Пиня Копман
Байки негевского бабайки. Том 2
Только глаз от сандалий изношенных не поднимай.
Это место сегодня и сердце, и пуп земли.
Та гора, что, по смерти Моше, скрыл от нас Адонай.
Прилетит из Леванта стозевный дракон Хамсин.
Пыль взобьёт раскаленным песчаным своим хвостом.
Солнце жечь тебя будет и выбелит неба синь.
Так познаешь ты Слово. И истина будет в нём.
Ветер с запада тучи нагонит и бросит в тебя дождем,
Чтоб земля твоих предков плодами была щедра.
Он приходит как гость, тот, которого долго ждем.
Гасит ярость свою светило, и лижет нежней жара.
От ливанских кедров и гор прокрадётся в долины тень.
Журавли поплывут на север, взяв Слово твоё с собой.
А межзвездная бездна поглотит ушедший день,
Чтобы утром с востока улыбкой блеснуть голубой.
Завершается круг, затирается времени след.
И ни детям, ни внукам, лишь правнукам будет дано
Осознать и принять то, что истины общей нет.
Каждый сам раб и бог, и истины сам зерно.
1.33 Зимние посиделки в Негеве
– Расскажи мне про снег, – просит старый Ахмед,
– видел я в интернете: у вас чудеса
и под снегом пол года стоят города.
А ему, между прочим, за семьдесят лет.
Девять внуков. Вполне обеспеченный дед.
10 раз видел снег. Каждый раз – полчаса.
Но в снежки поиграть не пришлось никогда
Он сидит в куфие' и верблюжьей абе'*
невысок, худощав, и, как мячик, упруг.
и с улыбкой внимает моей похвальбе.
Я всерьез благодарен нескладной судьбе
что с Ахмедом в пустыне свела нас давно.
Бедуин и философ, и, может быть, друг
Только, жаль, мусульманин не пьющий вино.
Мы в низинке меж двух крутобоких холмов
из камней неширокий очаг возвели,
и горит в нем с углЯми верблюжье дерьмо.
(но от шишек сосновых и запах соснов).
Мы золу не спеша отгребаем с боков.
Негев, может, беднейшее место Земли,
а живут бедуины здесь сотню веков.
Я плету небылицы про Е 22*,
про сугробы как дом и метельную ночь,
про колонны машин, что плетутся едва,
потому что за снегом не видно почти,
а Ахмед, зерна кофе прожарив сперва,
начинает их в ступке латунной толочь.
добавляя по чуть кардамон из горсти.
Холодало (плюс 10 у нас,– холода).
Где-то тявкал койот, где-то пес подвывал.
В старом чайнике медном кипела вода.
и над паром, казалось, плясала звезда…
Под Тюменью буран. Не асфальт – холодец.
Мы как будто попали под снежный обвал.
Ни назад ни вперед. Словом, полный звездец.
А когда был засыпан по крышу FIAT
и с фальшфейером я танцевал на снегу,
месяц к нам заглянул, бледноват и щербат.
Был последний пакетик навоза сожжен,
кофе в турке был трижды в песок погружен
и такой по пустыне пошел аромат,
что без слез я о нем рассказать не смогу.
Кофе грел. Я поверил и сам, что не вру.
И заметил Ахмед, запахнувши абу:
– Интернет, телевизор – одно баловство.
Человеку жара ли, мороз – не к добру.
Мы как пыль на ветру, как туман поутру.
Но Всевышний для нас выбирает судьбу.
Да пребудет незыблема воля Его!
––
* Трасса Е22 -международная трасса, частично проходящая по Тюменской области.
* куфия – головной платок, аба – бедуинский распашной плащ, если зимний – то из верблюжьей шерсти.
1.34 Весенние сны Негева
Он как древние боги неистов, жесток,
Непригоден иным временам.
Негев спит. И разнеженный Ближний Восток
Внемлет полным безумия снам.
А во сне, искупавшись в февральских дождях,
На полях неземной красоты
Распуская плащи лепестков второпях,
Расцветают повсюду цветы.
То ли феи, а, может, колдун чудодей,
Лепят радуги из ничего,
То ли руки умелых и добрых людей
Из мечты создают волшебство.
И меж глины слоёв и щербатых камней
В светлый мир, как птенец из яйца,
Красота прорастает, а следом за ней
Радость выжить и жить без конца.
