Александр Проханов
Крейсерова соната
Сходя с трибуны, весь в теплой пене, раздраженно обмахиваясь хвостом и стуча копытцами, он успел бросить в зал:
– А если вы, суки, желаете знать, куда попрятались все педерасты и говноеды, ищите их в СПС!..
Это взорвало обстановку.
Коммунисты повскакали и, загремев железами, принялись обвинять СПС: «Предатели Родины!.. Слуги Америки!..» Те дружно отвечали: «Сталинские палачи!.. Мучители ГУЛАГа!..» Не врубившийся в спор представитель правительственного большинства, очнувшись от спячки, увидел перед собой курчавую голову яблочника и завопил: «А вы Христа распяли!..» На что яблочники и СПС, объединившись в этом чувствительном для них вопросе, закричали: «Антисемиты!.. Фашисты!.. Кальтенбруннеры!..» Независимый депутат, симпатизировавший коммунистам, плюнул в ЛДПР: «Ваш лидер – клистир!..» На что либеральные демократы стали плевать в ответ и скандировать: «Смерть Америке!.. Да здравствуют Соединенные Штаты!..» Пробегавшему депутату от правых кто-то подставил левую ногу, и тот загремел с воплем: «Требуем расследовать исчезновение Первого Президента!..» Зрелище оказалось невыносимым для аграриев. Один из них по-крестьянски выломал из изгороди кол и огрел подвернувшуюся женщину-джип, выдохнув: «Эхма!..» Та дико замигала и, не разобрав, кто обидчик, саданула кулаком в пах интеллигентному либералу. Тот потек. На луже поскользнулся известный певец. Издав рык, грохнулся о трибуну с орлом. Большинство расценили это как посягательство на атрибутику государства, схватили певца за руки и ноги, раскачали и зашвырнули на балкон для гостей.
Началась рукопашная. Бились жестоко и молча. Лидер ЛДПР засунул крепкие пальцы в рот ненавистной либералке и рвал губы до ушей. Его неизменный сподвижник, мастер бильярда, эстрадный певец, геополитик, любимец страстных мужчин, схватил за волосы непокорную демократку и возил ее плоским лицом по паркету. Коммунист и яблочник, оба в прошлом боксеры, показывали класс в среднем весе, и азартный старичок из фракции «Российские регионы» следил за поединком, кричал «брейк» всякий раз, когда те склещивались.
Бой шел уже два часа. В ход пошли кастеты, заточки, удавки, обрезки труб. Некоторые из коммунистов спина к спине бились цепями. Раздались негромкие пистолетные выстрелы. Женщина-оса норовила подкрасться сзади и вонзить жало в ягодицу бывшего президентского охранника, но получила башмаком в лоб и благоразумно отлетела.
По залу носились парики, обрывки рукавов, дамские трусики, костыли и корсеты. С ревом пролетела невесть откуда взявшаяся самоварная труба, изрыгая дым.
Спикер Утка, не умея остановить беспорядок, то и дело менялся в лице. Стал и впрямь похож на взволнованную перистую крякву, потом – на резиновую подсадную птицу, потом принял вид медицинского фаянсового сосуда, какой подают лежачим больным, потом и вовсе исчез, и его обнаружили в другом конце зала на женщине, порвавшей с коммунистами, которая обнимала его, приговаривая: «Милый, ты не забыл меня!.. Нам было так душевно!..»
Битву снимали все телеканалы и транслировали по центральным программам и по Си-эн-эн, которое интерпретировало свалку как коммунистический мятеж в Москве, что вынудило Пентагон направить в район конфликта группировку сухопутных войск.
Наконец в зал вбежали пожарные и направили на драчунов брандспойты. Это возымело действие. Мокрые, иные в одних трусах, расцарапанные в кровь, еще сжимая бердыши и пищали, огрызаясь в адрес противников: «Ужо покажем вам Минина и Пожарского!..», «Прав, прав Шарон, только – силой на силу!» – депутаты усаживались на свои места. Один лишь неугомонный лидер ЛДПР бегал по залу с большим кувшином брусничного сока, намереваясь вылить его на голову ненавистного либерального соперника, но того и след простыл.
Спикер, среди общего изнеможения, прокричал:
– Приступаем к голосованию!.. Прошу поставить большие пальцы левой ноги на кнопки!..
Все повиновались. Было видно, как от множества нажатий затрепетал, заиграл электронный столбец рейтингомера. Вторая цифра, словно оборотень, меняла обличье: «0», «3», «1».
