Полина Груздева
По дороге к счастью
Минут через пятнадцать грузовик остановился, высадил у края поля женщин и скрылся за посадкой. Женщины сложили у подножия деревьев узелки, поправили на головах платки. Людка ехала с непокрытой головой, но теперь тоже спрятала волосы под косынку, взяла в руки тяпку и посмотрела на бригадира.
− Жинкы, починаемо з краю! – сказала та и направилась к первому ряду кукурузного поля.
− Люда, ставай рядом зи мною, − шепнула ей Мишина жена, и Людка послушно встала в начале указанной ей грядки. – А тепер дивись. Треба сапати землю миж рядамы та биля кукурудзяных корчив. – И она показала девушке, как это делать.
Пока колхозницы распределяли ряды, Людка, прижмурив глаза, оглядела поле. Ровные полоски молоденькой кукурузы бежали далеко и пропадали у горизонта. Длинные листочки всходов качались на ветру. Между рядами и у корней кукурузных ростков нахально зеленели сорняки.
«Так! – подумала Людка. – Будем пропалывать борозды, бороться с вредной травой. Ничего сложного!»
Трудно сказать, была ли эта мысль девчонки бравадой или неоспоримой уверенностью, но за работу она взялась энергично, хотя ничего подобного раньше не делала – не было у них в рабочем поселке нефтяников и газовиков никакого поля.
Солнце щедро льет тепло на землю, греет спины женщин, уверенно продвигающихся вперед и оставляющих за собой рыхлый слой сухой почвы и следы от обуви. Людка устремляет взгляд зорких глаз под каждый кустик кукурузы, очищает «младенцев» от сорняков, затем пропалывает грядку.
Вот колхозницы уже на половине поля. Девушка трудится далеко от них. Она разгибает спину, видит, что отстает от женщин, вновь склоняется над землей и продолжает упорно делать свое дело. Жарко, под косынкой вспотела голова. Но Людка старательно идет по грядке. Разогнувшись в очередной раз, видит, что женщины дружно доходят до конца поля, присаживаются в тени деревьев и смотрят на новенькую. А та добралась только до середины.
И здесь девушка замечает, что навстречу ей движется Мария. Мишина жена ловко орудует тяпкой, и расстояние между девушками быстро сокращается. Наконец они сошлись, и Мария, поглядев на движения Людки, говорит:
− Ни, так не можна працювати. Так ты ничого не заробиш.
− А как надо? – спрашивает вспотевшая Людка.
− Як? Так, як уси: дэ пидгорнула, дэ загорнула, тай пишла, пишла, пишла. Ось як!
− Хорошо, я постараюсь! – обещает Людка и пытается работать быстрее.
Вечером Людка возвращается домой. Она заходит во двор, подходит к двери кухни.
− Тетя Маруся! Я дома! – кричит она.
− Уже пришла? – женщина выходит наружу и заботливо смотрит на племянницу. – Понравилось работать?
− Понравилось, − произносит девушка. – Мария помогала.
Тут тетка глянула на тяпку, на которую опирается девушка.
− Люда, а сапа-то не моя. А дэ моя?
− Не знаю. Когда после работы садились в машину, скинули тяпки в кучу. Я взяла ту, что осталась последней, − виновато произнесла Людка, глядя на инструмент.
− Вот шельмы! – воскликнула Мария. – Увели сапу! Она такая удобная!
− Я завтра ее поищу! – пыталась успокоить Марию незадачливая работница.
− Вряд ли найдешь. Умыкнул кто-то ее, − вздохнула женщина. – Да ладно, что о ней горевать. Умывайся, да идем вэчэряты, трудивныця!
Тяпку Людка так и не нашла: не было ее ни у кого из сельчанок. Да и продержалась в бригаде овощеводов недолго: никак у нее не получалось двигаться по полю быстрее. Что поделаешь? Такой уж была дочь Никитиных: делала все на совесть, даже во вред себе. «Ну как можно не освободить маленький росток от сорняка! – горячо говорила она Марии. − Ведь трава забьет его! Не вырастет большой кукуруза! Плохим будет урожай!» Мишкина жена на эти слова ничего не отвечала и продолжала помогать Людке.
