Полина Михайловна Разницина
Полет в Эгвекинот
Глава 30. День Лицеиста
«Счастье – это когда тебя понимают»
Доживем до понедельника
Оказавшись дома, я аккуратно сняла все ниточки и перевязала их на одну. Я точно знала расположение болотно-зеленой – Ирины Васильевны (больше ни у кого такого цвета не было), оранжевой – моего Привидения, желтой – Алисы, голубой ниточки – Николая Васильевича и салатовой – Яны. Свою красную веревочку я не снимала до того дня, пока она не порвалась и не потерялась, бесследно исчезнув из кармана портфеля.Настал день Лицеиста. Я собралась с духом, хорошенько продумала, что и кому буду говорить, завязывая веревочки, и, полная решимости, уверенно не сказала ничего. Даже когда все сотню раз выверено, передумано, даже когда написано, меня злит ощущение недосказанности. Избавиться от него не выходит – я чувствую: остается что-то еще и никогда не могу это «что-то» нащупать. Мы расположились в актовом зале. Следующий по очереди выступал класс «А». Я свои три минуты позора уже пережила и теперь сидела, расслабленно откинувшись в кресле, слушая трескотню над левым ухом:
– Ой, Варя.., – громко, – а потом Алеша шел со мной до дома! И они с Тимофеем чуть не подрались! – перешла на шепот, – кстати! Я тебе не говорила? Я на Турслете дрова рубила! – и опять во весь голос.
– Ииии, – я чуть приоткрыла один глаз, стараясь не выдавать заинтересованность. Яна с топором – занимательное зрелище, хотя хороших гостей на такое не приглашают.
– Понимаешь: Впервые! САМА рубила дрова!
– А что Николай Васильевич?
– Сказал, что я молодец..! – расплылась в улыбке Яна, но ее перебил Алеша:
– И ровно после этого она в порыве чувств решила оттяпать мне ногу!
– Но не оттяпала же…
– Еще б ты ее оттяпала! Карманный маньяк-убийца! Коммунист до сих пор от тебя с ЛЮБЫМИ колющими-режущими шарахается, после тех дротиков. Тебе…
– Алеша, чего ты разорался? Ты отрастил две здоровенных ноги, а передвигаешься и вовсе километровыми прыжками – так какая разница – на одной или на двух скакать? А что за дротики? – оживилась я, в глубине души надеясь, что моя Яна наконец научилась давать отпор навязчивым «ухаживаниям» с издевательским привкусом.
– Она мне ногу проколола..,– донеслось сзади.
Я окинула подругу оценивающим взглядом и пришла к выводу, что, если в этом и был хитрый план, мы ее недооцениваем – та сидела пунцовая от пяток до ушей и неловко посмеивалась.
– Ага. Мы с Тимофеем дротики притащили, Яна попросила метнуть…В ДЕРЕВО – я дал. Дерево стояло перед ней, Коммунист за спиной, но она все равно попала…с первого раза…
– Мдаа. Не порно, но задорно…Надо будет тебя, дорогая моя, научить стрелять из ружья – для начала солью, а там – как пойдет, предлагаю предоставить это мальчикам.
Яну от кремации в результате самовозгорания спас женский голос, объявивший: «На сцену выходит «А» класс с песней…»
Пела Яна как настоящий пионер, вытянув руки по швам, высоко задрав голову, выпрямив спину и широко открывая рот. Я прослезилась.
Когда кончили выступать, всех собрали в физкультурном зале. Первые пятнадцать минут клуб «Разведчик» традиционно демонстрировал приемы самообороны. Затем была тридцатиминутная речь, двадцать из которых ловили тишину (но тишина прошла курс «Разведчик» от «А» до «Я» и, очевидно, обладала навыками ниндзя), и лишь после этого наконец раздали веревочки Лицеиста.
Первым делом я кинулась искать Алису. Она обнаружилась сразу, и что приятно, ищущей меня.
– В очередь! – улыбнулась подруга, потянувшись к веревочке и добавила, – отказы не принимаются.
Но на этот раз я и не собиралась отказываться и с готовностью подставила шею – на мол, вяжи – тебе доверяю, и тут в голову пришла замечательная мысль. Не зря же, она в кои-то веки, оказалась помыта!
– Алиса, обожди секунду! – я отступила на шаг назад и распустила хвост, – теперь давай.
Подруга, хмыкнув, отделила тоненькую прядку и стала завязывать желтый узелок:
– Хорошо, что мы с тобой встретились. Я тебя люблю.
И я это знала, и за это любила Алису. Отыскать Яну не составила труда. То есть как Яну…Ее крохотную фигурку не было видно за толпившимися лицеистами, зато вблизи предполагаемого местонахождения подруги все кипело: доносились басистые вопли, и крупная мальчишечья фигура мелькала то с одной, то с другой стороны. Алеша себе не изменял.
