколько метров, поймал обмотанный пеньковым концом сук, нырнул снова, рванул створку на себя. В первый миг возникло сопротивление, но тут же дверца, преодолевая сопротивление воды, мягко пошла вперед, и наружу неторопливо, словно деревенский поп, выплыл гладкий белый череп, лениво перекатываясь с боку на бок.
«Кому-то не повезло… – понял ведун. – Оказался в неудачном месте в плохой момент… Вот что происходит с людьми, когда их не успевает прибрать к скользким лапам водяная нежить. Рыбки речные даром что беззащитными кажутся – а обглодают человека не хуже собачьей стаи».
Гадать, кто это мог быть, жалеть несчастного не оставалось ни времени, ни сил, ни воздуха. Середин опять рванулся наверх, зацепился за сук и несколько минут отдыхал, пытаясь перевести дух. Голова гудела, будто он выпил жбан хмельного меда, глаза словно кололо крохотными иголочками, из носа противно вытекала попавшая в него вода. Без привычки в воде долго не побарахтаешься. Чай, не перина. Но делать нечего – надо.
Гипервентиляция теперь почти не помогала. Еще погружаясь вниз, ведун чувствовал удушье. Силы были на исходе. Зато дверь в каморку он уже открыл. Оставалось только заглянуть внутрь… И обнаружить, что никакого «сундука справа» нет. Во время крушения в помещении все перевернулось вверх дном. Сундуки, ковры, посуда, бочонки оказались свалены в одну большую кучу. Видимость на глубине была где-то на две вытянутые руки. Олег различил какую-то рукоять, ухватил, рванул – она не поддалась, – бросил и устремился наверх, жадно заглотил воздух.
– Ну, как там, колдун, нашел? – закричал с берега Любовод.
– Тебя бы сюда, – буркнул себе под нос Середин. Сил кричать в голос не осталось. Однако и возвращаться с пустыми руками тоже было бы обидно. – Ладно, последний раз…
Он снова метнулся в глубину, ухватил идущую с берега веревку, двумя движениями распустил узел – хорошо, наскоро вязал, – дернулся в дверь хибарки, продел конец под найденную рукоять, опять затянул на «удавку», толкнулся ногами, устремляясь вверх.
– Ну, чего?! – опять закричал купец.
– Тяни… – прохрипел Олег.
Однако Любовод расслышал, ухватился за свой конец веревки, потянул… Перехватил поудобнее, поднатужился… Сын русалки был настоящим новгородским удальцом: рослый, плечистый. Ничего удивительного, что веревка пошла, и сундук вылез на песок практически одновременно с ведуном.
– Не тот, – разочарованно покачал головой купец. – В этом рухлядь моя лежала всякая. Ныне, мыслю, попортилась. Столько ден в воде!
– В следующий раз порядок наводи, прежде чем тонуть. – Середин поднялся выше на берег и упал на траву. – Или сундуки к полу приворачивай. Ты бы хоть костер запалил. Продрог я что-то.
– Это дело недолгое, – похлопал по крышке сундука Любовод. – Дрова приготовлены, осталось токмо искру на бересту высечь.
– Ну, так высеки!
– А ты больше не поплывешь, друже?
– Коли русалки не появятся, – мотнул головой ведун, – то на сегодня хватит. Мне только утонуть, как кутенку, не хватает.
Однако день тянулся не спеша, а ласковое тепло огня, заваренные в кожаной фляге листья брусники да две горсти лисичек вернули ведуну силы намного быстрее, нежели тот ожидал. Под настроение Олег взял конец веревки в зубы, оставив второй в руках купца, доплыл до пляшущего на течении сука, нырнул к каморке, торопливо пошарил рукой среди груды вещей, нашел окованный угол какого-то из сундуков, скользнул ладонью по боковой стенке, продел веревку под нащупанную рукоять. Сдерживаясь из последних сил, затянул узел, метнулся наверх и махнул другу:
– Тяни!