Но, очевидно, женщины не вытерпели и нажаловались председателю на такую помощницу: тянет, мол, бригаду назад, ничего мы с ней не заработаем. Руководитель колхоза не прогнал нерасторопную девушку: молодые руки сейчас очень нужны − идет уборка озимой пшеницы. Поэтому через неделю Никитина получила наряд на ток. Вот пусть там и потрудится гостья из Узбекистана.
Смена места работы любопытную девицу не огорчило совершенно. На ток, значит, на ток. Наоборот, она даже обрадовалась. Ее давно интересовал один вопрос: почему девушки на току плотно оборачивают голову платком, повязывают концы вокруг шеи, оставляя открытым только лицо? Теперь у нее есть возможность это выяснить.
Заведующий током, Степан Федорович, жилистый мужчина пятидесяти лет, глянул в бумагу, с которой к нему явилась Людка, подвел ее к кареглазой симпатичной девушке и, обращаясь к той, сказал:
− Милка, оцэ вам з Грышею поповнення у вашу брыгаду «Ух». Покажи дивчыни, що трэба робыты. – И пошел восвояси.
− Як тебе зваты? – обратилась с вопросом к Никитиной Милка.
− Людмила, − ответила Людка.
− Откуда ты? – уже по-русски спросила девушка, услышав русскую речь.
− Я из Узбекистана, племянница Яценко Марии Афанасьевны.
− Решила в наш колхоз вступить или как?
− Я работаю лаборантом на нефтеналивной эстакаде. А здесь хочу познакомиться с жизнью колхозников.
− Значит, познакомиться? Ну что ж, приступай. Вон видишь, машина на ток въехала. Сейчас остановится, и вы с Гришкой возьмете вот эти совки и будете скидывать пшеницу на землю. А я пока погляжу, как у тебя это получается. Гришка! Ты дэ?
− Я тут! – проговорил голый по пояс в закатанных по колено штанах худощавый парень примерно такого же возраста, что и Людка. – Що такэ?
− Це Людмыла, − представила она Никитину. – Буде працюваты з намы.
Грузовик приблизился и, прорычав напоследок, заглох. Из кабины вылез водитель в клетчатой рубахе и серой кепке. Усмехнувшись, он молча глянул на девушек и парня, открыл боковой борт – облюбованная солнцем пшеница с шелестом посыпалась на землю − и басом проговорил:
− Розвантажуйте, неробы!
− Мыхайло, може це ты нероба? – игриво засмеялась Милка. – Бачу, не поспишаеш на ток. – И скомандовала Людке и Гришке: − Совки взяли? Не стойте столбами, лезьте в грузовик, разгружайте, да буртом чтобы было.
− Буртом – это как? – взобравшись в кузов грузовика и утонув выше колена в зерне, поинтересовалась Людка.
− Длинным холмом, − ответила Милка. – Начинайте! Вперед далеко не бросайте!
Жестяными совками с двумя ручками Людка и Гришка начали проворно скидывать зерно на землю: «Ших, ших» − слышалось девушке, когда она вонзала в золотистый податливый ворох пшеницы незамысловатое орудие труда, поднимала на нем выхваченные из глубины насыпи подвижные зерна и рывком отправляла их к таким же на землю, уже ссыпанным молодыми руками ее и хлопца. Людка смеялась: работать было здорово! И когда последние порции зерна были сброшены с деревянного настила машины, Гришка прыгнул в бурт. Конечно же, Людка последовала за ним. Погрузившись до пояса в прохладный злак, хлопец и девушка захохотали. Глядя на них, подали голоса и Милка с Михаилом, и полетел над зерновой площадкой задорный смех счастливых тружеников.
Кроме разгрузки машин, поработала Людка до вечера и веятелем: подгребала деревянной лопатой на конвейер зерно, и оно, очищенное от мусора и шелухи, сухим потоком летело на землю, образуя холм. В это время ветром раздувало слетевшую с зерна колючую шелуху, разносило над землей, бросало на тела и в лица веяльщиков. И когда девушка возвращалась на последней машине домой, пошевелиться не могла: жутко кололо все тело. Теперь поняла она, зачем колхозницы на гумне закутывались в платки – худо-бедно защитить себя от всепроникающей пшеничной пыли.
