Александр Проханов
Крейсерова соната
– Вы чувствуете мир как я. – Проходя мимо бронзового партизана, Мэр потрепал его по щеке. – Мы оба – эллины, оба причастны элевсинских таинств и дионисийских игрищ. Я веду вас туда, где вы узнаете, как будет истреблен Модельер.
Они преодолели несколько переходов и очутились среди светлого лучистого пространства, в котором нежно играли бирюзовые воды, ярко светили высокие лампы, змеи отражений бежали по кафельному дну. Перед ними был великолепный, чистый бассейн с плавательными дорожками и вышками для ныряний. Седобородый служитель, все в том же долгополом облачении, в галстуке-бабочке, с золотыми крендельками эполет, расхаживал по краю бассейна и капроновым сачком вылавливал в чистейшей воде невидимый и, должно быть, несуществующий сор.
– Откуда это чудо? На такой глубине, под землей? – восхитился Плинтус, в котором ожила его пеликанья, водоплавающая природа. – Мы станем плавать, резвиться?
– Вам открылась одна из тайн нашего города. – Мэру доставляло удовольствие неподдельное изумление Плинтуса. – Когда был заложен наш великолепный собор, я отдал распоряжение, чтобы бассейн «Москва» был сохранен в основании возводимого храма. Это памятник коммунистической эры. Здесь, если угодно, скопились воды времени. Мало кто об этом знает. И уж почти никто не окунается в эти таинственные воды. Иногда Патриарх вместе с епископатом нисходят сюда по мраморной лестнице. Плавают всем клиром, наслаждаясь отсутствием паствы.
Бородатый служитель, напоминавший рыбаря, молча им поклонился. Унес мокрый сак, в котором блестела слипшаяся ячея.
– Прежде чем мы окунемся в бассейн, я проведу вас вокруг и покажу реликты минувшей эпохи, многие из которых вызовут у вас умиление. Если угодно, это пантеон наших с вами святынь. – Мэр повел Плинтуса по краю бассейна, указывая в прозрачную глубину, где на кафельных плитках, чуть размытые водой, покоились сувениры и фетиши минувших времен.
Здесь были награды Брежнева – двенадцать орденов Ленина, десять «Звезд» Героя Советского Союза, восемь орденов «Знак Почета», шестнадцать орденов Боевого Красного Знамени и один орден «Мать-героиня», которым наградил его узбек Рашидов. Все награды лежали на кафельных плитках, как на погребальных подушечках. Золото и цветная эмаль переливались сквозь толщу воды. Здесь можно было увидеть плюшевого медведя – эмблему московских Олимпийских игр и трехтомник писателя Иванова «Вечный зов». Парик Кобзона из куньего меха и кандалы Солженицына, которые тот потерял в Нерчинских рудниках. Черную эсэсовскую фуражку Штирлица и дырявый камушек «куриный бог» с поверхности Луны. Среди экспонатов подводного музея хранился катетер Андропова, вставная челюсть Черненко с остатками шашлыка, соска-пустышка Горбачева, которую ему в день свадьбы подарила Раиса Максимовна. Здесь было много разного рода пуговиц, пряжек, винтов и гаек, а также канцелярских скрепок, ластиков, подшивок газет, папок с надписью «Личное дело». Тут же лежал батон колбасы, из-за отсутствия которой началась «перестройка», и бутылка водки с пляшущими литерами, под названием «коленвал», которая послужила введению антиалкогольного указа.
Мэр и Плинтус шли по кромке бассейна, взирая на окаменелости минувшей эпохи глазами, увлажненными от сентиментальных воспоминаний.
– Теперь о главном, – Мэр овладел собой и снова стал неумолимым и хищным, как боец подпольного сопротивления, – сейчас мы встретимся с человеком по имени Буранчик и услышим план истребления Модельера.
Они вошли в душевую, где под шумным снопом воды стоял голый толстяк с младенчески розовым телом. Большие женские груди колыхались при каждом движении. Жирные ноги и руки были в перевязях, как у грудного ребенка. Сияющие голубые глаза с розовыми веками радостно мигали сквозь водяные струи. Он сочно шлепал стопами, скреб бока, оставляя белые полосы, которые быстро заливал нежный румянец.
