Питер Зейхан
Конец мира – это только начало: Экономика после краха глобализации
Прощай, деревня!
Место жительства играет очень важную роль. Одной из главных особенностей периода после Второй мировой войны была массовая урбанизация. В разные эпохи этот процесс происходил по-разному и с разной скоростью. Отчасти различия обуславливались фактором времени. Не все в ходе промышленной революции происходило быстро.
Считается, что первые шаги промышленная революция сделала в сонном царстве ткацких станков. В доиндустриальную эпоху ткацкое дело было в основном кустарным промыслом. Сырье растительного и животного происхождения требовало целого ряда различных приемов первичной обработки – нарезания, раструски, трепания, чесания, варки, замочки, стрижки, прочесывания. После первичной обработки из сырья можно было спрясть пряжу или нить, скрутить их в более толстое волокно и, наконец, соткать полотно на ткацком станке или связать его спицами или крючком. Это была очень утомительная, в буквальном смысле трудоемкая работа, и мало кому она нравилась[24].
Это не значит, что на производстве тканей нельзя было делать деньги, и первыми им всерьез заинтересовались британцы. Все началось с использования супердешевого труда индийцев, выполнявших самые кропотливые и утомительные операции. Британская Ост-Индская компания, основанная в 1600 г. для импорта специй, придававших вкус пресным блюдам унылой английской кухни, к концу столетия переквалифицировалась на доставку индийских тканей во все уголки империи. Жители последней оценили доступную роскошь хлопчатобумажных тканей, муслина, набивного ситца и даже шелка. Вкусив плоды чужого труда и поняв, что практически все ткани, привозимые из Индии, лучше шерсти, производимой местными мелкими семейными ткацкими мастерскими, британцы вознамерились превзойти индийцев.
В начале XVIII в. они начали ввозить хлопок (сначала из Индии, потом из американских колоний, которые позже стали Соединенными Штатами) и постепенно создавать ткацкую промышленность, объединяя семейные ткацкие мастерские. Шли годы, прибыль от обработки хлопка и производства тканей росла, работники и работодатели изыскивали все новые и новые методы повышения производительности, технологичности и долговечности ткацкого оборудования. Челнок-самолет, самопрялка, кольцепрядильная гребенная машина, мюльная машина, паровая тяга, хлопкоочистительная машина, жаккардовая машина, регулятор скорости, синтетические красители – все это увеличивало, насколько это было возможно, скорость выполнения операций и объем выпускаемой продукции, а также повышало качество последней. К началу XIX в. эти и многие другие нововведения широко распространились по всей Британии.
Изобретения следовали одно за другим, и уже в начале XIX в. доля товаров, произведенных из хлопка, в британском экспорте достигала 40 %. Но это было еще не все. Британцы продолжали экспериментировать со множеством новых технологий прядения, ткацкого дела и шитья, с древесного угля они перешли на кокс, с кокса – на каменный уголь, с чугуна в чушках – на кованый чугун, а затем на чугунное литье и сталь, с водяного колеса – на паровой двигатель. Ручные орудия труда уступили место токарным и фрезерным станкам, на которых можно было изготавливать инструменты, позволявшие производить химическую продукцию.
Мало-помалу люди находили рабочие места в сфере разработки, внедрения и совершенствования новых технологий. Практически все новые технологии требовали множества работников, собранных в одном месте, и производственных площадок с соответствующим оборудованием. В прошлом ткацкие мастерские располагались в сельской местности и работали на энергии ветра (или, чаще, мускульной силе). Новые промышленные предприятия строились в городах и работали на угле. Сельская местность опустела, люди ринулись за деньгами в город. Маленькие городки превращались в крупные города. Концентрация населения в городах обуславливала возникновение новых проблем и рождала спрос на инновации в области медицины, санитарии, транспорта и логистики. При этом каждая из сотен технологических инноваций меняла отношение людей к экономике, ресурсам и месту проживания.