− Тетя Маруся! Есть горячая вода? – быстренько прошагав в густеющих сумерках по двору и заглянув затем в дверь кухни, спросила она.
− А что случилось? – отозвалась женщина.
− Ой, не могу пошевелится: все тело колет.
Женщина засмеялась и подала ей чайник с горячей водой. Людка мгновенно исчезла в холодной бане. Смыв колючую пыль, вздохнула свободно и отправилась ужинать.
− Ну что, сбежишь с тока? – спросила тетка, улыбчиво глядя светло-голубыми добрыми глазами на умытую племянницу, аппетитно поедающую жареную картошку.
− Мабуть, втомилась? – улыбнулся и Федор, нарезая хлеб.
− Нет, конечно! Мне там очень нравится. Подружилась с Милкой и Гришкой. И заведующий Степан Федорович хороший – на нас не кричит, только подсказывает.
− Работай, работай! А в воскресенье в кино пойдем. Я тебя с сельскими ребятами познакомлю, − пообещала тетка.
В клуб все трое пришли незадолго до начала. Людка вошла в зал следом за Марусей и Федором. Тетка и дядька шли по проходу в поисках свободных мест и по пути здоровались со знакомыми. Людка, продвигаясь за родственниками, оглядела помещение: небольшое по размеру, с двумя рядами стульев и беленой стеной вместо экрана, оно напомнило ей подобные залы в кино о жизни крестьян. Да и люди выглядели совсем не так, как у нее в поселке: проще, степеннее…
Вспыхнувший в зале свет после окончания фильма поднял с мест зрителей, и те, с любопытством поглядывая на незнакомую девушку, направились неторопливой толпой к выходу.
− Богдан! – Вдруг услышала она хрипловатый голос тетки и посмотрела на парня, к которому та обратилась.
Приятный на вид черноволосый парень подошел ближе.
− Здравствуй, Богдан!
− Здравствуйте, Мария Афанасьевна! – поприветствовал он женщину.
− На танцы пойдешь?
− Да, пойду. А что вы хотели?
− Вот, знакомься, моя племянница Людмила. Проводишь ее? Она здесь никого не знает, недавно приехала. Пусть с вами потанцует.
Парень глянул на засмущавшуюся девушку, улыбнулся и сказал:
− Хорошо, проведу, не переживайте.
Танцевальный пятачок расположился недалеко от клуба. Людка заметила, что он слабо освещен. Молодежь кучковалась на травке у границы округлой утоптанной площадки, громко перекликалась и хохотала. В полутьме парни и девчата узнавали друг друга, окликали по именам, шутили.
На незнакомку сразу обратили внимание, но особо ее не разглядывали, так, бросали косые взгляды. Что касается музыки, то это была, в основном, популярная советская эстрада, под которую можно было вальсировать. На первый танец гостью пригласил Богдан, потом он подвел ее к девушкам, представил и присоединился к парням. Мужская половина молодежи больше смотрела, чем танцевала. Парами кружились чаще девушки. Людку и те, и другие не приглашали. Еще пару раз она станцевала с Богданом, и они ушли.
Село есть село. Коренное население не очень жалует пришлых, не то что рабочий поселок нефтяников, где часто появляются люди разного возраста, национальности и взглядов на жизнь. Людка для местных была чужой. Конечно же, все – сарафанное радио никто не отменял − уже знали, что в Роскошном появилась русская девка, что ее из бригады овощеводов погнали взашей и что она теперь с Милкой и Гришкой пашет на току – их на танцах не оказалось.
Культурная программа в Роскошном Людке не приглянулась. Она любила яркий свет, зажигательные танцы, речистых парней. Топтание под музыку в полутьме, прогулка по незнакомой грунтовой дороге темными улицами, где редко горели фонари, не впечатлили ее. Ну, рассказала она Богдану немного о себе, он ей тоже сообщил, что работает трактористом. Вот и все. У дома тетки они, попрощавшись, расстались. До самого отъезда на сельские танцульки Людка больше не ходила и с провожатым парнем не виделась.
− Людмила! – как-то заговорила с ней Мария. – В твой выходной едем на море. Надо тебя развлечь, а то только работаешь.