Модельер в своем потаенном убежище с увлечением наблюдал по монитору думский скандал. Аттракцион доставлял ему наслаждение. Слегка тревожили вскрики, требующие расследовать, куда исчез из страны Истукан. Но это были происки Мэра. Компьютер подводил итоги голосования, и Модельер убеждался, что для прохождения закона не хватало десятка голосов. По сигнальному видеоканалу он дал знать спикеру Утке, что тому не следует объявлять результаты голосования. Спикер сделал страдальческое лицо, показывая, что скрыть результат невозможно и через секунду цифры возникнут на электронном табло. Модельер, испытывая легкую брезгливость к слабовольному и слабодушному человеку, показал ему по видеоканалу банковские счета в офшоре, куда Утка перегнал часть средств, вырученных за лоббирование нефтяных монополий. Спикер мучительно сжался в кресле, незаметно сунул ломик в электронную систему, и та, слегка поискрив, вырубилась.
– Дорогие коллеги! – с видом искреннего сожаления, разводя руками, произнес спикер. – Досадный сбой в электронной системе!.. Полчаса на ремонт, и мы повторим голосование!..
Разочарованные депутаты разбрелись по залу, по коридорам, вестибюлю. Некоторые спустились в буфет. Иные, заглянув в медпункт, залечивали ненароком приобретенные раны. Модельер в совершенстве владел думскими технологиями, месяцами изучая в Африке жизнь термитов. Он выбрал колеблющихся противников законопроекта, которые не подпадали под тлетворное влияние Мэра или Плинтуса, а также не являлись ортодоксальными коммунистами, на которых не повлиял бы и застенок. К этому десятку робких провинциалов, еще не освоившихся в Думе, были направлены агенты спецслужбы «Блюдущие вместе», сориентированные на работу с депутатским корпусом.
Одного из депутатов, скромно одетого, в стоптанной обуви, купленной еще в районном сельмаге, агент подловил в коридоре, где тот бросал окурок в кадку искусственного фикуса.
– Наконец-то я вас нашел! – Молодой агент ослепительно улыбался, протягивая депутату конверт с пачкой долларов. – Мы с наслаждением наблюдаем за вами. Нам нравятся ваши неброские выступления, в которых дышит русская провинция, ее неповторимые судьбы. Нам бы хотелось, чтобы вы выступали чаще. Мы знаем, что у вас не совсем здорова супруга, трое детей. Мы хотим, чтобы вы перевезли семью в Москву. Вашу супругу положат в спецклинику с блестящим обслуживанием. Вам следует к ее приезду обставить квартиру, и наши люди порекомендуют вам итальянскую кухню и испанскую спальную мебель. Ваших детей мы определим в элитную школу, где изучают английский и японский. В этом конверте – небольшая сумма на карманные расходы. Кстати, мы заметили, что вы ошиблись при голосовании? Следует поддержать президентский вариант. Как говорится, кто не хочет кормить своего Президента, вынужден будет кормить чужого… – Агент дружески засмеялся, поклонился ошеломленному депутату. И тот, не успев понять, кто говорил с ним, не ангел ли небесный, краешком глаза заглянул в благословенный конверт. Как собака кость, поспешил спрятать подарок в самый отдаленный, редко посещаемый уголок мироздания, находящийся в его нутряном кармане.
Другого депутата, провинциальную артистическую знаменитость, подловили в туалете. Рядом с ним, лицом к кафелю, встал неприметный мужчина и, не глядя на депутата, промолвил:
– Неправильно голосуешь, брат. Не по совести, а по букве.
– А вы кто такой? – насторожился депутат, поправляя очки на склеротичном носу.
– Я – часть машины голосования. Кнопка, которую нажимает твой палец, находится в моей голове. – Он наклонился, показав депутату макушку с полированной кнопкой.
– Чего вы хотите?
– Брат, голосуй сердцем, а не большим пальцем. Поддержи вариант Президента.
– Как вы смеете оказывать на меня давление? Мне ваш Президент – не указ. Еще неизвестно, каким образом он пришел к власти!..
– Не обижай его, брат. Он хороший. Любит горные лыжи, Россию, кофе со сливками. А что любишь ты? Вот это?
Мужчина сунул ошеломленному депутату фотоснимки, где тот, потеряв всякую осторожность, без одежды, лишь в знакомых очках, держал на коленях несовершеннолетнего голенького паренька.