И дремучий мой Негев вздыхает во сне,
Улыбаясь сквозь дрёму хитрО.
Потому что и камни цветут по весне,
Ибо всё побеждает добро.
1.35 Примитивная пустынная б…
Б… – это баллада. А Вы что подумали?
Вдохновенье гонит Пиню
или диких предков зов…
Бросив все бреду в пустыню
под созвездье гончих псов.
Каждый вздох – глоток Токая
втянут легкие-мехи.
Так они и возникают
примитивные стихи.
Примитивно первобытны
Звук свободен и не строг.
Знаков тайных, смыслов скрытных
не найдете между строк.
Ветер стих, шуршат кусты и
в небе первая звезда.
Бормочу слова простые
как земля или вода.
Предложения не длинны,
площе строганной доски.
Мысли точно дух пустынный
суховаты и легки.
Рифмы незамысловаты
Потому их петь легко.
Месяц выглянет из ваты
синеватых облаков.
Мудро создал Бог Природу,
и она нам стала мать.
Вскипячу на углях воду.
Буду кофе создавать.
Зерна светлые поджарю,
в медной ступке разотру
В джезве, – бедуинском даре,
возложу в ладонь костру.
И за миг до закипанья
в теплый погружу песок.
Охлаженье-нагреванье.
Так, глядишь, пройдет часок.
Аромат взойдет убойный
Полпустыни скажет: “… лять!”
Сей продукт, богов достойный,
я и стану потреблять.
И, в себе добившись сладу
с окружающей средой,
я запью свою балладу
охлажденною водой.
Затушу огонь песочком.
Побреду, следы чертя.
Поэтическая ночка
мне оставила дитя.
Вслед из тучки бледно синей
щурит месяц хитрый глаз.
Ну, прощай пока, пустыня,
я приду еще не раз!
1.36 Ферганский плов
Нечасто нынче слышу слово "плов".
В нем юности моей беспечной зов…
Под Ферганой на летном поле той.
Казан с душистой массой золотой,
десантный взвод у АНа под крылом.
Вкушаем плов за праздничным столом.
Мой брат в парадке во главе стола.
В его руке с араком пиала
и он в неё, ругнувшись завитО,
значок бросает: купол с биркой 100.
Ушли года, мой брат, Союз, друзья.
Но плова вкус все так же помню я.
1.37 Молдавское вино
(одочка, т.е. дочка Оды)
И для души и для здоровья
Для настроенья и для сна
Я пью с надеждой и любовью
Бокал молдавского вина.
В нем тьма и свет, в нем зло и благо
И много разного всего.
Вино отнюдь не просто влага:
Оно живое существо!
Ему от роду меньше года
И так глаза его блестят,
Что ясно: вот дитя Природы,
Причем прелестное дитя.
Мы близим круг друзей под пиво.
Но, издавна заведено
что станешь с девицей стыдливой
ты пить не пиво, а вино.
Вино молдавское играет
В свою, особую игру
Кто пил, – конечно понимает
И подтвердит вам – Я не вру!
Не сомневаясь ни минуты
Ценю его веселый вкус.
А все «Шато…» «…Монтэ…» и Брюты
Пусть пьет изысканный француз!
Мне даже спорить неохота
О том, что водку пить грешно
Когда на полке ждет с работы
Меня молдавское вино.
В бутылке, глэчике, графине
Всегда слегка охлаждено,
Так ждет как женщина – мужчину
Ждет в романтическом кино.
И наша встреча состоится!
Ведь нас нельзя разъединить.
Таким вином нельзя напиться
Им можно только насладиться
Ах, я уже теряю нить…
И гром гремит, и воют трубы,
В бокале вспенившись моем
Вино меня целует в губы
И внутрь меня бежит ручьем!
Не будем мучаться и спорить –
Мой первый тост всегда таков:
Я пью за всех. За тех, кто в море,
И за друзей, и за врагов,
За белых, черных,краснокожих
и желтокожих заодно,
За пьющих и непьющих тоже.
И за молдавское вино!
1.38 Благодать
Над Днепром в хорошую погоду
В воздухе разлита благодать.
Так и хочется поверить в Бога.
Только Он такое мог создать.