И опять к тому времени, пока он добрался до песка, новгородец успел подтянуть сюда же добытое добро. Опять разочарованно вздохнул:
– Не то, друже. Струмент это плотницкий. Ладью подлатать, коли беда какая случится… – Любовод откинул крышку, опрокинул сундук, выливая воду, и на землю вывалились стамески, киянки, молоток, гвозди, желтые с белыми пятнами комья смолы, рубанок, долото, полотна для пилы. – Подсушить надобно. Глядишь, и сгодится еще. Опять же, рукояти мастера и так вымачивать изредка советуют. А железо, оно быстро не гниет.
– Ладно, попробую еще…
Ведун опять взял конец и выплыл на стремнину. Нырнул, знакомым путем направляясь в хозяйскую каморку. Здесь его ждал неприятный сюрприз: в самой конуре и перед ней в воде висела белая муть. Как будто вытаскиваемым сундуком мешок с мукой разорвало, или с манкой, или еще с чем. К счастью, Олег рыбой не был и этой гадостью не дышал. Он сунулся внутрь, разыскивая нужный сундук на ощупь, но ничего не добился – рванул назад, на поверхность, перевел дух. Болели плечи, гудела голова, кожа казалось какой-то рыхлой, словно размокшая глина.
– Теперь понятно, отчего ныряльщики за жемчугом дольше тридцати не живут.
Середин резко вдохнул, опять ушел в глубину. Заплыл в каморку и, не мудрствуя лукаво, принялся выбрасывать все подряд за дверь: чего теперь беречь-то? Воздух быстро кончился. Ведун вынырнул, отдышался, снова ушел вниз, опять наверх. Сундук удалось нащупать только после шестого погружения. С огромным облегчением Олег зацепил рукоять на его крышке веревкой, завязал, выскочил наверх и махнул рукой:
– Тяни!
На этот раз Любовод успел вытянуть добычу куда раньше, нежели его сотоварищ добрался до суши, с нежностью погладил крышку:
– Он самый, хороший мой. Казна купеческая… Новгородец поковырял замок, откинул крышку, громко выругался и опрокинул свое сокровище рядом с плотницким инструментом. На песок хлынул сизый чернильный поток. Видать, и письменные припасы у хозяина вытекли, и драгоценные грамоты-списки растеклись. Поползшие к воде свитки и пергаменты Любовод и не пытался остановить – понял, что спасать уже нечего. Он перегнулся через верх сундука, пошарил рукой в оставшемся на месте содержимом, извлек продолговатый зеленый камень:
– Вот он, нашелся! – Купец отбежал к реке, тщательно прополоскал каменный осколок, сунул его за пазуху: – Теперича не пропадет! – Любовод оглянулся на Олега, лежащего без сил на траве, окликнул: – Слыхал, друже? Нашел я подарок русалочий.
– Меня сегодня больше не кантовать, – прошептал Середин. – Почему, когда по два-три часа купаешься, то совсем не устаешь? А за час работы в той же воде трупом себя чувствовать начинаешь?
– Устал, друже? – подошел ближе купец.
– Не так громко… У меня голова, как колокол. Каждое слово раз десять по черепушке из стороны в сторону отскакивает.
– Нашел я камень русалочий, – шепотом повторил Любовод. – И зеркало чудное, что для любой своей отложил. Ох, драгоценное же сокровище! На вес золота цену спросить – так и то продешевишь.
Олег промолчал.
– Зеркала, они же на меди сделаны, – ласково напомнил купец и нервно подергал себя за бородку. – Че меди в воде речной за десяток дней сдеется? Опять же, каждое в тряпицу завернуто. Стало быть, не поцарапается, не попортится по-глупому. А, колдун?
Середин продолжал молчать, уронив голову на ладони. Любовод недовольно хмыкнул, почесал в затылке, вкрадчиво продолжил:
– Я и уложил их удобненько. Вдоль бортов, промеж ребер корабельных. Дабы на глаза никому зря не попадались, а достать при нужде враз можно было…
– А сам ты туда сплавать не хочешь? – Олег перевернулся и сел, опершись на руки.