Это был руководитель российского космического ведомства. Прозвище Буранчик он приобрел после того, как по заданию американских коллег из Хьюстона прекратил программу «Буран». В результате эскадрилья советских космических челноков была распродана богатым фантазерам и использовалась под казино, стриптиз-бары и удобные туалеты. Сейчас он руководил программой уничтожения космической станции «Мир», за что надеялся получить звание Героя России.
– Увидел награды покойного Леонида Ильича и вспомнил анекдот. – Буранчик приветствовал из-под душа Мэра и Плинтуса и, пока те раздевались, громко, перекрикивая плеск и шорох воды, рассказывал: – Вот отправился Леонид Ильич в поездку по Кавказу. Прилетает в Баку к Алиеву, а там дождь, сырость. Говорит: «Гейдар, полетели в Сочи, там хоть позагораем». Прилетели, лежат на пляже, дремлют под солнцем. А у Брежнева из-под трусов выпало одно яйцо. Мимо пробегала собачонка и ну лизни яйцо Леонида Ильича. А тот, не открывая глаз, говорит: «Гейдар, это лишнее. Не надо так…»
Все трое, голые, подставляя плечи парной воде, гоготали, чмокали босыми стопами по теплому кафелю.
Вышли в прохладное пространство бассейна и один за другим шумно плюхнулись в воду, погнав во все концы золотые и синие волны.
– Немножко порезвимся, поотдыхаем, – предложил Мэр, не торопясь начать разговор.
Они забыли о невзгодах и тяготах жизни и развлекались как дети. Плавали наперегонки по дорожкам – кролем, брассом и баттерфляем, причем всех опережал Плинтус, который пользовался зобом как гребным винтом. Опускались под воду, состязаясь, кто сколько продержится без воздуха. Выиграл Буранчик, оставаясь под водой двенадцать минут, ибо умел дышать кожей: когда он погружался на дно, все его тело окутывалось мельчайшими, вылетавшими из пор пузырьками, и казалось, что он кипит. Ныряли на дальность, и тут уж выиграл Мэр – умудрился пронырнуть весь бассейн и выскочить на другой половине, держа в зубах подхваченный со дна парик Кобзона.
Сошлись вместе и шалили. Взявшись за руки, водили хоровод. Визжали, утягивали один другого под воду. Выполняя пируэты водяного балета, опустились вниз головой, выставили наружу ноги и так, головой вниз, танцевали танец маленьких лебедей. Наконец, угомонившись, подплыли к кафельной стенке в том месте, где из невидимой трубы бил упругий прохладный ключ и в стену бассейна была врезана узорная медная решетка с изображением дельфина.
– Ну, – строго сказал Мэр, сбрасывая со своего плеча пухлую руку Буранчика. – Время выслушать ваш план операции.
Космист вмиг стал серьезным. Его голубые, детски наивные глаза, окруженные белесыми ресничками, обнаружили ум, цепкость мысли, сосредоточенность на предмете.
– Прежде всего, – обратился он к Мэру, – выражаю удовлетворение за пунктуальное соблюдение уговора. Первая партия денег получена и распределена между теми, без кого исполнение плана невозможно. Надеюсь, что вторая половина последует сразу же после реализации. Вы уже получили наши счета в офшоре, расположенном на Каймановых островах.
– Благодарите московских торговцев мебелью, – отозвался Мэр. – Они поделились с нами доходами, когда я стал намекать им, что Земля покоится вовсе не на трех китах.
– Затем, как я понимаю, вами почти подготовлена церемония уничтожения космической станции «Мир». Выбрана смотровая площадка на Воробьевых горах. Установлена трибуна для почетных гостей с удобными креслами. Припасены телескопы, бинокли, подзорные трубы. Выпущен буклет, посвященный истории станции. Я уверен, что все приглашенные, включая дипломатов, банкиров и членов правительства, не пропустят возможность увидеть, как в ночном московском небе сгорает гордость советского космоса.
