bannerbannerbanner
Сравнительные жизнеописания

Плутарх
Сравнительные жизнеописания

Полная версия

Дабы не только себя, но и самое начальство сделать народу приятным и снисходительным из страшного и грозного, Валерий снял с ликторских связок секиры и самые палки, когда приходил в Народное собрание, преклонял пред народом, умножая тем величие народоправления. Это и поныне наблюдается консулами. Граждане не приметили тогда, что Валерий этим поступком не унижал себя, как они думали, но умеренностью своей укращал и уменьшал зависть; что он распространял тем более свое могущество, чем более уменьшал власть свою. Народ с удовольствием ему покорялся, охотно терпел его и назвал Попликолой – что означает народопочитателя или друга народа. Это прозвание одержало верх над прежними его временами, и мы впредь оное употреблять будем, описывая жизнь его. Он позволил всем искать и получать консульское достоинство*. Но до избрания другого консула Валерий, не ведая, что впредь произойти может, и боясь сопротивления от зависти или неведения будущего соправителя, употребил свое единоначалие для произведения полезнейших и величайших перемен в республике.

Во-первых, умножил он уменьшившееся число сенаторов; многие из них умерщвлены были Тарквинием; иные пали в последнем сражении. Число вновь избранных в сенаторы простиралось до ста шестидесяти четырех человек. Потом выдал законы, из которых более всех утвердил власть народа тот, которым позволил каждому осужденному переносить свое дело от консулов к суду народному. Вторым законом осуждается к смертной казни принявший начальство без согласия народа. Третьим, в пользу бедных утвержденным, освободил граждан от податей и заставил их всех охотнее заниматься ремеслами. Тот самой закон, который писан против ослушников консульских постановлений, был столько же благоприятен народу, как и прочие, и более угождал бедным, нежели богатым и сильным. Пеня, которую платили такие ослушники, состояла в пяти быках и двух баранах. Баран тогда стоил десять оболов, а бык сто. Римляне в тогдашнее время не употребляли много денег; все богатство их состояло в скоте. По этой причине и доныне имение называется «пекулиа»*. На древнейших их деньгах изображались баран, бык или свинья, и детям своим давали имена, взятые от имен сих животных, ибо называли их Суиллиями, Порциями, Капрариями и Бубульками. Капрами называют коз, порками – свиней и проч.

Хотя Попликола был столь народолюбивый и умеренный в наказаниях законодатель, однако в важном преступлении весьма много усилил наказание. Он позволил законом умерщвлять без суда покушающегося на получение верховной власти. Убийца его объявляем был невинным, как скоро мог доказать умысел убитого им. Невозможно, чтобы стремящийся на таковое предприятие мог обмануть всех; но не невозможно, чтобы по открытии его намерения не предупредил он суд и не завладел всем. По этой причине закон позволяет всякому, кто только может, наказывать без суда того преступника, который мог бы уничтожить самый суд совершением своего злоумышления.

Попликола заслужил еще похвалу законом о сохранении казны общественной. Поскольку для продолжения войны гражданам надлежало вносить часть своих доходов, то Попликола, не желая управлять общественной казной сам, ни вверить ее своим приятелям, ни ввесть в частный дом, сделал казнохранилищем храм Сатурна, в котором и поныне хранятся общественные доходы, и позволил народу избирать двух квесторов*, или казнохранителей, из молодых. Первыми квесторами избраны Публий Ветурий и Минуций Марк. Собрано было великое количество денег. При поголовном исчислении оказалось сто тридцать тысяч граждан, платящих подати, не считая сирот и вдов.

Устроив таким образом все дела, Попликола выбрал себе в товарищи Лукреция, отца Лукреции, которому как старейшему уступал первое место и ликторов, – честь, которая и по это время оказывается старейшим. Лукреций умер через несколько дней, и народ избрал в консулы Марка Горация, который правил с Попликолой до истечения года.