Государство начало массово предоставлять населению услуги – от снабжения электроэнергией до медицинского обслуживания. В густонаселенных городах делать это было проще, чем в сельской местности с ее разбросанными тут и там домохозяйствами. Люди массово покидали деревни и уезжали в города в погоне за более высоким уровнем жизни, достигаемым с меньшими затратами.
Второй этап промышленной революции показал, что равноправие серьезно ослабляет зависимость человека от места проживания. Появились химические удобрения, пестициды и гербициды. В результате в середине XIX в. имел место троекратный (или даже более значительный) рост объемов производства сельскохозяйственной продукции на фоне снижения затрат труда. Экономика сельского хозяйства изменилась навсегда. Теперь не город переманивал людей из деревни, а деревня выталкивала людей в город.
Совокупный эффект появления новой городской промышленности и применения новых высокоэффективных технологий сельскохозяйственного производства вывел нас на путь урбанизации, породив кучу проблем, с которыми человечество не справилось до сих пор. Сильнее всего пострадали показатели рождаемости. В деревне детей заводили не столько из любви к ним, сколько из экономической необходимости. Дети представляли собой бесплатную рабочую силу и де-факто вынуждены были пахать на родителей. Тысячелетние культурные и экономические нормы сформировали глубоко укоренившееся представление, что они должны либо наследовать хозяйство престарелых родителей, либо, по крайней мере, не уезжать от них слишком далеко. Большая семья, по сути, представляла собой общину, члены которой всячески поддерживали друг друга. Этот культурно-экономический уклад оправдывал себя на протяжении всей предшествующей истории – еще в те времена, когда в мире только рождались империи и национальные государства.
К огромному неудовольствию моей матери, урбанизация отправила этот уклад на свалку истории. Стоит переехать с просторной фермы на участок земли площадью в четверть акра в маленьком городке или, хуже того, в дорогущую квартиру в тесном мегаполисе, как экономика деторождения схлопывается. Детям не приходится трудиться, но их все равно приходится кормить и одевать. Теперь еда не растет прямо у дома, ее нужно покупать. Даже если ребенок где-то подрабатывает летом или разносит газеты, самое большее, на что могут рассчитывать родители в финансовом плане, – что их маленькая копия поможет им выйти в ноль.
Стоит переехать из маленького городка в большой город, и дети тут же превращаются (с экономической точки зрения) просто в дорогую говорящую игрушку. Когда они наконец покидают родительский дом, родители плачут или радуются, но их чувства совсем не похожи на панику, которую свобода от родительских обязанностей вызывала у их предков, влачивших жалкое существование в деревне в доиндустриальную эпоху. Если экономическая целесообразность деторождения исчезает, люди делают то, чего в данной ситуации требует логика: заводят меньше детей.
Тем не менее в ходе индустриализации численность населения росла. Некоторые причины очевидны: налаженные каналы распределения в сочетании с изобретением и внедрением пестицидов, гербицидов и в особенности минеральных удобрений делали сельское хозяйство все более устойчивой отраслью экономики, избавляя людей от угрозы голода.
Другие причины менее очевидны: появление системы канализации и снижение заболеваемости. В городе реже происходят несчастные случаи, медицинская помощь там более доступна, чем в деревне, а значит, снижается смертность, особенно младенческая. Более продвинутая медицинская помощь позволяет снизить смертность от заболеваний и травм, которые становятся все менее распространенными. Все это ведет к росту продолжительности жизни. Удвойте среднюю продолжительность жизни, и через поколение вы удвоите численность населения, даже если в семьях не будет рождаться больше детей. Просто детородный период станет более продолжительным.
Но все это, конечно, произошло не сразу. Возьмем механический ткацкий станок, который считается самым значительным прорывом на заре технологического развития, – прорывом, позволившим увеличить производительность труда в 50 раз. Первый прототип был сконструирован в 1785 г., а затем совершенствовался в течение 50 лет, когда было создано 17 вариаций станка. Но даже после этого еще почти 100 лет ушло на его полную автоматизацию, позволявшую не прерывать производственный процесс, когда в челноке заканчивалась нить.