– Можете быть уверены, – самодовольно заметил Мэр. – Мы извлечем из этого зрелища максимум коммерческого эффекта. Только такой бездарный правитель, как Счастливчик, мог допустить, чтобы потопление крейсера «Москва» не превратилось в увлекательное, нарядное шоу. Будь я на его месте, это вылилось бы в международный праздник на воде, в парусные гонки, аттракционы с Нептуном, парад военных кораблей. Стоимость билета колебалась бы от трех тысяч долларов и выше. Это был бы праздник города, праздник Москвы, перенесенный к Северному полюсу.
– Суть операции в том, что на борту космической станции установлен боевой лазер, совмещенный с компьютером и системой наведения. Этот секретный лазер – единственный из советской программы «Звездных войн», которую мы остановили и демонтировали по просьбе американских друзей. Пролетая над Москвой, за несколько секунд до сгорания станции лазер будет наведен на кресло, где разместится мишень. Цель будет поражена лучом в лоб. На небе будет сверкать звездный дождь от сгорающей станции, и, когда заметят убитого в кресле, его смерть можно объяснить несчастным случаем – попаданием в него микроскопического осколка станции.
– Модельера убьет метеорит!.. Неподражаемо!.. – От возбуждения Мэр бурлил вокруг себя воду.
Плинтус был также взволнован услышанным. Его зоб раздулся и стал нежно-голубым, как пузырь у весенней лягушки, находящейся в состоянии полового перевозбуждения.
– Но как, скажите, будет обеспечено прицельное попадание?
– Номер кресла будет введен в компьютер, а тот в состоянии направить луч хоть в дырочку от пуговицы на вашей ширинке, – снисходительно, как наивному гуманитарию, пояснял Буранчик.
– А нельзя ли воспользоваться вашим лазером для охоты на бабочек? – не унимался Плинтус.
– Увы! – печально улыбнулся Буранчик. – Лазер погибнет со станцией «Мир». Это будет реквием по русскому космосу. Программой предусмотрено, что в этот момент все русские космонавты встанут и снимут фуражки. Вам же, как это ни печально, и впредь придется пользоваться марлевым сачком.
– Но есть ли гарантия того, что Модельер придет на праздник сожжения «Мира»? – все еще тревожился Плинтус.
– Он будет считать, что это его затея. Он – великий драматург, и в числе устроителей праздника его имя набрано самыми крупными буквами. Главной тайной является номер кресла, в котором разместится мишень. Этот номер введен в бортовой компьютер, управляющий наведением лазера. В это кресло на смотровой трибуне служитель отведет и посадит того, кто является мишенью.
– Браво!.. – ликовал Мэр, окунаясь с головой в воду, выныривая обратно, голый, лысый, блестящий, с дышащей грудью, на которой слипшиеся волосы образовали свастику, словно Мэр был скинхедом. – Эй, кто там есть!.. – громко позвал он. На его крик появился бородатый служитель с сачком, склонился в молчаливом поклоне. – Теперь, любезный, мы созрели. Можешь пустить к нам «мамочек».
Служитель удалился. Медная решетка в кафельной стене бассейна отворилась, и в воду, как темные глянцевитые торпеды, метнулись дельфины. Молодые резвые самки стали носиться из края в край, пеня воду, разрезая ее стеклянными плавниками, взлетая в бурных фонтанах, оглядывая людей счастливыми выпуклыми глазами. Утолив первую радость свободы, они стали приближаться к купальщикам, ластились к ним, касались нежными телами, прижимались белыми шелковистыми животами. Мэр изловчился, вскочил на дельфиниху, и та со смеющимися глазами, похожая на актрису Миннелли, ринулась по воде, играя серповидным хвостом. Мэр вцепился в ее стеклянный плавник, обвил упругое туловище скрещенными ногами. Покрикивал, повизгивал. Мчался на ней в бурунах и брызгах, как фантастический наездник.