Между тем как Тарквиний возбуждал в Тиррении вторую против римлян войну, говорят, случилось некоторое великое знамение. Когда сей государь еще царствовал, то соорудил храм Юпитеру Капитолийскому. Строительство подходило к концу. По приказанию ли прорицалища или по собственному желанию Тарквиний повелел некоторым художникам тирренским и вейским поставить на вершине храма земляную колесницу; но вскоре лишен был престола. Тирренцы, сделав колесницу, поставили в печь. С ней не случилось того, что обыкновенно бывает с землей в огне, то есть сгущения и сжимания от испарения влаги; она вздулась, сделалась столь великой и вместе столь твердой, что с трудом можно было оную вынуть, разломав крышку и стены печи. Прорицатели думали, что знамение это было божественное, обещавшее счастье и могущество тем, у кого будет сия колесница. Вейенты решились не уступать ее требовавшим ее римлянам, говоря, что она принадлежала Тарквинию, а не изгнавшим Тарквиния. Через несколько дней у вейентов происходило ристание на колесницах с обыкновенным торжеством и великолепием. Увенчанный возница выводил тихо из ристалища победоносных коней. Вдруг они, испугавшись, без всякой видимой причины, по случаю или по некоторому божескому внушению, помчались к Риму, везя и возницу. Тщетно силившись удержать их вожжами или укротить голосом, он дал им волю бежать, был ими увезен до Капитолия и опрокинут близ ворот, называемых ныне Ратуменскими. Вейенты, удивленные происшествием, велели художникам отдать римлянам колесницу.

Храм Юпитеру Капитолийскому обещался посвятить Тарквиний, сын Димарата, во время войны с сабинянами. Тарквиний Гордый, сын или внук его, соорудил этот храм, но не успел посвятить, будучи изгнан из Рима незадолго до совершения оного. Когда же здание это приведено было к концу с приличными украшениями, Попликола желал чести посвятить его. Многие из сильных в республике тому завидовали; они менее оскорблялись другими почестями, ему оказываемыми как полководцу и законодателю, но чести посвящения, как ему не принадлежащей, уступить ему не захотели и побуждали Горация искать ее себе*. Попликола был принужден идти в поход. Противная сторона утвердила постановление, чтобы Гораций посвятил храм. Немедля проводили его до Капитолия, прибывая в уверенности, что в присутствии Попликолы не удалось бы восторжествовать над ним. Некоторые говорят, что по жребию военачальство досталось одному против его желания, а посвящение – другому. Можно заключить, как дело это происходило, по тому, что случилось при посвящении храма в сентябрьских идах, в самое полнолуние месяца метагитниона по афинскому счислению. Все собрались на Капитолии и пребывали в глубоком молчании. Гораций, по совершении всех обрядов, держась за дверь, по обычаю произносил установленные при посвящении молитвы. Марк, брат Попликолы, стоявший долго при дверях храма в ожидании этого мига, закричал ему: «Консул! Сын твой умер от болезни в военном стане!» Эти слова были неприятны всем тем, кто слышал их. Но Гораций, нимало не смутившись, сказал только: «Бросьте мертвого куда хотите; я не приемлю в печали участия»*, – и продолжал до конца посвящение. Это известие было ложно. Марк выдумал его, желая остановить Горация. Или он приметил вдруг обман, или, поверив столь жестокому известию, не был им поражен, – в обоих случаях твердость духа его удивительна.

При посвящении второго храма случилось почти то же самое. Первый храм, сооруженный Тарквинием и посвященный Горацием, сгорел во время междоусобных войн. Второй воздвигнут Суллой, но посвящен Катуллом по смерти Суллы*. Храм этот также сгорел во время возмущения Вителлия, и Веспасиан сверх других благополучных успехов имел счастье видеть окончание этого храма, снова им построенного*, но не быть зрителем вскоре последовавшего его разрушения. Он столько превзошел счастьем своим Суллу, что тот умер до посвящения, а он до разрушения его, ибо при самой смерти Веспасиана Капитолий сгорел. Домициан построил его и посвятил в четвертый раз*.