Божьи твари счастья (хоть немножко)
Получить немедленно хотят.
Родила январской ночью кошка
У причала четверых котят.
И, пока округа не проснулась,
мышковать отправилась чуть свет.
Кошка-мать с охоты не вернулась
В этом мире сказкам места нет
И ходила смерть в холодкой рясе
С погремушкой в снежном серебре.
Некому услышать писк кошачий:
У причала пусто в январе.
Дядя Дарвин знал отбора тайну.
Из котят (такие вот дела)
Выжил лишь один – и то случайно:
Женщина его подобрала.
Аннушка была чуть-чуть похожа
На того, которого нашла.
Дауна болезнь – подарок Божий.
Так она одарена была.
Отнесла за пазухой к старушкам
В дом из кирпича невдалеке.
Так и стал котенок жить в «психушке».
В комнате у Ани. В уголке.
В этом доме доживали тихо,
Грелись и питались (хоть с трудом)
Три десятка стариков и психов.
То, что раньше звалось: «Божий дом»
Был тот дом красивым, кроме шутки.
Над Днепром, как я успел сказать,
Кто там побывал хотя бы сутки,
Сразу верил в Божью благодать.
Двухэтажный, с залом и паркетом,
Шесть колонн, пилястры, бельведер.
Говорили, будто место это
Присмотрел под дачу местный мэр.
В этот год горючего не стало,
И с котельной дело было «швах»,
Так топили только в общей зале:
Там стояла печка на дровах.
Кто-то искру обронил спросонок,
Или кто «подбросил петуха»
И сгорели Аня и котенок.
Видно Бог им не простил греха.
Грешных душ в округе было много.
Что ж других для жертвы не нашел?
Слава Богу, я не верю в Бога,
А не то бы сам с ума сошел.
Над рекой как раньше, ивы плачут
Что ни вечер – трели соловья.
Там сейчас и вправду чья-то дача.
К сожаленью, я не знаю – чья
1.39 Беседы о стихах
В предгории Ферганского хребта,
с достоинством , серьёзно, не спеша,
вкушали белый чай мои уста
и наслаждалась отдыхом душа.
Тёк ароматный воздух с близких гор
чинар в ветвях шептал стихи свои
и плавно тек мудреный разговор
о сладостных газелях Навои.
Не о футболе, шмотках и деньгах
и не о бабах, мятых впопыхах.
Не о болезнях и не о долгах.
Шел разговор о вечном. О стихах
Как будто в транс гипнозом погружен,
читал не глядя в книгу, наизусть,
газели нам учитель Иманджон,
а в голосе звенели страсть и грусть.
На русском, на узбекском, на фарси
читал свободно, к звездам подняв взгляд.
А я подумал: Господи спаси!
Ведь то писалось шесть веков назад!
Старик библиотекарь Исмаил,
все время поправляющий очки,
про бейт и про редиф нам говорил,
про рифмы, что напевны и мягки.
Юлдаш Бабаев, знатный пахтакор
переводил на русский Ясави.
О переводах шел неспешный спор
и я читал им вирши о любви.
Я, знаете, собраний не люблю
и мне претит публичность с давних пор.
Но было мне, как в небе журавлю,
легко в тот вечер у подножья гор.
Как по весне вода сошли года,
друг-друга потеряли мы давно.
Но помню этот вечер как тогда,
и белый чай, пьянящий как вино.
Уже за горизонт событий путь
мне в силу сроков жизни проторён.
Но, может быть, судьба когда-нибудь
сведет нас на околицах времён.
В горах, в снегах или в болотных мхах.
Другой ли мир и вовсе не Земля…
Чтоб вновь вести беседы о стихах
и снова чуять легкость журавля.
1.40
Сарагосская серенада
Красота твоя, о донна, холодна и непреклонна.
Оглушенный и смущенный пред тобой стою сейчас.
А глаза твои бездонны словно небо Арагона.
Тверже бронзовой колонны взгляд твоих бездооонных глаз.
Веснааа
Весна пьянит сильней вина,
а воздух слаще абрикоса
Темна
Ночь ароматна и темна
и тихо дремлет Сарагоса.
Лунааа
Луна глядит на нас, нежна
как головенка Купидона.
Слышнааа
Небес мелодия слышна
и ты услышь её, о донна!