– Все сделаю… – тоскливо забормотал депутат.
– Не знаешь, как сыграл «Спартак» с ЦСКА? – спросил человек.
– Три-два в пользу «Динамо»…
– Так и думал. – Агент ушел, бросив злосчастный снимок в писсуар. Депутат выхватил его, стал рвать на кусочки, жадно жевал и проглатывал.
К третьему депутату, представлявшему интересы газоносных районов Севера, подошел рафинированный джентльмен с белоснежными манжетами и золотыми запонками.
– Мы деловые люди, не так ли? У меня к вам предложение. Срок вашего депутатства, увы, истекает. У вас нет шанса переизбраться на следующий срок. Эти молодые волки теснят нас в бизнесе, в политике, даже в любви. – Джентльмен печально улыбнулся, взглянув себе в область паха. – Да и черт с ними, в конце-то концов! Зачем вам возвращаться в свою тундру. Мы вас зовем в Газпром, начальником Департамента газификации крематориев. У вас опыт, ум, чистые руки… Соглашайтесь… За это проголосуйте нормально, а не так, как хочет от вас этот лысый козел Мэр. Договорились? Кстати, приглашаю вас в Рио-де-Жанейро… Деловая поездка по вопросам экологии… Но, сами понимаете, – мулатки, красотки кабаре… Это вам не хантымансийки… – Джентльмен отошел, оставив депутата в прекрасном расположении духа.
Был обработан десяток депутатов. Началось повторное голосование. Однако выяснилось, что и на этот раз недостает двух голосов. Продажные депутаты взяли даяния Модельера, но остались верны Мэру, который одного – внука репрессированного военного – поселил в Доме на набережной, а другому – владельцу вещевого рынка – помог избежать наезда налоговой полиции. Проклиная двух корыстолюбивых избранников, Модельер по сигнальному видеоканалу послал спикеру Утке знак, чтобы тот не вздумал обнародовать итоги голосования. Спикер сделал страшное лицо. Казалось, что его ощипывают, и он, пупырчатый, с несчастной лысой гузкой, взывал к милосердию. Модельер беспощадно показал ему пистолет и передернул затвор. Спикер послушно сунул ломик в электронную систему, и она вырубилась.
– Уважаемые депутаты, нам просто не везет сегодня!.. Уж лучше бы нам голосовать простым поднятием рук, как в доброе, но проклятое советское время!.. Объявляю перерыв… В перерыве прошу депутатов пройти вакцинацию в связи с появлением в протокольном отделе конвертов со спорами сибирской язвы… Бен Ладен следит за нашей работой, друзья!.. – Он прервал заседание, спрятав маленький ломик, весь в радужных ожогах от многочисленных коротких замыканий.
Вакцинация проводилась в медпункте, по новой американской методике, опробованной на пленных талибах в военной тюрьме Гуантанамо. Вакцину закапывали в глаз, а потом заклеивали хлебным мякишем. Все депутаты послушно подставляли под пипетку широко раскрытые сияющие глаза. Только лидер ЛДПР, безобразничая, подставил ноздрю. За что и поплатился. Долго чихал, браня проклятых американцев и благодаря их за бескорыстную помощь.
Двум упорствующим депутатам, находящимся под контролем Мэра, вместе с вакциной ввели жидкий чип. Прозрачный, бесцветный, он быстро растворился в крови, проник в мозг и образовал там крохотную студенистую каплю, воздействующую на волевые участки мозга.
У внука репрессированного генерала жидкий чип порождал галлюцинацию, будто он находится в деревенской бане с кустодиевской женщиной, смахивает ее распаренным веником, а она повизгивает, закрывая ладонями потные груди. Другой депутат, владелец вещевого рынка, вообразил себя буддийским монахом, который достиг нирваны, созерцая голубую вершину Гималаев.
Третье голосование прошло успешно. Внушаемые через чипы депутаты обеспечили необходимое количество голосов. Президентское «Сокращение населения России до пятидесяти миллионов человек» было принято. Утомленные избранники расходились кто куда, большинство в буфет. Двое остались в зале. Один, раздевшись догола, что есть мочи махал рукой, приговаривая: «Еще, что ль, поддать, Глафира?» Другой замер в позе лотоса, глядя в дальний верхний угол зала, и на лице его застыла блаженная улыбка Будды.