Говорят, что Тарквиний издержал на одно основание сорок тысяч литр серебра. Что же касается до нынешнего храма, то самого большого богатства частного лица в Риме недостаточно для одной его позолоты, которая стоила более двенадцати тысяч талантов. Столпы его из пентельского мрамора*; толщина их весьма соразмерна с длиной. Мы видели их в Афинах; но в Риме, желая их вновь отделать и выгладить, не столько придали им блеска, сколько испортили их соразмерность, ибо сделали их тоньше, нежели сколько должно, и тем лишили полноты красоты их. Кто же удивится великолепию Капитолия, если бы увидел во дворце Домициана одну галерею, одну базилику, или баню, или покой наложниц, то, подобно стихотворцу Эпихарму, который говорит некоему расточителю:

 
Нет! Ты не добр, не щедр, ты болен и имеешь
Лишь страсть – дарить…
 

– подобно этому, сказал бы он Домициану: «Нет! Ты не благочестив, не честолюбив, это болезнь; ты только имеешь страсть строиться и, как древний Мидас, хочешь, чтобы все превращалось пред тобою в золото и мрамор». Но довольно об этом.

Тарквиний после великой битвы, во время которой убит сын его, сразившийся с Брутом, убежал в Клузий* к Ларсу Порсене, который был сильнейший из италийских царей и славился как человек справедливый и честолюбивый. Порсена обещал ему свою помощь. Сначала послал он к римлянам и увещевал их принять Тарквиния. Римляне ему отказали; он объявил им войну и притом уведомил их о времени, в которое пойдет против них, и о месте, на которое намерен был напасть. Он приближался с великими силами. Попликола избран был в другой раз консулом в отсутствие свое вместе с Титом Лукрецием. По возвращении своем в Рим, желая превзойти Порсену отважностью, начал строить город Сигнурию*, несмотря на его приближение. Укрепив стены с великими издержками, переселил в него семьсот граждан – показывая тем, что война для него нимало не тягостна. Однако Порсена напал на это укрепление и сбил стражу, которая убежала в Рим; едва с нею не ворвались в город преследующие ее неприятели. Попликола поспешил на помощь к самым воротам; дано было сражение на берегу Тибра. Он противостоял великому множеству наступавших неприятелей до тех пор, как, покрытый тяжкими ранами, был вынесен с поля сражения. Товарищ его равный ему имел жребий. Римляне впали в уныние. Они искали спасение в бегстве.

 

Неприятели гнались за ними деревянным мостом и едва совершенно не овладели Римом. Но первый Гораций Коклес, а с ним двое из знаменитейших граждан, Германий и Ларций, противостали им на деревянном мосту. Гораций* прозван Коклесом потому, что лишился в сражении одного глаза, а как другие говорят, потому, что был курнос и верхняя часть его носа так глубоко вдалась внутрь, что глаза его ничем не разделялись и брови слились. Народ хотел назвать его Киклопом, но по дурному выговору назвал Коклесом. Став перед мостом, он противился неприятелям, между тем как другие римляне разрушили мост позади его. Потом во всеоружии бросился в реку, переплыл ее, присоединился к своим на другом берегу, невзирая на то что был ранен тирренским копьем в ногу. Попликола, удивляясь его неустрашимости, определил, чтобы каждый из римлян дал ему столько, сколько издерживал в день на пищу, собрав все вместе, и чтобы ему уделили столько земли, сколько сам он мог вспахать в один день. Сверх того поставили ему в храме Вулкана медный кумир, вознаграждая этой почестью хромоту его, происшедшую от полученной раны.

Между тем как Порсена обложил Рим и граждане начинали уже чувствовать голод, другое войско тирренское вступило в римскую область. Попликола, в третий раз избранный консулом*, решился в отношении к Порсене пребыть в покое, охраняя только город от его нападений; но против других тирренцев вышел тайно, дал им сражение, рассеял их и взял пять тысяч в плен.