Так взгляни же благосклонно, словно солнце с небосклона!
Я коленнопреклонённый и покорный здесь стою.
Я, почти умалишённый, жизнь готов отдать, о донна,
без сомнения и стона за улыбку зааа твою.
Веснааа
Весна пьянит сильней вина,
а воздух слаще абрикоса
Темна
Ночь ароматна и темна
и тихо дремлет Сарагоса.
Лунааа
Луна глядит на нас, нежна
как головенка Купидона.
Слышнааа
Небес мелодия слышна
и ты услышь её, о донна!
Перешедший все кордоны я гляжу завороженно,
ожидая напряженно что в глазах истает хлад.
Ночь нежна и благовонна, а цветы в древесных кронах
обещают всем влюбленным вечность неги иии услад.
Веснааа
Весна пьянит сильней вина,
а воздух слаще абрикоса
Темна
Ночь ароматна и темна
и тихо дремлет Сарагоса.
Лунааа
Луна глядит на нас, нежна
как головенка Купидона.
Слышнааа
Небес мелодия слышна
и ты услышь её, о донна!
Вдохновенным баритоном я пою тебе канцоны.
Под гитары перезвоны кардамоном пахнет май.
Так сойди ж ко мне с балкона, только осторожней, донна!
Вес твой, все же, четверть тонны. Лестницу не поооломай!
Веснааа
Весна пьянит сильней вина,
а воздух слаще абрикоса
Темна
Ночь ароматна и темна
и тихо дремлет Сарагоса.
Лунааа
Луна глядит на нас, нежна
как головенка Купидона.
Слышнааа
Небес мелодия слышна
и ты услышь её, о донна!
1.41 Мой Израиль
Я, поверьте, живу в самой лучшей из стран
Невелик мой Израиль, но Богом мне дан.
От эйлатской волны до зелёных Голан
весь Израиль за день облетит дельтаплан.
Изаиль древний и вечно юный.
Прекрасней нету в мире подлунном
Давай общаться и улыбаться.
Лехаим, братцы! Лехаим, братцы!
Здесь прекрасны сады, благодатны поля
За любовь и за труд щедро платит земля
Нектарин, апельсин, золотистый лимон
сок волшебной лозы преподносит Хермон.
Изаиль древний и вечно юный.
Прекрасней нету в мире подлунном
Сторицей будет труд окупаться.
Лехаим, братцы! Лехаим, братцы!
Здесь живут, как и жили с древнейших царей
сын пустынь бедуин и араб и еврей
Здесь Котель*, Эль-Акса*, сад Бахай* пестроткан
Здесь Святой Иордан зародил христиан.
Изаиль древний и вечно юный.
Прекрасней нету в мире подлунном
Страна свободы, страна всех наций.
Лехаим, братцы! Лехаим, братцы!
Мы пусть шумный, но светлый, весёлый народ
Нас ни горе ни боль, ни война не берёт.
Любим песни, застолье и слышится смех
в праздник двери и души открыты для всех
Изаиль древний и вечно юный.
Прекрасней нету в мире подлунном
Как нам живется не скажешь вкратце.
Лехаим, братцы! Лехаим, братцы!
––
* Ха-Ко;тель ха-Маарави – часть древней стены вокруг западного склона Храмовой Горы в Старом Городе Иерусалима, уцелевшая после разрушения Второго Храма римлянами в 70 году н. э. Величайшая святыня иудаизма
**Эль-Масджид эль-Акса – мечеть, расположенная на Храмовой горе Иерусалима. Является третьей святыней ислама
*** Сады и Храм бахаи в Хайфе. БахаИ (бахаизм, бехаизм) – монотеистическая религия. Всемирный центр находится в Хайфе.
1.42 Надежда гимн государства Израиль
Так звучит текст гимна на иврите: (с подстрочным переводом)
Коль од ба Левав пнима
Пока ещё внутри сердца
Нефеш иеhуди хомия
Душа еврея бьётся,
У ле фаатей мизрах кадима
И в сторону Востока, вперёд,
Айн ле Цион цофия
Взгляд на Сион устремлён,
Од ло авда тикватейну
Ещё не утрачена наша надежда,
аТиква бат шнот альпаим
Надежда, которой две тысячи лет:
Лиhйот ам хофши бАрцейну
Быть народом свободным в нашей земле,
Эрец Цион вЕрушалаим
Стране Сиона и Иерусалима.