Мэр в своей уединенной келье негодовал, наблюдая, как рейтинг Президента подскочил до «83». Гнусный Модельер, используя властный ресурс, переиграл его. В довершение Мэр почувствовал омерзительный запах жженых костей, проникавший в комнату через вентиляцию. Так Модельер, любитель инсценировок, выживал его из Думы.
«Рано торжествуешь, вонючка!.. – думал Мэр, зажимая нос батистовым платком. – Главная схватка еще впереди!..»
Аня разносила по домам почту: тяжелая сумка через плечо, скромный плащик, неяркий беретик, быстрые ноги в непромокаемых кроссовках, чтобы удобнее было бежать по влажным тротуарам, перепрыгивать лужи, пробираться по скользким ступенькам… Обыденные, Зачатьевские, Пожарские переулки, то милые запущенные дворики с кустиками и деревьями, то тесные, гулкие, как колодцы, подворья, без единой травинки, с очумелыми бездомными кошками; старые доходные дома с обветшалыми фасадами, похожие на печальных вдов; конструктивистские, из кубиков, строения, словно забытые игрушки выросших и разбежавшихся детей; церкви с блеклыми куполочками; часть монастырской стены, за которой притаились богобоязненные матушки; проулки, вкривь и вкось заставленные автомобилями; булочные с запахом ванили; склады, зияющие затхлыми подвалами… И вдруг, сквозь длинный тесный прогал – сочный блеск Москвы-реки, белый торопливый кораблик, огромный, колючий памятник Петру из красной закопченной меди.
Зная секреты подъездов, Аня нажимала кнопки электронных запоров, входила в парадные, засовывала письма в почтовые ящики. В иных подъездах не было запоров. В них проникали бомжи, или горькие пьяницы, или непутевые подростки. И тогда почтовые ящики были раскрыты настежь, из них торчали обугленные газеты, письма пропадали, и Аня поднималась на этажи, звонила в квартиры.
В одной такой, с несколькими звонками, она нажала кнопку, под которой стояла фамилия «Князева». В коммунальной квартире жила безмужняя женщина Валентина, чей единственный сын служил в Чечне. Аня приносила сюда конвертики с военным штемпелем, надписанные округлым обстоятельным почерком. Каждый раз солдатская мать Валентина принимала письмо двумя руками, прижимала к груди, целовала, затем кланялась Ане, нежно светясь, пятилась в глубину коридора…
Валентина вышла на звонок. Несколько секунд на ее лице металось пугливое, умоляющее выражение, будто она вымаливала для себя жизнь сына. Заговаривала, заколдовывала ужасную весть, закупоривая ее в невидимый сосуд. Аня протянула ей весточку с почерком сына, и та вся вспыхнула, порозовела, похорошела, принимая драгоценный конвертик.
– А мне ночью птица приснилась. Будто прилетела к окну и держит в клюве ягоду… Не рассмотрела, красную ли, черную. Вот птица ты и есть! И ягода – Коленькино письмо! Ягода красная, добрая. – Она прижала конвертик к губам, потом к груди, на которой сквозь вырез платья виднелась цепочка для крестика. Стала пятиться в сумрак коридора, светясь из глубины, держа у груди прозрачный одуванчик света…
В другой квартире, где дверь хранила остатки добротной обивки и висела нечищеная табличка с номером, ей отворил худой, небритый мужчина, облаченный то ли в изношенный зипун, то ли драный узбекский халат. Глаза мужчины из-под косматых бровей затравленно мерцали. Из-за спины дул ядовитый сквозняк, какой бывает на горящих свалках. И все, что маячило в коридоре, – какие-то рамы без картин, разломанные тумбочки без ящиков, торшеры без лампочек – напоминало свалку. Хозяин Иван Иванович сравнительно недавно был известным ученым, преподавал в институте, что-то открывал, изобретал и испытывал. Но с тех пор как лабораторию закрыли, кафедру ликвидировали, он безнадежно запил. Скандалил, дурил, возвращался в полуобморочном состоянии, засыпал перед дверью на лестничной площадке. Вынес из дома все ценные вещи, антиквариат, фамильную посуду, портрет покойной жены. То и дело занимал на выпивку, рылся на помойках, стоял в переходах метро. Кончилось тем, что ему нечем стало платить за квартиру. К нему зачастили азербайджанцы из жилищной конторы, предлагая либо немедленно заплатить за квартиру, либо продать им ее за умеренную, но приличную цену. Уведомление, которое принесла ему Аня, было повесткой в суд, где разбирался его жилищный вопрос.