Славное дело Муция повествуется многими различно. Мы опишем его, как нам кажется вероятнее. Муций был человек, одаренный всеми добродетелями, в особенности же военными. Он принял намерение умертвить Порсену; надел тирренское платье и, зная язык тирренский, вступил в неприятельский стан. Он приблизился к месту, где сидел царь, не зная его и не отваживаясь спросить других о нем, обнажил меч и пронзил того из сидевших с царем, которого почел за царя. Его схватили тотчас и начали допрашивать. Случилось, что в одной жаровне горел огонь, ибо Порсена готовился принести жертву. Муций положил в огонь правую свою руку. Между тем как горело мясо его, стоял он, взирая на Порсену лицом суровым и неизменным до тех пор, как государь сей, изумленный его твердостию, велел отпустить его и сам с престола дал ему меч, который принял Муций левой рукой. По этой причине, как говорят, дано ему прозвание Сцевола*, что значит «Левша». Тогда сказал он Порсене: «Я победил страх к тебе, но побежден твоею добродетелью. Из благодарности объявляю тебе то, чего никакие мучения меня бы объявить не принудили. Знай, что триста римлян, имея такое же, как и я, намерение, скрываются в твоем стане и ищут удобного времени. Мне первому по жребию досталось приступить к сему делу; не жалуюсь на судьбу, что не удалось мне совершить свое намерение над человеком великодушным, которому пристало быть другом, нежели врагом римского народа». Порсена поверил словам его и сделался склоннее к примирению, не столько, как я думаю, устрашившись оных трехсот человек, сколько удивившись великости души и доблести римлян. Муция, которого все называют и Сцеволой, Афинодор*, сын Сандона, в книге своей, посвященной Октавии, сестре Цезаря, называет еще «Поздно родившийся».

Попликола сам, чувствуя, что вражда Порсены не столь опасна, сколько дружба и союз с ним полезны римлянам, хотел, чтобы он был судьей между ним и Тарквинием, которого многократно призывал к суду Порсены, обещаясь доказать, что он несправедливый человек и законно лишен престола. Тарквиний на это отвечал гордо, что никого не признает судьей над собой, а Порсену еще менее, если он, будучи его союзником, изменяет своему обещанию. Порсена, негодуя на это и получив дурные о нем мысли, будучи притом побужден просьбами сына своего Аррунта, который благоприятствовал римлянам, положил войне конец. Римляне возвратили тирренцам отнятую у них землю; пленники и переметчики были выданы с обеих сторон. Римляне дали в залог Порсене десять благородных юношей и столько же девиц, среди которых была и Валерия, дочь Попликолы.

Между тем как это происходило, Порсена, полагаясь на договор, отпустил вперед большую часть своего войска. Девицы, бывшие в залоге, вознамерились купаться и пошли на реку, в такое место, где берег, образуя полукружие, сохранял спокойствие и тишину от волн. Не видя ни стражей, ни проходящих или преплывающих, возымели желание переплыть реку, невзирая на быстрое течение и на глубокие водовороты. Некоторые говорят, что одна из них, по имени Клелия, переплыла реку на лошади, уговаривая и ободряя других, вплавь следовавших за нею. Переправившись благополучно, пришли они к Попликоле, который не удивился их поступку и не похвалил их. Ему было неприятно казаться ниже Порсены в сохранении верности слов; боясь, чтобы смелый поступок девиц не навел на римлян подозрения в вероломстве, взял их и отослал обратно к Порсене. Тарквиний, получив о том известие, поставил в засаду воинов, которые на переправе, будучи многочисленней, напали на тех, кто сопровождал девушек. Однако римляне защищались. Дочь Попликолы, Валерия, устремившись сквозь сражавшихся, убежала; трое невольников последовали за ней и спасли ее. Другие, не без великой опасности, оставались среди сражавшихся. Но Аррунт, сын Порсены, узнав о происходящем, поспешил им на помощь, рассеял Тарквиниевых воинов и освободил римлян. Девицы приведены были к Порсене. Он хотел знать, которая из них подала другим пример к бегству и ободряла их. Узнав, что то была Клелия, взглянул на нее с видом милостивым и приятным, велел привесть богато украшенную лошадь из числа царских и подарил ей. На этом основываются те, которые говорят, что одна Клелия переплыла реку верхом. Другие уверяют, что тирренский государь хотел почтить этим подарком ее мужество. Доныне виден на Священной улице, которая ведет к горе Палатин, кумир той девы на коне*. Некоторые говорят, что это кумир Валерии, а не Клелии.