И вот мой вариант перевода:
Бьется вместе с сердцем в нашей груди
Это стремление с давних времен.
Светит путеводной звездой впереди
нам в любой дороге с Востока Сион.
В нас надежда
пока мы живы
Сквозь века неодолима:
Жить в стране свободной и счастливой
На земле Сиона, Ерусалима.
1.43 Израиль День независимости Йом а ацмаут
Жили были дед да баба
в стародавние года.
Не евреи, не арабы.
Их и не было тогда.
Без налогов, без обмана
люди жили легче птиц
На просторах Ханаана,
ибо не было границ.
Без болезни нет лекарства.
Появились государства,
и интриги, и коварство,
и налоги и цари.
И потомки Авраама
дрались, с братом брат, упрямо,
и росли обиды-шрамы,
черт их гордость подери!
Тыща лет до новой эры:
Ханаан расцвел без меры.
Дети иудейской веры
подняли свою страну.
И, еврейскими трудами,
весь Израиль цвел садами,
был богат людьми, стадами.
Вот как было в старину.
Меж Египтом и Востоком
по долинам нешироким
зацепив Израиль боком
шли торговые пути.
Место стрёмное такое.
Жить здесь в мире и в покое
и неможется почти.
То халдеи, то мидяне,
ассирийцы-северяне
(смерть летучая в колчане),
разоряли, били, жгли.
Греки, римляне, ромеи,
Крестоносцы-лиходеи,
Мамелюков злобных беи
пили кровь Святой Земли.
Палестина опустела,
словно хата обгорела.
Не найти в ее пределах
процветания следов.
Всюду пусто и пустынно,
лишь кочевья бедуинов
да болот густая тина
и десяток городов.
Пять веков еще Османы
не добры, хотя гуманны,
здесь алкали каши манной,
соблюдая свой адат.
И Британия в финале
лихо туркам наваляла.
Палестиной управляла,
получив на то мандат.
В подмандатной Палестине,
как на старенькой холстине,
дни, погрязшие в рутине,
тридцать с хвостиком годов
были горы и пустыни,
и болота и пустыни,
англичане, бедуины,
и евреи и… пустыни.
И немножко городов.
О правах людей радея,
и, устав гонять злодеев,
выдали в ООН идею,
что возникнуть здесь должны
для арабов и евреев,
мусульман и иудеев,
суверенных две страны.
Для евреев, если честно,
эта мысль была чудесна:
статус был необходим.
Но арабы стран окрестных
в соблюденье нравов местных
закричали: "Не дадим!
Это вредная затея.
Сила есть,– права имеем.
Всех убьем, не сожалея.
Пусть умрут дитя и мать.
Всё порушим, всё развеем!
Пусть потом хоть пожалеем,
Не позволим здесь евреям
государство возрождать!"
И навис над Палестиной
беспощадной гильотиной,
мерзкой, липкой паутиной
в дни прекрасные весны,
лютый, варварский, холодный
подколодный и бесплодный
призрак будущей войны.
Было: Пятого иЯра
возгласил Бен-Гурион
воплощенье веры старой
в правду будущих времен.
И надежда всех евреев
бедных, средних, богатеев,
словно знамя в небо взреев,-
"Жить на лучшей из земель"
Вознесла нас вверх, как крылья
Стала явью, стала былью,
"Государством ИсраЭль".
Споро строились заводы
и сады и огороды.
Потекли по трубам воды.
Вновь цвела страна моя.
Как вода сквозь створы шлюза,
из Европы, из Союза
кто-то с грузом, кто без груза
прибывала алиЯ*
Семь десятков лет промчало.
Мутных вод своих немало
вынес в море Иордан.
Вольнолюбцы, демократы,
генералы и солдаты
мы Святой Земли фанаты.
Исраэль нам Богом дан.
Были войны, боль без меры,
и интриги и аферы,
И любовь была, и вера.
Труд с утра и до утра.
Глупость, мудрость, свет идеи,
и герои, и злодеи.
Расцветали орхидеи
и Земля была щедра.
Были бодрость и усталость.
Жизнь стремительно менялась.
Только главное осталось:
Вера в нас, и в мир и в труд.