– Смотри-ка, маячок! – усмехнулась я – как это мило с его стороны! Пойду, ладно?
– Иди. Мне еще Ваню искать.
Когда я приблизилась, стала ясна причина беспорядков (впрочем, в случае Алеши она оказывалась ясна всегда и всегда с болезненной точностью, по опыту – желание внимания, причем уже не любого – Яниного. Хорошо, конечно, попутно зацепить чего еще, но Янино внимание должно было быть обязательно, иначе Алешу разрывало. И чтобы его заполучить, приходилось крушить, орать и, если это поможет, делать больно).
Мне было грустно смотреть на Алешу. Я его понимала, потому что промышляла тем же терроризмом, только случайной жертвой моей внезапно обрушившейся «любви» стал другой человек. Однако я отдавала себе отчет в том, что и почему и с переменным успехом, но глушила порывы задеть, чтобы обратили внимание, быть злой даже с самыми близкими, они ведь простят. Алеша же таскал свою «любовь» под мышкой наподобие копья и намерено тыкал им Яну, да еще и у всех на виду. Он молчал о «чувствах», но делал это так, чтобы знал каждый, и верил в свою мрачную «философию», главными принципами которой выступали – недоверие и значимость физической силы, «философию», на мой взгляд, глупую и нежизнеспособную.
Подобный подход вызывал неприязнь. Мне не нравилось, что то, от чего я хотела отмыться, этот чудной мальчик считал правильным, не нравился эпатаж, но больше всего не нравилось, что Яна, его «объект обожания», выходила лишь дорогим реквизитом, с которым тот носился по сцене, воображая себя актером.
Когда я подошла, Алеша как раз убегал от Яны, и не собиравшейся его догонять, с ором, что никому не позволит затянуть у него на шее какую-то глупую веревку. Пока он наматывал круги, мы с подругой успели обменяться ниточками, обняться и даже обсудили впечатления от вечера.
Наконец Алеша в очередной раз, «совсем ненавязчиво», протек мимо, нарочито громко отбиваясь от испуганной одноклассницы, которая уже давно не пыталась «навязать ему» никакую «веревочку». Я тяжело вздохнула, но решила хотя бы попытаться выбить для Яны антракт. Было очевидно, что наступит он не раньше, чем Алеша с высоты своего величия позволит подруге «пристать к нему с ее дурацкой нитью», а она, конечно, по достоинству оценит, что на подобные уступки он пошел только ради нее, и ради нее одной.
– Алешааа, какое счастье, что ты здесь! Мы же с тобой почти друзья! Дай-ка и тебе веревочку завяжу!
У Алеши от такой наглости глаза на лоб полезли:
– Чегооо? Ну уж неет! ТВОЯ веревочка мне ТОЧНО не нужна! – и он умоляюще глянул на Яну.
– А я могу? – подыграла та и наивно захлопала глазами.
Алеша, для виду, еще немного помялся: «Ты мне, конечно, ближе, чем гном…если подумать…только чтобы хоть с кем-то обменяться…» но быстро согласился, решив убить двух зайцев сразу. И мне продемонстрирует, что такой гусь, как он, такой свинье, как я, не товарищ, и Яне про любовь прогогочет.
Теперь по логике вещей следовало идти к Николаю Васильевичу, который уже ушел в кабинет, но я мялась. Журить Алешу легко и приятно. А меж тем я и сама успешно маялась дурью. С того момента как нам раздали веревочки, у меня в голове крутилась единственная мысль: «А Он ко мне подойдет???» Я убеждала себя, что не подхожу сама не потому, что жду, а потому что все: запрещаю себе любить, и силы воли у меня полные карманы! Такие полные, что сыпется на пол… Уходить из физкультурного зала было никак нельзя, ведь мой Призрак стоял так близко, и я (конечно, просто потому что мне нравилось ходить именно там!), совсем как Алеша, наматывала круги неподалеку. Бедняга, похоже, действительно меня не замечал, а я упорно кружила, с каждой секундой становясь все мрачнее и мрачнее, пока мои волосы завязывали в сотни разноцветных хвостиков сотни знакомых и не очень Лицеистов.
Наконец, Он, довязав, должно быть, последнюю ниточку, выплыл в коридор, а через минуту вслед за ним выплыла и я, и опять «ненавязчиво» проскользнула мимо и, обогнав его, притормозила – надо же было дать мальчику время, чтобы тот мог собраться с духом, ведь все понятно – я ему очень нравилась, и мой скромный возлюбленный просто боялся подступиться – прямо как в песне: «Ты такая строгая – видно, знаешь многое»!