Порсена, заключив мир с римлянами, сверх многих других опытов великодушия, оказанных Риму, велел своим воинам не выносить из стана ничего, кроме оружия. Он оставил оный наполненным съестными припасами и богатством и предал римлянам. По этой причине и в наше время при продаже общественного имущества в первом объявлении провозглашают, что продается имущество Порсены, сохраняя тем в памяти народа вечную благодарность к нему за его благодеяния*. Воздвигнут также ему медный возле сената истукан древней и грубой работы.

В следующий год сабиняне вступили войною в римские владения. Консулами избраны были Марк Валерий, брат Попликолы, и Постумий Туберт. Важнейшие дела производились по совести Попликолы и в его присутствии. Марк одержал победу на двух больших сражениях. В последнем, не потеряв ни одного человека из своих, положил на месте тридцать тысяч неприятелей. В награду за его храбрость сверх почестей триумфа построен был для него на горе Палатинской дом общественным иждивением. В тогдашнее время двери домов отворялись на улицу*. Этим отличием хотели показать, что он каждый раз, как отворял двери свои, принимал что-нибудь от общества. Говорят, что в древности все двери домов в Греции отворялись таким же образом, что доказывается из комедий, в которых желающие выйти на улицу прежде стучат в двери, дабы мимоходящие или стоящие вблизи остерегались и не были ушиблены отворяющейся в улицу дверью.

После Марка избран был консулом Попликола в четвертый раз. Сабиняне заключили союз с латинянами, и римляне ожидали войны. Некоторый суверенный страх овладел гражданами, ибо все беременные женщины выкидывали детей уродливых и ни одна не рождала в обыкновенное время. Попликола, следуя Сивиллиным книгам, принес умилостивительные жертвы Плутону, возобновил некоторые игры, предприсанные Аполлоном Пифийским, и, одушевив граждан надеждою на бога, обратил внимание на то, что угрожало им со стороны людей, ибо приготовления и союз неприятелей были действительно страшны.

Среди сабинян был некто по имени Аппий Клавз, человек, могущественный богатством своим, знаменитый в бранях по телесной своей крепости, более же всего отличный славою своих добродетелей и убедительностью красноречия. Он не избежал обыкновенного жребия всех великих людей; зависть преследовала его. Завистники его обвиняли в том, что, отвращая войну, он умножает силу римлян для порабощения отечества и для покорения его своему самовластию. Ведая, что слухи эти были народу приятны и что он был ненавидим теми, кто желал войны, боялся он предстать на суд. Он имел великое число друзей и родственников, готовых защищать его, усилился ими и произвел мятеж. Это одно заставило сабинян медлить и не начинать войны.

Попликола, почитая нужным не только осведомляться о происходящем, но еще более возбуждать и воспламенять раздор, имел при Клавзе вернуть людей, которые говорили ему, что Попликола, почитая его добрым и справедливым человеком, не думает, чтобы он был склонен мстить отечеству, хотя претерпевать от него гонение; что если он хочет спасти себя и освободиться от ненавидящих его, то Попликола примет его общенародно и частно так, как прилично добродетели его и славе римского народа. Клавз, часто помышляя о том, нашел, что это было вернейшее средство к безопасности. Он склонил своих друзей, которые убедили со своей стороны других; и, таким образом, пять тысяч семейств*, состоявших из сабинян самых спокойных, кротких и безмятежных, с женами и детьми своими пошли в Рим. Попликола был об этом предуведомлен, принял их дружелюбно и усердно и дал им право гражданства; каждому уделил две десятины земли по реке Аниена*. Клавзу дал двадцать пять десятин и причисли его к сенату. Клавз приняв с самого начала участие в правлении и, поступая благоразумно, достиг первых достоинств в республике, получил великую силу и оставил по себе род Клавдиев, не уступающий в знатности ни одному из римских домов*.