Свежих ветров дуновенье
пусть приносит обновленье!
Божье ждем благословенье
в славный Йом а ацмаУт!
*алиЯ (ивр.– буквально «подъём», «восхождение», )
– репатриация евреев в Государство Израиль.
1.44 Негев. Март
Расцвела земля сухая
от дождей последних дней.
Я в пустыне отдыхаю.
Я душой мягчею в ней.
Мы завариваем мяту -
Я и бедуин Ахмед,
И ругаем мэра матом.
Потому – порядка нет.
Мята с джелем цвета желчи,
язычки огня в дровах…
Бог на это смотрит молча,
Ибо нет нужды в словах.
1.45 Чудесный остров
Однажды, дело было в Гавре,
забрел я в порт, не помню как,
и там про остров цветозавров
мне рассказал один моряк.
А там на грядках и полянах
Растут… нет, водяться скорей
Десятки видов очень странных
Полуцветов-полузверей.
Раскрыв прозрачный сарафанчик,
Когда поднимется Норд-Ост,
Взлетает птеро-одуванчик,
И ловит в воздухе стрекоз.
А чуть развеются туманы
И разойдутся облака
Гиганты бронто-баклажаны
Пекут на солнышке бока.
Видны пластинки стего-лавра
И вызывает интерес
Опаснейший из цветозавров
Ужасный, дикий фикус-рекс.
И просто сердце замирает,
Когда из глубины реки
Плезио-лилия всплывает
И раскрывает лепестки.
На чудный остров цветозавров
уходит скоро наш баркас.
Готовы трубы и литавры
Чтоб проводить в дорогу нас.
Стоят печати трёх таможен,
Сверкают цепи якорей
И путь нам штурманом проложен
по водам девяти морей.
Сперва найдем Борнео остров,
А доплывем до этих мест, -
Двенадцать румбов к Норд-Норд Осту,
А дальше точно на Зюйд-Вест.
На мачте новый парус пёстрый.
И юнга ждет, нетерпелив
Хотите плыть на этот остров?
Спешите! Мы уйдем в прилив!
1.46 На стих "Париж и белое солнце пустыни"
УВИДЕТЬ ПАРИЖ И УМЕРЕТЬ
От дома и родни вдали,
разочарованный в сарматах,
в Костанце, на краю земли
Овидий плакал об утратах.
"О, только бы увидеть Рим,
а там и умереть не жалко…"
Мы часто глупость говорим,
когда по голове – и палкой.
Поэт – он бог почти на треть,
Его слова пронзают дали…
"Увидеть Рим и умереть!"
по всей Империи рыдали.
А позже, в средние века
уже звучало в стройном хоре
от простака и дурака
"Videre Napoli et Mori"
Потом, покинув Петербург,
надеясь стать известным сразу
в Париж приехал Эренбург
и тут же выдал супер фразу:
(заметив шанкр поутру
и без штанов летя в аптеку)
"Париж увидев, я умру"
Что было очень в стиле века.
За ним , заботами гоним,
про смерть в Париже в новом стиле
Хэмингуэй и иже с ним
девиз Ильюши подхватили.
И кто бы это не сказал
слова, поверь мне, очень глупы.
Представь себе: Париж. Вокзал.
И рядом- трупы, трупы, трупы…
1.48 Ненька Украiна. 2001
Україна, моя ненька,
Мати богом дана
Хто не грабував бiдненьку
Iз часiв Богдана?
Й татарви було немало,
Ляхи й навiть шведи,
Наче тут мастили салом,
Або й краще, медом.
Та велика Катерина
Всiй Росii мати
Так любила Україну
Панам роздавати.
А коли з царської скринi
турнули Миколу
Стало тяжко Українi
як не було нiколи.
Нiмцi неньку воювали
разом з козаками
Комунiсти продавали
жирними шматками
Одне одного рубали,
(бо славно ж рубалось!)
Анархiсти грабували
все, що не сховалось.
Потiм, тiльки землi в Ненi
щось таки давали,
комiсари навiженi
у розпил пускали.
Комуняки з України
зробили комору
I прийшла таки година
для голодомору.
Тiльки стала Ненька сили
збирати в комуни,
знову нiмцi наскочили
а з ними й румуни.