– Не я пропил, девочка моя дорогая, а меня пропили! – говорил Ане Иван Иванович, стуча себя в костистую грудь. – Всю нашу Родину, девочка моя дорогая, пропили!.. Был я членкор и лауреат, а стал побирушка и бомж. Из грязей мы, русские самородки, вышли, в грязи и уйдем. И грязи те, девочка моя дорогая, не целебные! – грустно засмеялся, закашлялся. Из-за плеч его сильнее потянуло холодным дымом. Это был запах сгоревшей страны, в которой когда-то жила и Аня.
Печальная, поклонившись несчастному, она ушла из подъезда, где прежде в нарядном лифте поднимался известный ученый, обнимая среди тесных зеркал очаровательную молодую жену. Теперь же было сорно, промозгло, на стене синим спреем было начертано ругательство.
За дверью, куда она позвонила, раздался шелест. Зазвякали цепочки, запоры, ключи. В щель выглянуло напудренное старушечье лицо, на котором, среди морщин и выбеленных складок, ярко краснели наведенные помадой губы. Костлявые птичьи пальцы были усыпаны кольцами. Пергаментная, черепашья шея погружалась в пожелтелые от времени кружева. Здесь жила актриса Зеленовская, которую Аня помнила по ранним советским фильмам, восхищаясь ее красотой, умением танцевать с офицерами, петь очаровательные песни, похожие на арии из оперетт. Теперь она старилась совершенно одна. Ее внучка, тоже актриса, год как уехала на гастроли во Францию, и с тех пор от нее не было весточек. Старая примадонна болела, к ней приезжала «скорая помощь». Она попросила Аню отнести на почту заказное письмо к какому-то французскому кинокритику. Теперь же заказное послание, обклеенное русскими и французскими марками, к ней возвращалось, не найдя во Франции адресата. Аня видела, как больно старухе принимать конверт, как дрожат ее скрюченные подагрические, усыпанные золотом пальцы.
– Ничего, в другой раз получит, – бормотала она. – Актрисы – создания ветреные… Какое-нибудь увлечение… Какой-нибудь театральный роман… Быть может, махнула через океан в Голливуд… Теперь их время… – Желая казаться бодрой, она морщила в улыбке неправдоподобно красные губы. В ее полуслепых глазах дрожали светлые слезы. Из коридора пахло лекарствами, и что-то неразличимо сияло, как может сиять удаленное в спальню трюмо.
В перенаселенной квартире этого старого доходного дома, где вдоль просторной, очень запущенной лестницы возносились вверх узорные перила с остатками чугунных лилий, орхидей и кувшинок, а в одном из окон сохранился осколок многоцветного витража, с Аней произошел конфуз. Ей открыла огромная толстобедрая женщина с седыми волосами, в порванной кофте, с распухшими от слоновьей болезни ногами. Аня приветливо протянула ей нарядный глянцевый журнал, и та, грозно осмотрев ее с порога, открыла лакированные страницы. На них было много дорогих реклам, розовых обнаженных красавиц и смуглых, с волосатой грудью мужчин… Получательница тупо разглядывала их совершенные, сверкающие тела, а потом швырнула в Аню журналом:
– Ты что, проститутка, мне принесла?… Издеваешься, сучка такая!..
– Должно быть, это ошибка… Не на тот адрес послали, – ошеломленно отпрянула Аня.
– Ты сама – каракатица, ошибка природы! И адрес твой – бардак!..
Эта хриплая, клокочущая ругань гналась за Аней. С потемнелыми глазами она сбегала по щербатым ступеням, слыша над собой каркающее гулкое эхо.
Так ходила она по людям в Обыденских переулках, сострадая, пугаясь, натыкаясь на горе, на ласку, на тупое сонное равнодушие. И ей казалось, что в этих домах, этих переулках завершается длинное время, дотлевает долгая жизнь, и она со своими конвертами и телеграммами торопит эту жизнь поскорее завершиться.
Она внезапно заспешила домой, туда, где в ее кровати спал незнакомый человек. Случайный встречный, раненый и больной оборванец, на которого она набрела… Вдруг подумала, что он без нее проснется и уйдет, такой же немой, со слепыми зрачками, бредущий на ощупь по осенней Москве. Это испугало ее. Она испугалась за него, не умеющего слова сказать. Испугалась за себя, что больше его не увидит. Тихо ахнула, заторопилась что есть мочи домой.