Сабиняне и после сего переселения не были оставлены в покое своими народоправителями. Они говорили, что Клавз, убежав и сделавшись врагом их, произведет то, чего не мог произвесть, находясь между ними, и воспрепятствует им наказать римлян за понесенные от них обиды. Сабиняне собрали многочисленное войско, вышли и расположили стан свой при Фиденах. Они скрыли две тысячи воинов в местах лесистых и в расщелинах и намеревались выслать на рассвете следующего дня немногих конных воинов для расхищения. Им велено было приближаться к Риму, потом отступить и завести преследующих в приготовленную засаду. Попликола, тогда же узнав о том через беглецов, сделал нужные ко всему приготовления и разделил свои силы. Постумий Альб, зять его, с тремя тысячами воинов ввечеру занял высоты, под которыми стояли сабиняне в засаде. Другой консул, Лукреций, с легкими и отважнейшими воинами приготовился напасть на конницу, уносящую добычу. Сам Попликола с остальным войском обошел неприятеля. К счастью римлян, поутру густой туман покрыл землю; Постумий с высот напал на скрывавшихся с великим шумом, Лукреций пустился на конницу, уносившую добычу, а Попликола вступил в сражение с неприятелями, стоявшими в стане. Сабиняне во всех местах претерпевают поражение и погибают. Те, кто обращался в бегство, нимало не обороняясь, были биты римлянами, которым они попадались. Самая надежда послужила к совершенной их гибели. Одни, полагая, что другие в безопасности, нимало не думали сражаться и противостоять неприятелю. Бывшие в стане бегали к тем, кто скрывался в засаде; эти, напротив того, бегали в стан и, встречаясь с бегущими, попадали в руки тем, от кого убегали, и находили нуждающимися в помощи тех самых, от кого оной надеялись. Близость города Фиден была причиной, что сабиняне не все погибли, но некоторые и спаслись, особенно из тех, кто убежал из стана тогда, как римляне им завладели. Не достигшие города были побиты или взяты в плен.

Хотя римляне все великие подвиги свои приписывают богам, однако эту победу почли делом одного своего полководца. Все бывшие в сражении говорили, что Попликола предал мечу их неприятелей, хромых и слепых и почти скованных. Народ получил много денег от добычи и от пленных. Попликола, вновь почтенный триумфом, предал правление преемникам своим* и вскоре умер. Он окончил дни свои, достигши, сколько человеку позволено, всего того, что почитается прекрасным и благополучнейшим. Народ римский как бы не оказал ему при жизни никакой достойной благодарности, но был обязан ему всем, определил, чтобы тело его было погребено общественным иждивением. Каждый из римлян в честь ему приносил по одному квадранту*. Женщины, сами согласившись между собой, носили по нем печальную одежду целый год, в знак отличного к нему уважения. Он был погребен по решению граждан внутри города близ так называемой Велии. Это место назначено быть кладбищем всего рода его. Но ныне тут никого не погребают, а только приносят туда мертвое тело; один из присутствующих подставляет под ним зажженный факел; потом уносят мертвого, доказывая тем, что по праву погребение тут позволено роду сему, но что оный отказывается от такой чести добровольно. После чего уносят тело для погребения*.

 
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84  85  86  87  88  89  90  91  92  93  94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105  106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128  129  130  131  132  133  134  135  136  137  138  139  140  141  142  143  144  145 
Рейтинг@Mail.ru