Знов вмирали старi й дiти,
хворi i здоровi,
текли,– нiде правди дiти, -
знову рiки кровi.
А поспiль вiйни тяжкої
Крим подарували,
а зате i рiдну мову
ледь не вiдiбрали.
Замiсть жита засiвала
кукурудзу Мати,
а в садибi дозволяли
лише пiвня мати.
От коли зняли Микиту,
трохи легше стало,
бо ж тодi родилось жито,
i з’явилось сало.
Стала Ненька самостiйна
мрiя iзбулася,
Тiльки все одно що вiнйи
доля ця далася:
Православнi, унiати,
та автокефльнi
дiлять церкви брат iз братом
мов стiльцi в вiтальнi.
А за ними демократи,
i сини, i дочки
тягнуть з лав своєї мати
й собi по шматочку.
Хто устиг iз рiдной мами
шмат вiдрiзать лезом,
золотими ланцюгами
шию оперезав.
В кабiнетах псами злими,
(он якi активнi)
I бандюги промiж ними
ходять мов тi пiвнi.
Тiльки вiрю -ця порода, -
як кульбаба в полi.
Буде сила у народа,
буде й справжня воля.
Буде колись моя Неня
славна та багата
Люди -добрi та ученi,
м"ясо в кожнiй хатi.
I вiд Чiлi до Китаю,
з Риму до Пекiна,
скажуть люди, що немає
кращої каїни.
1.49 Украинский этюд 2016
Что за милая картина: Бог сугуб и нарочит.
Вышла тяжкая година, "Гомонила Укаїна",
Только Он пока молчит.
И, пожалуй, не до смеха. Не понять, чего и ждать:
по оврагам да прорехам, меж щелей по старым стрехам
утекает благодать.
Было, было: "люди-братья" (скажем, бомж и бизнесмен).
Разорвалось в клочья платье, воплощается проклятье
"жить в эпоху перемен"
Вновь распятые Миссии, озверел народ окрест.
Жир в мозгах-апоплексия. Что Европа, что Россия -
брат-братухе "люпус эст"
И отчаянно скучая кто-то сверху, над горой,
Нам карманы облегчает. Нас гребёт – а мы крепчаем.
Только морщимся порой.
Переносим разоренье, хлад, скандал, войну, сором…
Но кончается терпенье и проходит отупенье.
Там, из далей, слышен гром!
1.50 Украина 24.02.2022
По Земле потоптался немало я лет,
Много видел причин для печали.
Мне не раз довелось слышать взрывы ракет
Что враги на мой дом направляли.
И грозили не раз и вода, и огонь,
Но почти ни о чем не жалею.
Разминулся со смертью разок на ладонь.
Пронесло. Повезло дуралею.
Но когда за плечами немало дорог
И пожить остаётся лишь малость,
Вижу вдруг, изнывая от зла и тревог:
Что-то в мире серьёзно сломалось.
Раньше не было страха такого во мне.
Небо тучи багровые застят.
Украина горит. Сердце словно в огне
И бессилье рвёт душу на части.
1.51 Харьков – боль моя
От младенческих лет лопоухих
До последней, могильной, скамьи
Харьковчанин умом я и духом
Здесь рожденье и юность мои.
Это было, и улицы помнят,
В сорок первом, в конце октября,
Рвались в Харьков фашистов колонны.
Кровь бойцы проливали не зря.
Ты стал серым и едким, как порох,
Пахли порохом стены твои.
В мае сорок второго, мой город
Снова здесь грохотали бои.
Вновь немецкие танки, фельдграу
От окраин глухих городских,
Словно крыс озверевшие стаи
Расползались вдоль улиц твоих.
Грай вороний как гимны германцам,
Снега шапки на трупах людей.
И, залитые крови багрянцем,
стыли камни твоих площадей
Март принёс нам отвратные вести:
Вновь врагов надвигается тьма.
Танки снова стоят у предместий
Взрывы изнова рушат дома.
Нет, не НАТО и американцы
Навалились, "желая добра".
И не Гитлера это посланцы.
Те, кто братьями звался вчера
Эта вражья жестокая стая,
Без стыда и без совести рать,
Ложью сами себя усыпляя
Рвутся город мой завоевать.
То молю о защите у Бога
То хулю Его матом, греша.