− Я согласна! – обрадовалась Людка, чувствуя, что начинает хандрить.
До Одессы доехали за два часа. Там пересели на трамвай, докативший их до пляжа «Аркадия». На морском побережье нашли свободное место, уселись. Людка радостно вдыхала морской воздух, вспоминала о том, как отдыхала в «Артеке», как поступала в Одессе в университет, рассказывала об этом тетке, плюхалась в воду. Мария просто загорала, сидя на песке и подставляя южному солнцу дебелую белоснежную спину.
И недолго-то наслаждались они под ясным небом видом моря, шелестом и прохладой волн, глазели на отдыхающих, но кожа на спине у Маруси обгорела так, что покрылась огромными пузырями. Женщина ходила по подворью полуголая, с накинутым на плечи платком, под которым лечил ожоги гусиный жир.
− Это я во всем виновата, − намазывая домашнее средство на спину тетки, корила себя Людка. – У меня только кожа покраснела, а у вас ужасные раны.
− Не вини себя, − успокаивала племянницу женщина. – Это мне, старой дуре, надо было думать, прежде чем долго сидеть на солнце. Заживет, как на собаке.
Когда пришло время возвращаться Людке домой, ожоги на спине пострадавшей поджили − женщина могла надевать платье. Девушку это радовало, и ее вина в несчастье с морским загаром у тетки не казалась ей уже такой большой. В правлении Никитина получила зарплату – 47 рублей – и хотела сделать родным, которым она доставила столько беспокойства, какой-нибудь подарок, но Мария категорически воспротивилась. Она сказала, что для них с Федей приезд Людки – уже подарок.
Последние перед отъездом гостьи вечерние посиделки начались с пельменей. Домашнее виноградное вино оживило души, глаза и языки.
− Ну что, племяшка, понравилась колхозная жизнь? – поинтересовалась тетка, подкладывая той на тарелку густую сметану.
Людка, работая вилкой, отвечала:
− Она не такая, как у нас в поселке.
− А яка? – с любопытством глянул на девушку Федор.
− В Москве у ВДНХ я видела памятник «Рабочий и колхозница» скульптора Мухиной. Вы ее тоже видели – в самом начале мосфильмовской картины всегда показывают.
− Да, видели. И что? – усмехнулась Мария.
− Там парень и девушка стоят рядом. Они сильные, мускулистые, шагают вперед. Они труженики, но мужчина держит молот, а женщина – серп. То есть, у каждого из них свой труд, а цель одна – чтобы страна жила хорошо. На своей эстакаде я делаю свое дело. Здесь я увидела − конечно, не все, − как работают люди на земле. Раньше только слышала, а теперь увидела и попробовала, что это такое – пропалывать грядки, работать на току. Тяжелый труд! Уважаемый труд! Буду всем об этом рассказывать.
− А люди? Сапу-то мою увели! – засмеялась Мария.
− У нас в Караулбазаре люди – в основном, рабочие. А здесь – сельские. Одеваемся немного по-другому, отдыхаем тоже по-своему. В общем, кому как нравится, так и живем. И это хорошо, что все разные. А насчет сапы… Рабочие тоже такие есть: при случае умыкнут все, что плохо лежит. Главное – быть порядочными людьми, уважать и ценить друг друга. Или любить, как я вас люблю. – Людка вскочила со своего места, крепко обняла и поцеловала Федора и Марию.
Сельская эпопея для девушки из среды нефтяников и газовиков не прошла даром. Действуя по принципу «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать», многое поняла она, ко многому важному пришла сама. Труден путь познания, но глубоко плодотворен. Становясь на этот путь − живешь! Скатываешься с него − киснешь всю жизнь тухлым болотом, не принося радости и пользы ни себе, ни кому бы то ни было другому.
Глава 26
Взрослая жизнь
6 августа 1969 года Никитиной стукнуло девятнадцать лет. В конце этого же месяца с нефтеналивной эстакады перевели ее на работу оператором на нефтепромысел Шурчи − никто же не знал, что она уже не будущий инженер, никому ведь не сообщила, что, возвращаясь с Украины, без всякого сожаления рассталась с институтом имени Губкина. Теперь она будет обслуживать скважины и качалки. Дело новое, для нее занимательное, поэтому она и не сопротивлялась. Поездила пару месяцев на Шурчи ежедневно, затем ее поставили в смену на Джаркак.