Собственно, слово «революция» в понятии «промышленная революция» не совсем точно отражает суть дела. Новые технологии не возникали по мановению волшебной палочки. Их разрабатывали, конструировали прототипы, совершенствовали, запускали в массовое производство и внедряли, а они, в свою очередь, давали толчок развитию технологий нового поколения – и все это на протяжении 200 лет. Переход от жизни на ферме к городской жизни потребовал времени. Рост Лондона и превращение его в самый большой и богатый город в мире с самым образованным населением тоже происходили небыстро. Переход от культурно-экономического уклада большой семьи с кучей «запасных» детей, в которой среднестатистический взрослый умирал в возрасте чуть более 30 лет, к крошечным семьям, в которых дети – просто шумные и невыносимо подвижные нарушители спокойствия, а 60-летние члены семьи уже не редкость, тоже протекал в течение довольно длительного периода. Численность населения Британии утроилась далеко не сразу.
Полный цикл трансформации в этой стране продолжался в течение жизни семи поколений.
Но только в этой стране.
История ускоряется
Ни одной технологии, разработанной в Британии, не суждено было остаться исключительно британской. Как и технологии предыдущих эпох: оседлое земледелие, использование энергии воды и ветра, океанское судоходство, – промышленные технологии ткацкого производства, паровая тяга, выплавка стали, генерация электроэнергии и производство удобрений распространились по всему миру. Поскольку бо́льшая часть работы, связанной с разработкой и освоением этих технологий, была уже проделана, на их внедрение в других странах потребовалось меньше времени, а значит, влияние инноваций на демографическую ситуацию тоже проявилось быстрее.
Второй большой страной, пережившей серьезные изменения в ходе индустриализации, стала Германия. За столетие, предшествовавшее Первой мировой войне, Германия быстро превратилась из раздробленного доиндустриального государства, экономика которого опиралась на гильдии и на которое часто нападали соседи, в единую, лидирующую промышленную, экономическую, технологическую и военную державу, которая за очень короткое время смогла одержать победу над Данией, Австрией и Францией. Численность населения Германии (как ранее Британии) в ходе индустриализации и урбанизации почти утроилась. Само население (как ранее в Британии) в результате снижения смертности состарилось. Рождаемость (как ранее в Британии) снизилась. Но поскольку Германия, в отличие от Британии, шла по проторенному пути, весь процесс протекал на протяжении жизни всего четырех поколений[25].
Пример Британии и Германии показывает, что существуют еще три совершенно не связанных между собой фактора, ускоряющих процесс урбанизации, запущенный индустриализацией.
Первый фактор – борьба за права женщин.
По сути, борьба за права женщин начала набирать обороты лишь во времена европейских революций 1848 г. Появление новых промышленных технологий привело к массовым экономическим и политическим волнениям по всей Европе, которые вылились в несколько гражданских войн, поскольку старые политические и социальные институты – как национальные, так и межгосударственные – не справлялись с невиданной доселе нагрузкой. У всех новых технологий была одна общая особенность: для их использования требовались люди. Много людей. Для одних технологий, таких как конвейерная сборка, нужны были главным образом неквалифицированные работники, для других – например, нефтехимических – высококвалифицированные специалисты, потому что в этой отрасли случалось всякое, в том числе, знаете ли, взрывы. Но независимо от квалификации работников высокий спрос на рабочую силу обуславливал рост стоимости труда. Не углубляясь в культурные, этические и моральные аспекты проблемы, можно сказать, что настало время, когда независимо от того, управляла ли женщина хозяйством в деревне, пока муж работал в городе на фабрике, или сама трудилась на ткацкой фабрике, где с легкостью могла заработать вдвое больше здоровенного детины с фермы, она получала возможность самостоятельно распоряжаться своей жизнью.
В традиционном обществе женщины, будучи привязаны к дому и хозяйству, были лишены мобильности. Когда подступал голод или начиналась война, мужчины покидали дом – шли грабить или воевать, а женщины оставались дома, чтобы заниматься хозяйством. В силу подобных ограничений они, как правило, были… всегда готовы к соитию. Соответственно, в доиндустриальном обществе для женщин было обычным делом рожать по шесть и более детей. Но стоило разорвать их связь с домом и хозяйством, ввести массовое женское образование, позволить самим зарабатывать, как даже те представительницы прекрасного пола, которые мечтали о большой семье, быстро поняли, что карьера отодвигает все остальные дела на второй план, – отчасти потому, что, независимо от готовности зачать ребенка, трудясь на фабрике по несколько десятков часов в неделю, сделать это не так просто.