Харьков – радость моя и тревога.
Харьков – сердце моё и душа.
Харьков, счастье моё и потеря,
Бог храни твоих верных солдат!
Ты же выстоишь, город мой! Верю!
А враги пусть провалятся в ад!
2 ФИЛОСОФИЯ
2.1 Обида
Она скользит, подобно бусам,
Переливаясь и блестя.
Она – змея. К ее укусам
Не относись шутя, дитя!
Но будь хоть трижды взрослым с виду,
Ты все же берегись стократ:
Страшнее чем змея – обида,
Что прямо в сердце впрыснет яд.
Пусть глупой шуткой иль куплетом
Вовсю язвит тебя нахал, –
Почувствуй лишь себя задетым –
И в лапы к дьяволу попал.
Ты графоман, или, на грани –
Поэт, себе же на беду.
Но ты торчишь, как голый в бане,
У всей ватаги на виду.
Ты – и мишень для шалопая,
И славный повод для острот…
И, коль обида закипает
Заткни ей горло, уши, рот.
Проверь: не сам ли ты для супа
Сварил лапшу на этот раз:
На правду обижаться глупо,
Хоть эта правда колет глаз.
А если правды нет нимало,
Лишь оскорбленье для души,
Уж ты под дудочку нахала
Ручным медведем не пляши.
Ему, морали инвалиду
(такие есть под небеси),
ты не дари свою обиду.
Но в черный список занеси.
А если хочешь мести сладкой,
как ночь с любимой под луной,
зови его отцом, и браткой,
а так же мамочкой родной.
Страшней проклятья, крепче порчи
Для хама в мире нет беды.
Его от слов подобных корчит
Как черта от святой воды.
И, в день сраженья под Мегиддо*,
(в делах серьезных я не вру)
победа над твоей обидой
даст силы победить Добру.
2.2 Гордость
– Я горжусь умом и славой предков
И страной (с религией и без)…
– Как червяк гордиться вправе веткой,
Где впервые в яблоко залез.
– Нацией горжусь своей здоровой,
чьи победы славны на века…
– Словно глист в желудке у коровы
жирностью парного молока.
2.3 Самообман
Наш мир увяз в самообмане,
в него уткнулись все пути.
Ты ищешь истину в тумане
страшась в душе её найти.
И в Интернете наше племя
легко и благостно подчас
с азартом убивает время.
А Время убивает нас.
Но вот кончается аллея,
и ждёт могилка в тихих мхах.
И ты ужасно сожалеешь
об упущениях – грехах,
о том что прожил жизнь в дурмане
и ложь глотал за кадью кадь,
и суку-истину в тумане
не смел решиться отыскать.
Прощай! Твоя полоска сжата.
Садись в последний дилижанс!
Быть может кто-то и когда-то
тебе еще подарит шанс.
2.4 Философия атеизма
Люди – очень мелкие созданья
как микробы, только повредней
И судьба их – вечные страданья
от рожденья до последних дней.
Каждый хочет жать, хотя не сеял,
ждет от жизни "Хлеба и забав"
Тот, котрый это все затеял
был уже поэтому неправ.
Он считался нашей общей "крышей",
но ни в чем, (увы!) не преуспел
самоустранился наш Всевышний
от затеянных когда-то дел.
И теперь нам ни суда ни срока,
нету даже образа врага.
мы свободны от Его опеки.
Только непонятно – на фига?
2.5 Зазеркалье
Взглянул на зеркало, и вот
Который день придавлен стрессом:
Ведь кто-то там, внутри, живет.
Своим, заметьте, интересом!
Заглядывая в каждый дом,
и в каждой растворясь квартире,
"они", те люди за стеклом,
живут в своем, особом мире.
И пялятся на нас в упор
Из серых сумерек стеклянных:
Как мы храпим, выносим сор.
В носках дырявых! Голых в ванной!
И кто себя свободным мнит,
взгляни на них, шагая мимо!
И как их только не стошнит
от нас, без масок и без грима?
И мысль одна, чернее тьмы,
сознанье острым жалом жалит:
Что если не они, а мы?
Мы пребываем в зазеркалье?
Все чудеса свои стеклом
они от нас огородили
чтоб наша жадность, боль и злость
в их мир дорогу не пробили.
И вот глядят во все глаза