Плинтус изнывал под ласками водяного страстного зверя. Самка, по пояс в воде, обнимала его, наваливалась млечной теплой грудью, целовала тонким изящным ртом. Соскальзывала вниз, обвивала торс, нежно целуя в пах. Плинтус, закрыв глаза, издавал сладостные курлыканья. Его зоб трепетал, приобретя раскаленно-алый прозрачный цвет. Сквозь стенки просвечивали кумранские свитки, рукопись Шнеерсона и щипчики для снятия нагара, которые он проглотил в раннем детстве.
Буранчик, розовый, синеглазый, обнял самку дельфина. Поил ее шампанским. Они танцевали вальс. Все больше возбуждаясь, в истоме погрузились на дно. Буранчик сделал ей предложение. Его совокупление с дельфинихой не прошло даром. У них родилась дочь-русалка, пышногрудая синеглазая дева – она устроилась стриптизершей в ночной клуб «Ихтиандр»…
Игрища в бассейне продолжались долго, в то время как наверху, в торжественном гулком соборе, шла панихида, пылали свечи, диакон разрывал истомившиеся сердца громоподобным рыдающим рыком.
Утомленные дельфинихи вяло уплыли в аквариум. А вкусившие услад купальщики, в засосах, оставленных страстными, неосторожными подругами, отправились в душевую, где выяснилось, что Мэр и Плинтус, в отличие от легкомысленного Буранчика, предпочли безопасный секс.
Расходились, дружески пожимая руки. «Мерседесы» выносили их из подземных стоянок, из-под пластмассово-белых стен собора. Мчали в разные края Москвы, окутанной осенним сиянием.
Через час в рабочий кабинет Модельера вошли разведчики из спецслужбы «Блюдущие вместе». Служитель, похожий на голубоглазого инока, подававший Мэру и Плинтусу морковный сок. Горбоносый, испанского вида скотник, присматривавший за андалузскими быками. Бородач из бассейна, все еще чуть влажный и пахнущий хлоркой. Все трое выложили перед Модельером аудиокассеты с записями разговоров. Потирая ладони, не торопясь ставить их в портативный проигрыватель, Модельер поглядывал на кассеты, приговаривая: «Нуте-с, нуте-с…»
Аня сидела в сумерках занавешенной комнаты у изголовья своей кровати, в которой спал неведомый пришелец. Плед на его груди тихо вздымался и опускался. Слабо золотилась приподнятая бровь. На лбу, словно звезда, багровел незаживший ожог. Лежавший перед ней человек хлебнул горя, которое запечатало ему уста, залепило глаза и уши, пометило множеством ожогов и ссадин. Горе гуляло по родной земле, заглядывало в каждый дом, в каждую душу, и люди повсюду горевали, кто тихо, обливаясь беззвучными слезами, кто криком крича, колотясь головой о стену. Но мало кто слышал друг друга. Аня, разнося по домам конвертики писем, соединяла это разрозненное горе в клетчатое покрывало.
Она и сама горевала, сама нуждалась в сочувствии. Ей хотелось сесть под горящую вечернюю лампу, положить перед собой стопку чистых листов и писать одно бесконечное, печальное и сладостное письмо о своем одиночестве, о своей несостоявшейся жизни, о неслучившемся счастье. Отправить письмо в окружавшую ее пустоту, откуда никогда и никто не пришлет ей ответ.