Второй фактор, послуживший причиной падения рождаемости, обуславливался борьбой за права женщин в сочетании с внедрением промышленных технологий. Речь идет о контрацепции. До промышленной революции самым надежным методом контрацепции был календарный. Индустриализация расширила список опций. В 1845 г. Чарльз Гудьир[26] получил государственный патент на вулканизацию каучука, что сделало возможным производство дешевых и надежных презервативов. Подобные новшества в сочетании с зарождающимся движением за права женщин положили начало усилению роли представительниц прекрасного пола в политике и экономике, но ценой падения рождаемости.
Третьим фактором падения рождаемости стал побочный эффект великого американского проекта – формирования послевоенного миропорядка. Когда разразились мировые войны, урбанизация уже шла полным ходом и старая система разлетелась вдребезги. Но с установлением нового миропорядка как системы свободной торговли наиболее развитым экономикам мира, и прежде всего странам Западной Европы и Японии, больше не мешали бесконечные быстро разгорающиеся войны. Теперь они могли сосредоточиться на товарах, производить которые у них получалось лучше всего (ну, или хотя бы на тех, которые они хотели производить лучше всего), а гарантированная новым миропорядком безопасность позволила импортировать продовольствие из другого полушария.
По сути, процесс глобализации, запущенный Бреттон-Вудской системой, привел к снижению рождаемости, сузив сельскохозяйственный сектор во всех индустриализированных странах. До начала развития мировой торговли массовый импорт продовольствия был практически невозможен. Государства вынуждены были учитывать это в своих расчетах – как экономических, так и стратегических.
Германия с ее коротким пасмурным летом мало у кого ассоциируется с развитым сельским хозяйством, но в той неразберихе, которая творилась в Европе накануне 1945 г., у немцев не было выбора: чтобы обеспечить выживание страны, приходилось выжимать из скудных почв скудный урожай[27]. Великобритании, кухня которой славится лишь тем, что она ужасна, благодаря островному расположению удалось пойти другим путем. К концу XIX в., будучи империей, Британия ввозила продовольствие из колоний, расположенных вдали от Европы. В разные времена это были Египет[28], Южная Африка[29], Индия[30], Австралия и Новая Зеландия[31]. Такая возможность позволяла британцам не только сосредоточиться на индустриальной стороне промышленной революции, но и извлекать выгоду из своего положения мировой империи.
Новый мировой порядок, или американский миропорядок, все вывернул наизнанку. Сформировав систему международной безопасности, разрушив империи, подарив миру возможность торговли без границ и новые сельскохозяйственные технологии промышленной революции, американцы попутно непреднамеренно создали мировой рынок сельскохозяйственных товаров. С одной стороны, чтобы обеспечивать себя продовольствием, больше не нужно было отправляться к далеким берегам и завоевывать пригодную для пахоты землю. С другой стороны, осколки бывших империй теперь могли не ориентироваться на специфические потребности колонизаторов и сосредоточиться на максимизации объемов производимой продукции для удовлетворения спроса на мировом рынке.
В мире глобализации не только расширились возможности сельскохозяйственного производства, но и возросли его масштабы. Все больше финансовых ресурсов направлялось в самые разные сельскохозяйственные отрасли, что привело к трансформации аграрного сектора.
Более крупные фермерские хозяйства механизировались и демонстрировали более высокую продуктивность при меньших трудозатратах. Оптимизация производства усиливала их позиции на рынке, что позволяло требовать снижения цен на средства производства. Вместо того чтобы довольствоваться несколькими десятками мешков удобрений и купленной в местной лавке по случаю мотыгой, крупные фермерские хозяйства договаривались с компаниями-производителями о прямых поставках, чтобы закупать то, что им нужно. Маленькие города утрачивали смысл существования.