Но вот уже я скрылась за поворотом, а Он так ничего и не сказал! Бедный! Он, очевидно, любил меня до такого труппного посинения, что не смог выдавить ни слова, так что я застыла возле раздевалки, размышляя над тем, что впору развернуться, забыв, положим, в физкультурном зале…да тот же телефон…а если Он, даже встретившись со мной лицом к лицу, все равно не решится – ну ничего: я ему помогу..!
Пока я раздумывала, как поступить, мое Привидение выплыло из-за угла и направилось в раздевалку. У меня оставалось очень мало времени, а у него оставался последний шанс! Уйти домой? – Нет, я могла. Первая влюбленность допускает продажу кого угодно во имя чувства, и я совру, если скажу, будто меня останавливало понимание, что не все веревочки завязаны, но почему-то было страшно, вдруг придется идти с вместе Ним до самого метро. Думаю, не пускала благоразумная мысль, что если я, в результате таких «нечаянных» совместных прогулок, не дай боже, узнаю, где Он живет, то кусты под его окнами станут мне новым домом.
Оставался единственно-верный способ помочь моему Привидению принять правильное решение – зайти вслед за ним в гардероб в поисках портфеля. Я поглубже затолкала синий рюкзак в тень лавки (ну да, Он же не видел, как я – королева «случайностей» – проходила мимо с сумкой на плечах) и отправилась навстречу «судьбе».
Забавно, что я шла и старательно убеждала себя, что сама не подойду, потому что «бросаю любить». А портфель под лавкой…об этом «подумаю завтра».
Но глупый мой Призрак, несчастный мой Призрак, видимо, так и не смог поверить в собственное счастье и шансом не воспользовался. Мне не оставалось ничего другого, кроме как признать свою несостоятельность в вопросе «бросания любительского любительства» и сделать первый шаг:
– Ой, и ты тут? – удивилась я, стоя к нему в пол-оборота и старательно выискивая рюкзак.
После недолгих совместных поисков я наконец-таки заполучила свою веревочку и, довольная, направилась в 76 кабинет. «Боже, боже, боже! Как он отделил прядку! А как он смотрел мне в глаза! Он точно должен был заметить, какие у меня шелковистые волосы!..» – кричало все внутри, пока я, торжественно взлетая над каждой ступенькой, прыгала на второй этаж.
Много ли надо для счастья? Придумать!
На втором этаже собрались две длинных очереди, выходящих из дверей двух кабинетов, расположенных в разных концах коридора. Я помрачнела. «Налево пойдешь – к Николаю Васильевичу попадешь, направо пойдешь… – а ты переживешь..?» В промежутках между любовными переживаниями, меня терзали смутные сомнениями: «Идти ли?»
Вера Павловна нравилась мне все больше, но вот нравлюсь ли я ей – оставалось загадкой. На этот раз я решила завязать веревочки всем, кому хотела что-то сказать, однако подходить к Вере Павловне было по-прежнему страшно. Больше всего я боялась показаться подлизой.
Немного подумав, я решила не идти и направилась к Барсу.
Сегодня Барс был Барсиком. Крупноватым, конечно, для домашнего кота и, может, даже вполне себе снежным, но сытым, довольным и тихонечко урчащим от удовольствия. Причина виднелась издалека – завязывать веревочки ему было уже попросту некуда, разве что на усы. Он довольно посмотрел на меня сверху вниз и промяукал:
– Варрречка?
– В общем, так.., – в горле пересохло, а я внезапно обнаружила, что совершенно не знаю что сказать. Пока шла, мне так много надо было донести, и поблагодарить, и извиниться за глупые выходки, и все, все, все…вылетело из головы.
Я стояла с открытым ртом и, уже не находя в себе былой уверенности, собиралась и собиралась с мыслями, а они не шли. Мне, наверное, казалось, что я буду слишком уязвимой, если вот так начистую все выложу, ведь одно дело на бумаге – другое «тет -а -тет». Хотелось так много сказать! И я очень боялась, и я все-все забыла – в секунду, и осталась одна единственная мысль: он хороший.
– ..В общем, так, – снова начала я и смогла наконец сфокусироваться на лице Николая Васильевича. Стало только хуже. Надо было говорить и как можно скорее, пока меня не развернуло на 180, и я не вылетела пулей в коридор. Николай Васильевич терпеливо ждал, -…в общем, так, – завела я в третий раз, – ну…это я вам уже говорила…писала точнее…ну, добрый Вы. И хороший! Вот!
Не знаю, что там понял Николай Васильевич, но мне показалось, что что-то понял.
Знаете, а ведь слова – коварная штука. В письмах больше времени на «подумать». Можно написать письмо и не отдать. Не так страшно сказать лишнее, не то и не так.
– Ты большая умница в этом году, – ответил Барс и завязал узелок.
Домой я добиралась на автобусе и всю дорогу улыбалась. Прядка волос с веревочкой, повязанной моим Приведением, болталась перед самым носом, и я ее постоянно теребила.