В этом письме она рассказала бы неведомому адресату о своем чудесном детстве. О даче с сухой деревянной верандой, где пахло смолой и самоварным дымом…
В своем бесконечном послании кому-то, кто никогда не ответит, она поведала бы о своей восхитительной юности. О влюбленности. О звучащем рояле, на котором в граненом стакане стояла алая роза… В университете, розовом словно утренняя гора, островерхом, прекрасном, вокруг которого весной расцветали яблони, она изучала русский Серебряный век… В ее жизни из предчувствий, мечтаний, из девичьих снов возник человек. Во плоти, молодой остроумный красавец… их руки случайно столкнулись. Позже, обнимая ее, он тихо смеялся, вспоминая это первое прикосновение, – целовал ее, посадив на плед перед зеркалом, снимая с нее легкие туфельки. Это был чудесный год – их встреч, неразлучных дней и ночей… Как весенние тучи с прогалами молниеносного солнца летели перемены. Ее любимый был в центре перемен. Его блистательные статьи и речи передавались из уст в уста. Она ему поклонялась. На несколько недель он уехал в Америку прочитать в Калифорнии лекции по русскому Серебряному веку… Она провожала его в аэропорт… Через неделю пришло сообщение, что он разбился в автомобильной катастрофе около крохотного калифорнийского городка Ватсонвилл… Жизнь стала рушиться в ней и вокруг. Все стонало, голосило, угрожало, окутывалось дымом и смутой… Она ушла из аспирантуры и поступила в библиотеку. Библиотека закрылась. И она осталась без работы. Перебивалась уроками, репетиторством, случайными переводами. В страшные дни октября, когда над мятежной Москвой пролетели журавли, и танки били с моста по горящему дворцу, и по улицам сновали броневики, и на них сидели черные, словно бесы, в глазастых масках, военные, пришло еще одно горе. Мать и отец, наивно оставшиеся в белом холодном дворце, защищая, как они говорили, «совесть и честь страны», были убиты. Их погребение состоялось под надзором военных, в оцеплении, без поминальных речей, без музыки, под стылым дождем. С тех пор она разом потухла, постарела, подурнела. Замотала себя в блеклые поношенные одежды. Устроилась письмоношей и, похожая на хрупкую побитую птицу, которой уже никогда не летать, пугливо скакала по Зачатьевским и Обыденским переулкам в своих истоптанных туфлях, стучась в двери, похожая на нищенку, протягивая в приоткрытую щель худую руку с заказным письмецом.
Теперь она сидела в своей занавешенной спальне над спящим человеком, что упал в ее постель, как летчик из разбитого самолета, у которого сгорел парашют…
И вдруг такая горячая, нежданная, живая волна жалости и печали плеснула в нее, похожая на обморок бабья нежность и горючая любовь накатилась, что все ее окаменелое нутро вдруг растопилось, растаяло, стало вытекать из глаз быстрыми горячими слезами. Одна из слезинок упала на лицо человека, и он, не просыпаясь, вздохнул так, как если бы вздохнул опрокинутый навзничь, укутанный пеленами памятник.
Глава 7
Из храма трое заговорщиков, утонув в благоухающей замшевой глубине машин, направились каждый к своей заветной цели. Буранчик помчался в Звездный городок на встречу с космистами, которые готовились спалить над Москвой орбитальную станцию «Мир»… Плинтус торопился домой, в тишину кабинета, где ждала его почти завершенная книга «Мед и пепел» – о сладостных демократических иллюзиях, которыми, как акридами, питались отважные и честные либералы, и о горьких угольках, в которые превратил эти мечтания жестокий и коварный Счастливчик… Мэр поехал в Думу, где разгоралась жаркая политическая схватка между его сторонниками и депутатами пропрезидентских фракций.
Обе стороны, обладая почти равными возможностями в Думе, мерились силами, стараясь провести каждый свою версию важнейшего для России закона.
Президентская версия звучала так: «Сокращение народонаселения России до пятидесяти миллионов человек». Версия либеральных сторонников Мэра звучала иначе: «Сокращение народонаселения России до шестидесяти миллионов человек, с последующим замедлением темпов падения». Исход голосования определял расстановку политических сил в стране и мог, в случае успеха либерально настроенных фракций, серьезно повлиять на рейтинг Президента.