Глобализация не просто опустошила сельскую местность, но буквально выпотрошила маленькие сельские поселения, вынуждая всех их жителей перебираться в большие города. Так было в Небраске и Новом Южном Уэльсе, но особенно ярко это проявилось в регионе Серраду в Бразилии, Центральном Черноземье в России и рисовом поясе в Китае. Во всех случаях прогресс приводил к одним и тем же результатам: росту производства и продаж продовольствия и снижению затрат труда.
Если в самом начале промышленная революция выманивала людей из сельской местности, давая им возможность работать на промышленных предприятиях, а позднее развитие производства сельскохозяйственной техники и синтетических удобрений выталкивало их в города, то конкуренция на мировом рынке, возникшая в результате установления нового миропорядка, буквально вышвырнула фермеров с их земель. И это без учета вытеснения мелких землевладельцев местными сельскохозяйственными гигантами или принудительного объединения мелких хозяйств в крупные, более эффективные агропромышленные предприятия, которое практиковалось в некоторых странах[32].
И пошло, и поехало. Территории, которые никогда ранее не могли похвастаться высоким уровнем безопасности или достаточными финансовыми ресурсами, внезапно становились центрами мировой торговли, начинали развивать производство и даже наращивать экспорт. Качество продовольственных товаров повысилось, а себестоимость упала. Тем, кто работал по старинке, стало трудно выживать в развитом мире и приходилось либо пытаться соответствовать духу времени и применять новые технологии, чтобы повысить урожай, либо сдаваться и переключаться на то, что получалось лучше. Каждый выбирал свое. Чаще всего производители в разных странах предпочитали отказываться от культур, которые в местных условиях росли плохо, и расширять производство культур, которые росли хорошо. Американский запрет на военные конфликты между союзниками избавил всех от головной боли, связанной с обеспечением доступности продовольствия. Мировая торговля сельскохозяйственными товарами переживала бурный рост, и потребность в автаркии в рамках государства или империи отпала сама собой.
В результате осуществленной США трансформации мировой системы безопасности и экономики (или, точнее, создания первой поистине глобальной системы безопасности и мировой экономики) процессы индустриализации и урбанизации, на протяжении последних 250 лет определявшие ситуацию в Европе, вышли на мировой уровень.
Первая волна глобализации затронула ветеранов альянса, опиравшегося на новый миропорядок: Западную Европу, поверженную ось Берлин – Рим – Токио, контролируемые Южную Корею, Тайвань и Сингапур, а также государства, созданные переселенцами англосаксонского происхождения, – Австралию, Канаду и Новую Зеландию[33]. Как ранее британцы и немцы, население этих стран пережило бурное развитие, урбанизацию, снижение смертности, рост продолжительности жизни и численности населения, а также падение рождаемости (именно в таком порядке). По большому счету, почти весь прирост населения в развитых странах начиная с 1965 г. (более чем на 50 %) был достигнут за счет увеличения продолжительности жизни. Так же как и немцы, которые шли по проторенному англичанами пути и столкнулись с ускоренным демографическим переходом, большинство первых адептов нового послевоенного миропорядка пережило его «краткую версию».
В конце концов, идти по проторенному пути было проще. Первые фабрики работали не на электричестве, а на энергии воды. Как следствие, выбор локации для предприятия был так же ограничен, как в древности выбор места для строительства города. Соответственно, была ограничена и потребность в рабочей силе. Взаимозаменяемые детали и сборочные линии также начали использовать раньше, чем электричество. Эти технологические сдвиги хотя и повышали на порядок производительность труда, но не избавляли от необходимости использовать энергию ветра или воды либо мускульную силу. Это ограничивало скорость и масштабы внедрения новых технологий, а также возможности их применения, делая последнее возможным лишь на территориях, отвечающих строгим требованиям географии успеха, и замедляя урбанизацию. Но к 1945 г. Германия показала всему миру, что единственно верный путь – это переход на электроэнергию. Внезапно оказалось, что фабрики теперь можно строить где угодно. Ход истории ускорился. Может быть, британцы и осветили путь к прогрессу, но именно немцы вымостили его для всех остальных народов.