− Людка! Как тебе на Джаркаке? – как-то спросила Екатерина. − Лучше, чем на эстакаде, на Шурчи?
− Мне нравится.
− И чем же?
− Днем на участок приезжает много людей, − говорит дочь. − Прибывшие слесаря, электрики, дневные операторы расходятся и разъезжаются по своим делам, вечером возвращаются в поселок, и я во время своей смены остаюсь главной. Я и водитель с грузовиком – больше никого.
− И что же в этом хорошего?
− Мама, я люблю там работать: объезжать скважины и качалки, набивать сальники у прохудившихся станков, засыпать свежей землей нефтяные пятна, следить за работой перекачивающих нефть в резервуары насосов, делать замеры прихода и сообщать все сведения диспетчеру.
– И тебе не трудно?
− Я это делаю, а в это время глаза видят степь, уши слышат ее звуки, сердце отзывается на явное, тайное и загадочное в ней, и рождаются мои поэтические строчки. Как хорошо, что никто не мешает мне чувствовать, думать и записывать! Одиночество располагает к творчеству. Вот послушай:
Грудь земле разрывают травы,
Чтоб пробиться на белый свет.
Может быть, они и не правы,
Но без боли и жизни нет.
Екатерина смотрит на дочь и не узнает ее. В каждом слове чувствуется любовь к своему нелегкому труду, увлеченность ее молодой души всем, что ее окружает. Неужели это ее дитя, пылкое, страстное, влюбленное в жизнь, еще и стихи такие хорошие пишет?
− Как ты уже выросла! – только и говорит она.
Людка знает: степь только кажется безжизненной, пустой и скучной. Свои секреты она открывает любопытным, ищущим, внимательным, чувствующим, удивляющимся. Безбрежное степное пространство неприметно, исподволь, как скромная особа с ненавязчивой, спрятанной в глубинах ее души прелестью, влюбляет в себя и дарит то, без чего не рождается ни одно произведение искусства – вдохновение. И строчки в ее блокноте рассказывали о тайнах безводной равнины, дышали волнениями юного сердца и удивляли жизненной философией девичьего ума.
Такого декабря Узбекистан еще не знал. Жгучие морозы загоняли людей в помещения, не выдерживала техника.
Утром, в конце Людкиной смены, на Джаркак нагрянул Мурат Ильхамович, начальник участка. Она и приехавшие на работу слесаря грелись в операторской.
− Здравствуйте! – поздоровался вошедший в небольшое помещение с клубом морозного пара стройный мужчина и после этого обратился к Людке: − Никитина, ты была сегодня на седьмой?
− Была, − ответила Людка, думая о том, что же могло случиться с этой газовой скважиной.
− Точно была? – строго глядя на оператора, опять спросил начальник.
− Была! – упрямо ответила девушка.
− Поехали! – Мурат Ильхамович вышел на улицу, следом за ним вышла и встревоженная Людка. Они сели в авто и поехали.
Когда машина остановилась у подножия оборудования и затихла, Никитина с ужасом поняла, что злополучная скважина заглохла.
− Ну, что скажешь? Была? – пытался получить правдивый ответ от работницы начальник, стоя над покрытым уже снежной шубой отрезком трубопровода.
− Была! – чуть не плача, продолжила талдычить Людка.
− Понятно! – бросил на ходу мужчина, сел в машину и уехал.
А Людка осталась. Да, она утренний обход сделала, но к одиноко стоящей фонтанной скважине не подходила – понадеялась, что с ней все в порядке. А та замерзла, и теперь ее нужно отогреть. Сгорая со стыда, Людка вернулась в операторскую, выпросила у мужчин спички и вернулась к молчаливой крестовине. После многократных усилий ветошь, зажженная Людкой, отогрела трубу на выходе газа, и скважина снова запела свою привычную песню.