Здание Думы на Охотном Ряду было построено в стиле тяжеловесной сталинской мебели. Напоминало огромный каменный диван или дубовый комод, в котором твердый и властный резец выточил герб СССР. Когда-то здесь размещался супермозг большевистской экономики. Многоумные государственники запускали заводы, города, электростанции. Планировали расходы на мировую революцию, освоение планет, достижение человеком бессмертия. Теперь этих утопистов и тоталитарных мыслителей сменил депутатский корпус новой, свободной России. Политические споры, блеск идей и воззрений, цветущее разнообразие партий и лидеров составляло гордость молодого российского парламентаризма. Однако и он себя исчерпал. Был готов уступить место просвещенной монархии. Счастливчик, замышлявший восхождение на престол, больше не нуждался в парламенте, как не нуждается в вялых желтых лепестках созревший огурец. По замыслу Модельера, большого знатока музеев и ревнителя театральных действ, здание Думы должно было превратиться в Музей российского парламентаризма. Для этого сохранялась вся атрибутика Думы, кабинеты и залы, буфеты и туалеты. Но места в овальных рядах зала заседаний должны были украсить восковые фигуры депутатов последнего созыва. Они же, восковые копии депутатов, размещались в кабинетах у телефонов и компьютеров. Они же стояли в очереди перед буфетными стойками. Некоторые же, из мягкого воска, располагались в туалетах и в комнатах для интимных свиданий.
В гаданиях об исходе предстоящей борьбы Мэр сквозь служебный вход проник в Думу. Обосновался в секретной комнатке, где с помощью монитора предполагал следить за думской дискуссией, а по специальному видеоканалу мог посылать сигналы и знаки своему тайному стороннику спикеру. Согласно странной депутатской манере давать спикерам клички животных, нынешний спикер носил необидное прозвище Утка, тогда как его предшественник именовался Рыбкой. Мэр включил монитор и сигнальный видеоканал, не ведая, что недалеко от него, в подобной же комнатке, разместился Модельер, – зажег экран монитора, послал по видеоканалу приветствие спикеру Утке.
Зал для голосования был полон. Слишком важен для судеб страны был поставленный на обсуждение закон. Всплески страстей, самые первые, как брызги шампанского, перелетали над рядами, где некоторые депутаты уже показывали друг другу кулаки. Как всегда, златоглав и златопер был горделивый орел, разрываемый надвое вечным имперским сомнением «или-или». Спикер, хотя и с одной головой, мотал глазами между двух портативных экранов, где Мэр и Модельер показывали ему – один «утку на вертеле», другой «утку по-пекински». Над орлом, между двух корон, не выпадая из общей имперской стилистики, красовался рейтингомер в виде перста небесного, указывающего на танцующие цифры «8» и «1». С этим символом власти через электронную систему соединялись кнопки для голосования, дабы каждый депутат мог видеть, как Дума влияет на популярность первого лица государства. Кнопки находились вблизи от пола, чтобы депутаты могли голосовать большим пальцем левой ноги, для чего им выдавалась специальная обувь, из которой выглядывали разнообразные большие пальцы: изысканно-хрупкие, аристократические, с аккуратно подрезанными ногтями, характерные для фракции «Яблоко»; или грубые, рабоче-крестьянские, в волосах, мозолях, с могучими ногтями, выдававшие в их владельцах коммунистов или аграриев; или же дамские, с нежным педикюром разных расцветок, от перламутрово-голубого, у дам-либералок, до огненно-красного, у феминисток. У некоторых депутатов пальцы вовсе отсутствовали, и наружу выступал краешек копытца, или птичий коготь, или лягушачья перепонка, чем особенно отличались члены ЛДПР. В остальном же на кнопках были пальцы чуткие, нервные, иные в обручальных колечках.
Над головой спикера висело огромное электронное табло, на котором, в перерывах между голосованием, показывали полезную для депутатов рекламу – презервативов, гигиенических прокладок, средств от импотенции, таблеток от грибковых заболеваний, порошка от пота, шампуня от перхоти, мази от облысения, пудры от блох, ампул от шизофрении, слуховых аппаратов, стимуляторов мозга, эротических вибраторов, жестяных рупоров, детекторов лжи, кастетов с шипами, волчьих капканов, корма для собак, корма для рыб, корма для верблюдов, корма для проправительственных фракций, терок и соковыжималок для «Яблока», теплых рейтуз для фракции «Народный депутат», капель от загноения глаз для фракции «Российские регионы», печек-буржуек для «независимых депутатов», а также недорогих и нетяжелых цепей для фракции коммунистов, которые голосовали солидарно, скованные партийной дисциплиной.