Если в Британии трансформация происходила на протяжении жизни семи поколений, а в Германии – четырех, то Канада, Япония, Корея, Италия и Аргентина прошли этот путь за срок, равный жизни двух с половиной поколений, а ряд припозднившихся развитых стран (Испания, Португалия и Греция) – всего двух.
Но и это было не все.
После окончания холодной войны американцы дали возможность примкнуть к новому миропорядку всем тем, кто раньше сохранял нейтралитет, а также бывшим советским республикам. В результате доступность финансовых и других ресурсов и технологий снова резко возросла, как во времена бума 1950-х и 1960-х гг. в Европе и Японии, но рост охватил гораздо более обширные территории и гораздо бо́льшую часть человечества.
Теперь все развивающиеся страны получили возможность вкушать плоды индустриализации, урбанизации и демографических сдвигов, а крупнейшими игроками в этом эшелоне стали Китай, Индия, Индонезия, Пакистан, Бразилия, Нигерия, Бангладеш, Россия, Мексика, Филиппины, Вьетнам, Египет, Эфиопия и Турция. Подобно тому, как электричество подбросило дров в топку индустриализации, цифровая революция резко ускорила процесс развития. Теперь информация больше не была заперта в головах отдельных людей, но свободно текла по электронным рекам, а знания передавались по щелчку мыши. Продолжительность процесса создания прототипа сократилась с нескольких лет до нескольких недель. Информация распространялась за считаные секунды, а результаты научных исследований мгновенно становились достоянием ученых разных стран и континентов.
Немцы прошли этот путь быстрее, чем британцы, японцы – быстрее, чем немцы, испанцы буквально пробежали его, а теперь наиболее продвинутые страны развивающегося мира, и прежде всего Китай, Бразилия и Вьетнам, смогли промчаться по нему быстрее Испании на поистине спринтерской скорости.
Тем не менее, несмотря на все эти колоссальные незапланированные изменения, все не просто работало, но работало прекрасно. Самым поразительным и невероятным в период после окончания холодной войны стало даже не прекращение войн и голода, а то, что стареющее и неравномерно растущее население всех указанных стран создало идеальные условия для головокружительного, невиданного ранее экономического роста.
В период примерно 1980–2015 гг. все государства, охваченные международными связями, разделились на две большие группы.
К первой группе относились страны, переживавшие относительно ранние этапы демографического перехода. Смертность резко снижалась, продолжительность жизни росла, но падение рождаемости еще не привело к катастрофическому сокращению численности молодых работников. Население этих стран тратило много денег, и не только на еду. Больше всего денег тратят люди в возрасте от 15 до 45 лет. Именно тогда они покупают машины, квартиры, растят детей и получают высшее образование. Этот потребительский паттерн движет экономику вперед. В странах, относившихся к первой группе, потребителей было хоть отбавляй.
В странах второй группы смертность продолжала снижаться, продолжительность жизни росла, но скорость этих процессов уже замедлилась. Ничего удивительного – индустриализация здесь началась на несколько десятилетий раньше, чем в странах, относившихся к первой группе. Однако сокращение рождаемости тоже началось раньше, и доля детей в возрастной структуре населения заметно уменьшалась. Приоритеты изменились. Меньше детей – меньше затрат на их воспитание и образование, а значит, можно больше тратить на машины и квартиры. У населения старшего возраста больше финансовых ресурсов, чем у молодых, а значит, больше денег для сбережений и инвестиций. Эти стареющие общества стали не менее, а более динамичными, потому что могли разрабатывать и внедрять новые технологии быстрее. Производительность труда росла, товары становились все более технически совершенными. Чего этим странам не хватало, так это молодежи, готовой потреблять произведенное.
И тут американцы случайно наткнулись на решение проблемы. Одним из ключевых элементов миропорядка (наряду с открытостью американского рынка) было обеспечение коллективной безопасности цивилизованного мира, а это означало, что страны с более старым населением (экспортные экономики) имели доступ к потребителям всего мира. Страны, ориентированные на экспорт, и страны, ориентированные на потребление, не просто находились в относительном равновесии. Американцы, обеспечивая глобальную безопасность, создали не только глобализированный мир, но и условия для его процветания.