За это нарушение трудовой дисциплины Никитину лишили двадцати процентов ежемесячной премии. Она узнала об этом, когда получила зарплату. Никто ей о наказании не сообщил, но она сразу догадалась, за что ей урезали выплату. Больше подобных казусов с девушкой не случалось.
Этот неприятный эпизод никто из сотрудников Никитиной, кроме нее самой, не вспоминал. Но девушка поняла: взрослая жизнь – это не игрушки. Если тебе доверили ответственное дело, то и относись к нему серьезно.
Работницей Людка числилась старательной, и за честное и добросовестное отношение к труду уже к Международному женскому дню была награждена ценным подарком.
Глава 27
Семейное огорчение
Весна 1970 года сначала нахохлилась угрожающими тучами, залила надоедливыми дождями степь, поселок, закачала обнаженные ветви деревьев неласковым ветром, но затем скинула мрачный наряд, засияла щедрым весенним солнцем, и земля высохла, задышала успокоенно, ровно. Отдохнувшая за зиму, накопившая силу и соки, медленно, но уверенно природа занялась своим обычным делом: все, что было можно, щедро покрыла свежей зеленью, усыпала серую поверхность степи недолговременными алыми маками, а затем, к началу лета, самозабвенно натрудившись, приготовилась наслаждаться картинами своих стараний и художества.
Весеннее движение природы всегда приводило Людку в возбужденное состояние, требующее выхода. Вот и теперь она говорила громче, пела душевнее, смеялась заливистее. И потертый поэтический блокнот открывала чаще. И все у нее шло хорошо, но однажды семью потрясло из ряда вон выходящее событие: исчезла Валька. Пошла в магазин и не вернулась. Не пришла вечером, не ночевала, не обнаружилась и утром.
− Куда она могла деться? – встревоженно спрашивала у детей и мужа Екатерина, как будто они могли знать. – У нее деньги только на продукты. Куда она могла запропаститься?
− Я спрошу у ее подруг, − предложила помощь в поисках сестры Людка. – Девчонки, думаю, расскажут, если что знают.
− Милицию пока привлекать не будем, − твердо заявил Николай. – Подождем, может, в скором времени эта с…а объявится.
− Отец, думай, что говоришь, − видя нахмуренные брови мужа, недовольно сказала Екатерина. – Это твоя дочь.
− Вся ваша порода одним миром мазана, − непримиримо продолжил Николай. – Добегалась по гулькам и танцулькам, повертела хвостом. – И обратился непосредственно к жене: − А ты где была? Куда смотрела? Ты хоть знаешь, чем твои девки занимаются, когда бегают на улицу?
− А ты хоть знаешь, по сколько им лет? – парировала Екатерина. – Людке двадцатый пошел, Вальке – восемнадцатый. До старости пасти их будем?
− Да, повырастали, а ума-то, видно, не нажили, − огорченно вздохнул отец.
− Ничего, будем ждать, − сказала мать. – А ты, Людка, поспрашивай девок. Кто-нибудь из них все-равно что-нибудь знает.
И семья стала ждать. В поселке никто ничего не знал – не было никаких разговоров. Валькины подруги сказали, что она ходила с Димкой Анисимовым, но они поссорились, не разговаривали. Через две недели пришло от Вальки письмо. Она сообщила, что уехала к подруге, потому что забеременела и побоялась об этом сказать.
Услышав о такой новости, Николай окончательно разъярился.
− Что я говорил? С…а не захочет, кобель не вскочит.
− Ну что ты кричишь? Криком поможешь? – пыталась успокоить мужа Екатерина.
− Молчи, стерва! Твое упущение! – орал на весь дом глава семьи. – И кто этот кобель, что ее обрюхатил?
− А я откуда знаю? За ноги держала? – пыталась отвести от себя обвинение расстроенная женщина.
Еще долго не могли успокоиться родители и Людка от полученного известия. Наконец, решили, что изменить уже ничего нельзя, надо написать Вальке письмо, что никто ее ругать не будет, что все ее любят, и пусть она возвращается домой, чтобы спокойно выносила и родила ребенка, а семья вышлет ей на дорогу деньги, и с ребенком будет рада помочь. В ответ на родительское письмо Валька сообщила, что поживет немного у подруги, а потом приедет.