На трибуне находился лидер пропрезидентской фракции. Его скифское плоское лицо желтовато блестело, натертое барсучьим салом. Маленькие усики топорщились, приподнимаемые шевелящейся верхней губой. Глаза под выщипанными бровями победно блестели. Он был исполнен сознания, что в поддержку его аргументов выступает мощь остатков Российской армии, Экспедиционный корпус американской морской пехоты с ударным авианосцем «Энтерпрайс», а также Провидение, хранившее его в период тоталитарного коммунизма на хозяйственной и партийной работе. Он был одет в серый добротный пиджак, застегнутый на все пуговицы. Точно так же были одеты его соратники, составлявшие думское большинство. Одинаковые пиджаки, из той же ткани, что и обивка кресел, делали их почти невидимыми, и казалось, что в зале множество пустот. Однако некоторые начинали зевать, и тогда в рядах, где не было видно лиц и голов, в воздухе повисали открытые челюсти, золотые коронки, фарфоровые мощные зубы, и все убеждались, за кем большинство.
– Уважаемые коллеги, согласованная с Президентом цифра в пятьдесят миллионов является результатом глубокой проработки. Социальные психологи, антропологи, работники коммунальных служб, криминалисты, специалисты по фольклору и инопланетным цивилизациям, духовенство, купечество, дворянство, земские деятели, представители «Серафимовского клуба» убеждают нас, что оптимальное население для России – это пятьдесят миллионов хорошо организованных, физически и нравственно здоровых граждан. Именно такое количество способно понимать политику правительства и любить своего Президента. Именно для такого количества граждан мы сможем реализовать программы «Каждой семье – отдельный дом», «Каждому мужчине – подержанную иномарку», «Каждой женщине – полноценный мужчина», «Каждому ребенку – английский язык». Немедленное, за пять лет, снижение населения втрое даст мощный толчок деревообрабатывающей индустрии, снизит размер индивидуальных земельных участков до четырех квадратных метров, а также стимулирует развитие текстильной и целлюлозной промышленностей, которые разместят у себя заказы на погребальные ленты и бумажные венки. Что и будет долгожданным локомотивом нашей развивающейся русской цивилизации…
Он сошел с трибуны под рукоплескание пустых серых кресел, в которых то возникали, то исчезали ладони, хлопающие, словно жирные крылышки.
Пылко и нетерпеливо взбежал на трибуну представитель фракции «Яблоко». Его лицо было бледным от священного негодования. Широкий лоб мыслителя оросил голубоватый пот, какой выступает под луной у неостывших мертвецов. Одна половина лица еще дергалась, другая навеки омертвела, и по ней, от переносицы к уху, ползла небольшая улитка. Темные, чуть вьющиеся волосы украшал лавровый венец неудачника и идеалиста, каковым его привыкла видеть страна последние десять лет.
Каждый год на несколько месяцев он выпадал из публичной политики. Говорили, что это время он проводит в психушке, где, босой, в тунике, сидит на койке, повторяя: «Я – Президент!» Теперь же он пребывал в зените своей активности, и дамы-депутатки всех фракций от симпатий к нему скрючили пальцы ног.
– А где, спрашиваю я вас, недостающие десять миллионов? Именно среди этих, списанных вами граждан находятся те, кто исповедует либеральные ценности, привержен сексуальным свободам, выступает за мирные переговоры в Чечне, верит в Шамбалу, пострадал от дефолта, является результатом блестящих, хотя и неудачных опытов по клонированию, помнит группу «Машина времени», хотя бы раз в жизни ел гамбургер, а во время интерактивных голосований отдает предпочтение мне, а не этому жалкому самозванцу из СПС, который только и знает, что торчит перед телекамерами в ледяной проруби, напустив в нее предварительно теплую воду…
Он сбежал с трибуны, легкий как юноша. Душистый западный ветер поднимал фалды его темного фрака. На бегу осушил бокал шампанского. С криком «Виват!» прыгнул в глубину кареты. И его отвезли в бедлам, где он сам облачился в белую, с длинными рукавами, хламиду. Ловко прикрутил себя к кровати, на спинке которой золотыми латинскими буквами было написано: «Диагноз: Юлий Цезарь».