Но это вовсе не значит, что такая ситуация была нормальной. Глобализация всегда зависела от американской поддержки глобального миропорядка, который с момента падения Берлинской стены в 1989 г. перестал отвечать интересам США. Но без американского присмотра в каком-нибудь отдаленном регионе – в Юго-Восточной Азии, на Среднем Востоке или в России – в любой момент может случиться что-то нехорошее (например, начаться война), способное до основания разрушить глобальную систему безопасности, если только… американцы не разрушат ее сами.
Но даже если Америка решит по-прежнему держать над цивилизованным миром зонтик коллективной безопасности, расцвет глобализации не продлится долго. Безмятежные времена (1980–2015 гг.) прошли. Падение рождаемости, начавшееся в развитых странах в 1960-е гг., а в развивающихся – в 1990-е гг., продолжается уже несколько десятилетий.
В бочке меда индустриализации есть ложка дегтя. Все, что в свое время ускоряло индустриализацию, ускоряло и демографические сдвиги. В XVIII в. среднестатистическая британка рожала 4,6 ребенка. Примерно столько же рожала немка в XIX в., итальянка – в ХХ в., кореянка – в 1960-е гг., а китаянка – в начале 1970-х гг. Сейчас во всех этих странах соответствующий показатель составляет менее 1,8 ребенка, а часто даже меньше[34]. В Бангладеш такой уровень рождаемости будет достигнут к 2030 г.
А вот вам обратная сторона медали.
Главной составляющей любого роста, сопровождающего индустриализацию, является экономический рост вследствие увеличения численности населения. Однако большинство людей забывает о следующем этапе индустриализации и урбанизации, когда снижение смертности нейтрализует влияние падения рождаемости на рост численности населения… но происходит это в течение всего нескольких десятилетий. В конце концов продолжительность жизни достигает максимальных значений, и страна получает высокую численность населения с незначительной долей детей в возрастной структуре. А мало детей вчера – это мало молодых работников сегодня и мало квалифицированных работников завтра. И это завтра уже наступило.
В 2020-е гг. рождаемость не просто сокращается, она уже очень долгое время остается на очень низком уровне. Даже страны с более молодым населением испытывают недостаток в молодых взрослых – людях, которые рожают детей. Поскольку 20- и 30-летние со временем превращаются в 30- и 40-летних, показатели рождаемости не просто продолжат снижаться, но попросту рухнут. А когда стариков станет больше, чем детей, неизбежно наступит ужасный следующий этап – демографическая катастрофа. Во всех странах, в которых этот процесс начался раньше, чем в других, молодых взрослых уже практически не осталось, а значит, эти страны уже никогда не оправятся от сокращения рождаемости[35].
Более того, демографический переход (от кучи детей к толпам пенсионеров) будет постоянно ускоряться подобно урбанизации, начавшейся когда-то в Британии. А чем быстрее происходит этот процесс трансформации и роста сегодня, тем быстрее мы движемся к демографической катастрофе в будущем.
На сегодняшний день самый трагичный пример проявления этой тенденции можно наблюдать в Китае. Бо́льшая часть истории страны была историей доиндустриальной. Так продолжалось до тех пор, пока в 1972 г. некто Ричард Никсон не нанес визит некоему Мао Цзэдуну, чтобы настроить красный Китай против Советского Союза. Никсон добился успеха. Цена переориентации Поднебесной была очевидна – подчинение американскому миропорядку. Около 800 млн китайцев встали на путь индустриализации – путь, который сегодня превратился в сверкающее скоростное шоссе с двумя выделенными полосами для служебного транспорта. Как и во всех других странах, смертность в Китае снизилась на 75 %, а население, соответственно, выросло. В Китае, как и во всех других странах до него, рост населения был весьма значительным – с 800 млн в 1970 г. до 1,4 млрд в 2021 г.[36]