Глава 28
Дважды в одну реку
Все течет, все меняется – с этим мудрым изречением не поспоришь. Поселок нефтяников и газовиков тоже видоизменился. Однажды на пространстве между школой и шоссе началось строительство неизвестного объекта. Пошли слухи, что это нечто возводят кавказцы. Действительно, вскоре жители Караулбазара уже лицезрели летний кинотеатр «Кавказ», куда в прохладные летние вечера на фильмы с большим удовольствием стали приходить даже молодые родители с детскими колясками. Ближе к «Кавказу» переместилась и танцевальная площадка. Никитина на танцы, конечно же, ходила как на работу – ассортимент развлечений был невелик.
В один из июньских дней, как обычно после окончания фильма, толпа молодежи не разошлась по домам, а сосредоточилась у танцполя. Людка, в ожидании музыки, оживленно перебрасываясь репликами с девчонками, бездумно водила глазами по сторонам. В ярком свете фонаря виднелись подвижные фигуры девчат и парней. Многих из них девушка знала: с кем-то работала, с кем-то была знакома по комсомольским делам, кого-то просто часто видела в поселке. Вдруг она задержала взгляд на одном молодом человеке, и лицо ее вспыхнуло: вполоборота к ней стоял Рябов Сашка.
Они не виделись около трех лет. Рябов остался все таким же коренастым, но, по-городскому, подтянутым и модным. Людка в смятении, она не сводит с него глаз, а в памяти бегут знакомые картины: вот недовольный ее появлением Сашка тарирует манометр, а здесь они весело болтают в машине по дороге на буровую, свидания на скамейке возле начальной школы, Сашка в медленно уходящем вдаль поезде и веселый голос незнакомца: «Девушка, не плачьте, он обязательно вернется!». И вот он здесь, он вернулся. И что?
Рябов тоже увидел и узнал ее. И как только заиграло танго, направился к ней. Белесые густые волосы, светлые брови, серые глаза – она не ошиблась, это Сашка!
− Здравствуй, Людмила! Можно тебя пригласить?
− Здравствуй! – ответила она и задвигалась с ним в танце, иногда взглядывая ему в лицо.
Он же открыто, даже с какой-то жадностью смотрел на нее. Модный макияж подчеркивает красоту девичьих глаз, чувствительных губ. Короткая стрижка, полная грудь при стройной фигуре. Как она похорошела! Да, это уже не глупенькая вчерашняя школьница с любопытным курносым носом, которая неожиданно ворвалась в его жизнь и навсегда осталась там светлым и чистым образом. Это молодая особа с умным взглядом человека, знающего себе цену. В ее движениях – уверенность, гибкость и женское обаяние. В ее дыхании – глубина и скрытое волнение. Как давно он не прикасался к ней, не целовал эти губы!
Последние звуки танго оборвали молчаливое узнавание Рябовым и Никитиной друг друга. Каждый направился к своей компании, но в душах и в умах парня и девушки всплыло все то, что их когда-то связывало. Воспоминания растревожили, выбили из колеи спокойствия, расслабленности и удовольствия. Они протанцевали вместе еще несколько танцев, и когда вечер подошел к концу, Сашка попросил разрешения Людку проводить. Она согласилась.
Медленным шагом шли они к Людкиному дому.
− Расскажи, как живешь, − попросил он.
− Сейчас я освобожденный секретарь комсомольской организации ГНПУ «Каганнефтегаз». Езжу по участкам, разговариваю с ребятами. Интересуюсь, чем живут люди, какие проблемы их волнуют.
− И что ты потом с этим делаешь?
− Обговариваем все вопросы на комитете, решаем, как и чем можем помочь, рассматриваем выполнение комсомольских поручений. К столетию со дня рождения Ленина провели Ленинский зачет, концерт дали в «Геологе», организовали комсомольский субботник: покраску танцплощадки у «Геолога». Правда, еще не докрасили.
− Какая ты важная особа! А была наивной, глупой девчонкой, когда я тебя узнал.
− Никакая я не важная особа. Просто стараюсь делать порученное мне дело так, чтобы не было стыдно ни перед людьми, ни перед собой. А как ты живешь?
− Отслужил, остался в Ленинграде, работаю на заводе по специальности.