Его место на трибуне заняла женщина из фракции СПС. Она была очень худа, в непросохших следах от неудачных слияний с фракцией «Яблоко». У нее была осиная талия и тонкое язвительное жальце, которым она, агрессивно поднимая полосатое тельце, искусала половину Думы, отчего у многих депутатов образовался флюс. Было видно, как вращаются на трибуне ее прозрачные слюдяные крылышки, сучат цепкие лапки, в которых она держала ветку сакуры. Глаза в стеклянных линзах искали в зале тех, кто пока еще избежал ее укусов.
– Я, известная противница Президента, выступаю на этот раз с решительной поддержкой его законопроекта. Зачем, спрашиваю я, нам эти лишние, обременительные десять миллионов русских? Чтобы тешить болезненное самолюбие гордецов из фракции «Яблоко»? Чтобы увеличивать риск социальных волнений и угрозу русского фашизма? Чтобы плодить голодных сторонников коммунистов, которым нечего терять, кроме своих цепей? Даже с нынешним населением нам не удержать Курил и Приморья. Если угодно, нам не удержать и Сибирь. Компактно проживающие в европейской части России пятьдесят миллионов русских гармонично войдут в цивилизованную Европу, став добрыми соседями японцам, которые воспроизведут на Урале «японское чудо». Хочу сообщить многоуважаемым депутатам, что я провела неофициальные переговоры с императором Японии, и мы, фракция СПС, при поддержке алюминиевых, нефтяных и энергетических олигархов, уже теперь готовы открыть в регионах Сибири и Дальнего Востока курсы по проведению харакири…
Надменно улыбаясь, вращая прозрачными крылышками, она слетела с трибуны, легкая, грациозная, не касаясь земли, ужалив на лету тяжеловесную заместительницу спикера, похожую на джип. Но та не заметила укуса. Выставила огромный задний багажник с компроматом на враждебные фракции. Сдвигала бампером противников правительственного законопроекта.
Следом выступал лидер коммунистической фракции. Для этого ему пришлось долго возиться с амбарным замком, размыкая цепь и возвращая ключ блюстителю партийной дисциплины. Его лицо было открытым и ясным, как детский букварь, где можно было прочитать сделанную крупными буквами надпись: «Мы – не рабы. Рабы – не мы». Именно к этому утверждению и сводилось его выступление. А также к угрозе поднять на борьбу с антинародным режимом широкие народные массы, которые все больше и больше поддерживают коммунистов. Особенно после минувшей зимы, когда в половине домов разорвались отопительные системы и народ выходил на демонстрации с протестной песней: «И сотни тысяч батарей льют слезы наших матерей…»
– Нет продаже земли!.. Нет коммунальной реформе!.. Чубайс – это наше ничто!.. Куда спрятали Первого Президента России?… А Ленин такой молодой, и новый Октябрь впереди!..
Он закончил призывом к вотуму недоверия и импичменту. Его речь сопровождалась овациями и звоном кандалов, напоминая сцену в «Сибирском цирюльнике», когда персонажа Олега Меньшикова, закованного, с бритой башкой, ведут в острог.
Завершал дискуссию лидер ЛДПР. У его было два рта, разделенные перемычкой. Он говорил одновременно двумя ртами, и некоторым это мешало его понимать.
– Каждой жене – два мужа!.. Каждому мужу – четыре жены!.. Смерть жидам!.. Евреи – лучший в мире народ!.. Руки прочь от Ирака!.. Русские батальоны – на свержение Саддама Хусейна!.. Отбросим НАТО от границ России!.. Отдадим Среднюю Азию под американские базы!.. Слава ГКЧП!.. Всех коммунистов – под суд!.. Вернем на Лубянку Дзержинского!.. Выкинем из Мавзолея Ульянова!.. Первого Президента убили!.. Я встретил его вчера в казино!.. – Он говорил быстро, много. Было видно, что у него столько мыслей, что не хватает двух ртов. На щеке его пульсировала и бугрилась кожа, как если бы там хотел образоваться третий рот.