− Почему приехал?
− Соскучился по Караулбазару. Родители звали.
− Ну, и как поселок?
− Много деревьев. Те, что при мне были, вымахали.
− Да, деревья – наше спасение: пыли меньше стало.
− Вот, кинотеатр тоже. Не было его.
Они шли по темным улицам затихшего поселка, говорили и вспоминали о том, что их когда-то объединяло. Но никто ни разу не сказал о том, что их разлучило. Да и что было об этом говорить? Ворошить горькое прошлое не хотелось никому: зачем лишний раз травмировать душу? Все, что было, быльем поросло.
Дошли до бассейна.
− Ты с кем-нибудь встречаешься? Может, замуж вышла?
− Нет! Не встречаюсь и не вышла.
И тут Сашка сказал:
− Люда, можно я тебя поцелую?
От этих слов Людка вдруг почувствовала дикий страх. Он всколыхнул весь ее девичий организм, словно взорвавшийся огнем и пеплом спящий вулкан.
− Нет! – почти крикнула она и помчалась от парня прочь.
Да, именно страх гнал ее в ночной тишине в безопасное место, ее дом. И объяснить причину этого животного чувства она сначала не могла. Подумаешь, поцелуй! Ведь ничего не стоило ей самозабвенно целоваться с совершенно незнакомым симпатичным парнем в поезде по возвращении ее с Украины, от тети Маруси. А тут – тот, которого, как ей казалось, она любила – ведь горько, искренне плакала, когда он уезжал в армию. Или это была не любовь, а просто увлечение? А плакала в ней девчонка, у которой отняли хорошую игрушку? Что же сейчас помешало ей получить удовольствие? От кого? От предателя? Нет! Нет! И нет! – кричало ее оскорбленное самолюбие.
Больше Сашку Рябцева Людка никогда не видела.
Глава 29
Командировка
Кто продвигал Никитину наверх по профсоюзной и комсомольской линии, она не знала.
То в составе представительной группы побывала на профсоюзной конференции работников нефтехимической и газовой промышленности в столице Узбекистана, в городе Ташкенте.
То вдруг получила статус освобожденного руководителя комсомольской организации ГНПУ.
И вот теперь следующее впечатляющее событие: она как член ревизионной комиссии Бухарского обкома комсомола отправляется в двухдневную командировку с целью проверки культурно-массовой и спортивной работы в Стройуправлении №175.
Нет, она не стремилась сделать карьеру в профсоюзе и комсомоле. Но эти изменения в ее жизни нравились ей. И воспринимала она их как привлекательную новизну.
− Мам, − заговорила она вечером накануне отъезда, − я на два дня еду в Бухару.
− Что так?
− Посылают в командировку по комсомольским делам. Как ты думаешь, где можно остановиться на одну ночь?
− Думаю, у Ткаченко. Марью Прохоровну видела, ну, мою начальницу из треста?
− Это та приятная женщина, с которой вы недавно чаевничали у нас?
− Да, это она. Живет без мужа, с сыном Ванькой. Завтра, пока ты едешь, я ей позвоню. Адрес я знаю − приглашала как-то в гости.
И вот Людка снова в пути. Девушка любит дорогу: под движение транспорта хорошо думается. Отгородившись от попутчиков молчанием, глядя в окно на бегущие мимо картинки, хорошо переживать то, что тревожит или радует, обдумывать планы на будущее, сочинять стихи или решать, каким образом выполнить очередное задание.
Путь до Бухары долгий, с двумя пересадками. Мамина приятельница живет в новом микрорайоне. Где это, Людка уже знает: обо всем подробно рассказала мать. После двух междугородных автобусов нужно пересесть на городской. Но к дому, где в двухкомнатной квартире живут Ткаченко, она отправится вечером.
Сначала найти организацию, в которой ей предстоит провести ревизию. О! «К нам едет ревизор!» Прямо по Гоголю! Интересно, строительную организацию уже уведомили, что к ним заявятся с проверкой? А что проверять? Как проверять? Никто не объяснил. Прислали в письме поручение с указанием адреса организации и все. Что ж, очевидно нужно проверить то, чем занимается она сама как секретарь комитета комсомола.
